Прокофьев. Слово о полку. ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТ-РА. Н. И. Прокофьев слово о полку игореве Преданья старины глубокой. М., 1997. Слово о полку Игореве
 Скачать 159.5 Kb.
|
|
Приведем эту строфу: На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладутъ, веют душу отъ тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов. ------------------------------------------------------------- 'Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X — середина XVIII в.). М., 1975, с. 175. 302 Здесь слиты два параллелизма: битва-молотьба и битва-пир. Привычный традиционный параллелизм фольклора разрушен и на его месте создан новый, предельно ясный и выразительный. Здесь фольклорный параллелизм превратился в символическую антитезу, в которой гибели людей в феодальных сражениях противопоставлен мирный труд земледельца: не добром (не бологом, т. е. благом) посеяны кровавые берега Немиги, а костями русских воинов. Смело можно сказать, что этот емкий образ, созданный на основе фольклора, перерастает временные границы феодальной эпохи и становится общечеловеческим. Нет возможности равнодушно воспринимать «Слово», вспоминая страшные сражения в прошедшей войне на берегах небольшой белорусской реки Немиги. Также новаторски используется параллелизм, превратившийся в «Слове» в скорбную антитезу «сражение — брачный пир»; «Ту крававаго вина не доста, ту пир докончаша храбрии русичи, сваты попоиша, а сами полегоша за землю Русскую!» Показательно, что автор в использовании символической антитезы «битва-пир» далек от христианских представлений: пир в евангельских текстах символизировал согласие, дружбу между людьми. В язык «Слова», как известно, привнесены переписчиками церковнославянские наслоения, среди них и краткогласные формы, которые сравнительно легко снимаются. Однако надо иметь в виду, что обе формы краткогласия и полногласия входили и в авторский текст и не все церковнославянские формы следует признавать за поздние наслоения. В связи с этим рассмотрим литературно-художественную функцию употребления краткогласия и полногласия. Еще С. П. Обнорский обратил внимание на то, что автор «Слова» сознательно использовал эти языковые формы (1) и определил их назначение. Полногласные формы сохраняются в образности, связанной по своим источникам с устной народной поэзией; «тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы». Они также иногда употребляются с обличитель- --------------------------------------------------- 1 Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М.; Л., 1946, с. 192—193. 303 ной целью: «лежат поганые головы половецкие», «черный ворон поганый половчанин». Краткогласные же формы употребляются во фразах торжественного стиля: «хощу главу свою приложити». В отдельных случаях полногласная и краткогласная формы зависят от стремления придать благозвучие фразе: «соловий старого времени» и тут же рядом «скача, славию, по мыслену древу». В «Слове» исключительное богатство различного рода цветового и красочного изображения исторических лиц, явлений природы и вещей. Черный цвет и в «Слове», и в древнерусском искусстве обычно связан со зловещими силами, со злобой и печалью. Половцы — это и черные тучи, и черные вороны. Земля становится черной в тех случаях, когда она костьми посеяна и кровью полита. В тягостном сне Святослава его накрывают черною попоной. Близко к черному в отдельных определениях стоит и синий цвет. В тексте этим цветом обозначаются синее море, синий Дон, синее вино с трудом смешанное, синяя мгла, синие молнии. Функция всех этих определений и эпитетов неоднозначна. В одних случаях это простое и привычное обозначение — синее море, синий Дон. Эпитетом синяя мгла передается характерная для русского пейзажа синева вечерних сумерек. В других случаях эпитетом синий награждаются зловещие признаки, в синем вине, тем более еще с трудом смешанном, и в синих молниях, соседствующих рядом с черной зловещей тучей, невольно передается тревога, надвигающиеся печаль и горе. Определение белый имеет противоположный смысл — добро и радость связаны с белизною. Цвет красный и его разновидность — багряный, а также серебряный, золотой являются излюбленными в цветовой палитре автора. Белая хоругвь на красном (червленом) древке, червленые щиты русских воинов, серебряная седина, золотое стремя и золотой княжеский стол, жемчужная душа — все это связано с различными оттенками человеческой