Психофизиологии письма

• Название: Психофизиологии письма
• Дата: 16.05.2022
• Размер: 0.99 Mb.
• Имя файла: OChERKI_PSIKhOFIZIOLOGII_PIS_MA.doc
• Тип: Документы; #533322
• страница: 3 из 5

РОЛЬ СЛУХОВОГО АНАЛИЗА В ПРОЦЕССЕ ПИСЬМА

Остановимся сначала на той роли, которую играет в осуще­ствлении письма слуховой анализ, являющийся непосредствен­ной функцией височной области коры головного мозга.

Как известно из многочисленных исследований морфологов, физиологов и клиницистов, наружная поверхность височной об­ласти левого полушария включает в себя те «вторичные» зоны коры головного мозга, разрушение которых неизбежно приводит к распаду возможности звукового анализа и синтеза.

Животное с разрушенной корой височной области, как пока­зали сотрудники академика И.П.Павлова, продолжает воспри­нимать отдельные звуки и шумы, но оказывается не в состоянии различать их сложное сочетание, и у такого животного бывает невозможно воспитать соответствующие дифференцированные ус­ловные рефлексы.

У человека вторичные разделы коры левой височной области несут еще более сложную функцию. Анатомические и физиологи­ческие исследования достаточно точно установили, что кора ви­сочной доли человека распадается, по крайней мере, на два рода участков. В одних участках оканчиваются волокна слухового пути, связывающего мозговую кору с периферическим органом слуха; эти участки называются первичной слуховой корой, и двусто­роннее разрушение этих участков может вызвать центральную глухоту. В других участках, расположенных на наружной поверхно­сти височной доли, волокна слухового пути не кончаются, эти участки включают в свой состав большое число сложных «ассоци­ативных» клеток, координирующих работу всей слуховой области в целом; таким образом, они являются вторичным, координирую­щим, центром слуха. Часть этих зон (расположенная в задних отделах верхней височной извилины левого полушария) имеет прямое отношение к тому, чтобы обеспечить восприятие звуков речи и возможность их анализа.

Как показали наши исследования¹¹ больной с поражением ле­вой височной области (особенно ее задних и верхних отделов) продолжает достаточно хорошо слышать отдельные тоны, но ока­зывается совершенно не в состоянии членораздельно воспринять фонетически близкие звуки речи, выделив из них ведущие смыслоразличительные признаки. Для такого больного близкие по зву­чанию [б] и [п], [д] и [т], [з] и [с] воспринимаются не как со­вершенно различные звуки, а как нюансы одного и того же не­дифференцированного звучания. В более тяжелых случаях такой больной вообще оказывается не в состоянии выделить из звуково­го потока составляющие его отдельные звуки, проанализировать стечение согласных, отличить один звук от другого. Четкие и константные звуки речи превращаются для него в плохо различи­мые шумы; они плохо дифференцируются, так же плохо сохраня­ются, и поэтому совершенно естественно, что больной с пораже­нием этой области уже очень скоро оказывается не в состоянии воспринимать обращенную к нему речь. Результатом нарушения четкой дифференциации речевых звуков является то, что боль­ной, для которого звучание слов теряет свою четкость и члено­раздельность, перестает хорошо узнавать смысл этих слов, начи­нает путать близко звучащие слова. Наступает то явление, которое давно известно в клинике под названием «сенсорной афазии».

Существенным является тот факт, что музыкальный слух мо­жет оставаться при этом сохранным, и больной, плохо различаю­щий звуки речи, продолжает различать мелодии и интонации об­ращенных к нему фраз.

Все эти нарушения выступают только при поражении левой височной области (или соответствующих отделов правой височ­ной области у левшей) и не сопровождаются никакими наруше­ниями в зрительных процессах, в пространственной ориентации, в кинестетической или динамической организации движения. На рис. 2 приводится схема локализации поражений при нарушении фонематического слуха, выведенная из наблюдений, охватываю­щих несколько сотен случаев ранений головного мозга. Как видно из этой схемы, только ранения задних отделов левой височной об­ласти и прилегающих к ней участков коры сопровождаются распа­дом фонематического слуха и, следовательно, обеспечение возмож­ности сложного речевого слуха с полным основанием должно счи­таться непосредственной функцией левой височной доли мозга.

Если прямым результатом поражения левой височной области является распад фонематического слуха, то совершенно понятно, что этот распад не может оставаться без­различным для процессов письма. В той мере, в какой письмо даже при высоком развитии этого навыка продолжает нуж­даться в слуховом анализе и не становит­ся еще простой серией привычных двига­тельных актов, оно с необходимостью должно пострадать, если фонематический слух больного окажется нарушенным.



