ккурс. Певец народа
 Скачать 1.19 Mb.
|
|
4 Странное чувство владело Абаем этой весной. Оно делало его равнодушным к окружающей суете и шуму, к радостям и печалям близких людей. Он весь — и мыслью и чувством — погрузился а новый, одному ему доступный мир. И домбра и бумага послушно повторяли горячие, прочувствованные слова его песен и стихов — откровенные признания молодого взволнованного сердца. Но как много еще осталось невысказанным, как много песен было еще не спето! Тайны сердца рассказаны не все. А сказанное — так бедно и скудно… О, если бы нашелся друг, который захотел бы заглянуть в его смятенное сердце и прислушаться к его голосу, — он излил бы ему в напевах не передаваемую словами тоску, наполняющую его душу!.. — Боже мой, что же мне делать? Слова бедны, язык бессилен… — грустно говорил он. Невозможность передать словами все, что теснилось в его сердце, угнетала его. Все стихи, сочиненные, записанные им, до сих пор жили только в нем самом. Ни одна песня не дошла до той, для кого он слагал их. Надежда? Надежды тоже не было. Ему оставалась лишь одинокая, грустная мечта. По временам где-то далеко-далеко ему слышался серебряный звон шолпы… Звон то приближался, то отдалялся. Слабый отзвук надежды трепетал в этом звоне и томил душу… Мечта? Нежные золотистые лучи ее горели там, далеко, куда не достигал его взгляд… Там был рассвет, утро, яркое утро… Незабываемый образ не покидал его ни на мгновение. Чуть только дохнуло теплом и яркие лучи солнца с материнской нежностью начали обогревать землю. Абай не мог усидеть дома: он седлал коня и уезжал куда придется. Нашелся и предлог для этих бесцельных поездок — рыжая черномордая гончая. Отъехав от аула. Абай пускал коня вскачь: пусть пес сам разыскивает зайца… Вскоре Абай и вовсе забывал про собаку. Иногда он надолго терял ее. Вспомнит внезапно — начнет громко звать. Порой гончая вспугнет зайца в зарослях, летит за ним стрелой по равнине, а Абай безучастно смотрит на них пустым взглядом, отсутствующий и равнодушный. Случалось даже, что он проезжал мимо гончей, когда она, поймав зайца, придавит его и с гордым видом ждет хозяина. Гончая знала, что в таких случаях хозяин спрыгивает с седла и отнимает у нее добычу, но Абай проезжал мимо. Собака смотрела вслед в полном недоумении, потом начинала метаться и лаять. Хозяина не останавливало и это, — совершенно непонятная вещь!.. Гончая суетилась, кидалась то к хозяину, то к зайцу, в обиде на то, что труд ее пропал даром, но и тогда Абай не замечал. И гончая, потеряв терпение, расправлялась по-своему: она отставала от хозяина, терзала зайца, наедалась до отвала и с окровавленной мордой догоняла Абая. Только тогда странный охотник замечал свою оплошность. Но нить мыслей а нем не прерывалась. Он начинал петь длинную трогательную песню — дар сердца ей, Тогжан. Когда прохладный ветер, колебля высохшие травинки, дул ему навстречу, Абай снимал свой малахай и, стоя на месте, с наслаждением вдыхал свежий аромат. Быть может, ему казалось, что ветер, летящий с Чингиза, Верблюжьих горбов и Караула, доносит до него дорогое теплое дыхание? Не этот ли ветер облагораживал его душу своим дуновением? Да, Абай был уверен, что это так! Действительность и грезы, жизнь и мечты, ломая все извечные грани, сливались в нем в одно неразделимое прекрасное целое, наполняя сердце несказанным волнением. Но однажды одиночество его было внезапно нарушено: к нему подъехал всадник. Он точно вырос из-под земли в безлюдной степи. Абай вздрогнул — чудесный сон был прерван. Они стояли на открытом месте, впереди расстилалась голая равнина. Абай мельком взглянул на всадника и недружелюбно отвернулся. Но тот весело улыбнулся ему и приблизился просто и уверенно, как хороший знакомый. Он окликнул Абая по имени и поздоровался. Теперь Абай узнал его, обрадовался и весь вспыхнул. Перед ним был Ербол, жигит, с которым он познакомился в прошлом году, возвращаясь от Суюндика. Абай испугался, что выдал себя. Но Ербол, видимо, ничего не заметил. — Охотишься? — спросил он. — А где же твоя