амогус. Первая

• Название: Первая
• Анкор: амогус
• Дата: 27.04.2022
• Размер: 2.49 Mb.
• Имя файла: avidreaders.ru__prestuplenie-i-nakazanie-dr-izd.pdf
• Тип: Документы; #500244
• страница: 27 из 37

IV Раскольников был деятельными бодрым адвокатом Сони против
Лужина, несмотря на то, что сам носил столько собственного ужаса и страдания в душе. Но, выстрадав столько утром, он точно рад был случаю переменить свои впечатления, становившиеся невыносимыми, не говоря уже о том, насколько личного и сердечного заключалось в стремлении его заступиться за Соню. Кроме того, у него было ввиду и страшно тревожило его, особенно минутами, предстоящее свидание с Соней он должен был
объявить ей, кто убил Лизавету, и предчувствовал себе страшное мучение,
и точно отмахивался от него руками. И потому, когда он воскликнул,
выходя от Катерины Ивановны Ну, что выскажете теперь, Софья
Семеновна?», то, очевидно, находился еще в каком-то внешне возбужденном состоянии бодрости, вызова и недавней победы над
Лужиным. Но странно случилось с ним. Когда он дошел до квартиры
Капернаумова, то почувствовал в себе внезапное обессиление и страх. В
раздумье остановился он перед дверью с странным вопросом Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?» Вопрос был странный, потому что он вдруг,
в тоже время, почувствовал, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на время, невозможно. Он еще не знал, почему невозможно он только почувствовал это, и это мучительное сознание своего бессилия перед необходимостию почти придавило его. Чтоб уже не рассуждать и не мучиться, он быстро отворил дверь и с порога посмотрел на Соню. Она сидела, облокотясь на столики закрыв лицо руками, но,
увидев Раскольникова, поскорей встала и пошла к нему навстречу, точно ждала его Чтобы со мной без вас-то было – быстро проговорила она, сойдясь с ним среди комнаты. Очевидно, ей только это и хотелось поскорей сказать ему. Затем и ждала.
Раскольников прошел к столу и сел на стул, с которого она только что встала. Она стала передним в двух шагах, точь-в-точь как вчера Что, Соня – сказал они вдруг почувствовал, что голос его дрожит, ведь все дело-то упиралось на общественное положение и сопричастные тому привычки. Поняли вы давеча это?
Страдание выразилось в лице ее Только не говорите со мной, как вчера – прервала она его. Пожалуйста, уж не начинайте. Итак мучений довольно

Она поскорей улыбнулась, испугавшись, что, может быть, ему не понравится упрек Я сглупа-то оттудова ушла. Что там теперь Сейчас было хотела идти, да все думала, что вот вы зайдете.
Он рассказал ей, что Амалия Ивановна гонит их с квартиры и что
Катерина Ивановна побежала куда-то правды искать Ах, боже мой – вскинулась Соня, – пойдемте поскорее…
И она схватила свою мантильку.
– Вечно одно и тоже вскричал раздражительно Раскольников. – У
вас только ив мыслях, что они Побудьте со мной А Катерина Ивановна А Катерина Ивановна, уж конечно, вас не минует, зайдет к вам сама,
коли уж выбежала из дому, – брюзгливо прибавил он. – Коли вас не застанет, ведь вы же останетесь виноваты…
Соня в мучительной нерешимости присела на стул.
Раскольников молчал, глядя в землю и что-то обдумывая Положим, Лужин теперь не захотел, – начал он, не взглядывая на
Соню. – Ну а если бон захотел или как-нибудь в расчеты входило, ведь он бы упрятал вас в острог-то, не случись тут меня да Лебезятникова. АДа сказала она слабым голосом, – да – повторила она, рассеянно ив тревоге А ведь я и действительно мог не случиться А Лебезятников, тот уже совсем случайно подвернулся.
Соня молчала Ну а если б в острог, что тогда Помните, что я вчера говорил?
Она опять не ответила. Тот переждал А я думал, вы опять закричите Ах, не говорите, перестаньте засмеялся Раскольников, но как-то с натугой. – Что ж, опять молчание спросил он через минуту. – Ведь надо же о чем-нибудь разговаривать Вот мне именно интересно было бы узнать, как бы вы разрешили теперь один
«вопрос», как говорит Лебезятников. (Он как будто начинал путаться) Нет,
в самом деле, я серьезно. Представьте себе, Соня, что вызнали бы все намерения Лужина заранее, знали бы (то есть наверно, что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети вы тоже, в придачу (так как вы себя низа что считаете, так в придачу. Полечка также потому ей та же дорога. Ну-с; так вот если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне то как бы вы решили кому из них умереть Я вас спрашиваю