доброты и красоты. Автор принадлежал к музыкально одаренным личностям, как отмечалось исследователями «Слова». Этим и объясняется обилие лексических средств, обозначающих звуковые впечатления. Автор все время держит читателя и слушателя в мире звуков. У него ночь стонет, Киев 304 и Чернигов стонут напастями, Русская земля стонет, свист зверей стоит при продвижении войска Игоря, скрипят телеги, подобно «распуженным» лебедям, волки воют, лисицы лают, орлы клекочут, плачет Ярославна. Не только стон, но и пение раздаются на Дунае, и даже за пределами Руси слышится звон, звенит и слава на Русской земле. Обращает на себя внимание интонационное богатство языка, звучание поэтического текста. Трудно проникнуть в музыку речи того времени, так как фонетико-интонационный строй древнерусского языка еще ждет своего научного изучения. Но даже с нашими современными познаниями мы видим музыкальное богатство в звучании поэтического текста «Слова». Язык звучит подобно стихам. Он полон гибких и звучных аллитераций и ассонансов, которые не вдруг открываются современному читателю. Обратите внимание не только на плач Ярославны и на многие рефрены, но и на отдельные места, где отчетливо выражена музыкальность речи: «В пяток потопташа поганыя полкы половецкия»; «един свет светлый Игорю, оба есве Святославича», «трубы трубят в Новеграде», «пороси поля покрывают» и многие другие места звучат подобно стихам. Назначение звукописи — оформить эмоциональные чувства, вложенные в поэму, выразить скорбь к происходящим событиям и любовь к Русской земле. Скорбь и радость, плач и слава требовали музыкального оформления, и автор нашел звуковые средства для их выражения. У великих поэтов нет мелочей. Они и в большом и в малом совершенны. Тонкое понимание языковых приемов литературного изображения и выражения сказывается во всех звеньях словесно-стилистической системы. Автор владел приемом, который в византийской литературе назывался параномазией, неизмеримо более тонко, чем его предшественники и современники, как митрополит Иларион или Кирилл Туровский — блестящие стилисты эпохи. Вот один из примеров. В обращении к владимиро-волынским князьям Роману и Мстиславу говорится: «Высоко плававши на дело въ буести, яко сокол на ветрах ширяяся, хотя птицю в буйстве одолети». Казалось бы, мелочь — игра синонимическими словами «буесть — буйства». Но это повторение в двух фразеологических оборотах синоними- 305 ческих слов усиливает образное представление о князьях, о буйной отваге сокола, которому уподобляются князья, причем автор передал содержание синонима в различной огласовке и достиг более совершенного звучания всей фразы. О ритмике «Слова о полку Игореве» написано и высказано немало противоречивых и необоснованных суждений. Одни исследователи считали, что «Слово» написано прозой, другие — стихами. Думается, что ближе к истине приблизился В. И. Стеллецкий; приблизился, но не решил проблему, и до сего времени она считается открытой. Трудность в решении проблемы заключается в том, что до нас не сохранилась сама рукопись «Слова», во-вторых, неизученность исторической орфоэпии, неясность, читалось ли «Слово» или напевалось в сопровождении музыкальных инструментов. В. И. Стеллецкий приходит к выводу, что «Слово» в большей части написано «архаическим интонационным стихом», что «около 260 ритмических единиц (из 504) можно посчитать стихами, около 170 — отнести к ритмической прозе, обладающей напевной риторической интонацией. Для нее характерны обращения, восклицательные предложения, риторические вопросы, менее упорядоченная структура предложений. Наконец имеется слабонапевная ритмическая проза...» (1) Выводы эти заслуживают внимания. Действительно, в «Слове» мы обнаруживаем разнообразие ритмики, что замечалось многими исследователями, в том числе Д. С. Лихачевым. Различные места «Слова» ритмически звучат каждый по-своему. Мы ее чувствуем в речи Всеволода о курянах: А мои ти куряни, сведоми къмети под трубами повити, под шеломы взлелеяни, конец копия вскормлени, пути им ведомы, яругы им знаемы... В плаче Ярославны мы слышим ритмику народной поэзии, а в строфе о Всеславе Полоцком обнаруживаем глагольные книжные рифмы: ----------------------------------------------------- 1 Стелецкий В. И. Проблема ритмики «Слова о полку Иго-реве». Автореферат диссертации. М., 1978, с. 38—39. 