Рис. 2. Частота наруше­ний фонематического слуха при различных по локализации ранениях головного мозга

Особенно резко выступают грубые на­рушения в тех случаях, когда только что описанные дефекты акустического анали­за и синтеза появляются в раннем детстве (как, например, бывает при родовых трав­мах, воспалительных заболеваниях мозга или же при случаях частичного недораз­вития мозга). В этих случаях ребенок вооб­ще не может дифференцировать звуки речи, а поэтому оказывается не в состоя­нии овладеть ее четкой членораздельно­стью; у него появляется резкая недоста­точность речи, известная под названием «слухо-немоты», или «сен­сорной алалии». Речь у такого ребенка можно развить только в результате специальной и длительной коррекционно-педагогиче­ской работы, без этого обучения речь вообще в таких случаях не развивается. В менее тяжелых случаях частичного поражения или недоразвития этой области речь ребенка развивается, но он еще долго продолжает страдать дефектом сложного речевого слуха, и поэтому его речь долго остается косноязычной¹.

Совершенно естественно, что такое недоразвитие дифферен­цированного слуха и речи ребенка неизбежно вызывает резкие затруднения при обучении письму. Не будучи в состоянии выде­лить и четко различить нужные звуки, ребенок лишается одной из важнейших предпосылок, нужных для нормального письма, и обучить его письму обычными методами и с обычной легкостью оказывается невозможным.

Р.М. Боскис и Р.Е.Левина в Институте дефектологии Акаде­мии педагогических наук тщательно изучили такие случаи и опи­сали их в специальном исследовании².

Не будучи в состоянии четко услышать диктуемый звук или выделить нужную серию звуков, такой ребенок вначале вообще отказывается обозначать слышимое определенным комплексом букв или записывает его совершенно случайным набором букв. Даже после длительного специального обучения запись диктуе­мого слова остается для такого ребенка очень трудной; он пишет слова так же дефектно, как он их слышит, и поэтому часто за­писывает только несколько наиболее отчетливо воспринимае­мых букв из диктуемого слова, смешивает близко звучащие фо­немы, пропускает или переставляет буквы, так что слово часто делается неузнаваемым. Соответственно этим дефектам слухово­го анализа звуков и чтение этих детей также оказывается глубоко нарушенным.

На рис. 3 мы приводим несколько образцов такого дефектного письма, взятых нами из исследований Р.Е.Левиной. Все эти не­достатки связаны не с общей умственной отсталостью ребенка (вне задач, относящихся к звуковому анализу, эти дети остают­ся достаточно развитыми и сообразительными) и полностью объясняются дефектом слухового анализа звуков речи; когда же с помощью специальных коррекционно-педагогических приемов удается компенсировать эти дефекты слухового анализа, письмо детей выправляется.

Как мы увидим ниже, многие дефекты в письме и чтении, которые иногда можно наблюдать в массовой школе, связаны именно с нарушением этого акустического анализа.

Возникает, однако, вопрос: участвует ли слуховой анализ в процессе письма только на начальных этапах развития этого на­выка, когда ребенок активно вслушивается в каждое диктуемое слово и сознательно анализирует его звуковой состав, или же уча­стие слухового анализа необходимо даже и на тех ступенях разви­тия навыка, когда письмо уже достаточно автоматизировано и когда, казалось бы, оно исчерпывается очень привычными дви­жениями руки, записывающими нужное слово?

Решить этот вопрос обычными методами самонаблюдения очень трудно. Правда, внимательное наблюдение над собой показывает, что когда мы письменно излагаем какую-нибудь мысль, мы внут­ренне слышим записываемые слова, иногда внутренне прогова­риваем их. Однако этим еще не доказывается участие слухового аппарата в молчаливом письме и тем более не устанавливается та роль, которую эти «внутренние слуховые представления» играют в процессе письма.





Рис. 3 (а и б). Нарушение письма у детей с недоразвитием слухового анализа слов (по Р. Е. Левиной)

Для решения этого вопроса нам приходит на помощь мозговая патология.

Если человек, получивший ранение левой височной области, разрушившее корковый аппарат слухового анализа, полностью сохранит сложившиеся ранее навыки письма, значит, они могут протекать без участия сложного «внутреннего слуха». Если же это ранение повлечет за собой не только нарушение сложного фонема­тического слуха, но и вызовет распад навыка письма, значит, любые, даже очень автоматизированные формы письма не могут протекать без участия слухового анализа, и он продолжает играть большую роль даже в тех случаях, когда самонаблюдение не мо­жет обнаружить его с достаточной отчетливостью. Наконец, если нарушение слухового анализа поведет к распаду одних форм пись­ма, в то время как другие сохраняются, мы можем тогда устано­вить, какие именно виды письма зависят от сохранности слож­ных слуховых представлений и какие протекают без участия слу­хового анализа.

Эту работу мы и проделали во время Великой Отечественной войны в нашей лаборатории, подвергнув изучению большое ко­личество раненых в левую височную область. Специальную анало­гичную работу проделала в нашей лаборатории и Э. С. Бейн¹.



