Набоков_Владимир._Стихи_-_royallib.ru[1]. Погиб и кормщик и пловец! Лишь я, таинственный певец
 Скачать 1.08 Mb.
|
ВолчонокОдин, в рождественскую ночь, скулит и ежится волчонок желтоглазый. В седом лесу лиловый свет разлит, на пухлых елочках алмазы. Мерцают звезды на ковре небес, мерцая, ангелам щекочут пятки. Взъерошенный волчонок ждет чудес, а лес молчит, седой и гладкий. Но ангелы в обителях своих все ходят и советуются тихо, и вот один прикинулся из них большой пушистою волчихой. И к нежным волочащимся сосцам зверек припал, пыхтя и жмурясь жадно. Волчонку, елкам, звездным небесам — всем было в эту ночь отрадно. 8 декабря 1922 * * *Как объясню? Есть в памяти лучи сокрытые; порою встрепенется дремавший луч. О, муза, научи: в понятный стих как призрак перельется? Проезжий праздный в городе чужом, я, невзначай, перед каким-то домом, бессмысленно, пронзительно знакомым… Стой! Может быть, в стихах мы только лжем, темним и рвем сквозную мысль в угоду размеру? Нет, я верую в свободу разумную гармонии живой. Ты понимаешь, муза, перед домом мне, вольному бродяге, незнакомым, и мне — родным, стою я сам не свой и, к тайному прислушиваясь пенью, все мелочи мгновенно узнаю: в сплошном окне косую кисею, столбы крыльца, и над его ступенью я чувствую тень шага моего, иную жизнь, иную чую участь (дай мне слова, дай мне слова, певучесть), все узнаю, не зная ничего. Какая жизнь, какой же век всплывает, в безвестных безднах памяти звеня? Моя душа, как женщина, скрывает и возраст свой, и опыт от меня. Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю. В чужих краях жду поздних поездов. Склоняюсь в гул зеркальных городов, по улицам волнующим блуждаю: дома, дома; проулок; поворот — и вот опять стою я перед домом пронзительно, пронзительно знакомым, и что-то мысль мою темнит и рвет. Stettin, 10. 12. 22. ВеснаТы снишься миру снова, снова, — весна! — я душу распахнул; в потоках воздуха ночного я слушал, слушал горний гул! Блаженный блеск мне веял в очи. Лазурь торжественная ночи текла над городом, и там, как чудо, плавал купол смуглый, и гул тяжелый, гул округлый всходил к пасхальным высотам! Клубились бронзовые волны, и каждый звук, как будто полный густого меда, оставлял в лазури звездной след пахучий, и Дух стоокий, Дух могучий восторг земли благословлял. Восторг земли, дрожащей дивно от бури, бури беспрерывной еще сокрытых, гулких вод… Я слушал, в райский блеск влюбленный, и в душу мне дышал бездонный золотозвонный небосвод! И ты с весною мне приснилась, ты, буйнокудрая любовь, и в сердце радостном забилась глубоким колоколом кровь. Я встал, крылатый и высокий, и ты, воздушная, со мной… Весны божественные соки о солнце бредят под землей! И будут утром отраженья, и световая пестрота, и звон, и тени, и движенье, и ты, о, звучная мечта! И в день видений, в вихре синем, когда блеснут все купола, — мы, обнаженные, раскинем четыре огненных крыла! <1922> ЖукВ саду, где по ночам лучится и дрожит луна сквозь локоны мимозы, ты видел ли, поэт? — живой сапфир лежит меж лепестков блаженной розы. Я тронул выпуклый, алеющий огонь, огонь цветка, и жук священный, тяжелый, гладкий жук мне выпал на ладонь, казалось: камень драгоценный. В саду, где кипарис, как черный звездочет, стоит над лунною поляной, где соловьиный звон всю ночь течет, течет, — кто, кто любезен розе рдяной? Не мудрый кипарис, не льстивый соловей, а бог сапфирный, жук точеный; с ним роза счастлива… Поэт, нужны ли ей твои влюбленные пэоны? <1922> |