Соня с беспокойством на него посмотрела ей что-то особенное послышалось в этой нетвердой и к чему-то издалека подходящей речи Я уже предчувствовала, что вы что-нибудь такое спросите, – сказала она, пытливо смотря на него Хорошо пусть но, однако, как же бы решить-то?
– Зачем выспрашиваете, чему быть невозможно – с отвращением сказала Соня Стало быть, лучше Лужину жить и делать мерзости Вы и этого решить не осмелились Да ведь я божьего промысла знать не могу И к чему выспрашиваете, чего нельзя спрашивать К чему такие пустые вопросы Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело И кто меня тут судьей поставил кому жить, кому нежить Уж как божий промысл замешается, так уж тут ничего не поделаешь, – угрюмо проворчал Раскольников Говорите лучше прямо, чего вам надобно – вскричала с страданием
Соня, – вы опять на что-то наводите Неужели вы только затем, чтобы мучить, пришли!
Она не выдержала и вдруг горько заплакала. В мрачной тоске смотрел он на нее. Прошло минут пять А ведь ты права, Соня, – тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже голос вдруг ослабел. – Сам же я тебе сказал вчера, что не прощения приду просить, а почти тем вот и начал, что прощения прошу…
Это я про Лужина и промысл для себя говорил Я это прощения просил,
Соня…
Он хотел было улыбнуться, но что-то бессильное и недоконченное сказалось в его бледной улыбке. Он склонил голову и закрыл руками лицо.
И вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой ненависти к
Соне прошло по его сердцу. Как бы удивясь и испугавшись сам этого ощущения, он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее тут была любовь ненависть его исчезла, как призрак. Это было не то он принял одно чувство за другое. Это только значило, что та минута пришла.
Опять он закрыл руками лицо и склонил вниз голову. Вдруг он побледнел, встал со стула, посмотрел на Соню, и, ничего не выговорив,
пересел машинально на ее постель.
Эта минута была ужасно похожа, в его ощущении, на ту, когда он стоял за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал, что уже ни

мгновения нельзя было терять более Что с вами – спросила Соня, ужасно оробевшая.
Он ничего не мог выговорить. Он совсем, совсем не так предполагал
объявить и сам не понимал того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз.
Сердце ее стучало и замирало. Стало невыносимо он обернул к ней мертво-бледное лицо свое губы его бессильно кривились, усиливаясь что- то выговорить. Ужас прошел по сердцу Сони Что с вами – повторила она, слегка от него отстраняясь Ничего, Соня. Не пугайся Вздор Право, если рассудить, – вздор, бормотал он с видом себя не помнящего человека в бреду. – Зачем только тебя-то я пришел мучить – прибавил он вдруг, смотря на нее. – Право.
Зачем? Я все задаю себе этот вопрос, Соня…
Он, может быть, и задавал себе этот вопрос четверть часа назад, но теперь проговорил в полном бессилии, едва себя сознавая и ощущая беспрерывную дрожь во всем своем теле Ох, как вы мучаетесь – с страданием произнесла она, вглядываясь в него Все вздор. Вот что, Соня (он вдруг отчего-то улыбнулся, как-то бледно и бессильно, секунды на две, – помнишь ты, что я вчера хотел тебе сказать?
Соня беспокойно ждала Я сказал, уходя, что, может быть, прощаюсь с тобой навсегда, но что если приду сегодня, то скажу тебе кто убил Лизавету.
Она вдруг задрожала всем телом Ну, так вот я и пришел сказать Так вы это в самом деле вчера – с трудом прошептала она, почему ж вызнаете быстро спросила она, как будто вдруг опомнившись.
Соня начала дышать с трудом. Лицо становилось все бледнее и бледнее Знаю.
Она помолчала с минуту Нашли, что ли, его – робко спросила она Нет, не нашли Так как же вы про это знаете – опять чуть слышно спросила она, и опять почти после минутного молчания.
Он обернулся к ней и пристально-пристально посмотрел на нее Угадай, – проговорил он с прежнею искривленною и бессильною улыбкой