Рис. 4. Схема локализации по­ражений левой височной об­ласти, сопровождающихся на­рушением слухового анализа соответствующими дефектами письма

Эти наблюдения показали, что поражение левой височной области у взрослого человека ведет не толь­ко к нарушению сложного диффе­ренцированного слуха, но неизбеж­но приводит к распаду процессов письма. Больной с таким поражени­ем, как правило, не только переста­ет четко различать звуки речи, не только начинает плохо узнавать до­водящие до него слова, но он обыч­но теряет способность сохранять зву­ковой образ слова, не может точно указать, из каких звуков оно состо­ит, не может осознать последова­тельность звуков в слове и поэтому оказывается не в состоянии писать.

Это можно наблюдать даже в тех случаях, когда до ранения моз­га навыки письма больного стояли на очень высоком уровне раз­вития. Оказалось, что у этих больных только очень небольшое число специальных привычных актов письма, как, например, привычная подпись или написание некоторых привычных слов, остались сохранными и, следовательно, могли протекать без уча­стия слухового анализа, осуществляясь как простая двигатель­ная или оптико-моторная «идеограмма». Лишь в редких случаях больному с поражением систем левой височной области удается быстро написать то или другое слово, опираясь на привычные кинестетические навыки. Это, однако, является лишь исключе­нием, обычно процесс письма у такого больного оказывается глубоко нарушенным.

Наблюдая очень большой материал, мы ни в одном случае по­ражения задне-верхних отделов левой височной области не встре­тили сохранности письма. Как правило, затруднение в письме оказывалось одним из первых симптомов, которые появлялись при опухолях, нарушавших нормальную функцию этой области. Такие же нарушения письма встречались во всех тех случаях, когда огне­стрельное ранение разрушало эти области мозговой коры и ос­тавалось в этих случаях наиболее стойким дефектом. Чем же ха­рактеризуется нарушение письма при поражениях левой височ­ной области, схему которых мы даем на рис. 4?

Как правило, больные с поражением акустико-гностических систем височной области могут достаточно хорошо списывать слож­ный текст и иногда писать несколько очень привычных слов (на­пример, свою подпись); эти процессы, очевидно, не требуют аку­стического анализа. Однако стоит нам только перейти к самой простой диктовке или к самостоятельной записи, как окажется,

что процесс письма у этих больных радикально нарушен. Такой больной часто не может записать даже самые простые диктуемые ему звуки. Обычно он безуспешно пытается установить, какой звук ему диктуется, ищет опоры, которые позволили бы ему диффе­ренцировать нужный звук, и после длительных поисков наконец отказывается от выполнения этой задачи или дает совершенно неверную запись букв. Иногда эти буквы оказываются случайны­ми; иногда больной записывает их с типичными ошибками, ука­зывающими на то, что он не может различить близких (так назы­ваемых «коррелирующих») фонем, которые отличаются только одним признаком (например, звонкостью, мягкостью). В этих слу­чаях больной записывает с как з, б как п, явно оказываясь не в состоянии точно установить правильное звучание.

Еще большие трудности выступают в тех случаях, когда такому больному предлагается записать целое слово. Отдельные звуки, входящие в состав слова, воспринимаются больным настолько нечетко, что он бывает не в состоянии расчленить этот диффуз­ный звуковой комплекс, выделить из него звуки и схватить их последовательность.

Остановимся несколько подробнее на том, как именно нару­шается процесс письма при поражении височной области и де­фектах звукового анализа.

Как мы уже говорили, больные с такими нарушениями не проявляют никаких трудностей в привычных актах письма. Так, например, они без труда подписывают свою фамилию; оче­видно, акт подписи не требует никакого звукового анализа и действительно протекает как «моторная идеограмма». Они также легко могут писать цифры или обозначать цифрами количество воспринятых элементов. И этот акт, очевидно, идет без участия слуховых представлений. Наконец, что особенно интересно, они без труда могут списывать текст, иногда создавая этим лож­ное впечатление, что письмо у них достаточно сохранно¹. На рис. 5 мы приводим пример того, как больной с грубым нарушением ре­чевого слуха и с полной неспособностью писать под диктовку — мог хорошо списывать длинные стихотворения, сохраняя свой пре­жний почерк и (что очень существенно) делая иногда зрительные ошибки (например, списывая слово «песни» как посни, «любви» как любови) или пропуская отдельные буквы (например, списы­вая на фроте вместо «на фронте») и т.п. С такой же легкостью этот больной ставит свою подпись и пишет близкое и привычное для него слово. Однако стоит только предложить этому больному на­писать под диктовку отдельные буквы, слоги или слова, как онлевой височной доли и распаде звукового анализа слов оказывается совершенно несостоятельным: путает аи о или сиз, вообще не может схватить некоторых звуков, беспомощно пыта­ется нащупать звуковой состав слога или слова и в результате — записывает какие-то случайные звуковые осколки. Этот пример наглядно показывает, как велика психологическая разница воз­можных форм письма: если списывание и привычная подпись могут осуществляться без заметного участия слухового анализа, то письмо под диктовку и (как мы увидим ниже) свободное письмо по соб­ственному замыслу не могут обходиться без звукового анализа, и даже на высоких ступенях развития навыка продолжают требовать дифференцированных слуховых процессов.

