Изменение социальной структуры стран Запада. 19.5 Социальная структура западного общества (Пономарев). Пономарев М. В. Эволюция социальной структуры западного общества в хх в. Классовая структура индустриального общества. Западная цивилизация вступила в хх столетие в роли триумфатора, увлекаемая иллюзией окончательной
 Скачать 253.5 Kb.
|
|
На протяжении 1990-х гг. стало очевидно, что подъем националистических и клерикальных настроений в современном мире во многом связан именно с реакцией традиционных культур на глобальный вызов. Вслед за Самюэлем Хантингтоном многие исследователи называют эти процессы «столкновением цивилизаций». Сам Хантингтон определяет цивилизации как культурные сущности, формируемые на основе единства языка, религии, обычаев и существующие в качестве идентификационных систем. В современном мире, когда вслед за окончанием «холодной войны» потерял значимость вопрос «С кем вы?», ключевой проблемой стало определение «Кто мы?». Стратегия блоковой солидарности сменилась культурным самоопределением, а политическая борьба переместилась в сферу межкультурной конфронтации. Проблема идентичности актуальна не только для «периферийных» стран, уязвимых в условиях глобализации, но и для ведущих держав мира. Показательно, что острый кризис идентичности поразил американское общество, которое по праву могло бы считаться триумфатором эпохи глобализма. После трагических событий 11 сентября 2001 г. настроения в американском обществе изменились радикально. На смену гражданской апатии и культурному сепаратизму пришло обостренное чувство патриотизма и готовность деятельно отстаивать «место Америки в мире». Однако за этим эмоциональным движением по-прежнему сохраняются признаки растерянности и духовной разобщенности. С.Хантингтон в своем бестселлере «Кто мы?» резонно замечает: «Изобилие американских флагов после 11 сентября явилось не столько свидетельством возросшего осознания национальной идентичности, сколько признаком неуверенности в собственной сути, признаком колебаний в ответе на вопрос, а кто мы такие… Неужели Америке необходим Усама Бен Ладен, чтобы осознать: мы – американцы?». Существует немало объективных причин для обострения проблемы идентичности именно в американском обществе. К ним относятся и последствия окончания «холодной войны», когда распад СССР психологически ослабил значимость национальной стратегии безопасности, и мощнейшая волна иммиграции, в том числе испаноязычной, и результаты долговременной политики «мультикультурализма». Но наиболее болезненная проблема рождается совершенно в иной плоскости – американская идентичность в условиях торжества глобализации оказывается в состоянии почти неразрешимого противоречия. Признание американской идентичности в качестве «особой», «уникальной», т.е. именно «национальной», означает полную бессмысленность распространения американских ценностей среди других народов и дискредитирует характерное для американцев самоопределение в мире. Если же американская идентичность позиционируется как совокупность бесспорных общечеловеческих ценностей, то она утрачивает характер национальной и не может стать препятствием для нарастания центробежных культурных тенденций. Подобная проблема характерна не только для американского общества. Она носит универсальный характер. Укрепление транснациональной экономики и международно-правовой системы, экуменического движения и мировых информационных систем, синтез классических идеологий и формирование усредненных стандартов социального обеспечения уничтожает привычное пространство идентификации. Идентичность начинает «сужаться» до уровня субкультур. Размывание национальных и культурных границ заставляет людей все более настойчиво искать «собственное» социальное окружение, придавать гипертрофированное значение расовой или конфессиональной принадлежности, общим «историческим корням» или политическим мифам. Ф.Фукуяма, С.Хантингтон, П.Бьюкенен, И.Валлерстайн и другие ведущие западные мыслители усматривают в этой тенденции угрозу глобальной цивилизационной катастрофы. На страницах их произведений формируется трагический образ мира, где разворачивается то ли конец истории, то ли столкновение цивилизаций, а в самое последнее время – пришествие нового варварства, начало очередной мировой войны – на этот раз с глобальным терроризмом. Проблема идентичности в этом свете остается объектом и полем конфликтного противоборства социальных, политических и идейных сил, каждая из которых стремится подавить другие и навязать свой вариант цивилизационного движения. Поиск идентичности, т.