Михаил Булгаков
 Скачать 0.72 Mb.
|
|
– Как Даже после моего ходатайства Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повторив третий раз – Ив третий раз мы сообщаем, что освобождаем Вар-раввана, – тихо сказал Каифа. Все было кончено, и говорить более было не о чем. Га-Ноцри уходил навсегда, и страшные, злые боли прокуратора некому излечить от них нет средства, кроме смерти. Ноне эта мысль поразила сейчас Пилата. Все та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронизала все его существо. Он тотчас постарался ее объяснить, и объяснение было странное показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал Пилат прогнал эту мысль, иона улетела водно мгновение, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какая-то короткая другая мысль Бессмертие. пришло бессмертие Чье бессмертие пришло Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке – Хорошо, – сказал Пилат, – да будет так Тут он оглянулся, окинул взором видимый ему мири удивился происшедшей перемене. Пропал отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе сними двинулся и сам Пилат. Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия – Тесно мне, – вымолвил Пилат, – тесно мне Он холодною влажною рукою рванул пряжку с ворота плаща, и та упала на песок – Сегодня душно, где-то идет гроза, – отозвался Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все муки, которые еще предстоят. О, какой страшный месяц нисан в этом году – Нет, – сказал Пилат, – это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа, – и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил – Побереги себя, первосвященник Темные глаза первосвященника блеснули, и, не хуже, чем ранее прокуратор, он выразил на своем лице удивление – Что слышу я, прокуратор – гордо и спокойно ответил Каифа, – ты угрожаешь мне после вынесенного приговора, утвержденного тобою самим Может ли это быть Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон? Пилат мертвыми глазами посмотрел на первосвященника и, оскалившись, изобразил улыбку – Что ты, первосвященник Кто же может услышать нас сейчас здесь Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не проникнет нив какую щель Да не только мышь, не проникнет даже этот, как его. из города Кириафа. Кстати, ты знаешь такого, первосвященник Да. если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы себя, в этом ты мне, конечно, поверишь Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя Ни тебе, ни народу твоему, – и Пилат указал вдаль направо, туда, где в высоте пылал храм, – это я тебе говорю – Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье – Знаю, знаю – бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули. Он вознес руку к небу и продолжал – Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью и много мучений ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь Защитит его бог Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата – О нет – воскликнул Пилат, и с каждым словом ему становилось все легче и легче ненужно было больше притворяться. Ненужно было подбирать слова. – Слишком много ты жаловался кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рима прямо на Капрею, самому императору, весть о том, как вы заведомых мятежников в Ершалаиме прячете от смерти. И не водою из Соломонова пруда, как хотел я для вашей пользы, напою я тогда Ершалаим! Нет, не водою Вспомни, как мне пришлось из-за вас снимать со стен щиты с вензелями императора, перемещать войска, пришлось, видишь, самому приехать, глядеть, что у вас тут творится Вспомни мое слово, первосвященник. Увидишь тыне одну когорту в Ершалаиме, нет Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда услышишь ты горький плачи стенания. Вспомнишь ты тогда спасенного Вар-раввана и пожалеешь, что послал насмерть философа сего мирною проповедью Лицо первосвященника покрылось пятнами, глаза горели. Он, подобно прокуратору, улыбнулся, скалясь, и ответил – Веришь литы, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь Нет, не веришь Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и подвел народ под римские мечи Ноя, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ Ты слышишь, Пилат – И тут Каифа грозно поднял руку – Прислушайся, прокуратор Каифа смолки прокуратор услыхал опять как бы шум моря, подкатывающего к самым стенам сада Ирода великого. Этот шум поднимался снизу к ногами в лицо прокуратору. Аза спиной у него, там, за крыльями дворца, слышались тревожные трубные сигналы, тяжкий хруст сотен ног, железное бряцание, – тут прокуратор понял, что римская пехота уже выходит, согласно его приказу, стремясь на страшный для бунтовщиков и разбойников предсмертный парад – Ты слышишь, прокуратор – тихо повторил первосвященник, – неужели ты скажешь мне, что все это, – тут первосвященник поднял обе руки, и темный капюшон свалился с головы Каифы, – вызвал жалкий разбойник Вар-равван? Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый, холодный лоб, поглядел на землю, потом, прищурившись, в небо, увидел, что раскаленный шар почти над самой его головою, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста, и сказал тихо и равнодушно – Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать В изысканных выражениях извинившись перед первосвященником, он попросил его присесть на скамью в тени магнолии и обождать, пока он вызовет остальных лиц, нужных для последнего краткого совещания, и отдаст еще одно распоряжение, связанное с казнью Каифа вежливо поклонился, приложив руку к сердцу, и остался в саду, а Пилат вернулся на балкон. Там ожидавшему его секретарю он велел пригласить в сад легата легиона, трибуна когорты, а также двух членов Синедриона и начальника храмовой стражи, ожидавших вызова наследующей нижней террасе сада в круглой беседке с фонтаном. К этому Пилат добавил, что он тотчас выйдет и сами удалился внутрь дворца Пока секретарь собирал совещание, прокуратор в затененной от солнца темными шторами комнате