Аналогичный пример дан на рис. 6. Больной Аф., с семикласс­ным образованием, продолжает без труда списывать слова с зри­тельного образца, легко подписывает свою фамилию, но совер­шенно не может написать под диктовку ни одной буквы и ни одного слова. Интересно, что если мы предложим этому же боль­ному списать зрительно предъявленное слово, но быстро убираем образец, — процесс письма как бы расщепляется: больной удер­живает зрительные следы только от первой части слова, вторую же начинает пытаться писать «по памяти». В этом письме «по па­мяти», как показывает опыт, принимает непосредственное уча­стие звуковой анализ, и поэтому конец каждого записываемого «по памяти» слова распадается, и больной начинает нащупывать его звуковой состав точно так же, как он нащупывает звуковой состав продиктованного ему слова. Анализ больных с поражением левой височной области и рас­падом звукового анализа показывает, что разные по содержанию слова пишутся с участием неодинаковых психофизиологических процессов. Так, если определенный звуковой комплекс один раз входит в состав привычного слова (например, своей фамилии), — он пишется по оптическому или двигательному шаблону, минуя звуковой анализ. Однако если тот же самый звуковой комплекс входит в состав другого, менее привычного слова, — написание его начинает требовать звукового анализа и у наших больных ста­новится невозможным.





Рис. 5 (а и 6). Сохранность списывания и привычного письма и наруше­ние письма под диктовку при поражении



Рис. 6. Сохранность списывания и привычного письма и нарушение письма под диктовку при поражении левой височной доли и распаде звукового анализа слов

На рис. 7 мы приводим один такой пример. Больному Лев. (вра­чу) с поражением левой височной области мы предлагаем напи­сать под диктовку ряд букв. Он отказывается это сделать, заявляя, что не чувствует буквы. Когда ему приходится писать свою фами­лию, — он легко делает это, правда, записывая ее в той форме, в которой она фигурирует на адресованных ему письмах. Однако если тот же самый звуковой комплекс («Лев») входит не в со­став его собственной фамилии, а образует другое самостоятель­ное слово («лев»), — он оказывается не в состоянии написать его и пишет какую-то непонятную комбинацию букв, очевидно, не находя нужного звукового образа. Из сказанного понятно, что в каждом подлинном акте письма участвуют не толь­ко зрительные компоненты, но и слуховой анализ и что чем менее привычно записывае­мое слово, тем большего уча­стия звукового анализа оно требует.

Именно в связи с этим больные, у которых возмож­ность такого звукового ана­лиза нарушена, всегда пыта­ются заменить его опорой на вспомогательные зрительные образы. Они нередко заучи­вают то, что определенные слова начинаются с той или иной буквы, и когда им дик­туют тот или иной звук, они стремятся подставить соответствующее слово, вспомнив его на­писание, и таким образом находят нужную букву. На рис. 8 мы даем несколько таких примеров.

Однако, как показали наши исследования, участие зритель­ных и кинестетических опор в процессе письма оказывается срав­нительно незначительным, и поэтому как письмо под диктовку, так и спонтанное письмо у больных с поражением височных сис­тем остается очень грубо нарушенным.



Рис. 7. Сохранность идеографического письма и нарушение письма под Диктовку при поражении левой височной доли и распаде звукового анализа слова



Рис. 8. Припоминание буквы через образ целого слова у больных с нарушением звукового анализа

Интересно, что эта трудность в написании слов, связанная с нарушением звукового анализа, не устраняется и в тех случаях, когда больной пытается мобилизовать все свое внимание, чтобы оценить звуковой состав слова. На первых этапах болезни (до специального обучения) наблюдается, скорее, обратное явление: чем больше больной смещает свое внимание со смысла слова на его звуковой состав, отходит от привычного зрительного и идео­графического письма, тем больше трудностей возникает перед ним и тем больше он оказывается несостоятельным в процессе письма. На рис. 9 мы приводим пример трудностей, которые испытывал один из таких больных при попытке написать фразу «Летит пти­ца». Мы видим, как при анализе этих слов звук [л] заменялся кор­релирующим с ним звуком [р], звук [т] — близким к нему звуком [д], звук [п] — звуком [б], и попытка написать слово вызывала у больного непреодолимые трудности. Испытываемые при анализе звукового состава слова трудности остаются у такого больного дол­го, и мы имели возможность наблюдать, как еще через 4—5 лет после ранения больные продолжают сталкиваться с большими затруднениями в написании слов. С особенной отчетливостью эти трудности проявляются каждый раз, когда больным приходится четко устанавливать звуковой состав слова и особенно различать близкие по звучанию («коррелирующие») фонемы. Поэтому у та­ких больных слово «каша» пишется как гаша, «грибы» как крибы, «огурец» как окулец и т.д. На рис. 10 мы приводим несколько при­меров таких дефектов письма; они наглядно показывают, как именно нарушается письмо при дефектах слухового анализа.