собака? — Где-то здесь, в кустах, — ответил Абай, оглядываясь кругом. Рыжая гончая выбежала из кустов. Ербол взглянул на нее и расхохотался. — Хорош охотник! Ведь она только что наелась! Ой, боже мой. что она такое сожрала? — И Ербол осмотрел собаку со всех сторон. — Ты даже не знаешь, что она поймала дичь! Она же сожрала свою добычу! Абай постарался перевести разговор на другое. Ему не хотелось отпускать приятеля; они поехали вместе, и Абай пригласил его к себе в аул. Ербол был свободен и согласился охотно. Абай не отпускал его от себя целых пять суток. Они рассказывали друг другу занятные истории, по вечерам пели и веселились. Абай пел ему и свои собственные песни. За эти несколько дней Ербол стал самым близким его другом. Абай раскрыл ему тайну своего сердца. — Передай эти песни Тогжан, — просил он. Ербол выучил наизусть все песни Абая и, дав своему другу слово, что передаст их Тогжан, уехал к себе. Абай мечтал только об одном — как бы увидеться с Тогжан наедине и хоть несколькими словами перекинуться с нею. Его поручение было выполнено: через трое суток, показавшихся Абаю бесконечными, Ербол вернулся в Жидебай и увел своего друга в Чингиз, прямо в Верблюжьи горбы. Оказалось, Ербол начал с того, что посвятил во все Карашаш — невестку Тогжан, жену Асылбека. Он пересказал ей все песни, которые Абай посылал своей любимой как салем. Невестка была очень дружна с Тогжан. Сперва она наотрез отказалась быть посредницей в свидании, но песни Абая подействовали и на нее, да и Ербол был необычно красноречив, настойчив и умел добиться своего. Вдвоем они пересказали Тогжан все песни Абая, и она согласилась встретиться с ним. Взволнованный и нетерпеливый, Абай даже не заметил, как они доехали до Верблюжьих горбов. Когда начало смеркаться, оба жигита добрались до аула Ербола, расположенного в кольце гор. Маленькое зимовье состояло из одного жилья Ербола. Оно находилось по эту сторону реки Караул. Зимовье Суюндика было расположено по другую сторону реки, в версте от берега, и было отсюда хорошо видно. Там во всем чувствовался достаток. Из труб зимних построек Суюндика валил густой черный дым; сытые псы лаяли с каким-то спокойным достоинством. Аул был богат. Но вход туда был недоступен для Абая. Он — сын Кунанбая, с которым аул враждовал. Если там узнают о цели его приезда. Абаю не поздоровится. Адильбек и Асылбек — гордые и мстительные жигиты. Узнай они о его намерениях — они пришли бы в ярость. Поэтому оба друга до самого наступления ночи не переходили на тот берег. В условленное время, когда стало совсем темно. Абай и Ербол, оставив своих коней, пешком перешли по льду на ту сторону. Аул Суюндика был погружен в сон. Собаки мирно спали. Ербол тихонько открыл ворота скотного двора, ввел Абая в верблюжий сарай, а сам вышел. Абай остался в темноте один. Он боялся дохнуть и ясно слышал стук собственного сердца. Ербол вернулся скоро. Он схватил друга за руку и прошептал ему: — Сам бог помог… Асылбека нет сегодня дома! Идем! Когда Абай с учтивым салемом переступил порог богато обставленной комнаты, Карашаш стояла возле кровати, а Тогжан сидела на полу на разостланном одеяле. Пол от самого порога до переднего места был устлан ковром, а стены завешаны пестрыми кошмами и шелковыми покрывалами. Белая шелковая занавеска наполовину отгораживала высокую кровать с костяными украшениями. Абай поздоровался. Карашаш учтиво подошла к нему, сняла с него малахай и развязала пояс. Тогжан была сильно смущена. Она еле слышно ответила на приветствие Абая и вся залилась румянцем, но румянец поминутно сменялся бледностью. Горячая кровь, не умеющая хранить тайны, выдает все, что скрывает душа, — волнение сердца, стыд, боязнь и надежду. Ерболу не хотелось стеснять друзей. — Ну, я пойду на тот берег и буду возле коней, — сказал он. Абай в знак согласия только молча кивнул головой. Карашаш вышла приготовить чай. Больше она не возвращалась. Оставшись наедине с любимой. Абай в первую минуту совсем растерялся. Он видел, что и Тогжан застенчива и стыдлива, как дитя. Абай