Точно конвульсии пробежали по всему ее телу Да вы меня что же вы меня так пугаете – проговорила она,
улыбаясь, как ребенок Стало бытья с ним приятель большой коли знаю, – продолжал
Раскольников, неотступно продолжая смотреть в ее лицо, точно уже был не в силах отвести глаз, – он Лизавету эту убить не хотел Он ее убил нечаянно Он старуху убить хотел когда она была одна и пришел А
тут вошла Лизавета… Он тут и ее убил.
Прошла еще ужасная минута. Оба всё глядели друг на друга Так не можешь угадать-то? – спросил он вдруг, стем ощущением,
как бы бросался вниз с колокольни Н-нет, – чуть слышно прошептала Соня Погляди-ка хорошенько.
И как только он сказал это, опять одно прежнее, знакомое ощущение оледенило вдруг его душу он смотрел на нее и вдруг в ее лице как бы увидел лицо Лизаветы. Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он приближался к ней тогда стопором, а она отходила от него к стене,
выставив вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться,
смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать. Почти тоже самое случилось теперь и с Соней также бессильно, стем же испугом, смотрела она на него несколько времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка,
чуть-чуть, уперлась ему пальцами в грудь и медленно стала подниматься с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд на него. Ужас ее вдруг сообщился и ему точно такой же испуг показался ив его лице, точно также ион стал смотреть на нее, и почти даже стою же детскою улыбкой Угадала – прошептал он наконец Господи – вырвался ужасный вопль из груди ее. Бессильно упала она на постель, лицом в подушки. Но через мгновение быстро приподнялась, быстро придвинулась к нему, схватила егоза обе руки и,
крепко сжимая их, как в тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно приклеившись, смотреть в его лицо. Этим последним,
отчаянным взглядом она хотела высмотреть и уловить хоть какую-нибудь последнюю себе надежду. Но надежды не было сомнения не оставалось никакого все было так Даже потом, впоследствии, когда она припоминала эту минуту, ей становилось и странно и чудно почему именно она так
сразу увидела тогда, что нет уже никаких сомнений Ведь не могла же она

сказать, например, что она что-нибудь в этом роде предчувствовала А
между тем теперь, только что он сказал ей это, ей вдруг и показалось, что и действительно она как будто это самое и предчувствовала Полно, Соня, довольно Не мучь меня – страдальчески попросил он.
Он совсем, совсем не так думал открыть ей, но вышло так.
Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до средины комнаты но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь к нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она вздрогнула,
вскрикнула и бросилась, самане зная для чего, передним на колени Что вы, что вы это над собой сделали – отчаянно проговорила она и,
вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его руками.
Раскольников отшатнулся и с грустною улыбкой посмотрел на нее Странная какая ты, Соня, – обнимаешь и целуешь, когда я тебе сказал про это. Себя тыне помнишь Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете – воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике.
Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах Так не оставишь меня, Соня – говорил он, чуть нес надеждой смотря на нее Нет, нет никогда и нигде – вскрикнула Соня, – за тобой пойду,
всюду пойду О господи!.. Ох, я несчастная. И зачем, зачем я тебя прежде не знала Зачем ты прежде не приходил О господи!
– Вот и пришел Теперь-то! О, что теперь делать. Вместе, вместе – повторяла она как бы в забытьи и вновь обнимала его, – в каторгу с тобой вместе пойду Его как бы вдруг передернуло, прежняя, ненавистная и почти надменная улыбка выдавилась на губах его Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти, – сказал он.
Соня быстро на него посмотрела.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела на него. Ей ничего еще не было известно, ни зачем, никак, ни для чего это было.
Теперь все эти вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не поверила Он, он убийца Да разве это возможно

