ккурс. Певец народа
 Скачать 1.19 Mb.
|
|
2 К тому времени, когда Абай возвратился от невесты, все аулы уже перекочевали на жайляу за Чингиз. Аул Кунке, где находился и Кунанбай, был переполнен гостями. Абай со своими жигитами подъехал к Кунанбаю, стоявшему в толпе, и отдал ему салем. Еще до его возвращения Кунанбай обо всем подробно расспросил Улжан. Теперь он приветливо встретил сына и радушно угостил его товарищей. Но только со стороны Кудайберды Абай почувствовал искреннюю радость по поводу его приезда. Кудайберды долго расспрашивал Абая и Ербола об обычаях и обрядах рода Бошан. Потом стал просить их спеть новые песни, — это будет их подарком. — Оказалось, что в роде Бошан поют лучше нас, — сказал Абай, взяв в руки домбру. Кудайберды возразил с усмешкой: — Неизвестно, кто там пел — бошаны или молодое сердце жениха, приехавшего к невесте? Может быть, для тебя и песни-то звучали по-особенному! Это вызвало смех окружающих. Абай не сдавался. — Я говорю правду, Баке! — Он называл Кудайберды «Баке». — Чем хвалить бошанов на словах, лучше сам спой! — Вот это правильно! Песня сама за себя скажет. Начнем, Ербол! С этими словами Абай начал запев, Ербол подхватил, и их голоса слились. Они спели песню «Статный конь». В Тобыкты она была неизвестна. От Абая не ускользало, что песня произвела на сидящих большое впечатление. — Ну, что вы скажете? — спросил он. Послышалось общее одобрение. Кудайберды не отставал от других. — Хорошая песня! — повторял он. — Тогда слушайте еще! — И Абай вдвоем с Ерболом спел другую песню — «Красотка». Кудайберды принялся расхваливать и ее. Абай и Ербол о чем-то шептались. — Теперь мы вам споем ту, что берегли напоследок, — объявили они. Полилась трогательная, взволновавшая всех третья песня — «Белая березка». Уже три ее четверостишия были закончены. Никто не шелохнулся. Все напряженно слушали, затаив дыхание, Абай несколько раз быстро перебрал струны и смолк на мягкой низкой ноте. — Ну, Баке, что ты теперь скажешь? — спросил он. Кудайберды сознался откровенно: — Думаю, что ты совершенно прав… Вы привезли замечательные песни! Абай рассказал, что песни «Зеленая долина» и «Смуглянка», с которыми они сами приехали в аул Алшинбая, не имели никакого успеха. Во-первых, там каждый ребенок знал их, они устарели; а во-вторых, бошаны пели их совсем на иной напев, чем в Тобыкты. Вообще, по мнению Абая, тобыктинцы не слишком большие мастера на сочинение песен, большей частью они заимствуют напевы у других родов и порой неумело исполняют и портят их. Первое шутливое возражение Кудайберды было окончательно разбито. Старший брат смотрел на Абая с нескрываемым восхищением и гордостью, — он заметил, что за время поездки Абай начал вникать в глубину окружающих его явлений, выносить свою собственную оценку всему. На другой день Абай вернулся к матери. Весь аул встречал его с сердечной радостью: старая бабушка не уставала любоваться им, а младшие братья висли на его шее, просовывали головы под руки и всячески выражали удовольствие по поводу его возвращения. Аул Улжан расположился на просторном урочище, обильном прекрасными лугами, пастбищами и удобными водопоями. Все аулы Тобыкты, расположенные в этих местах, жили в ожидании большого торжества. Слухи о нем дошли до Абая еще в пути, а дома ему сообщили обо всем подробно. И детей, и молодежь, и пожилых людей, и старых аксакалов занимало только одно событие, ожидавшееся в ближайшие дни: все говорили о предстоящем асе в память Божея. Родичи Божея с самой зимы начали готовиться к асу. Весной они оповестили всех. Был уже назначен день и место совершения аса. Роды Жигитек, Котибак, Бокенши и Торгай, объединившиеся с прошлого года, прикочевали для этого на обширные, богатые кормами жайляу Казбала. На поминках будет устроена большая байга,[102] а возле самого Казбала как раз раскинулись бесконечные просторы, удобные для скачек! Абай и Ербол были рады, что вернулись домой: оба они соскучились по родным аулам. Ербол торопился к себе, — он узнал, что его аул тоже готовится к поминкам. На другой день но приезде от тестя Абай долго беседовал с матерью и расспрашивал обо всех новостях и событиях, происшедших за время его отсутствия. По словам матери, Кунанбай с самого начала весны созывал большие сборы и, видимо, к чему-то напряженно готовился. В результате непрерывных тоев и угощений он успел перетянуть на свою сторону еще несколько родов. Одних он задаривал, другим обещал, на третьих воздействовал полным угрожающего холода салемом — и в течение какого-нибудь месяца привлек к себе много новых сторонников. Среди них были и крупные, влиятельные лица — вроде Каратая. Кунанбай сумел расположить к себе и тех, кто, пользуясь своим одинаковым родством с ним и с его противниками, до сих пор всячески старался держаться в