Голод в 31-33гг. Жалгасбаева Ш.А.. Последствия насильственного разрушения традиционного хозяйства казахов
 Скачать 121.12 Kb.
|
|
Новые направления в изучении вопроса Хотя новая волна иностранных исследований казахского голода привнесла достаточно для выявления природы казахского кризиса, есть несколько областей катастрофы, которые остаются не до конца изученными. Во-первых, мы еще четко воспринимаем казахский голод в его широком, пан-советском контексте. Другие работы являются важным шагом для размышления о примерах советского голода в сравнительном контексте, но будущие исследователи должны также найти связи, потенциально объединяющие эти бедствия друг с другом. Какое отношение, если таковое имеется, казахский голод, который начался осенью 1930-го года, имеет к голоду коллективизации, в том числе в Украине, на Поволжье, Доне и Кубани в России, последовавшем позже? Как реакция Москвы на казахский кризис повлияла на ее решения в последующих продовольственных кризисах? Придал ли казахский голод смелости Сталину, как предполагают некоторые ученые, обеспечивая «полезную модель» для применения насилия в Украине? На сегодняшний день большая часть исследований голода советской коллективизации следовала национальным «границам», где исследования украинского и казахского голода не пересекаются. Тем не менее, это не учитывает более широкий пан-советский контекст, частью которого были оба кризиса: Москва стремилась построить общесоюзную продовольственную систему, и нехватка в одном регионе Советского Союза имела бы последствия для других. Предварительные исследования показывают, что жестокая тактика, подразумевающая, например, закрытие границ, делая побег голодающих невозможным, вероятно, была разработана в ответ на один пример голода, а затем была развернута и в других регионах. Рассмотрение казахского голода в его пан-советском контексте может также помочь ученым понять, почему некоторые регионы Советского Союза не пострадали от сильного голода во время коллективизации. Мы знаем, например, что чиновники в Советской Киргизии, которая была наводнена голодающими казахскими беженцами к 1932-ому году, приводили в пример казахский голод в стремлении убедить Москву снизить хлебозаготовки, взимаемых с Кыргызстана. Необходимы дальнейшие исследования для выявления того, как казахский кризис повлиял на московскую политику развития Центральной Азии. Другой неизученной областью исследований является число погибших во время казахского голода. Как и в других случаях голода советской коллективизации, масштабы смертности в Казахстане оспариваются: большинство западных ученых считают, что казахский голод унес жизни, примерно, 1,5 миллиона человек, при этом подавляющее большинство этих смертей составляют этнические казахи. Некоторые ученые дают бо՛льшие цифры, например, 2,5 миллиона погибших этнических казахов. Но, в целом, показатели смертности в Казахстане подвергались менее пристальному вниманию, чем те, что были в Украине или в волжском, донском и кубанском регионах России. В 2013 году экономический историк Стивен Уиткрофт, работавший в Университете Назарбаева в Астане, начал перспективный проект, в котором предлагал осуществить сбор данных по различным показателям голода, таким как рождаемость, смертность, миграция и объемы закупа продуктов, из неиспользованных источников, в том числе, на основе статистических архивов республиканского и регионального уровней. Используя эти данные и такие методы, как исторические географические информационные системы (ГИС) или электронное картирование, Уиткрофт и его команда планировали рассчитать смертность во время казахского голода с гораздо большей степенью точности, чем это делали предыдущие исследования. Такое исследование могло также помочь ученым выявить и проанализировать региональные различия в уровне смертности – предмет особой важности, учитывая размеры Казахстана. К сожалению, Уиткрофт к настоящему времени покинул Назарбаев Университет, и статус проекта остается неопределенным. Есть определенные проблемы в дальнейших расследованиях показателей смертности казахского голода: количество сбежавших голодавших беженцев, например, было гораздо более значительным во время казахского голода, чем в других примерах голода советской коллективизации. В ходе подготовки к переписи 1937-го года некоторые чиновники в Казахстане даже использовали эту цифру, как