молчал, не зная что сказать. Он наклонился к Тогжан и долго смотрел на нее, не сводя глаз. — Тогжан… Ты слышала мой салем? — спросил он наконец. — Его слова рождены тоской по тебе, думами о тебе… Ты выслушала их? Тогжан всем своим видом, казалось, говорила: «Зачем же тогда я здесь? Не твой ли голос привел меня к тебе?» Она скромно улыбнулась и ответила: — Слышала, Абай! Ваши песни очень хороши! — Я не акын… Но с первой же встречи с тобою я не могу прийти в себя. С тех пор я ни на миг не мог забыть тебя. — Почему же вы ни разу не приезжали с тех пор? — Как я мог приехать? Разве ты не знаешь, что происходит вокруг? Мы могли видеться только в мечтах! — Правда, — сказала Тогжан, вспыхнула и потупилась. — А я вас раз видела… Видела во время кочевки… Заметили вы меня или нет — не знаю. Абая взволновали и обрадовали эти слова. — Боже мой, Тогжан, как прекрасно то, что ты сказала!.. Я тогда хотел крикнуть: «Постой, остановись хоть на миг!»— и еле удержался. Я решил, что ты меня не заметила… А если заметила — значит, я оказался достойным твоего внимания… Да разве можно забыть тебя, Тогжан? — И Абай, подойдя к ней, взял ее нежную белую руку. Тогжан вздрогнула и застенчиво убрала руку. Долгий вечер связал два молодых сердца крепкими узами. Они ничего не требовали друг от друга: только видеться, только говорить… Это было их первое свидание. Разговор не прерывался, — казалось, словами они утоляли давнюю жажду и не могли напиться. Карашаш вернулась лишь под утро. Когда она, приготовив чай, опять вышла, Абай подошел к Тогжан и поцеловал ее. Тогжан вся вспыхнула и, робко прижав свои нежные ладони к его лицу, осторожно отстранила его. Но разве это было сопротивление, а не обаятельная стыдливость? Абай порывисто притянул ее к себе, крепко обнял и поцеловал в глаза. Тогжан, затрепетав, на мгновение прижала свое пылающее лицо к лицу Абая — и опять отстранилась от него. — Лучезарный свет мой! — воскликнул Абай, снова раскрывая объятия. В комнату вошла Карашаш. — О боже, Абай, дорогой мой! Река тронулась! На Карауле — ледоход!.. Где твой конь? — тревожно спросила она. Ее взволнованные слова не доходили до сознания Абая — слишком сильно было его волнение; но Тогжан растерялась и испугалась. — Что ты говоришь? Как же вы теперь переберетесь через реку? Вам нельзя оставаться на этой стороне! — заговорила она, дрожа за любимого. Абай наконец понял. Конь на той стороне — значит, выхода нет. Остаться в ауле невозможно. Еще немного — и он будет обнаружен. А если даже его не схватят сейчас, то утром все равно заметят его на реке, а на этом берегу вряд ли найдется человек, который благожелательно отнесся бы к нему… Но прежде всего надо уйти отсюда, чтобы не вмешивать в события Тогжан и ее женге, которая так приветливо встретила его… Он быстро оделся и, прощаясь, крепко сжал ручку Тогжан, ободряя ее: — Не бойся, Тогжан, переправлюсь как-нибудь! Жди обо мне вестей от Ербола! Тогжан прикоснулась своими белыми пальцами к груди Абая прижалась к нему и прошептала: — До свиданья! Не забывай! Обходительная, милая Карашаш проводила Абая через темные сени до выхода. — Ну, дорогой мой, — сказала она ему, — недолго нам удалось побыть вместе. Но ты мог убедиться, что здесь у тебя друзья, которые дышат одним дыханием с тобою… Не забывай нас!.. Только осторожней переправляйся через реку! Хош! Абай взял ее за обе руки: — Женешетай,[94] никогда не забуду! Умру — не забуду всего, что вы сделали для меня, — ответил он и не спеша вышел. Дикий рев ледохода донесся до его слуха, но Абай, казалось, не слышал его. Мысли его были все еще там, с этими удивительными людьми, с которыми он только что простился. Он жил неизъяснимой радостью и задыхался, переполненный их красотой и светом, вспоминая трогательную чуткость Карашаш и нежную обаятельную Тогжан. Он подошел к самой воде. Бурлящие потоки горной реки, разлившись, хлынули из берегов. Грохотали камни, трещали льдины — и все уносилось стремительным течением. Абай долго стоял, не зная, как быть дальше. О переходе вброд нечего было и