стороне. Против Кунанбая теперь были лишь три-четыре рода — котибаки, жигитеки и другие. Но и эти противники, с самой зимы готовясь к асу, все свои средства тратили исключительно на приготовления к торжеству. Учтя это, Кунанбай перед самой откочевкой потребовал, чтобы они вернули ему пятнадцать зимовий, которые им были недавно переданы, чтобы будущею осенью никто не оставлял там своего имущества и жатаков, потому что зимовья опять переходят в его собственность. Такое извещение получил каждый аул в отдельности. Кунанбай ничего не объяснял, не доказывал — он просто передавал приказ. Таким путем он вернул себе четырнадцать зимовий и только на пятнадцатом потерпел неудачу. Это было зимовье Байсала. Распоряжение Кунанбая было доставлено Байсалу через Каратая и Жумабая. Байсал начал со спокойных объяснений. — Передай волостному салем, — ответил он. — Мы знаем друг друга с детства, никому лучше его не известно, что у меня нет земли. Кунекен не испытывает недостатка в земле, он уже вернул себе четырнадцать зимовий из пятнадцати. Пусть оставит мне мою долю. Я потратил средства, устроился там по-своему. Узнав об ответе Байсала, Кунанбай пришел в ярость. В ту же ночь он опять отправил к нему Каратая и Жумабая с приказанием прекратить всякие рассуждения и покинуть зимовье. Неумолимое своевластие Кунанбая вывело Байсала из себя. Он ответил, что готов на любое столкновение. — Я объяснял ему, но он не хочет понимать, — начал он. — Самая горькая обида не в том, что он отнимает землю, а в том, что я для него — ничто. Я сидел спокойно, но он не перестает понукать и сам поднял меня на ноги. Из-за земли он, как червь, точил Божея, пока наконец не загнал его в могилу. Чем я лучше Божея? Мне терять нечего… От своего я не отступлюсь! Ни на шаг не отойду от зимовья! Боясь нового междоусобного пожара, Каратай решил в разговоре с Кунанбаем смягчить ответ Байсала, но Кунанбая провести было трудно. «Байсал так не разговаривает», — решительно сказал он и потребовал точного ответа. Тогда Каратай выложил все. С этого дня Кунанбай налился новой яростью против Байсала и Байдалы. От решительного шага его удерживали только поминки Божея. Но Улжан знала, что, как только кочевья двинулись на жайляу, между аулами Кунанбая и Байсала начались постоянные стычки и недоразумения. Кунанбай размещал свои аулы в ближайшем соседстве с аулом рода Котибак и по всякому поводу притеснял противника, отгоняя с пастбищ его скот. Байсал отвечал тем же. Жигигы рода Котибак ни днем, ни ночью не отходили от аула Байсала, охраняя его. Сейчас котибаки стояли совсем рядом с аулом Кунке. Достаточно самого незначительного повода — и крошечная искра может разгореться пожаром. Кунанбай непрерывно прибегал к насилиям и намеренно вызывал соседей на столкновение. Зере, поняв его цель, снялась с места раньше других и стала аулом тоже вблизи стоянки Байсала: она решила сдерживать табунщиков к озорных жигитов и не допускать несправедливостей, какие проделывал аул Кунке. Улжан тяжело переживала и эти стычки и враждебное отношение Кунанбая к памяти Божея. Он даже ни разу не был на могиле покойного. Неужели он будет упорствовать, через год после его смерти? Улжан говорила об этом вздыхая. Абай мрачно насупил брови и глубоко задумался. Весь этот день он был молчалив, а ночью ворочался в постели, не в силах сомкнуть глаз. Первый раз в жизни мать посвящала его в дела аула, во все подробности тяжбы отца и делилась с сыном горечью, накипевшей в ее сердце. Может быть, она считала, что Абаю пора принимать участие в делах старших? Она говорила горячо, откровенно, ничего не скрывая от сына. На следующий день к обеду вернулся Ербол, и оба друга ушли пить кумыс в Большую юрту. Внезапно за дверьми раздался громкий голос Кунанбая. Он приехал один и раздраженно говорил что-то, слезая с коня. На минуту он задержался у входа в юрту. — Эй, Жумагул, Мирзахан! Идите сюда! — крикнул он, переступая порог. Оба жигита вошли тотчас же. Кунанбай прямо прошел к переднему месту и заговорил, не успев еще усесться: — Байсал неспроста стал возле моего аула. Он нарочно гонит свои табуны в нашу сторону. Что ж, посмотрим, кто кого! Берите шокпары и соилы, отправляйтесь туда и отгоните его табуны за аул, на самое далекое пастбище! Жигиты вышли. Через минуту на улице застучали их соилы, послышался топот выводимых коней. Абай вышел из юрты. — Эй, постойте! Он подошел ближе. Жигиты уже были на конях и завязывали свои малахаи. — Что вы собираетесь делать? — спросил их Абай. — То, что полагается во время набега. Что туг особенного? — ответил Жумагул. В голосе его звучало раздражение. — Нет, ты не сделаешь этого! Послушай меня! — начал было Абай. — Э-э, не предлагаешь ли ты мне ослушаться мирзы? — резко перебил Жумагул. Абай вспыхнул и вплотную подошел к нему. — Не