способ прикрыть существование голода: резкое падение численности населения республики, рассуждали они, может быть объяснено тем, что многие казахи эмигрировали на работу в другие республики в период первой «пятилетки» Сталина. Понятно, что такое объяснение не выдерживает никакой критики. По любым научным подсчетам, количество погибших во время голода, в любом случае, было пугающим. Однако некоторые беженцы погибли или во время побега, или в местах своего нового поселения, и поэтому точная оценка числа погибших должна основываться на детальной работе с данными в области народонаселения в других советских республиках, а также Синьцзяне. Дальнейшая работа с этими статистическими данными может также помочь ответить на попутный вопрос: «Что стало главной причиной смертности во время казахского голода: само голодание или болезни?» Как правило, в более недавних примерах голода, таких как осада Ленинграда, болезнь не играет главной роли; большинство жертв умирают от фактического голодания. Болезни не были основным фактором в ходе украинского голода или на Волге, Дону и Кубани в России. Однако в Казахстане услуги в области здравоохранения были гораздо менее развиты, чем на западе Советского Союза, и архивные данные показывают, что такие заболевания, как тиф, оспа и холера, в значительной степени увеличили количество погибших казахов во время голода. В некоторых случаях, партийные бюрократы не могли даже выехать в большинство голодающих районов республики из-за вспышек массовых эпидемий в этих регионах, делавших такую поездку опасной и невозможной. Во время казахского голода, также как и во время других случаев, эти заболевания были вызваны голоданием, но усугубились другими последствиями голода, такими как массовое передвижение населения и антисанитарные условия. Определение особой роли, которую сыграли болезни в казахской катастрофе, может также помочь прояснить другие вопросы, такие, как, почему Москве понадобилось так долго времени – практически, три года – чтобы положить конец казахскому голоду. Еще одной неизученной проблемой остается роль казахских акторов. Как они воспринимали данное насилие против своего собственного общества? И как катастрофа изменила значение казахской идентичности? Несмотря на усилия партии по поощрению использования казахского языка, русский оставался предпочитаемым языком общения в республике на региональном и районном уровнях многонациональной бюрократии республики в 1920-х и 1930-х годах. Таким образом, подавляющее большинство из первичных источников о казахском голоде, в том числе большинство партийных и государственных документов, содержащихся в архивах, представлены на русском языке. Но среди самого казахского общества число русскотуземных оставалось совсем небольшим, и эта группа, как правило, выходила из определенного сегмента казахского общества, включая тех, кто получили образование в так называемых «русскоязычных» школах. Казахский оставался основным языком общения для степных кочевников. В начале ХХ века казахские элиты создали первую стандартизированную письменную форму казахского языка, которая основывалась на модифицированной арабской вязи. И хотя уровень грамотности в казахском обществе оставался достаточно низким на протяжении всего времени 1920-х годов, существует небольшое, но значительное число казахских первичных источников того периода, таких, как ходатайства, газеты и протоколы заседаний аула или советов местного уровня. Часто эти источники содержат перспективы и голоса, которые отсутствуют в русскоязычных документах. Немногие могли читать по-казахски, и казахский был языком, на котором многие казахи могли общаться более свободно. Исследователи начали добывать эти ценные источники для понимания того, как казахское общество возрождалось во время голода, но вызовы еще остаются: в конце 1920-х годов в Москве начали кампанию по замене письменности таких языков, как казахский, с арабского алфавита на латиницу. В 1930-е годы Москва вновь изменила письменность на модифицированную кириллицу, которая до сих пор используется в Казахстане сегодня. Изучать более древнюю арабскую письменность крайне тяжело даже для носителей казахского, поэтому редкие исследования использовали казахские источники, написанные на арабском. Для уточнения нашего понимания казахского общества, существовавшего в преддверии голода, будущие исследователи должны взять