сов фолькл. Монография Очерки русского народнопоэтического творчества советской эпохи
 Скачать 16.23 Kb.
|
|
Советский фольклор Общественный интерес к «советскому фольклору» появился в середине 1920-х гг., а исчез вскоре после смерти Сталина. Итогом двадцатипятилетнего конструирования «творчества освобожденного народа» стала коллективная монография «Очерки русского народнопоэтического творчества советской эпохи», изданная Пушкинским Домом в 1952 г. Она вызвала довольно оживленную и вполне схоластическую дискуссию, в ходе которой обсуждалось, что считать современным народным творчеством, а что нет, в чем именно следует видеть коллективность фольклора, каковы особенности «художественной культуры советского народа» и т. п. Эти споры продолжались и в следующем десятилетии, однако к концу 1960-х гг. и дискуссии о «советском фольклоре», и публикации либо републикации его образцов постепенно угасают. Впрочем, отдельные тексты этого рода продолжали воспроизводиться в хрестоматиях по фольклористике]. В последние годы исследователи вновь заговорили о «советском фольклоре», однако работ, посвященных этой проблеме, пока что сравнительно мало. В 1990 г. была опубликована монография Ф. Миллера, посвященная псевдофольклору сталинского времени. Наконец, только что, в 2002 г., Т. Г. Иванова издала представительную подборку «советского фольклора» 1920-х — 1940-х гг., снабженную подробным комментарием и пространной вступительной статьей. Хотя в работе исследовательницы содержится ряд интересных и обоснованных соображений частного характера (например — касательно непосредственного культурного контекста «покойнишного воя по Ленину», записанного в 1924 г. в Иркутске), ее теоретические посылки довольно противоречивы, а интерпретации отдельных текстов весьма спорны. С одной стороны, Иванова вполне отдает себе отчет в том, что основной корпус текстов «советского фольклора» 1930-х гг. обязан своим существованием деятельности фольклористов — профессионалов и любителей — разными способами побуждавших и вынуждавших «речистых былинников» к созданию или «авторизации» «советских сказов», плачей, «новин» и т. п. Вместе с тем, исходя из постулата о существовании значительного пласта «просоветского фольклора», исследовательница утверждает, что «в просоветсконастроенной среде складывались и произведения нарративного, то есть эпического, характера». Малоубедительной выглядит и дополнительная аргументация Ивановой, согласно которой «попытки приспособить традиционную сказочную форму к новому, подчеркнуто острополитическому содержанию существовали задолго до установок советской фольклористики тридцатых годов». Конечно, нельзя спорить с тем, что крестьянская культура интенсивно реагировала на социально-политические события и процессы русской истории, а также с самим фактом существования «просоветского фольклора». Однако именно сказочная форма и сюжетика мало пригодны для трансляции политических значений и конструирования «макросоциальных смыслов»: на то существовали другие формы устной и письменной словесности, хорошо известные исследователям «низовых культур» XVIII-XX вв. Вообще говоря, подход Ивановой представляется в равной степени странным и с позиций современной культуральной критики, и с точки зрения «традиционной фольклористики». То, что исследовательница ограничивает свое понимание фольклора «фольклором 2» по версии советской фольклористики 1970-х — 1980-х гг., явствует уже из ее отказа «относить к области фольклора» персональные нарративы устного характера, которые зачастую публиковались со сравнительно небольшой редактурой и как раз могли бы быть признаны более или менее аутентичными образцами «просоветского фольклора»). |