бесись! Постой! — крикнул он. Глаза его налились кровью. Бледное лицо потемнело. Пальцы сжались в кулак. Жигиты невольно остановились. — Гнать и бить лошадей не смейте! Просто скажите табунщикам, чтобы уходили отсюда, и вернитесь! — А как же приказание? — Вот это и есть приказание! Я сказал! Попробуй только поступить иначе, жестоко поплатишься! — пригрозил Абай. И голос и вид его были настолько необычны, что Мирзахан и Жумагул невольно призадумались отъезжая. Абай с тем же решительным видом вошел о юрту и твердо обратился к Кунанбаю. — Отец, на наших широких жайляу корму летом более чем достаточно. Зачем же так скупиться и озлоблять родичей? — спросил он. Кунанбай холодно повернулся к нему. — Ты, наверное, думаешь, что за Байсала некому заступиться? — едко спросил он. — По-твоему, может быть, он не должен возвращать мне мое зимовье? Абай не сдавался. Он продолжал так же твердо: — Так ведь то — зимовье, здесь — жайляу! — А разве счеты за зимовье не сводят на жайляу? Разве справедливо было, по-твоему, воспользоваться моим несчастьем и захватить мою землю? Абай, помолчав, сказал возможно спокойнее: — Говоря правду, начал насилие не Байсал, а мы сами… Не он ли все эти годы просил вас только об одном зимовье? Не из-за этого ли зимовья он когда-то последовал за вами и участвовал в избиении Божея?.. Отбирать единственный полученный им клок земли — несправедливо. Вот из таких дел и разгорается… Отец резко оборвал его, стараясь все же сдержать свой гнев: — Довольно, не болтай! Не тебе со мной спорить! Абай переждал с минуту, но затем заговорил снова: — Пойти на ссору из-за выгона на таком огромном жайляу — недостойное дело… Раньше, когда разговор шел о делах рода, Абай боялся высказываться открыто, он говорил осторожно, робко и путался, словно язык отказывался повиноваться ему. Но сейчас Кунанбай почувствовал в голосе сына что-то новое. Он оглянулся. Зере и Улжан молча внимательно прислушивались к их разговору. Может быть, и они думают так же, но не осмеливаются говорить открыто, в глаза? Кунанбай невольно остановился. Несколько минут он сидел неподвижно, потом прилег на бок, подперев голову рукой; Абай тотчас подал ему подушку, Кунанбай подложил ее под руку, повернулся к сыну спиной и глубоко задумался. Не встретив резкого отпора, Абай решил перейти к другому делу. — В семье и дети и все близкие должны делиться с вами тем, что их тревожит. Разве хорошо, если они не смеют сказать и принуждены все скрывать от вас? Вы тоже должны выслушивать их и знать их мнение! — начал он. С религиозным отцом лучше было, пожалуй, разговаривать книжным языком, упомянуть о первой и второй заповедях. Расчет Абая оказался верным, Кунанбай искоса посмотрел на него и явно приготовился слушать. Абай заговорил свободнее: — Разрешите мне сказать еще об одном деле: об асе Божея. На нас, его сородичах, лежит много обязанностей, а мы их до сих пор не выполнили. О прошлом теперь говорить поздно. Но нынче все готовятся к асу. Он будет испытанием не одних жигитеков: этот ас — проверка человечности, кровного родства, совести… Когда Божей умер, мы остались в стороне. Теперь мы обязаны участвовать в асе! Все горькие обиды истекшего года встали в памяти Кунанбая. — Что же я должен делать? Навязываться, когда не приглашают? Идти самому и получить пинок в грудь, как в прошлом году? — сразу ощетинился он. — Вам и не надо ездить самому, пошлите нас. Мы поедем и примем участие, этого будет достаточно… Если вы позволите, я занялся бы этим делом сам. Дайте мне в помощь только Изгутты и позвольте мне и моим матерям израсходовать нужное количество скота и средств, — предложил Абай. Кунанбай поднял голову, надел шапку и встал. Все внимательно смотрели на него, и в их безмолвном ожидании звучали и просьба инадежда. Кунанбай внутренне не одобрял их замыслов и процедил сквозь зубы: — Как хотите! Хоть лбом бейте перед Байдалы и Байсалом!.. — и вышел из юрты. И все-таки это было согласие. Вынужденное ли, или данное в порыве злости — Абай не стал задумываться. Достаточно и того, что отец не будет возражать в дальнейшем!.. Он начал совещаться с матерями и поделился с ними своими планами относительно аса. Он все обдумал по-деловому. Зере и Улжан решили, что самым лучшим помощником Абая будет Изгутты. Они в тот же день вызвали его и поручили ему помогать юноше подготовиться к поминкам. Из братьев Абай привлек одного Кудайберды. Он долго беседовал с ним, рассказал ему все, что собирался сделать, и обо всем договорился; Кудайберды обещал свою помощь везде, где она понадобится. Ербол, собираясь уезжать к себе, отвел Абая в сторону. — Я тебя отозвал не по делу. Абай. Я просто хотел сказать тебе, что, когда ты днем разговаривал с отцом, я радовался за тебя и гордился моей дружбой с тобою. Я съезжу домой, вернусь и, в чем смогу, буду