на себя нелегкий вызов, которые таковые источники представляют. Вопрос источников затрагивает еще одну проблему, свойственную казахскому голоду, в отличие от украинского и голода на Поволжье, Дону и Кубани в России. Ввиду того, что казахская культура была в значительной степени устной, а не письменной перед наступлением голода, только небольшое количество первичных источников происходят не от партии или государства. Несколько иностранных путешественников посетили регион в 1920-х и 1930-х годах, и сохранилась лишь горстка дневников или воспоминаний о том периоде времени. В Украине валлийский журналист, Гарет Джонс, впервые привлек внимание Запада к ужасам голода, и его наблюдения остаются важным пониманием человеческой стороны истории голода. В летописях Казахстана аналогичной фигуры не существовало. Проекты устных историй казахского голода начались сравнительно поздно – те опрошенные, кто пережил голод, в целом, находились в довольно пожилом возрасте и были маленькими детьми во время катастрофы; эти источники несут ограниченную значимость для историков. Для понимания человеческой стороны истории казахского голода исследователи должны найти новые источники. Одним из потенциальных ресурсов расследования может стать литература на казахском языке. В то время, как в официальных источниках говорить о голоде не разрешалось на протяжении большей части советской эпохи, предварительные исследования в казахскоязычных литературных журналах того периода времени, например, «Жұлдыз», показывают, что казахские авторы часто вплетали истории голода в свои романы и рассказы. Такие литературные источники могут дать важную информацию о таких темах, как восстановление казахского общества в контексте катастрофы и конкретные примеры того, как казахи вспоминали о голоде в советское время. 2. Массовая миграция населения. Преступность политики И. Голощекина - цареубийцы в Казахстане состояло и в том, что он не сумел и не хотел оперативно предпринимать никаких эффективных мер по спасению вымирающего казахского населения, оставив их наедине с собой с возникшей проблемой. Потомкам великих кочевников оставалось либо умирать, либо спасаться «откочевкой», но без скота и имущества: домашняя живность была отобрана, или «пошла по нож», а имущество или домашний скарб невозможно было захватить с собой. Поэтому с осени 1931 года на территорию приграничных с Казахстаном областей России массами стали устремляться потоки голодного казахского населения. Массовые откочевки были одной из форм коллективного протеста и сопротивления казахов политике строительства колхозов и единственно правильным выходом с целью избежать голодной смерти . По неполным подсчетам современных исследователей республику в эти годы покинули около 1 миллиона наших соотечественников. Вот как описывает один из случаев миграции казахов из Иртышского района Павлодарского округа в Омск через Русскополянский район одна из свидетельниц этих событий Асылбекова Зылиха Сартымбеккызы, уроженка аула Каратал Алаботинского совхоза Русско-Полянского района Омской области: «Мы были очевидцами ужасной картины зимы 1932 года, когда рядом с аулом шли длинные вереницы голодных казахов, направлявшихся в Омск. В те дни стояли сильные морозы и бураны. А после окончания бурана мужчины аула быстро выходили на эту дорогу и по черным точкам определяли и находили трупы людей из Казахстана и собирали для того, чтобы быстро похоронить. Трупов было множество, которых старались быстро предать земле: в противном случае их тотчас съедали голодные волки. Что примечательно перед смертью умирающие снимали с себя всю свою одежду и падали. Тела их быстро набухали. Часто от матерей отставали дети и также умирали. У матерей не было ни сил, ни возможностей возвращаться за отставшими детьми» . Значительная часть казахов Северного и Северо-Восточного Казахстана и Центрального Казахстана в поисках спасения двинулась в сторону Западной Сибири, двигаясь вниз по Иртышу на пароходах, через железные дороги, а также в пешем порядке. В последнем случае многие умирали по пути, в том числе и на территории сопредельных сибирских территорий. Вот как об этом докладывалось в спецсводке полномоченного представительства ОГПУ по ЗабСибкраю «О бегстве казаков из Казахстана на территорию Запсибкрая» от 23 января 1932 года: «с …1931 года наблюдается бегство казаков из Казахстана в смежные с Казахстаном