Набоков_Владимир._Стихи_-_royallib.ru[1]. Погиб и кормщик и пловец! Лишь я, таинственный певец
 Скачать 1.08 Mb.
|
ПанихидаСколько могил, сколько могил, ты — жестока, Россия! Родина, родина, мы с упованьем, сирые, верные, греем последним дыханьем ноги твои ледяные. Хватит ли сил? Хватит ли сил? Ты давно ведь ослепла. В сумрачной церкви поют и рыдают. Нищие, сгорбясь у входа, тебя называют облаком черного пепла. Капает воск, капает воск. И на пальцах твердеет. Стонет старик пред иконою смуглой. Глухо молитву поют; звук тяжелый и круглый катится, медлит, немеет… Капает воск, капает воск, как слеза за слезою. Плещет кадило пред мертвым, пред гробом. Родина, родина! Ты исполинским сугробом встала во мгле надо мною. Мрак обступил, мрак обступил… Неужели возможно верить еще? Да, мы верим, мы верим и оскорбленной мечтою грядущее мерим… Верим, но сердце — тревожно. Сколько могил, сколько могил, ты — жестока, Россия! Слышишь ли, видишь ли? Мы с упованьем, сирые, верные, греем последним дыханьем ноги твои ледяные… <1920> * * *Как было бы легко, как песенно, как дружно мои моленья бы неслись, когда бы мы в саду, во храме ночи южной с тобой нечаянно сошлись. Свет лунный по кустам, как лоск на мокрых сливах, там серебрится средь полян. Бестрепетны цветы. В аллеях молчаливых медвяный, бархатный туман. И ветерок вдали рождается, и вскоре вздыхает жимолость во сне. За кипарисами угадываешь море. Чу! Море молится луне. Скользит оно, скользит, сокрытой страстью вея, и слышишь, и не слышишь ты, и смутный мотылек, жужжа и розовея, считает смутные цветы. 9. 7. 21. * * *От взгляда, лепета, улыбки в душе глубокой иногда свет загорается незыбкий, восходит крупная звезда. И жить не стыдно и не больно; мгновенье учишься ценить, и слова одного довольно, чтоб все земное объяснить. Груневальд, 31. 7. 21. Осенние листья1 В переулке на скрипке играет слепой. Здравствуй, осень! Пляшут листья, летят золотою толпой. Здравствуй, осень! Медяки из окна покатились, звеня. Славься, осень! Ветер легкими листьями бросил в меня. Славься, осень! 2 Стою я на крыльце. Напротив обитает ценитель древностей; в окошке пастушок точеный выставлен. В лазури тучка тает, как розовый пушок. Гляди, фарфоровый, блестящий человечек: чернеют близ меня два голых деревца, и сколько золотых рассыпанных сердечек на ступенях крыльца. 8 ноября 1921, Кембридж БеженцыЯ объездил, о Боже, твой мир, оглядел, облизал, — он, положим, горьковат… Помню пыльный Каир: там сапожки я чистил прохожим… Также помню и бойкий Бостон, где плясал на кабацких подмостках… Скучно, Господи! Вижу я сон, белый сон о каких-то березках… Ах, когда-нибудь райскую весть я примечу в газетке раскрытой, и рванусь и без шапки, как есть, возвращусь я в мой город забытый! Но, увы, приглянувшись к нему, не узнаю… и скорчусь от боли; даже вывесок я не пойму: по-болгарски написано, что ли… Поброжу по садам, площадям, — большеглазый, в поношенном фраке… "Извините, какой это храм?" И мне встречный ответит: «Исакий». И друзьям он расскажет потом: "Иностранец пристал, все дивился…" Буду новое чуять во всем и томиться, как вчуже томился… <1921> * * *Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей. Уж полдень. Рощицы березовой опушка и солнце мокрое. Задумчиво кукушка считает золото, что капает с ветвей, и рада сырости пятнистая лягушка, и тонет в капельке уродик-муравей, и скромно гриб стоит, как толстый человечек, под красным зонтиком, и зыблется везде под плачущей листвой сеть огненных колечек, а в плачущей траве — серебряной звезде ромашки — молится неистово кузнечик, и, по небу скользя, как будто по воде, блистает облако… <1921> |