е. попытки ценностного и культурного самоопределения, рассматриваются прежде всего как защитная реакция в условиях глобализации, а потому трактуется в качестве источника нарастающей социальной напряженности. Однако очевидно, что не меньшую роль в обострении кризиса идентичности имеет и сложная перестройка социальной организации самого западного общества. Устраняя традиционное классовое деление индустриального общества, «информационная революция» провоцирует не менее жесткую социальную поляризацию. Причем критерием нового социального деления является не владение неким объемом знаний, а именно личностные качества человека, его способность свободно оперировать информацией и знаниями, создавать новые информационные продукты. Поэтому в системе стратификации общества акцент постепенно переносится с типов поведения на структуру ценностей человека. Ведущим социальным типом становится человек, способный к свободному поиску информации, творческому ее осмыслению и на этой основе – к личному самосовершенствованию. «Информационная революция», качественно изменившая источники и носители информации, формы и методы ее поиска и использования, предоставила неограниченные возможности для развития такого типа личности и наращивания влияния подобных людей на все общество. Феномен появления новой социальной элиты следует рассматривать в контексте более широкой проблемы – процесса виртуализации общества. Этимология термина «виртуальный» позволяет дать множество его трактовок, подчас весьма противоречивых и даже взаимоисключающих. Латинское virtualis, переведенное как возможный, и английское virtual, переведенное как фактический, действительный, получали самые различные смысловые толкования еще в античной и средневековой философских традициях. Но всегда подразумевалась вполне четкая онтологическая грань между «реальными объектами», с характерными для них упорядоченностью, наглядностью, «практичностью», и «виртуальными», как иллюзорными, магическими, «потусторонними». Априорное разделение реального и виртуального являлось одной из важнейших характеристик традиционной картины мира, унаследованной и классической научной парадигмой. Рождение на рубеже XIX-XX в. квантовой физики буквально взорвало эту стройную онтологическую систему. Фотонная теория позволила впервые говорить о феномене «виртуальной реальности». Но сам термин «virtual reality» закрепился в середине 1980-х гг. в ином смысле. Джарон Ленье первым тогда предложил рассматривать виртуальную реальность в качестве мультимедийной имитации реалистичных или вымышленных сред, некоего иллюзорного мира, в который погружается и с которым взаимодействует человек. В исследованиях А.Крокера, М.Вэйнстайна, М.Кастельса, Ф.Хэмита, Д.В.Иванова сложилась целостная концепция виртуальной реальности как сложного имитационного пространства, не имеющего собственной онтологической сущности, но оказывающего многогранное воздействие на все сферы человеческой деятельности. Очевидно, что использование компьютерных технологий придает воздействию виртуальных объектов на органы чувств человека весьма «практический» характер. Вместе с тем виртуальное пространство представляет собой именно имитационную среду, своего рода «буферную реальность», которую каждый человек наполняет собственным смыслом, ощущениями, образами. Первоначально «экспансия» виртуальной реальности связывалась с внедрением мультимедийных технологий. Однако уже вскоре стало очевидно, что виртуализация различных сфер общественных отношений сопряжена не только с технологическими нововведениями, но и существенными изменениями в самом характере человеческой деятельности, способах и мотивах коммуникативного взаимодействия. Ускоренное развитие системы электронной, в том числе фьючерсной торговли переносит в виртуальное пространство все большую часть товарно-денежного обращения. Сами образы товаров и фирм-производителей превратились благодаря системе брендинга и франчайзинга в чрезвычайно выгодный объект сбыта. Бренд товара, т.е. имиджевый образ, сегодня является неотъемлемым компонентом его себестоимости. Еще более заметный феномен – виртуализация политической сферы. Технологии рublic relations превратили политический процесс в подобие виртуального политического рынка, где «продаются» и «покупаются» образы политиков, партий, программ и событий. Политические имиджи, создаваемые рейтинг- и имидж-мейкерами, постепенно превращаются из «предвыборного» товара в постоянный элемент властных отношений. С их помощью симулируются самые различные компоненты политических практик. Все основные институты представительной демократии – парламентаризм, разделение властей, многопартийность, состязательный политический процесс – вытесняются интегрированной виртуальной средой, перенасыщенной маркетинговыми образами и разнообразными «ресурсами», но совершенно нивелированной с точки зрения реального идеологического многообразия. Схожие процессы виртуализации