имел свидание с каким-то человеком, лицо которого было наполовину прикрыто капюшоном, хотя в комнате лучи солнца и не могли его беспокоить. Свидание это было чрезвычайно кратко. Прокуратор тихо сказал человеку несколько слов, после чего тот удалился, а Пилат через колоннаду прошел в сад Там в присутствии всех, кого он желал видеть, прокуратор торжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный приговор Иешуа Га-Ноцри, и официально осведомился у членов Синедриона о том, кого из преступников угодно оставить в живых. Получив ответ, что это – Вар-равван, прокуратор сказал – Очень хорошо, – и велел секретарю тут же занести это в протокол, сжал в руке поднятую секретарем с песка пряжку и торжественно сказал – Пора Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице меж стен роз, источавших одуряющий аромат, спускаясь все ниже и ниже к дворцовой стене, к воротам, выходящим на большую, гладко вымощенную площадь, в конце которой виднелись колонны и статуи Ершалаимского ристалища Лишь только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась на обширный царящий над площадью каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозь прищуренные веки, разобрался в обстановке. То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат площади уже не увидел – ее съела толпа. Она залила бы и самый помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд себастийских солдат полевую руку Пилата и солдат итурейской вспомогательной когорты по правую – не держал ее Итак, Пилат поднялся на помост, сжимая машинально в кулаке ненужную пряжку и щурясь. Щурился прокуратор не оттого, что солнце жгло ему глаза, нет Он не хотел почему-то видеть группу осужденных, которых, как он это прекрасно знал, сейчас вслед за ним возводят на помост Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высоте на каменном утесе над краем человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударила звуковая волна «Га-а-а...» Она началась негромко, зародившись где-то вдали у гипподрома, потом стала громоподобной и, продержавшись несколько секунд, начала спадать. «Увидели меня, – подумал прокуратор. Волна не дошла до низшей точки и неожиданно стала опять вырастать и, качаясь, поднялась выше первой, и на второй волне, как на морском валу вскипает пена, вскипел свисти отдельные, сквозь гром различимые, женские стоны. Это их ввели на помост. – подумал Пилата стоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда толпа подалась вперед Он выждал некоторое время, зная, что никакою силой нельзя заставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось у нее внутри, и не смолкнет сама И когда этот момент наступил, прокуратор выбросил вверх правую руку, и последний шум сдуло столпы Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь и закричали сорванный его голос понесло над тысячами голов – Именем кесаря императора Тут в уши ему ударил несколько раз железный рубленый крик – в когортах, взбросив вверх копья и значки, страшно прокричали солдаты – Да здравствует кесарь Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозги над толпою полетели хриплые арамейские слова – Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме за убийства, подстрекательства к мятежу и оскорбление законов и веры, приговорены к позорной казни – повешению на столбах И эта казнь сейчас совершится на Лысой Горе Имена преступников – Дисмас, Гестас, Вар-равван и Га-Ноцри. Вот они перед вами Пилат указал вправо рукой, не видя никаких преступников, но зная, что они там, на месте, где им нужно быть Толпа ответила длинным гулом как бы удивления или облегчения. Когда же он потух, Пилат продолжал – Но казнены из них будут только трое, ибо, согласно закону и обычаю, в честь праздника пасхи одному из осужденных, по выбору Малого Синедриона и по утверждению римской власти, великодушный кесарь император возвращает его презренную жизнь Пилат выкрикивал слова ив тоже время слушал, как на смену гулу идет великая тишина. Теперь ни вздоха, ни шороха не доносилось до его ушей, и даже настало мгновение, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо. Пилат еще придержал тишину, а потом начал выкрикивать – Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу Он сделал еще одну паузу, задерживая имя, проверяя, всели сказал, потому что знал, что мертвый город воскреснет после произнесения имени счастливца и никакие дальнейшие слова слышны быть не могут Все – беззвучно шепнул себе Пилат, – все. Имя И, раскатив букву р над молчащим городом, он прокричал – Вар-равван! Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ними залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист Пилат повернулся и пошел помосту назад к ступеням, не глядя ни на что, кроме разноцветных шашек настила под ногами, чтобы не оступиться. Он знал, что теперь у него за спиною на помост градом летят бронзовые монеты, финики, что в воющей толпе люди, давя друг друга, лезут на плечи, чтобы увидеть своими глазами чудо – как человек, который уже был в руках смерти, вырвался из этих рук Как легионеры снимают с него веревки, невольно причиняя ему жгучую боль в вывихнутых на допросе руках, как он, морщась и охая, все же улыбается бессмысленной сумасшедшей улыбкой Он знал, что в это же время конвой ведет к боковым ступеням троих со связанными руками, чтобы выводить их на дорогу, ведущую на запад, за город, к Лысой Горе. Лишь оказавшись за помостом, в тылу его, Пилат открыл глаза, зная, что он теперь в безопасности – осужденных он видеть уже не мог К стону начинавшей утихать толпы примешивались теперь и были различимы пронзительные выкрики глашатаев, повторявших одни на арамейском, другие на греческом языках все то, что прокричал с помоста прокуратор. Кроме того, до слуха долетел дробный, стрекочущий и приближающийся конский топот и труба, что-то коротко и весело прокричавшая. Этим звукам ответил сверлящий свист мальчишек с кровель домов улицы, выводящей с базара на гипподромскую