306 Всеслав князь людям судяше, Князем грады рядяше, а сам в ночь волком рыскаше... В одних местах ритм тягуч и растянут, в других четок и тревожен: Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поля мерит. Ритмическая организация речи видна в повторах, в многообразной рифмовке, в вопросах и обращениях, в расположении аллитераций и ассонансов. Иначе говоря, в «Слове» необычайно сложная ритмическая организация языка, все время меняющаяся, она развивается вместе с развитием эмоционального содержания произведения, что убедительно показано Д. С. Лихачевым (1). Сложность структуры «Слова», как и вообще многих литературных памятников древнерусской литературы, нередко ставит в тупик исследователей в оценке жанровой природы того или иного литературного произведения, в котором очевидно слияние различных литературных форм и жанровых образований. Эта особенность построения, напоминающая, по меткому определению Д. С. Лихачева, литературные ансамбли, обычна для литературы Древней Руси, а не только для одного «Слова о полку Игореве», в котором исследователи усматривают слияние ораторского красноречия, песенной славы и плача. Действительно, в «Слове» очевидно слияние ораторского красноречия, плача и славы. Но сверх этого в нем мы видим и сюжетное повествование, слитое с глубоким лиризмом, выраженным и в песенной славе, и в плаче, и в речах-обращениях. Короче говоря, это слияние повести с различными формами песен, о чем сам автор указывал в обращении к читателям: «начнемъ же повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря». В другом месте он говорит о песни: «пети было песнь Игореве» или «пети старымъ княземъ, а потом молодымъ пети». Песенный лиризм в «Слове» накладывается на сюжетное повествование, и это становится ведущим признаком в жанровой природе произведения, что и позволяет определить его как лиро-эпическую песнь. Нередко «Слово о полку Игореве» называют поэмой. ------------------------------------------------------------ 1. Лихачев Д. «Слово о полку Игореве» — героический пролог русской литературы, М.; Л., 1964, с. 93—98. 307 Думается, что это название ближе всего подходит к определению жанра «Слова». Известно, что этим термином в современном литературоведении называют такие произведения, в которых ведущими признаками являются наличие сюжетного повествования, лиризм и стиховая система организации поэтической речи. Но, разумеется, это особая древнерусская поэма, она во многом отличается от произведений подобного жанра в новой литературе. «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»: КОСМИЧЕСКИЕ МОТИВЫ, ЗЕМНАЯ ПРИРОДА И ЧЕЛОВЕК С древнейших времен природа была объектом внимания русской литературы. Но в каждую историческую эпоху она понималась по-разному. В поэзии нового времени (начиная с XVIII в.) ее трактовали как мир красоты, приносящий радость. Ею восхищались, ею любовались, но она оставалась отстраненной от человека. В «Слове о полку Игореве» природа предстает в другом понимании. Прежде всего она — одухотворена — ей чуждо равнодушие к человеку. Вторая особенность — два поэтических аспекта: восприятие ее как реалии и как таинственной системы символов. Такая раздвоенность обусловлена установившимися в Древней Руси принципами познания окружающего мира — это практический опыт и религиозная интуиция. В письменных источниках того времени познание обозначалось своеобразными терминами: «телесныма очима» и «духовныма очима». Сюжетное повествование в поэме начинается солнечным затмением. Оно — не выдумка автора, а реальное событие, о котором людям было хорошо известно. Реальны и многие другие явления природы в «Слове»: тьма, сулящая грозу, и тревожные крики птиц, и звериный вой. Все это могло быть вызвано солнечным затмением, а также и движением войск. Вполне вероятно, что в день битвы со стороны половцев дули ветры, способствовавшие полету стрел и появлению оттуда черной грозовой тучи. Однако в поэтической системе произведения эти реалии приобрели и иной аспект — символико-аллегорический. Несомненно, здесь достаточно и вымысла, хотя он и преподносится как явь. Скорбь природы после боя, ее живой отклик на плач жены Игоря Ярославны, на возможность воздействия князем полоцким Всеславом Брячиславичем 308 на бога солнца Хорса — безусловно, другой аспект изображения природы земной и космической — именно в нем реализуется символика. Возникает вопрос, не противоречит ли такое объяснение декларативному авторскому заявлению, что он будет писать «по былинам сего времени». Но ведь к «былинам» для автора относилось и то, что познавалось религиозной интуицией, а не только опытом. Сверхприродный мир олицетворен в символике. Он таинственный, одушевленный и не может быть равнодушным. Его надлежало постигать, прислушиваться к предупреждению, а не пренебрегать знаками, как поступил князь Игорь, за что и был наказан. Так слиты познавательная и художественная логика в поэтической системе «Слова». Солнце, растения, животные, человек — его мысли, деяния и судьба — связаны между собой и оказывают влияние друг на друга. Когда вступил Игорь в златые стремена и поехал по чистому полю, «солнце тьмою ему путь перегородило. // Ночь стоном угрожала. // Птицы разбудились. // Свист зверин встал» (1). Всё взволнованно предупреждает: «Князь, не ходи!» Однако войска продвигаются вперед — и «...волки грозно воют по оврагам. / / Орлы клекотом на кости зверей зовут. // Лисицы брешут на червленые щиты», начиная помогать половцам. В изображении второго боя тревога и скорбь природы достигают апогея. Начинается он с символико-аллегорической картины: «На другой день очень рано // кровавые зори свет поведают. // Черные тучи с моря идут, / / хотят прикрыть четыре солнца. // А в них трепещут синие молнии. // Быть грому великому! // Идти дождю стрелами // с Дону великого!» Бой кончился поражением княжеского войска — и «никнет трава жалостями//А древо с тугою // к земле преклонилось // ...тоска разлилась // по русской земле». Особую роль играет природа в плаче Ярославны. Обычно исследователи воспринимают его как языческую молитву. Однако здесь речь идет не о просьбе к природе, а, наоборот, об упреке за то, что не помогала и даже вредила Игорю и его воинам в походе, в сражении, в плену. Ярославна корит ветер за то, что способствовал полету половецких стрел на Игоря и его воинов и что веселие ее «по ковылю развеял». Солнцу она задает вопрос, почему --------------------------------------------------------- 1. Перевод автора статьи (примеч. ред.). 309 оно простерло свои горячие лучи на воинов князя в поле безводном и жажду усилило. Только в обращении к Днепру Словутичу звучит просьба «вызволить ладу». Горе, принесенное Игорем, само по себе требовало покаяния. Однако в поэме оно отсутствует. Его взяла на себя Ярославна. Ее плач отличается от плача русских жен, горюющих, что они теперь не смогут порадоваться «золоту и серебру». Плач Ярославны начинается с упоминания Каялы-реки — где-то на Дунае, желания полететь туда зегзицею (кукушкой), омочить в ней рукав и ее водой омыть раны Игорю. Эта символика остается загадкой для всех комментаторов. Каяла в поэме упоминается пять раз, причем в разных географических местах. Слово «каять», которое лежит в основе названия таинственной реки, в древнерусском и других древнеславянских языках имело два значения — порицать и исповедовать, т.е. исповедоваться в покаянии. Следовательно, название «Каяла» может восприниматься и в том, и в другом значении — как река, достойная порицания, подобно реке Стугне, которая «худу струю имела», и как река покаяния. Если принять во внимание, что из пяти Каял какие-то были связаны с покаянной исповедью, тогда становится ясным, почему Ярославна желает омочить рукав именно в этой реке и омыть раны Игорю. Из глубокой древности дошел до нас фразеологизм «смыть грехи». В сущности Ярославна покаянием смыла грехи своего мужа. Нам неизвестен сам обряд, мы знаем только, что вода была составной частью этого действа. На Руси он сохранился до XX в. Исполнялся зимой после Святок в день Богоявления (через купание в проруби) и ранним летом в русалочью неделю и Иванов день (купание в реке и др.). Кстати, следует обратить внимание на материал, опубликованный М. Забылиным в книге «Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» (1880), относительно обряда «крещения кукушек» в русалочью неделю, записанного в XIX в. в Орловской, Курской и других губерниях. Плач Ярославны относится по времени к началу лета, примерно на русалочьей неделе. Возможно, загадочная птица зегзица не случайно упоминается Ярославной, и невольно возникает вопрос, не играет ли она какую-то роль в древнейшем обряде покаяния? Упрекая солнце, Ярославна называет его «светлым пре- 310 светлым», оно «всем тепло и красно», но Игорю и его дружине оно вместо тепла, света и доброй красоты несло тьму, гибельную жару, засуху. И солнце откликнулось на покаяние Ярославны. В конце поэмы Игорь возвращается на Русь. |