происходят и в других сферах – постмодернистском искусстве, мультимедийной массовой культуре, постнеклассической науке, «нетрадиционных» семейных отношениях, сетевых интернет-сообществах и пр. Очевидно, что все перечисленные явления могут существовать только в условиях интенсивного информационного обмена, основанного на использовании передовых мультимедийных технологий. Уровень виртуализации той или иной сферы общественных отношений напрямую зависит от количества способов создания, преобразования и потребления информации. С этой точки зрения информационное пространство можно рассматривать как неотъемлемую форму существования виртуальной реальности. Однако формирование информационного пространства сопряжено не столько с решением технологических задач, сколько с утверждением нового масштаба человеческого мировосприятия, с тотальной экспансией информации, вытесняющей привычные смыслы, установки, ценности. Современный человек формируется как личность в медианасыщенной среде, где любые социальные отношения оказываются неразрывно связаны с интенсивным информационным обменом. Он оказывается погружен в настоящий океан информации. Причем, вместо получения пространных, соотносящихся друг с другом, собранных и систематизированных информационных «полос» он сталкивается с короткими «вспышками информации» – аудиовизуальными клипами, числовыми рядами, новостными текстами, «обрывками теорий», которые не укладываются в прежние границы представлений и знаний. Нередко этот информационный поток несет противоречащие и даже взаимоисключающие сведения, а общее количество информации возрастает в геометрической прогрессии. Восприятие виртуальной реальности как метафоры, отражающей «перепроизводство смыслов» и упадок «реальности», стало одной из наиболее заметных черт постмодернистской философии. В трудах Ж.-Ф.Лиотара, Ж.Бодрийяра, А.Турена, Ж.Делеза всесторонне рассматриваются онтологические, социальные, мировоззренческие аспекты этого феномена. Показательно, что, рассуждая о специфике современного общества, постмодернисты охотно прибегают к терминам и выражениям с «игровой семантикой». Игра становится одним из наиболее популярных символов бытия человека в виртуальной реальности. В эпоху повального увлечения компьютерными «стрелялками» и «стратегиями» это не вызывает удивления. Но игровой компонент культуры оказался объектом пристального внимания европейских мыслителей существенно раньше. Еще в начале ХХ в. Йохан Хейзинга разработал концепцию игровой деятельности как одного из основных архетипов человеческого самовыражения и взаимодействия. Он же ввел в социальную антропологию термин Homo ludens (человек играющий). Становление информационного общества существенно меняет характер игровой деятельности. Классическая игра очень четко обособляется от «обыденной жизни» местом действия и продолжительностью, протекает внутри своего пространства, которое обозначается сценарием. В обществе, где царит «утрата смыслов», где виртуальная, знаковая культура приобретает собственное бытие, игра не только проникает в реальность, но и придает ей все более театрализованный характер. Причем на смену шекспировской формуле «Весь мир театр, а люди в нем – актеры» приходит метафора Моэма: «Актер живет на сцене, а в жизни лишь играет». Homo ludens становится вполне реальным социальным типажом, причем имеющим немалые преимущества. Такой человек принципиально меньше отягощен грузом сформированных и исторически обусловленных стереотипов, он обладает более мобильными реакциями и способностью манипулировать любыми пластами информации. Ощущение «неполной реальности мира», характерное для игровой концепции жизни, порождает раскрепощенность социального поведения, относительную легкость адаптации к новым условиям, способность к гибкому моделированию социальных ролей, творческому использованию окружающей реальности, манипулированию людьми и информацией. Игровая концепция жизни разительно изменяет систему социализации личности и всю модель стратификации общества. Она формирует сообщества, основанные на симуляции образов «Я» и «МЫ». Смоделированная идентичность такого сообщества может основываться на самых произвольных комбинациях социальных признаков – половых, возрастных, семейных, этнических, конфессиональных, культурных, идеологических и т.