– Да что это Да где это я стою – проговорила она в глубоком недоумении, как будто еще не придя в себя, – да как вы, вы, такой могли на это решиться Да что это Ну да, чтоб ограбить. Перестань, Соня – как-то устало и даже как бы с досадой ответил он.
Соня стояла как бы ошеломленная, но вдруг вскричала Ты был голоден ты чтобы матери помочь Да Нет, Соня, нет, – бормотал он, отвернувшись и свесив голову, – не был я так голоден я действительно хотел помочь материно и это не совсем верно не мучь меня, Соня!
Соня всплеснула руками Да неужель, неужель это все взаправду Господи, да какая ж это правда Кто же этому может поверить. И как же, как же вы сами последнее отдаете, а убили, чтоб ограбить А. – вскрикнула она вдруг, – те деньги, что Катерине Ивановне отдалите деньги Господи, да неужели жите деньги Нет, Соня, – торопливо прервал он, – эти деньги былине те,
успокойся! Эти деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их больной, в тот же день как и отдал Разумихин видел он же и получал за меня эти деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
Соня слушала его в недоумении и из всех сил старалась что-то сообразить А те деньги я, впрочем, даже и не знаю, были литами деньги- то, – прибавил он тихо и как бы в раздумье, – я снял у ней тогда кошелек с шеи, замшевый полный, тугой такой кошелек да я не посмотрел на него не успел, должно быть Ну, а вещи, какие-то все запонки да цепочки, – я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В – м проспекте под камень схоронил, на другое же утро Все там и теперь лежит…
Соня из всех сил слушала Ну, так зачем же как же высказали чтоб ограбить, асами ничего не взяли – быстро спросила она, хватаясь за соломинку Не знаю я еще не решил – возьму или не возьму эти деньги, промолвил он, опять как бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и коротко усмехнулся. – Эх, какую я глупость сейчас сморозила У Сони промелькнула было мысль Не сумасшедший ли Но тотчас же она ее оставила нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не понимала Знаешь, Соня, – сказал он вдруг с каким-то вдохновением, – знаешь,
что я тебе скажу если б только я зарезал из того, что голоден был, –

продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, – то я бы теперь счастлив был Знай ты это И что тебе, что тебе в том, – вскричал он через мгновение с каким-то даже отчаянием, – ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно сделал Ну что тебе в этом глупом торжестве надомною Ах, Соня, для того ли я пришел к тебе теперь!
Соня опять хотела было что-то сказать, но промолчала Потому я и звал с собою тебя вчера, что одна ты у меня и осталась Куда звал – робко спросила Соня Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, – усмехнулся он едко, – мы люди розные… И знаешь, Соня, я ведь только теперь, только сейчас понял куда тебя звал вчера А вчера, когда звал, я и сам не понимал куда. За одними звал, за одним приходил не оставить меня. Не оставишь,
Соня?
Она стиснула ему руку И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл – в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, – вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу а что я скажу тебе Ничего ведь тыне поймешь в этом, а только исстрадаешься вся из-за меня Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, – ну за что ты меня обнимаешь Зато, что я сам не вынеси на другого пришел свалить страдай и ты, мне легче будет И можешь ты любить такого подлеца Да разве ты тоже не мучаешься – вскричала Соня.
Опять тоже чувство волной хлынуло в его душу и опять на миг размягчило ее Соня, у меня сердце злое, ты это заметь этим можно многое объяснить. Я потому и пришел, что зол. Есть такие, которые не пришли бы.
А я трус и подлец Но пусть все это не то Говорить теперь надо, а я начать не умею…
Он остановился и задумался Э-эх, люди мы розные! – вскричал он опять, – не пара. И зачем, зачем я пришел Никогда не прощу себе этого Нет, нет, это хорошо, что пришел – восклицала Соня, – это лучше,
чтоб я знала Гораздо лучше!
Он с болью посмотрел на нее А что ив самом деле – сказал он, как бы надумавшись, – ведь это ж таки было Вот что я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил Ну,
понятно теперь