районы Запсибкрая. За последнее время это бегство приняло массовый характер…прибывшие казаки не имеют никакого имущества, нигде не работают, и подавляющее большинство голодает. Широко развито нищенство, употребление в пищу мяса павших животных…Имеются смертные случаи от истощения» . В официальной сводке численность переселившихся казахов на территорию Западной Сибири или «ЗапСибкрая» насчитывала около 50 тысяч человек, но по нашим предположениям, на самом деле их было больше чем как минимум в 18-20 раз. Почему же идет сокрытие действительной численности переселенческого казахского населения? Во-первых, почти до 1933 года власти на местах имели четкую инструкцию по массовому обратному их выселению в Казахстан, видя в каждом голодном переселенце классового врага. Поэтому вынужденные мигранты, а также лица их приютившиеся, старались искажать реальное их количество. Об этом свидетельствует одна из директив райисполкома Волчихинского района Запсибкрая от 26 мая 1931 года: «Райисполком предлагает в трехдневных срок выявить всех кулацко-зажиточных, подкулачников и других хозяйств, проживающих на территории нашего сельсовета, как не более два года приехавших из Казкрая, и выслать их через Михайловский сельсовет на старое местожительство в пределы Казкрая». Здесь же содержались инструкции по поводу запрета принимать их в колхозы . Как можно было относить к категории кулаков и подкулачников тех, кто в пешем порядке, без скота и имущества прибывал в Западную Сибирь с целью элементарно не умереть с голоду? Во-вторых, абсолютное большинство переселившихся казахов не имели на руках документов, что создавало определенные трудности при проведении подсчетов прибывшего населения из Казахстана. Паспорта появляются чуть позже, особенно среди кочевого и полукочевого населения, к тому же имевшего традицию скрывать точное количество своих детей, боясь сглаза. В-третьих, переселенцы находилось в состоянии мобильности и быстрого передвижения, стараясь быстро найти более сносные условия для выживания и работы. В-четвертых, имели случаи массовой гибели казахского населения. На территории «Сибкрая» многие дороги, особенно зимой были устланы трупами умерших от мороза и голода людей. Они нередко умирали от голода и холодов на улицах городов и крестьянских селений. Были и случаи убийств казахов некоторыми шовинистически настроенными местными жителями, распространявшими ложные слухи о том, что будто казахи поедают детей сибиряков. Поэтому точно и единовременно зафиксировать численность казахов было весьма тяжело. В-пятых, среди переселенческого казахского населения свирепствовали различные заболевания, которые препятствовали процедуре их точного учета. В-шестых, в сфере подсчета численности населения среди статистов существовали серьезные упущения и недоработки. В-седьмых, цифра в 50 тысяч откочевников была озвучена Т. Рыскуловым еще в 1932 году. Это были его предположительные данные. Массами стали устремляться и до конца 1932 года, и в следующем голодном 1933-м. А эта цифра потом стала перекочевывать в различные монографии и учебники. Куда же направлялось вынужденные мигранты, «гонимые голодом»? В первую очередь, они шли в немногочисленные казахские аулы Западной Сибири, к своим соотечественникам, близким и дальним родственникам. Но сибирские аулы несколько сот тысяч голодных казахов принять просто никак не могли. Сами в это время переживали процесс борьбы с байством, лишением избирательных прав и обобществления скота. Население сибирских казахских аулов, как минимум, увеличивались в разы. Голодные переселенцы всеми правдами и неправдами старалась закрепляться именно в аулах своих соплеменников. Вдовы с охотой выходили замуж в качестве вторых, третьих жен, выдавая себя за близких родственников. Некоторые выдавали малолетних своих дочерей за великовозрастных местных жителей, другие старались устраиваться в качестве домашней прислуги. Многие выменивали последнее золото, серебро и другую драгоценность на куски хлеба. На территории региона из числа «откочевников» постепенно даже создавались новые поселения-колхозы, например, в Омской области в Исилькульском районе таким образом был создан аул–колхоз «Бакабас» (в ходе экспедиции 1991 года информаторы сообщали, что голодных казахов местные жители с жалостью почему-то называли «бакабасами» («людьми с головами лягушек»-авт.)), а в Таврическом (Молотовском)- «Агыс» и «Жана уйым», Борисовском – «Наймандар», в Любинском (Горьковском)- «Бельсенды» и так далее. Население таких новых хозяйств быстро росло, так как они охотно принимали своих голодных родственников и соотечественников. Например, несколько десятков обессилевших соплеменников из Иртышского района Павлодарского округа (области) принял в свой колхоз его председатель, руководитель одного из ведущих хозяйств Запсибкрая, обладатель переходящего Красного знамени Мамынов Имангали из колхоза Каратал Русскополянского района . Во-вторых, казахские мигранты устремлялись в города Западной Сибири (Новосибирск, Славгород, Барнаул, Бийск, Омск), пытаясь устроить детей в детские дома, а сами - найти сносную работу и жилье, что бы ни было выжив в тяжелейших условиях. К примеру, только в одном Славгороде насчитывалось около 6 тысяч казахов, а остальные 4 тысяч расселились в этом же районе в сельской местности. Всего – 10 тысяч человек . Небольшая группа казахов доходила даже до Иркутска и Читы, нанимаясь в крестьянские селения в качестве пастухов и домашней прислуги на разные поденные работы как это было еще в царское время. В- третьих, спрос на рабочую силу был очень высок на шахтах, рудниках и строительстве железных дорог. В-четвертых, передвигаясь в глубь Западной Сибири они оказывались в разных крестьянских деревнях. К примеру, в феврале 1932 году в селениях одного только Ключевского района проживало около 5 тысяч казахов, в Баевском- 1500, Ребрихинском-2500,Алейском-3000. Какие же проблемы ждали переселенцев из Казахстана на новом месте, в Западной Сибири? Все станции Западной были переполнены голодными казахами. Значительную часть переселенцев отказывались принимать в местные колхозы и совхозы из-за существования установки местных советско-партийных властей о немедленном их обратном возращении. В городах, на шахтах и рудниках их ждали неудовлетворительные условия проживания в плохо обустроенных общежитиях и квартирах. Зачастую как и в царское время их старались обсчитывать при выдаче заработной платы. Им предоставляли низкооплачиваемые и низкоквалифицированные работы. Казахов из-за незнания русского языка нередко не принимали на работу. Здесь свирепствовали различные болезни: оспа, туберкулез, чесотка, брюшной и сыпной тиф. Существовала острая нехватка продовольствия и недостаток детских домов. Довольно большие размеры имела детская беспризорность. Не хватало одежды и обуви. К примеру, не совсем было завидным положением и шахтеров, например, из Кузнецка. Так, 27 июня 1932 года в информационной сводке краевой прокуратуры и краевого суда имелись следующие строки: «В промышленных районах края вскрыты факты поставления рабочих –казаков в худшие условия материально-бытового обслуживания по сравнению с русскими рабочими, а также факты грубого обращения с казаками. Так, в Ленинске, главным образом на шахте «7 ноября», работает до 500 человек казаков…казаки находились в исключительно скверных жилищных условиях, ютясь в одной небольшой комнатке по 16-17 человек, без всякой мебели. Столовая неоднократно оставляла часть рабочих-казахов без обеда…» . Из-за всего этого нередко гибли десятки и сотни детей и взрослых. К примеру, за два месяца январь-февраль 1932 года в одном Ключевском районе погибло от голода и холода 29 человек. Так, 16 февраля в селе Ключах в артели «Красный Октябрь» была обнаружена полузамершая казашка и на вопрос: «Почему ты решилась замерзнуть?», она ответила : «мне голодной все равно погибать, да и притом меня из русских никто на квартиру переночевать не пустил». 20 февраля в управление Ключевского районного управления милиции привезли 4 трупа умерших казахов. Село Николаевка. Один казах ходил проситься на квартиру. Его никто не пустил. Он зашел в пустую холодную избу, лег, уснул и замерз. Село Васильчук. Из села пошли в другое село два казака. Вышли за село, сели отдохнуть. Видимо, обессилили и были обнаружены мертвыми». Или же по состоянию на 5 марта 1932 года в одном только Славгородском районе Запсибкрая на почве болезней и голода было официально зафиксировано 117 случаев смерти откочевников. Но самое ужасное было то, что прибывшее казахское население нередко подвергалось не только психологическому и моральному насилию, но и рукоприкладствам и даже убийствам, за которые не всегда адекватно наказывали местные народные суды и не совсем добросовестно выявляли преступников районные прокуроры и начальники районных отделений милиции. Такой участи в большей степени подверглась та часть казахов, которая расселялась среди крестьянского населения небольшими группами. Несмотря на нередкие случаи благосклонного отношения к казахам, в крестьянских селениях, да и в городах процветал самый махровый «великодержавный шовинизм» (официальный термин того времени –З.