Рис. 9. Затруднение в письме под диктовку у больного с поражением левой височной доли и распаде звукового анализа (по Э.С. Бейн)

Совершенно ясно, что больные с подобными нарушениями речи нуждаются в специальных упражнениях, и лишь в результате спе­циального обучения¹, при котором больному дается возможность компенсировать дефект непосредственного звукового анализа с помощью специального осознания звуковых различий и их смыс­ловой организации, удается преодолеть трудности письма. Поэтому больной, прошедший длительное восстановительное обучение, приобретает возможность овладеть анализом звуков, а следователь­но, и письмом, новыми, окольными путями. На рис. 11 мы даем пример такого постепенного овладения звуковым анализом и на­выком письма в результате восстановительного обучения.

У нормального ребенка дефекты звукового анализа при овладе­нии письмом встречаются лишь в редких случаях. Поэтому сравни­тельно небольшой добукварный период, посвященный специ­альному выделению и уточнению звуков речи, а также обраще­ние тщательного внимания на анализ звукового состава слова позволяют уже в течение первого года обучения преодолеть связан­ные с этим трудности. Однако и в массовой школе можно найти много случаев, при которых большие трудности, наблюдавшиеся учителями при обучении письму, объясняются не общим недо­развитием ребенка, а теми дефектами звукового анализа, кото­рые иногда являются результатом недостаточного внимания к пред букварному периоду обучения грамоте (на важности этого периода с полным основанием настаивают методисты). В других случаях они являются результатом своеобразной задержки в раз­витии слухового анализа ребенка. Такие случаи требуют к себе индивидуального внимания педагога и специальных коррекционных приемов.





Рис. 10 (а и 6). Фонематические замены в письме больных с поражением левой височной доли



Рис.11

На рис. 12 мы приводим образец письма девочки 3-го класса общеобразовательной школы, которая обнаруживала достаточные Успехи в остальных предметах, но страдала легко выраженным косноязычием и с огромным трудом овладевала письмом. Даже беглое рассмотрение характера ошибок показывает, что в основе наблюдавшихся у нее трудностей лежит недостаток слухового анализа записываемого материала, связанный с поздним развитием соответствующих кортикальных систем, хотя ни в своем интел­лекте, ни в своих других психологических процессах девочка не обнаруживала отклонения от нормы. Естественно, что лишь спе­циальное обучение, связанное с развитием слухового анализа, могло привести к ликвидации у ребенка этого дефекта.



Рис. 12. Нарушение письма у ребенка с дефектами звукового анализа слова

РОЛЬ АРТИКУЛЯЦИИ В ПРОЦЕССЕ ПИСЬМА

Мы рассмотрели ту роль, которую играет слуховой анализ в раз­личных видах письма. Остановимся теперь на следующем вопросе и попытаемся выяснить, какую роль в процессе письма играют гром­кие или скрытые артикуляциипишущего человека.

Наблюдения над начальными ступенями обучения грамоте по­казывают, что ученик никогда не пишет молча и что он проговари­вает каждое слово, которое пишет. Сначала такое повторение запи­сываемого слова производится вслух, вполголоса, затем оно пере­ходит в шепот и, казалось бы, исчезает. Однако опыт выявляет, что еще очень долго почти каждое письмо сопровождается скрытым внутренним проговариванием; регистрация сопровождающих пись­мо тонких движений гортани показывает, что и в развитом навыке письма эти движения продолжают еще участвовать.

Встает вопрос: какую роль играют эти артикуляторные движе­ния в акте письма? Являются ли они просто своеобразным «ак­компанементом», сопровождающим процесс письма, или они играют какую-то специальную роль, облегчая процесс звукового анализа слова, удержания того, что человек должен записать?

Выяснить этот вопрос обычными методами далеко не легко. Правда, как показали специальные исследования, достаточно за­претить ученику проговаривать записываемое им слово, предло­жив ему, например, широко раскрыть рот (это в значительной степени устраняет внешние артикуляции), чтобы его письмо ста­ло гораздо хуже, чтобы появились пропуски звуков и неверное написание слов¹¹. Однако этот способ, показывая, что на ранних этапах овладения навыком письма артикуляция играет какую-то серьезную роль, еще не дает возможности окончательно уточнить поставленный нами вопрос.

Для разрешения его мы снова обратимся к психофизиологи­ческому анализу механизмов письма. Мы попытаемся найти те случаи, когда в результате какого-нибудь периферического дефекта или ограниченных мозговых поражений четкое проговаривание слов становится невозможным, и посмотрим, сопровождаются ли эти недостатки артикуляции нарушениями письма, и если сопро­вождаются, то к чему именно эти нарушения письма сводятся.

Рассмотрим сначала случаи, когда чисто внешние дефекты (на­пример, расщепление нёба, так называемая волчья пасть) вызы­вают у ребенка периферические дефекты артикуляции. В этих слу­чаях ребенок обнаруживает грубое косноязычие: он не может от­четливо артикулировать звуки, не дифференцирует гласные, заменяет шипящие и свистящие — глубокими нёбно-язычными (типа [х]), иногда смешивает [п] и [м], [ф] и [п] и т.д. Это косно­язычие преодолевается с трудом, и бывает нужна очень значи­тельная логопедическая работа, чтобы исправить речь ребенка.