помогать тебе. На другой же день Абай был на коне. В сопровождении Жумабая и Мирзахана он направился по гребню Казбала и, миновав многочисленные аулы жигитеков и котибаков, подъехал к аулу Божея, расположенному в кольце других стоянок. Все аулы готовились к асу. На холме, поднимавшемся возле аула Божея, было расставлено огромное количество юрт. До аса оставались считанные дни. Все торопились. Мужчины поголовно были на конях. Верблюды, нагруженные юртами, предназначавшимися для аса, шли вереницами со всех сторон и целым потоком стекались к возвышенности. Прежде всего Абай зашел со своими товарищами в траурную юрту и совершил поминальное чтение. Большая юрта оставалась неизменной: тот же бело-черный стяг с правой стороны, то же богатое убранство внутри, те же украшения… Так юрта ждет годовщины и остается торжественно-печальной. Осиротевшая одежда хозяина висит в ней с правой стороны на богатой узорчатой кошме. Устроители аса собрались подле аула. Абай с товарищами выпили кумысу в юрте Божея и, выйдя из нее, направились к небольшому холмику, на котором происходил сбор. Отсюда то и дело мчались верховые со всевозможными поручениями. Посреди собравшихся сидели старейшины — Байдалы, Байсал и Суюндик. Байдалы заметно постарел за этот год. Прибавилась седина в волосах и в бороде — они стали совсем серебряными. Когда Абай подошел и отдал салем, аксакалы встретили его приветливо, без тени прежней суровости. Байдалы и Суюндик спросили о здоровье Зере и Улжан и усадили его возле себя. В толпе жигитов, внимательно следивших за малейшим движением старейшин в ожидании приказаний, находился и Жиренше, которого Абай хорошо знал с давних пор. Но со времени размолвки Байсала с Кунанбаем Абай встретился с Жиренше в первый раз. Тот тоже приветливо поздоровался с Абаем. С появлением Абая старейшины прервали начатый разговор. Некоторое время все сидели молча. Абай обратился к Байдалы. — Байдаш-ага, — начал он. Он был немногословен, но излагал дело с достоинством, умело, не торопясь. Его матери во главе с Зере передают салем всем собравшимся здесь. Абай приехал от них. Они намерены принять посильное участие в асе Божея. Прошлый раз опоздали, но теперь решили не отставать и прислали его от искреннего сердца. Байдалы внимательно выслушал юношу. — Родичи довольны тобой, дорогой мой! Дай бог тебе успеха! Скажи нам, с чего думаешь начать? — спросил он. Абай повторил все, о чем еще вчера говорил матерям, Изгутты и Кудайберды. Он хочет получить место на равнине, отведенной под юрты для приезжающих. Он обещает не позже сегодняшнего вечера поставить десять больших юрт. В них можно будет разместить триста человек. Заботу об их угощении он берет на себя. Посуда и вся необходимая утварь тоже будет от него. Пусть аксакалы окажут доверие и решат, как ему поступать дальше. Насколько он понял, каждый из окрестных аулов берет на себя заботу о гостях из какого-нибудь определенного рода, он тоже просит старейшин указать, кого он должен принять. Мало того, он просит, чтобы ему был предоставлен уход за кем-нибудь из именитых гостей. Все дальнейшее Байдалы, Байсал и Суюндик обсуждали совместно с Абаем. На ас ожидают прибытия крупных родов из самых отдаленных мест — из Каркаралы, из Семиречья, с низовий Иртыша, с берегов озера Балхаш. — Но среди них есть гости совсем особые — это родичи со стороны матери Божея, из племени Найман. В давние времена в их роде был знаменитый муж, носивший имя Божея; Кенгирбай подружился с ним и сосватал его дочь своему сыну Ералы. У них родился покойный Божей, которого назвали так в память его знаменитого деда. Байдалы еще зимой известил племя Найман о предстоящем асе. Недавно оттуда получено известие: родичи Божея готовятся приехать на ас. — Раз он просит выделить ему гостей, не поручить ли ему заботу об этих родичах Божея? — послышались голоса. Абай подхватил эти слова. Очевидно, Абай сумел заслужить полное доверие сбора, — забота о таких гостях требует особого внимании и обходительности. — Отлично, Байдаш-ага, остановимся на этом, — сказал он. — Мы берем на себя прием сородичей Божекена из Иаймана. Поручите их нам. Сбор не стал возражать. До сих пор в племени Найман слышали только о ссорах и междоусобиях между Кунанбаем и Божеем, — пусть увидят теперь, как почитается память умершего! Правда, никто не сказал этого вслух, но каждый понимал все так же ясно, как понимал это сам Абай. Юноша попросил дать в его распоряжение двух жигитов, которые хорошо осведомлены обо всех приготовлениях к асу, начатых другими аулами. Байдалы назвал Ербола и Жиренше. Теперь нельзя было терять ни одной минуты. Абай поднялся. Суюндик окинул его довольным взглядом. — Есть ли на свете что-нибудь заразительнее дурного примера? — сказал он. — Тот, кто ищет зла, ищет его не от избытка ума, но