думать. Уже занималось утро. Он направился вдоль по берегу и дошел до небольшой рощи. Метнулся вперед, вернулся назад — выхода не было. Он терял время, а утро приближалось, — все кругом уже можно было различить отчетливо. Как только в ауле проснутся, все сразу повалят на берег любоваться ледоходом. Первыми выйдут заботливые, хозяйственные старики. И возле аула Суюндика они обнаружат сына Кунанбая, да еще пешего. Их подозрения могут оказаться гибельными для Абая. И все-таки Абай не испугался. Радость, наполнявшая сердце, ни на минуту не покидала его, и страха он не испытывал. Перед лицом опасности он не растерялся, не стал суетиться: спокойствие и самообладание ни на минуту не оставляло его, как будто он был не юношей, а зрелым, уверенным в себе человеком. Ему удалось кое-как спрятаться в реденьком лозняке. Оттуда он стал наблюдать за зимовьем Ербола. Вскоре он заметил человека, торопливо шагавшего к реке несколько выше лозняка. — Ербол! Эй, Ербол! — крикнул Абай. Да, это был Ербол. Он круто повернулся на голос Абая и сделал резкий знак рукой вниз: «Присядь!» Но Абай не сел, он оставался в ожидании. Хоть Караул и узок, но течение его быстро. Ербол подбежал к противоположному берегу бледный как полотно. Он был так растерян, будто несчастье случилось с ним самим. Он дрожал за Абая и думал, что тот остановился неподвижно тоже от растерянности и ужаса. Но Абай прошел по берегу и, став прямо против товарища, рассмеялся, показывая свои белые зубы. — Ну, выручай! Караул решил предать меня! — крикнул он. Ербол в один прыжок соскочил с крутого берега и, подойдя к самой воде, крикнул Абаю: — Стой в кустах, никуда не уходи! Я сейчас вернусь, не бойся! Он убежал и через несколько минут вернулся на огромном красном воле. Абай был поражен: почему его товарищ не оседлал коня? Ербол подъехал к самой реке и, понукая вола, спустился в воду. Но вол не желал идти в ледяной поток и упрямо крутился на месте. Ербол осилил. Попав в воду, вол уже не стал пятиться и двинулся вперед. Место было неглубокое, но река текла со стремительной быстротой, и лед шел сплошной массой. Вол пробирался я ледяном водовороте медленно, но прямо. Ербол выбросил на берег конец длинного повода. Абай на лету схватил его и начал тянуть к себе. Под ударами плети вол выбрался на берег. Ербол показал себя настоящим другом, — он шел на помощь, подвергая опасности собственную жизнь. Абай кинулся обнимать его. — А где же мой конь? Что это за вол у тебя? Почему ты сам не на коне? — засыпал он друга вопросами. — Если б я бегал за конем в аул, тебя давно словили бы, — рассмеялся Ербол. — Обойдемся и без него!.. Оба друга сели на вола и повернули обратно. Но теперь вол никак не хотел лезть в воду. Промучившись с ним и перебрав его предков до семьдесят седьмого колена, Ербол бросил вола и огляделся вокруг сквозь жидкие кусты лозняка. Небо на востоке стало уже багрово-алым, все было видно ясно, как днем. На счастье, аул еще не просыпался. Внезапно Ербол бросился бежать. Абаю не пришлось ожидать его долго — Ербол примчался на крепкой темно-серой кобыле. — Ого! Откуда ты ее взял? — спросил Абай. Паслась рядом… Это кобыла чабана из аула Суюндика. — А как же чабан? — Какое тебе до него дело? — Ну как теперь ему быть с овцами? Пешему-то! — Ай, боже мой, ну и пусть остается пешим, да не только он, а сам дух-покровитель его стад! Разве я могу оставить тебя здесь? Садись живей! Быстрым движением он посадил друга на неоседланную кобылу. Его слова тронули Абая. — Ербол, дорогой! Какой ты хороший! Ты — лучший из друзей! Никогда я этого не забуду! — воскликнул он. Ербол тем временем взобрался на вола, подал Абаю повод и крикнул: — Брось болтать. Абай! Трогайся! Фыркая и скользя, кобыла спотыкалась в ледяном потоке, но упорно удерживалась на ногах. Вол побрел за нею, и оба друга благополучно переправились через реку. Выбравшись на другую сторону, жигиты, бросив кобылу и вола, побежали по берегу, согнувшись и прячась, и, только отойдя далеко вниз по течению, спокойно вышли на возвышенность. Абай, не