К.), с которым пытались бороться преимущественно высшие партийные деятели Забсибкрая. Так, 28 сентября 1932 года Председатель Крупинского РайКК-РКИ сообщал: «Прошу проверить работу кассационной коллеги Крайсуда, которая потакает шовинистам. Вот факт: помдиректора совхоза «Овцевод» Попов, давший распоряжение о сожжении целого казахского аула, нами исключен из партии. Нарсуд приговорил к 5 годам лишения свободы, а Крайсуд отменил решение и дал лишь 6 месяцев принудработ». Кстати, случаев сожжения целых казахских аулов даже в царское время мы не встречали, за исключением периода подавления восстаний казахов карательными отрядами. А вот что явствует из обзора краевого управления милиции Западной Сибирии о состоянии уголовной преступности от 26 октября 1932 года: «Купинский район. 28 октября на территории совхоза «Овцевод», в 7 километрах от хутора совхоза, в степи обнаружено 9 трупов убитых казаков: 3 трупа мужчин в возрасте от 20 до 45 лет, труп мальчика в возрасте 12 лет, труп второго мальчика без головы, два трупа мальчиков-один в возрасте 3-4 лет, второй -13-14 лет, два трупа женщин-казачек». Позднее проводилось расследование и виновные местные крестьяне были наказаны. Негативное отношение со стороны местного населения к прибывшим казахам было практически повсеместным. Вот как об этом писал краевой прокурор: «На Алейском вокзале заведующий нанес побои и оскорбление казаку и выгнал его в шею из буфета…В Баевском районе крестьяне жестоко избили казаков… В Ребрихинском районе имеется ряд случаев избиения казаков… Дела эти являются типичным проявлением великодержавного шовинизма. Избиения, в основном, внешне без причины - бьют потому, что это казаки» . Что же делалось со стороны местных властей для предотвращения подобных вещей? Конечно же принимались меры по обузданию этого позорного и дикого явления. Так, по итогам всего 1932 года в крае за великодержавный шовинизм было привлечено к уголовной ответственности 273 человека. Если учесть, что местные власти, правоохранительные органы, местные и краевой суд скрывали массовые случаи проявления негативного отношения к голодным переселенцам со стороны местного населения, то станет понятным какие размахи принял так называемый «великодержавный шовинизм». В то же время и были случаи более гуманного и человеческого отношения к переселенцам, искренне помогавшим переселенцам из Казахстана. В этом плане заслуживал всякого уважения попытки, например, руководства Любинского района Омской области организованно помочь прибывшему голодающему населению. Так, были предприняты активные меры по устройству их в совхозы, обязав директоров совхозов выдавать им продовольственные пайки, обеспечивая снабжение промышленными товарами. Местное заготовительное зерно должно была выдать 300 центнеров хлеба вновь прибывшим переселенцам. Все сельские советы и колхозы района обязывались организовать сбор средств для оказания помощи казахам, а также принятия экстренных мер по их трудоустройству. Все учреждения получили строгое предупреждение, чтобы прекратить всякие безобразия, связанные с невыплатой зарплаты, продпайка, гонений и «выталкивании» казахов. Более того, «ввиду того, что за последнее время в с. Любино и других населенных пунктах участились случаи преследования казахского населения, как-то избиения детей и насмешки со стороны хулиганов-молодежи, предложить…в суточный срок провести расследования, судив виновных показательным судом». Более того, были приняты меры по открытию детских садов для детей казахов, отдельных казахских колхозов, организованной выдачи одежды . Со временем, и казахов стали уважать за трудолюбие, терпеливость и открытость. Постепенно развеялись ложные слухи о том, что якобы голодные казахи поедают детей местных крестьян. Бригады строителей- казахов, часто вызывали на соцсоревнование коллективы из числа местного русского населения, ежемесячно перевыполняя планы более чем на 100%. Со стороны простого населения были слышны и слова искреннего сочувствия к