зло не приносит ни пользы, ни обилия. Тем более надо ценить тех, кто ищет добра. Я вижу, сын мой, что намерения твои искренни и путь твой верен. Дай бог тебе успеха! — закончил он. Абая радовала эта встреча, — его приняли, как своего, и не оттолкнули. Повеселевший и довольный, он сел на коня и вместе с Жиренше и Ерболом объехал долину, где ставились юрты. Посоветовавшись с жигитами, он наметил место для своих юрт и для установки котлов. По поручению Абая, Ербол и Мирзахан поставили метки и сами остались на выбранных местах для встречи людей, которых Абай сегодня же пришлет со скотом, юртами и утварью. Абай решал быстро, распоряжался спокойно и уверенно. И когда он отъехал от оставшихся, Жиренше сказал довольным тоном: — Смотрите, Абай стал совсем взрослым! Дай бог, чтобы он сдержал свои обещания… — Сдержит. Он все сделает, вот увидишь! — ответил Ербол убежденно. Уезжая из дому, Абай просил, чтобы подготовку начинали без него. В ауле Улжан уже кипела работа. Все указания давали сама Улжан, Изгутты и Кудайберды. Еще до отъезда Абай объехал на своем золотистом иноходце все аулы Иргизбая, осматривая юрты, отобранные для приема гостей. Две из них, поношенный войлок которых не понравился ему, он приказал заменить лучшими. Как только он вернулся домой, все десять юрт были сложены и приготовлены к отправке. Вечером целый караван длинной вереницей потянулся в Казбала. Здесь были юрты, тюки с коврами, узорчатыми кошмами, занавесями, одеялами, подушками. Полотенца и скатерти, белоснежные, нарядно расшитые, были отобраны самой Улжан. Посуду и котлы выслали отдельно. С караваном уехали и жигиты, которым было поручено поставить юрты, украсить их и остаться для обслуживания гостей. Первый шаг был сделан. Проводив караван, все собрались возле Большой юрты, чтобы обсудить, как лучше устроить все остальное, сколько послать скота на убой, как доставлять кумыс. Улжан заботилась об устройстве кухни и приготовлении угощения; она предупреждала, что тут потребуется большое уменье, и наконец объявила, что поедет завтра сама вместе с Айгыз и Сары-апа. Зере обратилась к собравшимся родичам: — Решить вы решили. Теперь нужно делать. И делать так, чтобы мои дети не ударили лицом в грязь перед гостями, которые приедут издалека. Если каждый из вас хочет быть настоящим человеком, забудьте о прежних ссорах! Раз мы не сумели сохранить дружбу Божея при его жизни — не наживите теперь проклятия от его праха!.. Сыновья мои, невестки мои, будьте предупредительны и внимательны к гостям! Истинный муж проявляет свое достоинство не только в походе и набеге, но и в обращении с людьми. Умирайте от усталости, по не хмурьтесь! Ухаживайте за гостями бодро, радостно, по не шумите и не теряйте меры! Будьте спокойны, немногословны и скромны! Если вы этого не сумеете — говорю перед всем родом нашим, — лучше мне живой лечь в могилу! Большой аул всю ночь продолжал деятельно готовиться и к утру отправил к месту аса еще один караван — с кухонными юртами. С восходом солнца тронулась в путь и Улжан в сопровождении Айгыз и Сары-апа. Последними выехали Абай и Изгутты. Юрты, присланные накануне, уже были установлены на равнине Казбала. Их внутреннее убранство тоже было закончено. Жигиты стояли на своих местах около дверей. В каждой юрте у входа возвышались объемистые саба с кумысом. Улжан самозабвенно взялась за работу. Ей хотелось, чтобы юрты, поставленные Абаем, превзошли все остальные, и она заботилась, чтобы угощение, особенно для почетных гостей, было обильным и изысканным. У реки, где поставили кухонные юрты, начали бить скот, палить его и закладывать котлы. Юрты Абая уже и сейчас отличались от всех остальных, стоящих вокруг. Торжественно-нарядные и снаружи и внутри, они были достойны самых именитых гостей. Суюндик и Байдалы осмотрели их и, сойдя с коней около кухонь, поздоровались с Улжан. Увидев заботливые приготовления, они остались очень довольны. Перед их отъездом Улжан отвела Байдалы в сторону. — Угощение и заботы о гостях — само собою, — сказала она. — Но завтра состоятся скачки и борьба. Будут присуждаться ценные призы. Вы уже выделили для байги девятку[103] во главе с верблюдом. Сын мой хочет внести и свою долю. По его желанию я привезла вот это. — И Улжан подала ему сверток, перевязанный шелковым шнурком. — Пусть это возглавляет одну из девяток! Это был большой слиток серебра — тай-туяк. Приближался вечер. Угощение было готово. Первые гости хлынули в Казбала. Байдалы, Суюндик и Изгутты, стоя на возвышенности, уже давно встречали прибывающих. Гости приближались со всех сторон по сорок-пятьдесят человек. Навстречу каждой группе летел верховой жигит, расспрашивал, откуда приехали гости, и провожал их к старейшинам, стоявшим на холме. По обычаю, прибывшие должны сначала поздороваться с устроителями