– Н-нет, – наивно и робко прошептала Соня, – только говори,
говори! Я пойму, я про себя все пойму – упрашивала она его Поймешь Ну, хорошо, посмотрим!
Он замолчали долго обдумывал Штука в томя задал себе один раз такой вопрос что, если бы,
например, намоем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблана была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры- то, понимаешь, ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и и грешно Ну, так я тебе говорю, что на этом
«вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало,
когда я, наконец, догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже ив голову бы ему не пришло, что это не монументально и даже не понял бы он совсем чего тут коробиться И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости. Ну и я вышел из задумчивости задушил по примеру авторитета И это точь-в-точь таки было Тебе смешно Да,
Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно таки было…
Соне вовсе не было смешно Вы лучше говорите мне прямо без примеров, – еще робче и чуть слышно попросила она.
Он поворотился к ней, грустно посмотрел на нее и взял ее за руки Ты опять права, Соня. Это все ведь вздор, почти одна болтовня!
Видишь: ты ведь знаешь, что у матери моей почти ничего нет. Сестра получила воспитание случайно, и осуждена таскаться в гувернантках. Все их надежды былина одного меня. Я учился, но содержать себя в университете не мог и на время принужден был выйти. Если бы даже итак тянулось, то лет через десять, через двенадцать (если б обернулись хорошо обстоятельства) я все-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем или чиновником, с тысячью рублями жалованья (Он говорил как будто заученное) А к тому времени мать высохла бы от забот и от горя, и мне все-таки не удалось бы успокоить ее, а сестра ну, с сестрой могло бы еще и хуже случиться. Да и что за охота всю жизнь мимо всего проходить и от всего отвертываться, про мать забыть, а сестрину обиду, например,
почтительно перенесть? Для чего Для того ль, чтоб, их схоронив, новых нажить – жену да детей, и тоже потом без гроша и без куска оставить

Ну ну, вот я и решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые годы, не мучая мать, на обеспечение себя в университете, на первые шаги после университета, – и сделать все это широко, радикально,
так чтоб уж совершенно всю новую карьеру устроить и на новую,
независимую дорогу стать Ну ну, вот и все Ну, разумеется, что я убил старуху, – это я худо сделал ну и довольно!
В каком-то бессилии дотащился он до конца рассказа и поник головой Ох, это не тоне тов тоске восклицала Соня, – и разве можно так нет, это не так, не так Сама видишь, что не так. А я ведь искренно рассказал, правду Да какая ж это правда О господи!
– Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную Это человек-то вошь Да ведь и я знаю, что не вошь, – ответил он, странно смотря на нее. А впрочем, я вру, Соня, – прибавил он, – давно уже вру Это все не то ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины. Я
давно ни с кем не говорил, Соня Голова у меня теперь очень болит.
Глаза его горели лихорадочным огнем. Он почти начинал бредить;
беспокойная улыбка бродила на его губах. Сквозь возбужденное состояние духа уже проглядывало страшное бессилие. Соня поняла, как он мучается.
У ней тоже голова начинала кружиться. И странно он так говорил как будто и понятно что-то, но но как же Как же О господи!» Иона ломала руки в отчаянии Нет, Соня, это не то – начал он опять, вдруг поднимая голову, как будто внезапный поворот мыслей поразили вновь возбудил его, – это не то!
А лучше предположи (да этак действительно лучше, предположи, что я самолюбив, завистлив, зол, мерзок, мстителен, ну и, пожалуй, еще наклонен к сумасшествию. (Уж пусть все зараз Про сумасшествие-то говорили прежде, я заметил) Я вот тебе сказал давеча, что в университете себя содержать не мог. А знаешь литы, что я, может, и мог Мать прислала бы, чтобы внести что надо, а на сапоги, платье и на хлеб я бы и сам заработал наверно Уроки выходили по полтиннику предлагали. Работает же Разумихин! Да я озлился и не захотел. Именно озлился (это слово хорошее. Я тогда, как паук, к себе в угол забился. Ты ведь была в моей конуре, видела А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят О, как ненавидел я эту конуру А все-таки выходить из нее не хотел. Нарочно не хотел По суткам не выходили работать не хотели даже есть не хотел, все лежал. Принесет Настасья – поем, не принесет таки день пройдет нарочно со зла не спрашивал Ночью огня нет, лежу в