трагедии казахов. Так, колхозник украинец У. Дробатенко из Павлоградского района Омского округа писал Председателю ЦКК РКИ Я. Рудзутаку о страшном голоде в Казахстане: «Рядом у нас – 10 километров Казахстан, там еще «лучше» обстоит. По дорогам только-только одни кости с человека, и детишки оставлены в юртах. Живыми их червь расточает. Мы проехали 120 верст, и живых только встретили три человека. Все кости переварили, и брошено все имущество, и разошлись кто-куда» . В 1933 году Запкибкрай стал принимать экстренные и действенные меры по кардинальному решению проблем откочевников. Так, 15 апреля 1933 года вышло долгожданное постановление Совнаркома СССР за подписью В. Куйбышева (кстати, В.Куйбышев по данным казахских шежире считается, потомком крещенных казахов.) «О мероприятиях по оказанию помощи откочевавшим казакам в средневолжский, Западно-сибирский края и Киргизскую АССР». Тогда было отпущено в Западную Сибирь 200 тонны проса для казахов. Было дано указание обеспечить централизованного обеспечение местами в детских домах для 1 тысячи детей, а также продолжить меры по трудоустройству казахов. До 25 мая 1933 года было предписано открыть детские дома в Новоомске на 120 человек, Славгороде-100 человек, Алейске-100, Сталинске-100, в Прокопьевске-60. Отрывались школы для детей казахов. Привозилась учебная литература из Казахстана. Со временем жизнь у переселенцев постепенно налаживалась. Даже проводились праздники. Например, в 1934 году кемеровские казахи рудника «Кемерово» провели праздник «Трактор–той», на которую собралось около 2000 казахов, где приняли участие и русские. Кроме выступлений и пафосных речей, здесь была организована продажа книг журналов и газет. Играл духовой оркестр, проводились национальные игры игры и спортивные состязания. Состоялось премирование лучших рабочих. А на праздник было отпущено 2050 рублей . В июле 1935 года самым лучшим в крае сельсоветом был признан Бауржансорский Славгородского района, где было коллективизировано 92 % хозяйств или 136 хозяйств. План сева первыми в районе перевыполнили именно колхозники этого сельсовета - на 110,9 %. Вся сельхозтехника была досрочно отремонтирована. Падежа телят - нет, а ягнят всего лишь 3%. Имелись две фермы - 54 голов скота и овец - 160. Сено заготовлено впрок, а руководил этим успешным хозяйством - Кунаев. Постановлением Президиума Запкрайисолкома казахский колхоз получил Переходящее Красное знамя. Одним из известных личностей города Ленинск-Кузнецк Кемеровской области был Каирбек Скаков. Он, как и другие его земляки, оказался здесь в самые трудные годы голода, был вынужден мигрировать из Баянаульского района на территорию Кемеровской области. Его семья не только выжила на второй родине, но и вернулась оттуда закаленными, образованными и воспитанными на лучших сибирских традициях. Его дети выросли на извечных принципах трудолюбия и честности, справедливости и порядочности, прямоты и честолюбия, присущей жителям сурового шахтерского края. Именно труд во имя выживания сделал сибирских казахов - откочевников теми, кем они стали. Сам Каирбек Скаков стал кавалером орденов Красного Знамени и Красной Звезды, после Великой Отечественной войны вплоть до 1973 года служил о органах внутренних дел в г. Ленинск-Кузнецк, был уважаемой в городе и области личностью: со временем одну из улиц этого российского города назвали его именем. Он был членом бюро горкома, неоднократно избирался депутатом городского и областного советов народных депутатов. При этом всего лишь был простым милиционером, дослужившись до звания старшего лейтенанта. В августе 1934 года часть казахов стала возвращаться на историческую родину, но значительная их часть осталась в Западной Сибири. Итак, пребывание откочевников на территории Западной Сибири в самые тяжелые годы сыграло свою положительную роль. Спаслись десятки тысяч наших соплеменников, избежав практически уготованной на родине голодной смерти. Постепенно на пути массового проявления так называемого «великодержавного шовинизма» был поставлен жесткий заслон. Активное изучение русского языка, получение и овладение новыми рабочими специальностями, самоотверженный труд помогли нашим соотечественникам быстро адаптироваться на новом месте. И сегодня некоторая часть более чем 200 тысячного казахского населения Западной Сибири является потомками тех казахов, кто бежал туда в поисках спасения. |