аса, выразить свои добрые пожелания торжеству — и только тогда направиться в отведенные им юрты. Сам Абай со своими сорока жигитами находился около гостиных юрт и ожидал прибытия самых почетных гостей из Семиречья. К закату гостей прибыло несколько тысяч. Большинство юрт, выставленных жигитеками, котибаками и бокенши, было уже полно. Гости Абая приехали только в сумерки. Брат матери Божея был представительный аксакал. Он прибыл в сопровождении многочисленной толпы родичей. Подъехав к возвышенности, он сошел с коня и поздоровался с устроителями аса, обняв каждого из них. Старика окружили ближайшие родственники Божея по материнской ветви — их было около шестидесяти человек. За ними следовала огромная толпа в шапках и малахаях племени Найман. Изгутты и Суюндик пошли впереди, указывая почетным гостям и их спутникам отведенные им юрты. Абай со своими жигитами радушно встретил приехавших и помог им сойти с коней. Суюндик представил Абая аксакалу и объяснил, что это сын Кунанбая. — Добро пожаловать, — низко поклонился Абай, встречая гостей. Еще не сходя с коней, родные Божея заметили особое убранство отведенных им десяти юрт. А те из гостей, кто остановился в другом месте, спрашивали с восхищением: «Кому отведены эти юрты? Кого там разместят?» И тут же узнавали, что юрты поставлены сыном Кунанбая и что они предназначены для родни Божея. Старого дядю Божея с несколькими аксакалами Абай сам провел в среднюю юрту, убранную богаче всех остальных. Других гостей встречали заботливые жигиты и с радушием отводили в приготовленные для них юрты. Родные Божея из Наймана привели для скачек одного вороного и двух серых скакунов. Гривы и хвосты коней были тщательно заплетены, на челках красовались пучки перьев. На конях сидели ловкие мальчики. Абай поручил своим жигитам заботу и о конях и о наездниках. Остальных гостей не пришлось ждать долго, — они подъезжали одни за другими. В сумерках стало трудно распознавать одежду и снаряжение прибывших, не было видно, к какому роду они принадлежат. Одни ехали на вороных конях, другие на серых. Только когда на них падал свет, поблескивало серебро их седел. К темноте шесть юрт из десяти были заняты. Волнение немного улеглось, и Абай решил, что все остальные приедут завтра. Он приказал разносить угощение. Но в эту минуту Ербол тихо сообщил: — Прибыло еще много гостей! Абаи с жигитами быстро вышел к гостям и почтительно встретил их. Пользуясь близостью расстояния, приехали целой толпой гости из Сыбана. Теперь прибыли все, кого ожидал Абай. Он разместил их в свободных юртах и сразу же со всеми жигитами приступил к угощению. Начали с кумыса, потом подали чай, а после него — горячие мясные блюда, доставляемые на конях. Родичи Божея, утомленные дальней дорогой, уже легли спать. Абай, весь вечер занятый ими, теперь перешел к гостям из Сыбана. Самым старшим из них был акын Кадырбай, сын знаменитого своим красноречием Айтайлака. В молодости Кадырбай состязался с известным акыном Садаком и был прозван «мальчиком-акыном». Он победил Садака. Многие из его песен были хорошо известны Абаю, большинство из них он знал наизусть. Юноша очень обрадовался, что Кадырбай оказался в числе его гостей. Старику сразу же сообщили, что ему и его спутникам отведены юрты Кунанбая, да и он сам по изысканности блюд, богатству посулы и обилию сластей догадывался, кто хозяин этих юрт. Ему сообщили также, что весь прием гостей устроил юноша— сын Кунанбая. Теперь, когда Абай пришел сам, Кадырбай принял его с искренней теплотой. — Подойди сюда! — подозвал он Абая и сам подал ему кумыс. Белобородый, величественный Кадырбай с его светлым, приветливым лицом произвел на Абая сильное впечатление. Старик расспросил юношу о здоровье его родителей и поблагодарил за оказанное внимание и угощение. Абай, не задавая вопросов сам, только отвечал Кадырбаю. Ответы его были немногословны, но толковы. Юноша, видимо, понравился гостю, и тот захотел вызвать его на разговор. — Барлас-акын рассказал мне как-то. — начал он, — что у Кунекена есть сын, недавно вернувшийся с ученья. Если я не ошибаюсь, он сказал мне, что этот юноша — сын Улжан, воспитывается у Зере и большой любитель песен. Не ты ли это?.. Абай застенчиво улыбнулся. — Барлас-акын одно время гостил у нас, — ответил он и прямо взглянул в лицо Кадырбая. Тот продолжал: — Твой отец не отличается любовью к песням, — не обижайся на меня: я ведь ровесник твоего отца, а потому могу говорить о нем не стесняясь… Скажи мне: как же ты-то пристрастился к ним? Абаю хотелось ответить, и слова для ответа вертелись у него на языке, но хозяину не полагается самому долго говорить, да и не покажется ли гостям неприличной вольностью многословный разговор со стариком?.. Он в нерешительности задумался и покачал головой. Кадырбай уловил его жест. — Ну вот! Ведь