площадь, и крики берегись Солдат, одиноко стоявший в очищенном пространстве площади со значком в руке, тревожно взмахнул ими тогда прокуратор, легат легиона, секретарь и конвой остановились Кавалерийская ала, забирая все шире рыси, вылетела на площадь, чтобы пересечь ее в сторонке, минуя скопище народа, и по переулку подкаменной стеной, по которой стлался виноград, кратчайшей дорогой проскакать к Лысой Горе Летящий рысью маленький, как мальчик, темный, как мулат, командир алы – сириец, равняясь с Пилатом, что-то тонко выкрикнули выхватил из ножен меч. Злая вороная взмокшая лошадь шарахнулась, поднялась на дыбы. Вбросив меч в ножны, командир ударил плетью лошадь по шее, выровнял ее и поскакал в переулок, переходя в галоп. За ним потри вряд полетели всадники в туче пыли, запрыгали кончики легких бамбуковых пик, мимо прокуратора понеслись казавшиеся особо смуглыми под белыми тюрбанами лица с весело оскаленными, сверкающими зубами Поднимая до неба пыль, ала ворвалась в переулок, и мимо Пилата последним проскакал солдат с пылающей на солнце трубою за спиной Закрываясь от пыли рукой и недовольно морща лицо, Пилат двинулся дальше, устремляясь к воротам дворцового сада, аза ним двинулся легат, секретарь и конвой Было около десяти часов утра Глава 3 Седьмое доказательство – Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, – сказал профессор Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, и слышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в лодочке. В аллеях на скамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна в высоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо легче, и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему. Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ. – подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер А может, это и неон рассказывала простоя заснули все это мне приснилось Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придется допустить, что тоже самое приснилось и Берлиозу, потому что тот сказал, внимательно всматриваясь в лицо иностранца – Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя они совершенно не совпадает с евангельскими рассказами – Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, – уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник. – он еще раз усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально тоже самое он говорил Бездомному, идя стем по Бронной к Патриаршим прудам – Это так, – заметил Берлиоз, – но боюсь, что никто не может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле – О нет Это может кто подтвердить – начиная говорить ломаным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно таинственно поманил обоих приятелей к себе поближе Те наклонились к нему с обеих сторон, ион сказал, но уже без всякого акцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся – Дело в том. – тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, ив саду, когда он с Каифой разговаривали на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и полный секрет. Тсс Наступило молчание, и Берлиоз побледнел – Вы. вы сколько времени в Москве – дрогнувшим голосом спросил он – А я только что сию минуту приехал в Москву, – растерянно ответил профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему как следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый – пуст, черен и мертв Вот тебе все и объяснилось – подумал Берлиоз в смятении, – приехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот так история Да, действительно, объяснилось все и страннейший завтраку покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее профессор был сумасшедший Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному, – не противоречь, мол, ему, – но растерявшийся поэт этих сигналов не понял – Да, да, да, – возбужденно говорил Берлиоз, – впрочем, все это возможно Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное. А вы одни приехали или с супругой – Один, один, я всегда один, – горько ответил профессор – А где же ваши вещи, профессор – вкрадчиво спрашивал Берлиоз, – в «Метрополе»? Вы где остановились – Я Нигде, – ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждая зеленым глазом по Патриаршим прудам – Как А. где же выбудете жить – В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул – Я. я очень рад, – забормотал Берлиоз, – но, право, у меня вам будет неудобно. А в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная гостиница – А дьявола тоже нет – вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича – И дьявола – Не противоречь – одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая – Нету никакого дьявола – растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, вот наказание Перестаньте вы психовать Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих выпорхнул воробей – Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет – он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после хохота впал в другую крайность – раздражился и крикнул сурово – Так, стало быть, так-таки и нету – Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, – бормотал Берлиоз, опасаясь волновать больного, – вы посидите минуточку здесь с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города План Берлиоза следует признать правильным нужно было добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том, что вот, мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получается какая-то неприятная чепуха – Позвонить Ну что же, позвоните, – печально согласился больной и вдруг страстно попросил – Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует О большем я уж вас и не прошу. Имейте ввиду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное Ивам оно сейчас будет предъявлено – Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на углу Бронной и Ермолаевского переулка А профессор тотчас же как будто выздоровели посветлел – Михаил Александрович – крикнул он вдогонку Берлиозу. |