темноте, а на свечи не хочу заработать. Надо было учиться, я книги распродала на столе у меня, на записках дана тетрадях, на палец и теперь пыли лежит. Я лучше любил лежать и думать. И все думал И все такие у меня были сны, странные, разные сны, нечего говорить какие Но только тогда начало мне тоже мерещиться, что Нет, это не так Я опять не так рассказываю Видишь, я тогда все себя спрашивал зачем я так глуп, что если другие глупы и коли я знаю уж наверно, что они глупы, то сам не хочу быть умнее Потом я узнал, Соня, что если ждать, пока все станут умными,
то слишком уж долго будет Потом я еще узнал, что никогда этого и не будет, что не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить Да, это так Это их закон Закон, Соня Это так. И я теперь знаю, Соня, что кто крепок и силен умом и духом, тот над ними и властелин Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее Так доселе велось итак всегда будет Только слепой не разглядит!
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но уж не заботился более поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком- то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил) Соня поняла, что этот мрачный катехизис стал его верой и законом Я догадался тогда, Соня, – продолжал он восторженно, – что власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только,
одно: стоит только посметь У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый разв жизни, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал!
Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмели не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту Я я захотел осмелиться и убил я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина О, молчите, молчите – вскрикнула Соня, всплеснув руками. – От бога вы отошли, и вас бог поразил, дьяволу предал Кстати, Соня, это когда я в темноте-то лежали мне все представлялось, это ведь дьявол смущал меня а Молчите Не смейтесь, богохульник, ничего, ничего-то вы не понимаете О господи! Ничего-то, ничего-то он не поймет Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. Молчи, Соня, молчи – повторил он мрачно и настойчиво. – Я все знаю. Все это я уже передумали перешептал себе, когда лежал тогда в

темноте Все это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и все знаю, все Итак надоела, так надоела мне тогда вся эта болтовня Я все хотел забытьи вновь начать, Соня, и перестать болтать И
неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову Я пошел как умники это-то меня и сгубило И неужель ты думаешь, что я не знал,
например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать:
имею ль я право власть иметь – то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос вошь ли человек – то, стало быть, уж не вошь человек для меня а вошь для того, кому этого ив голову не заходит и кто прямо без вопросов идет Уж если я столько дней промучился:
пошел ли бы Наполеон, или нет так ведь уж ясно чувствовал, что я не
Наполеон… Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного Я лгать не хотел в этом даже себе Не для того,
чтобы матери помочь, я убил – вздор Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор Я просто убил для себя убил, для себя одного а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть. И
не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил не столько деньги нужны были, как другое Я это все теперь знаю Пойми меня может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства.
Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?
Смогу ли я переступить или не смогу Осмелюсь ли нагнуться и взять, или нет Тварь ли я дрожащая или право имею Убивать Убивать-то право имеете – всплеснула руками Соня Э-эх, Соня – вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. – Не прерывай меня, Соня Я хотел тебе только одно доказать что черт-то меня тогда потащила уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все Насмеялся он надомной, вот як тебе и пришел теперь!
Принимай гостя Если б я не вошь был, то пришел ли бы як тебе Слушай:
когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил Таки знай И убили Убили Да ведь как убил-то? Разве так убивают Разве так идут убивать, как я тогда шел Я тебе когда-нибудь расскажу, как я шел Разве я старушонку убил Я себя убила не старушонку Тут так-таки разом и ухлопал себя,
навеки!.. А старушонку эту черт убила не я Довольно, довольно, Соня