хочешь сказать что-то! Говори, не стесняйся, — подбодрил он. — Будь по-вашему, Кадеке! — начал Абай. — Простите, если слова мои будут невпопад. Разве есть на свете человек, если только он не глух мыслью, который не любил бы песен? Я уверен, что есть песни, которые нравятся и моему отцу. Может быть, вам известно только его мнение об этой вашей песне: Ты — аргамак, каких свет не знал, И честь и славу себе стяжал…— громко прочел Абай и улыбнулся. Сидящие переглянулись. Кадырбай рассмеялся, — Ой, боже мой, значит, ты знаешь об этом случае? — И Кадырбай обвел взглядом всех присутствующих. — Я действительно перехвалил как-то Солтабая, и Кунекен, услышав эту песню, упрекнул меня: «Конечно, Солтабай и богат и властен, но зачем ты так унижаешься перед ним?» Смотрите, как этот юноша поддел меня! — И Кадырбай рассмеялся. В этой юрте гости засиделись долго и легли поздно. Когда Абай со своими жигитами разостлали поудобнее постели, уложили гостей, закрыли тундук и отошли от гостевых юрт, на востоке показался первый знак приближающегося утра. Возвышенности, в дремоте застывшие южнее Казбала, постепенно светлели. Звезды на небе бледнели и гасли, и в слабом свете утра все ясней выступала вершина, словно недремлющий сторож бугристых отрогов и погруженных в глубокий сон ущелий и оврагов. Идя к кухонным юртам, Абай, Ербол и Изгутты негромко перекидывались замечаниями: — Уже утро! Сегодня, как видно, спать не придется… — Да, теперь не до сна! И они решили сразу готовиться к наступающему дню, наиболее трудному. Гости Абая до самого обеда не выходили из юрт. В обед Абай придумал новый порядок угощения, который понравился и самим гостям, и посторонним, и работавшим в кухонных юртах. Для жигитов-подавальщиков подобрали иноходцев с посеребренными седлами, головы жигитов обвязали белыми шелковыми платками. Когда они брали из кухонь блюда с дымящимся мясом и неслись на иноходцах к гостиным юртам, сверкая серебряными украшениями, казалось — вся равнина кругом начинала снять. Приезжие родичи Божея ни в чем не могли упрекнуть хозяев юрт: уход за ними и угощение далеко превзошли все ожидания. К концу обеда Байсал в сопровождении пятнадцати жигитов выехал на возвышенность с поднятым стягом. Это был знак, чтобы все седлали коней и выезжали за ним: начиналась байга, борьба и состязание на конях — главнейшая часть поминального пира. Бегуны с переплетенными гривами мерно и плавно понеслись к месту сбора. В одну минуту все были на конях. Громкий говор, толки, шум поднялись в оживленной толпе. Абай не видел, много ли собралось народу. Он и не предполагал ехать со всеми, — его гости, собравшиеся из дальних мест, сегодня в обратный путь не двинутся, значит, нужно позаботиться о вечернем угощении. Поэтому и сам он и Изгутты были заняты. Их жигиты тоже ни на шаг не отлучались от них — Абай не отпустил ни одного. Только Ербол не устоял перед соблазном. — Я хоть новости вам сообщу — расскажу, что там делается! — И он стремглав ускакал на место сбора. Он часто возвращался с новостями. Еще никто не знал, сколько человек собралось со вчерашнего дня. Он уверял, что съехалось несколько тысяч. Гости Абая в ожидании знака тоже сели на коней. Байсал с призывным кличем поднял стяг и помчался в сторону Карашокы. Там простиралась широкая равнина, скачки должны были происходить на ней. Как только стяг полетел вперед, верховые, ждавшие знака, сплошным потоком хлынули за ним. Абай, глядя со стороны, убедился, что гостей собралось огромное количество. Улжан, Айгыз и слуги, выйдя из юрт, с удивлением смотрели на непрерывный людской поток. Огромная толпа всадников двигалась мимо них одним только своим краем, другого не было видно. Она текла непрерывными волнами. Она неслась, как гонимая ветром туча. Здесь собрались все, кто только мог сидеть на коне. Ербол сообщил число коней; участвующих в состязаниях: оказалось, сто пятьдесят скакунов. Байга предназначалась десяти победителям. Каждая байга состояла из девятки: первая возглавлялась верблюдом, вторая — слитком серебра, вчерашним приношением Улжан. Байга борцам тоже состояла из девяток. Еще в полдень Улжан вызвала Абая и сказала ему, что если гости останутся и завтра, то угощения не хватит. Вот почему Абай не мог присутствовать на торжестве: он спешно послал Мирзахана и Изгутты домой — просить Кудайберды немедленно пригнать пять отгульных стригунов и напомнить, чтобы завтра не оставили гостей без кумыса. Большинство разъедется сегодня вечером, но гости Абая задержатся еще на сутки. Для него этот ас — тяжелые хлопоты, не прекращающиеся ни днем, ни ночью, сутолока непрерывного ухода за приезжими. Вечером гости вернулись усталые, изнемогающие от жажды. Их встретили такие же приветливые, как вчера, ловкие жигиты. Сначала они утолили жажду гостей прохладным кумысом, а