Отражается ли эта дефектная артикуляция на письме ребенка?

Казалось бы, такой недостаток, как дефект артикуляции, не должен отражаться на процессе письма. Однако это предположе­ние оказывается неправильным. Опыт показывает, что дети, стра­дающие подобным косноязычием и оказывающиеся не в состоя­нии четко проговаривать те слова, которые они пишут, испыты­вают очень значительные трудности при обучении грамоте и еще очень длительное время продолжают делать в письме грубейшие ошибки, явно связанные с дефектом проговаривания. На рис. 13 мы приводим несколько примеров недостатков письма, которые проявляются у детей с внешними расстройствами артикуляторного аппарата (примеры берем из работы Р.М. Боскис и Р.Е.Ле­виной)²². Из этого рисунка мы видим, что нечеткая, нечленораздельная речь ребенка не только затрудняла звуковой анализ запи­сываемых слов, но и резко мешала правильному письму: ребенок не мог хорошо дифференцировать гласные, смешивал согласные, пропускал буквы, и все это потому, что из процесса письма ис­ключалось четкое проговаривание, которое позволяло уточнять звуковой состав слова, дифференцировать близкие звуки и тем самым делать слышимое слово готовым для записи.



(«Я жил в деревне. Там я учился в школе. Мне сделали операцию») Витя В. Косноязычие в связи с расщеплением губы и нёба

Рис. 13. Нарушение письма у ребенка с периферическими дефектами артикуляции

Уже эти факты показывают, таким образом, что процесс проговаривания играет при письме существенную роль.

Еще более отчетливые результаты дают наблюдения над теми случаями, при которых изолированное поражение отдельных зон коры головного мозга ведет к тому, что человек перестает нахо­дить нужные артикуляции и его речь делается глубоко дефектной.

Как показали специальные исследования отечественных физио­логов, в организации наших движений (и в частности, артикуляций) играют роль не только прямые двигательные («эффекторные») им­пульсы, но и чувствительные («афферентные») возбуждения. Для того чтобы движение получило нужную организацию, необходи­мо, чтобы импульсы направлялись в соответствующие группы мышц и чтобы в направлении и в силе этих импульсов были учтены положения, в которых данные мышцы уже находятся, и те дви­жения, которые к началу данного акта этими мышцами соверша­лись. Совершенно понятно, что для этого необходимо постоянное сохранение афферентных импульсов, которые сигнализировали бы о положении, о схеме органов тела в данный момент. Эти функ­ции и выполняются теменными, «заднецентралъными», областя­ми коры головного мозга.Эти отделы мозговой коры синтезируют кинестетические ощущения и создают соответствующие схемы будущих движений.

Как удалось показать целому ряду авторов, поражение имен­но этих областей коры не только ведет к распаду сложных форм чувствительности, к нарушению ощущений своего собственного тела, положения конечностей и т.д., но неизбежно приводит к тому, что движения субъекта, перестающего получать нужные афферентные им­пульсы, теряют свой четкий харак­тер. В наиболее резких случаях это явление может привести к полной неуправляемости движений, к так называемому афферентному парезу, т.е. своеобразному нарушению дви­жений (при котором сами двигатель­ные импульсы сохранны, но управ­ляемость движениями потеряна). В менее выраженных случаях такое нарушение приводит к двигательно­му распаду, сводящемуся к тому, что субъект не в состоянии сразу найти нужное движение, путает близкие по своей мышечной структуре двигательные акты и тратит много сил, чтобы «нащупать» нужное движение. Такие нарушения получили в клинике название «афферентных апраксий».



Рис. 14. Локализация пораже­ний мозга, вызывающих нару­шение кинестетической орга­низации речи и афферентную моторную афазию

Совершенно естественно, что такое нарушение заднецентральной области коры головного мозга неизбежно должно отразиться и на строении тонких артикуляторных движений, из которых со­стоит речевой акт. Такие нарушения в речи мы действительно можем наблюдать в тех случаях, когда поражение располагается главным образом в нижних отделах заднецентральной области, связанных интеграцией импульсов, направленных к мышцам ре­чевого аппарата. В случаях наиболее сильного поражения этой об­ласти может наблюдаться полный распад речевых артикуляций, та картина, которую мы называем «афферентной моторной афа­зией»¹. Локализация поражений, которые могут вести к этим де­фектам, обозначена на рис. 14.

Как правило, в случаях таких поражений больной может до­статочно хорошо понимать отдельные слова и даже короткие фра­зы, у него сохранено понимание интонаций речи, нередко сохра­нено и узнавание написанных слов, которое, как мы скажем ниже, Далеко не всегда требует участия артикуляций. Однако такой боль­ной часто не может ни повторить, ни спонтанно произнести нужное слово, и четкость работы его артикуляторного аппарата, лишенного нужной афферентной коррекции, распадается так же, как в других аналогичных случаях распадается четкость движе­ний. Пытаясь произнести нужный звук, больной делает бесплод­ные попытки найти нужные позиции языка и губ и нащупать те координации, которые необходимы для произнесения звука и зву­кового комплекса. Это ему не удается. В наиболее грубых случаях он вообще не может произнести ни звука, в менее выраженных случаях он оказывается не в состоянии сразу найти нужные арти­куляции и нередко соскальзывает на звуки, артикуляторно близ­кие к тем, которые он ищет.