довольно Оставь меня, – вскричал он вдруг в судорожной тоске, – оставь меня!
Он облокотился на колена и, как в клещах, стиснул себе ладонями голову Экое страдание – вырвался мучительный вопль у Сони Ну, что теперь делать, говори – спросил он, вдруг подняв голову и с безобразно искаженным от отчаяния лицом смотря на нее Что делать – воскликнула она, вдруг вскочив с места, и глаза ее,
доселе полные слез, вдруг засверкали. – Встань (Она схватила егоза плечо он приподнялся, смотря на нее почтив изумлении) Поди сейчас,
сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю,
которую ты осквернила потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух Я убил Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Пойдешь Пойдешь – спрашивала она его, вся дрожа, точно в припадке, схватив егоза обе руки, крепко стиснув их в своих руках и смотря на него огневым взглядом.
Он изумился и был даже поражен ее внезапным восторгом Это ты про каторгу, что ли, Соня Донести, что льна себя надо спросил он мрачно Страдание принять и искупить себя им, вот что надо Нет не пойду як ним, Соня А жить-то, жить-то как будешь Жить-то с чем будешь – восклицала
Соня. – Разве это теперь возможно Ну как тыс матерью будешь говорить?
(О, с ними-то, с ними-то что теперь будет) Да что я Ведь ты уж бросил мать и сестру. Вот ведь уж бросил же, бросил. О господи! – вскрикнула она, – ведь он уже это все знает сам Ну как же, как же без человека-то прожить Что с тобой теперь будет Не будь ребенком, Соня, – тихо проговорил он. – В чем я виноват передними Зачем пойду Что им скажу Все это один только призрак…
Они сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают.
Плуты и подлецы они, Соня. Не пойду. И что я скажу что убила денег взять не посмел, под камень спрятал – прибавил он с едкою усмешкой. Так ведь они же надомной сами смеяться будут, скажут дурак, что не взял.
Трус и дурак Ничего, ничего не поймут, они, Соня, и недостойны понять.
Зачем я пойду Не пойду Не будь ребенком, Соня Замучаешься, замучаешься, – повторяла она, в отчаянной мольбе простирая к нему руки Я, может, на себя еще наклепал, – мрачно заметил он, как бы в задумчивости, – может, я еще человека не вошь, и поторопился себя

осудить Я еще поборюсь.
Надменная усмешка выдавливалась на губах его Этакую-то муку нести Да ведь целую жизнь, целую жизнь Привыкну – проговорил он угрюмо и вдумчиво. – Слушай, – начал он через минуту, – полно плакать, пора о деле я пришел тебе сказать, что меня теперь ищут, ловят Ax! – вскрикнула Соня испуганно Ну, что же ты вскрикнула Сама желаешь, чтоб я в каторгу пошел, а теперь испугалась Только вот что я им не дамся. Я еще сними поборюсь,
и ничего не сделают. Нету них настоящих улик. Вчера я был в большой опасности и думал, что уж погиб сегодня же дело поправилось. Все улики их о двух концах, то есть их обвинения я в свою же пользу могу обратить,
понимаешь? и обращу потому я теперь научился Нов острог меня посадят наверно. Если бы не один случай, то, может, и сегодня бы посадили, наверно даже, может, еще и посадят сегодня Только это ничего, Соня посижу, да и выпустят потому нету них ни одного настоящего доказательства, и не будет, слово даю. Ас тем, что у них есть,
нельзя упечь человека. Ну, довольно Я только чтобы ты знала С
сестрой и с матерью я постараюсь как-нибудь так сделать, чтоб их разуверить и не испугать Сестра теперь, впрочем, кажется, обеспечена…
стало быть, и мать Ну, вот и все. Будь, впрочем, осторожна. Будешь ко мне в острог ходить, когда я буду сидеть О, буду Буду!
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно,
что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение Идя к Соне,
он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход он думал сложить хоть часть своих муки вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовали сознал, что он стал беспримерно несчастнее,
чем был прежде Соня, – сказал он, – уж лучше не ходи ко мне, когда я буду в остроге сидеть.
Соня не ответила, она плакала. Прошло несколько минут Есть на тебе крест – вдруг неожиданно спросила она, точно вдруг вспомнила.
Он сначала не понял вопроса Нет, ведь нет На, возьми вот этот, кипарисный. У меня другой остался, медный, Лизаветин. Мыс Лизаветой крестами поменялись, она

мне свой креста я ей свой образок дала. Я теперь Лизаветин стану носить,
а этот тебе. Возьми ведьмой Ведьмой упрашивала она. – Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем Дай – сказал Раскольников. Ему не хотелось ее огорчить. Но он тотчас же отдернул протянутую за крестом руку Не теперь, Соня. Лучше потом, – прибавил он, чтоб ее успокоить Да, да, лучше, лучше, – подхватила она с увлечением, – как пойдешь на страдание, тогда и наденешь. Придешь ко мне, я надену на тебя,
помолимся и пойдем.
В это мгновение кто-то три раза стукнул в дверь Софья Семеновна, можно к вам – послышался чей-то очень знакомый вежливый голос.
Соня бросилась к дверям в испуге. Белокурая физиономия г-на
Лебезятникова заглянула в комнату