п. Она не обязательно имеет преемственный характер и подвержена быстрым изменениям. Социализация индивида в рамках подобного сообщества представляет собой не усвоение групповых ценностей или норм поведения, а построение определенного личностного имиджа. Причем, в отличие от статусных признаков, основанных на престижности того или иного стиля жизни, имидж нельзя «выбрать». Под имидж невозможно «подстроиться», как под модный образ поведения или потребления. Имидж является результатом социального творчества индивида. Он может быть сконструирован из различных атрибутов потребления или занятости, распространенных в обществе, но является прежде всего средством самовыражения, самопрезентации человека. Имиджевая модель поведения предполагает особую значимость неформальных межличностных связей. По своей сути имидж отражает свободное самоопределение человека, но социальную значимость он приобретает лишь при условии активного коммуникативного взаимодействия. Иметь имидж означает заявить окружающим о своем личном стиле жизни и быть услышанным. Таким образом, имидж не только требует от человека постоянного «самореферирования», но и основывается на рефлексивном восприятии социального окружения. Складывается парадоксальная закономерность – чем активнее человек стремиться к поддержанию собственного имиджа, тем больше он зависим от интенсивного общения с окружающими. Возникает и обратная зависимость – все большая плотность информационного пространства, растущая интенсивность общения заставляют человека втягиваться в процесс симуляции своей идентичности, дополнять и корректировать свое «Я», выстраивать свой образ в глазах все большего числа людей. Итак, в информационном обществе способность моделировать и поддерживать личный имидж оказывается важнее, чем наличие престижных атрибутов того или иного стиля жизни. Формирование имиджа становится ключевым в социальных притязаниях человека, в поиске социального окружения. Тем самым в обществе стремительно нарастает многообразие поведенческих моделей, ценностный и мотивационный плюрализм. Под воздействием этих факторов меняется и вся система стратификации общества. Она приобретает все большую гибкость, многомерность, фрагментарность, почти эфемерность. На смену нормативной, предписывающей социализации человека приходит спонтанная самоорганизация социальных групп. Стройная институциональная структура общества сменяется интенсивными коммуникативными связями. По выражению Н.Лумана, общество становится «коммуникативным». Но парадокс ситуации связан с тем, что адаптация человека к новой социальной системе не преодолевает, а скорее усиливает угрозу кризиса идентичности. Распространение имиджевой модели поведения и игровой концепции жизни, социальная успешность их приверженцев (заметная и в политической, и в экономической, и в культурной сферах) создают угрожающий разрыв между «социально реальным» и «социально виртуальным». Происходит «размывание» привычных категорий идентичности, основанных на групповой солидарности и культурных традициях. Из коммуникативной культуры общества вытесняются исторически сформировавшиеся формы общения. Традиция начинает восприниматься как искусственное ограничение свободного самовыражения человека, а не сосредоточение культурного опыта поколений. Все это может трактоваться как глобальный ценностный и мотивационный кризис. Однако суть происходящей метаморфозы заключается не в фатальной ценностной дезориентации современного человека. В информационном обществе происходит переход к совершенно новой системе самоидентификации, позволяющей свободно моделировать собственное «Я» из многообразных информационных ресурсов окружающего мира, конструировать собственную идентичность, а не искать ее в сопричастности к тем или иным сообществам и культурным традициям. Способность к свободной, моделирующей самоидентификации является одним из проявлений так называемого креативного мышления. В отличие от традиционной вербально-логической системы, креативное мышление не является инструментом логики и результатом многоуровневого абстрагирования. Оно опирается на систему разрозненных образов, иррационально воспринимаемых и обрабатываемых подсознанием. Человек с креативным мышлением воспринимает все многообразие окружающей реальности как изначально неорганизованную, хаотичную, деструктурированную среду, лишенную предустановленных правил и жесткой внутренней логики. Информационное пространство превращается для него в неисчерпаемый поток «клипов» – модульных единиц информации, предельно динамичных, изменчивых, необязательных, относительно независимых друг от друга, подлежащих свободному отбору и комбинированию. При этом сознание вольно или невольно вытесняется в сферу интуитивного творчества – оно попадает в пространство симуляции образов, моделирования виртуальной реальности. Необходимым условием для такого творчества становится не преемственность опыта, не энциклопедическое обобщение знаний, а постоянная смена впечатлений, непрерывное обновление «ресурсной базы». Креативность мышления оказывается в прямой зависимости от ускоренного темпа жизни, от формирования все новых ситуаций и раздражителей, от многообразия «клиповой культуры». |