Если больные с поражением височных систем не различают достаточно отчетливо звуковых оппозиций, не выделяют основ­ных различительных признаков [б] и [п], [з] и [с], [к] и [г], то больные с поражением заднецентральной области и с распадом четкой кинестетической схемы оказываются не в состоянии до­статочно отчетливо дифференцировать «артикуляторные оппози­ции»². Даже на поздних стадиях, при отчетливых поражениях заднецентральной области мозговой коры, они очень плохо различа­ют такие близкие по артикуляции звуки, как [л-н-д] или [б-м-п]. В обоих только что приведенных случаях больные нередко соскаль­зывают на замещение артикуляций и заменяют нужный звук ар­тикуляторно близким (или, как мы можем его условно назвать, «гоморганным» звуком).

На первых фазах заболевания замещение близких артикуляций вообще не дает больному возможности выговаривать звуки и сло­ва; на более поздних стадиях эта деятельность практически может восстановиться, но если больной не проходил специального обу­чения, то четкое осознание различий между близкими по артику­ляции звуками остается долго недоступным. Этот факт служит зна­чительным препятствием для письма больного.

Эти-то своеобразные нарушения речи могут помочь еще отчет­ливее выяснить ту роль, которую играет артикуляция в процессах письма.

Если правильная артикуляция действительно является суще­ственным условием для подготовки процесса письма, то именно в этих, только что описанных случаях мы встретимся со значи­тельными дефектами навыка письма, и эти дефекты будут еще значительнее потому, что в данном случае мозговое нарушение вызывает не внешние затруднения артикуляций, а распад внут­ренних обобщенных схем артикуляторных движений, нарушение обобщенных артикулем.

Большое число тщательно изученных случаев таких наруше­ний позволило ряду отечественных исследователей (СМ.Блинкову, А.Р. Лурия, Л.К.Назаровой) установить, что такой распад письма здесь действительно имеет место.

Как правило, в связи с утерей непосредственных артикулятор­ных схем, имеющей место в описываемых случаях, уточнение звукового состава слова пропадает и письмо больных неизбежно рас­падается.



Рис. 15. Нарушение письма букв при поражении заднецентральной области и афферентной моторной афазии

Как и при поражении левой височной доли, почти во всех случаях ранений этой области, сопровождающихся нарушением четких ар­тикуляторных схем, мы могли наблюдать заметные дефекты пись­ма, но эти дефекты строились на этот раз иначе, чем те, которые мы наблюдали в случаях прямого распада слухового анализа.

Многие из изученных нами больных вообще не могли точно квалифицировать звуки, которые им диктовались.

Нередко они долго вслушивались в диктуемый им звук, пыта­лись повторить его, но это уточнение звука артикуляцией не уда­валось, и больной часто записывал звук, по своей артикуляции близкий к заданному. Рис. 15 дает типичный пример такого дефек­та у больного с поражением заднецентральной области и замет­ными дефектами артикуляторных схем. Мы видим, как неудачные поиски уточнения звука приводят к неправильной записи, в ко­торой сам больной остается неуверен.

Столь же отчетливые затруднения у больных этой группы высту­пают в письме слогов и слов. Нередко эти больные чувствовали, что данный слог включает в себя две или три буквы, однако они не могли точно сказать, какие именно звуки им диктуются и какие звуки входят в состав соответствующего слога или слова. В таких случаях больной либо отказывался вообще написать диктуемый звук, либо пропускал места тех звуков, которые он не мог достаточно четко квалифицировать. Только иногда, опираясь на зрительные образы слова или на уже знакомые ему буквы, он писал соответ­ствующее слово. Однако чаще всего эта задача оставалась для него неразрешимой. Поэтому стоило исключить у такого больного внеш­ние артикуляторные движения, сопровождающие письмо, как вся­кая возможность письма у него полностью распалась. Целую се­рию таких наблюдений собрал С. М. Блинков. На рис. 16 мы приво­дим несколько примеров, взятых из его работы. Достаточно про­смотреть этот рисунок, чтобы убедиться, насколько грубо нарушается письмо этих больных при исключении у них внешней артикуляции. Это показывает, что поражение теменной области лишило их возможности опираться в письме на те тонкие и скрытые внутренние артикуляторные схемы, которые помогают нор­мальному человеку расчленить звуковой образ слова и точно уста­новить его звуковой состав. Наблюдения показывают, что в этих случаях для правильного написания необходимо, чтобы пишущий громко проговаривал слово, чтобы звуковой состав слова был до­статочно уточнен больным. Данное слово могло быть записано еще лучше, если больной внимательно прослеживал, как именно это слово произносится собеседником. Внутренние артикуляторные схемы, сопровождающие молчаливое письмо, оказались здесь на­столько нарушенными, что переставали играть свою роль; поэтому только громкое проговаривание или сознательный анализ артику­ляций мог обеспечить нужную опору для процесса письма. Именно в связи с этим в тех случаях, когда мы позволяли больному внима­тельно рассматривать зрительный образ артикуляции, четко произ­нося соответствующее слово и показывая, как именно поставлены губы и язык при его произнесении, больной мог уловить звучание и написать диктуемое слово.