заходя в зимовку, попросил поскорей оседлать своего коня. Растроганный преданностью Ербола, он попрощался с ним, как с лучшим другом, и берегом реки направился домой… 5 К возвращению Кунанбая из Каркаралинска некоторые аулы уже успели перейти из зимних помещений в юрты, белоснежные и сероватые купола которых усеяли зеленеющие поляны возле зимовья. Семьи, где были старики и старухи, еще оставались в домах, но вся молодежь переселилась в просторные юрты, полные весенней свежести. Аулы стояли, как в ярком весеннем оперении, были полны молодой бодрости, кипели полнокровной жизнью. Пестрые ягнята и козлята и прыгали и резвились на солнцепеке, оглашая воздух непрерывным блеянием; важно выступали пушистые верблюжата, поводя большими карими глазами; конские табуны кишели курчавыми длинноухими жеребятами; телята, подросшие и проворные, задрав хвосты, смешно подпрыгивали и носились по траве. Вся природа, расцветавшая пышно и неудержимо, пела согласный гимн торжествующей жизни. Все живое, казалось, утверждало: «Мы — радость земли, украшающая и благотворящая мир, мы посланы из небытия в бытие», — все сияло, ликовало и кипело в неудержимом цветении весны. Оба аула Кунанбая уже находились в Жидебае. Всюду доили кобыл, пасшихся год со стригунами, и каждое утро и вечер звонко перебалтывали терпкий кумыс в черных лоснящихся кожаных мешках. Кунанбая встретили с необыкновенным почетом не только свои, но и все другие аулы родов Иргизбай, Топай и Жуантаяк. Родичи и друзья, в течение последних дней скакавшие из аула в аул с радостными вестями, многолюдной толпой валили теперь в Жидебай, — они являлись к Кунанбаю с салемом, гостили у него, шумной толпой сопровождали его в свои аулы, и с утра до вечера угощали и пировали сами. Зажиточные родичи приглашали к себе не только самого Кунанбая, но и всю его семью: жен, детей, мать и ближайших родных. Зере зарезала лучшего барана, которого она уже давно обещала в жертву за благополучное возвращение сына. Кунанбай тоже заколол в ауле Кунке жертвенного коня, обещанного им самим за счастливый исход поездки. Эти праздники и угощения были необходимы Кунанбаю, чтобы собрать родичей и сделать в уме отбор их: кто из них сочувствует ему, а кто нет, кто как встретит его после тяжелых испытаний. В многолюдных сборах принимали участие все аксакалы и карасакалы.[95] Каратай, старейшина рода Кокше, всю осень державшийся осторожно и двойственно, сейчас выехал навстречу Кунанбаю, с шумной радостью приветствовал его и, присоединившись к нему, неразлучно сопровождал его днем и ночью. Еще недавно аулы были полны слухов о том, что Кунанбай сломлен, сослан, лишен власти и чина, — теперь он вернулся не только оправданный, но и в звании волостного. Сплетни мгновенно смолкли. Кроме того рассказы Мирзахана о мужестве и смелости Кунанбая проникли всюду и повторялись даже маленькими детьми. А ежедневные щедрые угощения и приемы гостей имели для Кунанбая большее значение, чем простое торжество в честь радостного события: он собирал людей, объединял родичей, успевших разбрестись, вновь крепко стягивал сдерживающий их обруч и поднимался в их глазах на прежнюю высоту. За это время все аулы уже успели покинуть зимовья, сплошным потоком двинулись с гор в долины к весенним пастбищам и начали расходиться в разные стороны. Гостей, которые ежедневно валили к Кунанбаю целыми толпами, тоже стало меньше. Теперь он мог все свое свободное время проводить с женами и детьми. Три дня он пробыл в долине, где расположился аул Улжан. Абай заметил, как сильно поседел отец и как много морщин прибавилось на его лице. Однажды на обед у Улжан собрались Кунке, Кудайберды и Айгыз. Обратившись к Зере, Кунанбай сказал несколько слов, предназначенных для всей его семьи. Горечь, рожденная тяжестью минувшего испытания, дышала в его словах. Теперь он особенно остро чувствовал свое одиночество — ни среди старших, ни среди младших сородичей он не видел ни одного, на которого мог бы опереться. Он жалел, что, имея нескольких взрослых сыновей, до сих пор откладывал их женитьбу