затем подали чай. Жигиты по двое вносили огромные самовары, пыхтевшие клубами пара. В юртах сразу же становилось весело и уютно. Сегодня и гостеприимство и обилие угощения у Абая превзошли вчерашнее. К вечеру Байдалы, Байсал и Суюндик тоже пришли сюда. Улжан и Абай нарочно пригласили их в юрты приезжих родичей Божея, — им хотелось, чтобы старейшины-устроители своими глазами убедились в обилии и изысканности угощения и в радушном гостеприимстве иргизбаев. Абай и в эту ночь не сомкнул глаз, третья ночь была также полна забот и волнений. На следующий день, по распоряжению Абая, обед был приготовлен и подан раньше обычного. После угощения аксакал — дядя Божея, приехавший из Наймана, вызвал Абая, горячо поблагодарил и от всего сердца благословил его. Улжан, Изгутты и Ербол с беспокойством заметили, как изменился Абай за эти дни. Его лицо осунулось, он был смертельно бледен, точно после тяжелой болезни: глаза покраснели, щеки ввалились. Но Изгутты и Ербол сами были переутомлены донельзя. Все трое стали подсмеиваться над собственным видом и шутливо переговаривались: — Мы похожи сейчас на ту серую клячу Караши, которую вчера в самый зной послали на байгу! — посмеивался Ербол. — Я мечтаю только о сне, готов свалиться тут же на месте! — признался Абай. Но в эту минуту к ним подошел Байдалы и позвал их в юрту Божея. Ас еще не кончился, предстояло его завершение: следовало заколоть траурных коней Божея, разобрать и раздать траурное убранство юрты. Близкие родичи не могут отказываться от этого. Все тобыктинцы во главе с дядей Божея приступили к завершению поминок. Когда Байдалы в сопровождении толпы родичей подошел к юрте, женщины, целый год соблюдавшие траур, вышли им навстречу. Байдалы снял с юрты бело-черный стяг и передал Байсалу. Тот, как требовал обычай, бросил стяг на землю и переломил его древко. Ас кончился. Трауру исполнился год. По приглашению Байдалы Суюндик с толпою родичей вошел в юрту и начал снимать траурное убранство. Это был второй знак. В ту же минуту байбише и две дочери Божея, повернувшись спиною к собравшимся, начали поминальный плач. Сидевшие в юрте молча плакали. Это был последний плач, последние слезы, посвященные памяти Божея. Последний раз был прочитан коран, совершено последнее моленье. Все вышли из юрты. К ней подвели двух траурных коней Божея. Они разжирели и успели одичать. Со слезами на глазах родичи свалили коней, и Байдалы собственноручно зарезал их. Все трое — и Байсал, повергший на землю траурный стяг, и Суюндик, разобравший траурную юрту, и Байдалы, зарезавший коней, — были самыми старшими и близкими друзьями Божея, поэтому право на совершение последних обрядов аса, по обычаю, принадлежало им. Уехать, не прикоснувшись к поминальному угощению — мясу зарезанных коней, было нельзя. Абай с трудом дождался этой минуты. Вечером после угощения в траурной юрте Абай простился со старшими и собрался в обратный путь. Байсал подозвал его, на мгновение приник лицом к его лбу и сказал: — Сын мой, до сих пор мне приходилось разговаривать с тобою и высказывать тебе мои чувства. Но я храню в памяти все, что видел и пережил. Когда-то в Каркаралы Божекен был тронут твоим поступком и дал тебе благословение, — ты помнишь его слова? Он ожидал от тебя многого и потому благословил тебя. Тогда я отнесся к тебе холодно. Но с тех пор я не раз слышал, как ты говорил о справедливости. А в эти дни ты показал себя истинным братом Божекена. Старайся оправдать лучшие надежды твоих старших родичей! Я уверен, что ты сумеешь оправдать их, свет мой! Только бы проклятая жизнь не заставила тебя оступиться… Твое будущее перед тобою. Ты держишься правильного пути. Дай бог тебе на нем успеха! — И Байсал благословил Абая. Байдалы, Суюндик и Кулиншак сердечно поддержали Байсала и присоединились к его благословению. Абай благодарил аксакалов за добрые пожелания. Он простился со всеми и тронулся в путь вместе с Ерболом. Улжан уже успела уехать на своей повозке. Едва держась на конях от усталости, Абай и Ербол то шагом, то рысью добрались до Ботакана. Улжан приехала раньше их, велела прибрать Гостиную юрту и приготовить им постель. Вернувшись в аул, Абай вошел в Большую юрту, поздоровался с бабушкой и тут же повернулся к Улжан. — Спать, спать!.. Апа, мне только спать! — воскликнул он. Улжан подала обоим друзьям по чашке кумысу, отвела их в Гостиную юрту, уложила и заботливо укрыла. Они захрапели, едва коснувшись головой подушки, и проснулись только к обеду следующего дня. Попив кумысу, они опять легли и проспали до самого вечера. В сумерках друзья проснулась, немного посидели полусонные и свалились опять. Они встряхнулась к пришли в себя только ив третий день к обеду. Абой не подозревал, что за это время многоустая молва принесла ему славу известного, уважаемого всеми жигита. |