и лишал себя радости иметь внуков, лелеять их и любоваться их забавами. Все матери вместе с Зере могли только приветствовать его слова. Это значило — женитьба взрослых сыновей, внуки… Все это радовало женщин, как долгожданное счастье… Кунанбай сказал между прочим, что в последних испытаниях его высшей опорой был создатель, а человеческой поддержкой — два свата. У них, по его словам, он нашел настоящую дружбу и участие. Это были Алшинбай и Тинибай. Кроме того по пути в Омск он встретил исключительное сочувствие и радушие у Байтаса, старейшины рода Тасболат. Тут же Кунанбай рассказал о решении, принятом им еще в пути. У Байтаса есть маленькая дочка Еркежан. Кунанбай решил засватать ее для Оспана, и она уже наречена невестой его озорника-сына. Все, особенно матери, встретили это решение Кунанбая с неподдельной радостью. Они со смехом обсуждали, как сообщить шалуну, что на его ноги уже надеты путы. Кунанбай заговорил и об остальных двух сыновьях Улжан. Такежан в прошлом году ездил к невесте, его тесть получил уже весь калым. Зачем же оттягивать дальше — пусть утвердится Молодая юрта Такежана. Второе решение — самое важное, требующее участия и заботы всех присутствующих: нужно снарядить Абая в поездку к невесте. С Алшинбаем Кунанбай уже сговорился об этом, они решили устроить свадьбу теперь же, весною. Среди других сватов Кунанбая Алшинбай занимает особое место. Помимо того, что их обоих связывает крепкая дружба. Алшинбай — сын и потомок Казыбека и Тленши, известных всему Аргыну. Он самый влиятельный человек этого края, никто не может сравняться с ним. Послать к нему жениха, да еще в первую поездку, — дело нелегкое и требующее большой подготовки. Нужно потратить немало средств, скота и ценностей. Матери одобрили и это намерение. Только Зере призадумалась. — Не лучше ли послать его после переезда на жайляу, когда кончатся все хлопоты с кочевками и жизнь опять наладится? Но Кунанбай объяснил ей: — Жайляу Алшинбая слишком далеко от нас, и добраться до него будет очень трудно. Скот, который мы погоним, дорогой заморится. Абая должны сопровождать пожилые люди — им будет тяжело. Надо собраться в путь в ближайшие пять-шесть дней. — И Кунанбай обратился к Улжан — Ты поедешь тоже. Вези сына к новой родне сама! Кунанбай не любил затягивать начатое дело. Не раздумывая долго, он тут же назвал людей, которые должны сопровождать Абая, определил количество скота, тканей, денег, драгоценностей, серебряных слитков, ценной утвари и других подарков. Поездка вызвала бесконечные толки. Подарки Алшинбаю состояли из двух косяков отборных буланых и рыжих коней, слитков серебра и дорогих тканей. В тут же ночь в Семипалатинск были отправлены за покупками Изгутты и Кудайберды. Они получили наказ — по приезде в город посоветоваться с Тинибаем, закупить все, что найдут, и спешно вернуться домой не позже чем через четыре дня. Решение своей судьбы каждый из сыновей Кунанбая принял по-своему. Айгыз и Изгутты с усмешкой обратились к Оспану. — Тебе засватали невесту! — сказали они. Оспан не сразу понял. Он удивленно переспросил: — Что это такое «невеста»? Баба, что ли? Изгутты объяснил ему, а потом спросил, как он относится к этому делу. Оспан ответил без запинки под общий смех: — Что ж, возьму… Ладно! Баба пригодится! Абаю решение отца передала Улжан. Ее смутил взгляд Абая, но она мысленно успокоила себя: «Стыдится, наверное». Абай принял новость молча, с холодной сдержанностью. Внутренне он вздрогнул и насторожился: точно что-то холодное коснулось его души. Мысль о Тогжан молнией прорезала его мозг, — он почувствовал, что совершает преступление перед нею. Несколько дней подряд Абай оставался задумчивым и замкнутым. Тяжелые мысли овладевали им все сильнее. У него есть невеста. У Тогжан тоже есть жених, сговоренный уже давно. Не поехать, не жениться — нельзя: все в воле родителей. И не найдешь причин отказаться от поездки. Все стремления его сердца принадлежат Тогжан, но вырваться из опутавшей его паутины невозможно. Он поехал к невесте молчаливый и угрюмый. |