Рис. 16. Влияние выключения внешнего проговаривания на письмо у боль­ных с поражением заднецентральной области («св.» — свободное пись­мо, «б. арт.» — письмо с зажатым языком, т.е. без внешней артикуляции; по СМ. Блинкову)

На рис. 17 мы приводим один из таких случаев. Мы видим, что больной был не в состоянии писать диктуемый ему слог и лишь иногда схватывал то тот, то другой звук, выражая его буквой. Толь­ко после того, как ему была дана возможность опереться на зри­тельное восприятие артикуляций диктуемого преподавателем сло­ва, он оказался в состоянии преодолеть эти трудности, но и в этом случае продолжал иногда путать близкие по артикуляции звуки. Характерно, что у этого больного полностью отсутствовали затруднения, связанные с выделением числа звуков в слове чисто слуховым путем. Ему, в отличие от больных с поражением височ­ных систем, оставалось практически доступным понимание боль­шинства слов, и дефект его письма объяснялся лишь тем, что он был не в состоянии уточнить данный ему звук из-за того, что его собственные артикуляторные схемы оказывались дефектными.



Рис. 17. Роль зрительного восприятия орального образа артикуляции в письме больного с афферентной моторной афазией

Нередко поражения, относящиеся к описываемой группе, вы­зывают еще более тонкий распад письма. Прекрасно понимая зна­чение слова, больной, потерявший четкость внутренних артикуляторных схем, не может уточнить звуковой состав слова и, пыта­ясь написать слово, легко соскальзывает на близкие по артикуляции звуки, делая в тексте соответствующие ошибки, заменяя [л] на [т], [н] или [д], [б] на [м] и т.д.

На рис. 18, взятом из проведенных у нас исследований Л. К. На­заровой, можно видеть, что больные этой группы действитель­но заменяют в письме близкие по артикуляции звуки, и это при­водит к своеобразным ошибкам, при которых больной, с перво­го взгляда, неожиданно пишет слово «стол» как стог и слол, «слон» как енот, «парта» как парна и т.д. Эти ошибки целиком объясняются дефектами внутреннего проговаривания, при котором арти­куляции больного оказываются недостаточно четкими и ведут к типичному соскальзыванию на близкие, гоморганные, звуки.



Б-ной Леб. (7 классов). Ранение левой теменно-височной области

Рис. 18. Замены близких по артикуляции звуков в письме больных с афферентной моторной афазией

Характерно, что, как показала Л.К.Назарова, нарушение чет­кой артикуляторной схемы, наблюдаемое у больных этой группы, проявляется не только на нарушении письма, но и в заметных дефектах процесса чтения.

Можно было бы думать, что в процессе чтения на высоком уровне развития навыка внутренние артикуляции играют мень­шую роль. Однако внимательный анализ процесса чтения у боль­ных разбираемой группы показал, что далеко не всегда чтение сводится у них к прямому узнаванию слова «в лицо». Как только больной оказывается принужденным прочитать несколько более сложное слово и артикулировать его про себя или вслух, у него возникают затруднения, и он легко соскальзывает на звуки, близ­кие по артикуляции. Благодаря этому слово, произнесенное им вслух или про себя, обессмысливается. Больной, читающий про себя слово «халат» как хадат или «половина» как половита, за­трудняется в понимании этих слов. Чем меньше был развит навык чтения в прошлом и чем меньше чтение больного опиралось раньше на готовые идеограммы, тем более оно нуждается в проговаривании и тем более трудным оно становится тогда, когда процесс проговаривания оказывается дефектным.

В специальной серии опытов Л. К. Назарова показала, насколь­ко беспомощен больной, когда ему приходится уточнять звуковой состав текста, в котором встречаются замены близких по артику­ляции букв. Больному предлагается текст, построенный по образ­цу приведенного ниже, где встречаются ошибки, заключающиеся в замене одного другим, или близким по звучанию, или близким по артикуляции (гоморганным) звуком. В этих случаях больной, как правило, легко исправляет первый тип ошибок и оказывается почти не в состоянии исправить второй. Вот один из таких отрыв­ков. (Незамеченные больным или неверно выправленные ошибки мы выделяем курсивом.)

л ш тле

«Пропати у коски котяда. Кошка очень груснила, перестана езть, ис­кала их, жалобно мяукала.

ш лл _ л _

Хожаин посол в лес, поимат бетку прилес домой. Бетка была мала.

ж ш ш

Она не умела есть, ходить и спотреть. Полосили белку к кожке. Кожка

^{3 с}

омнюхала малетького жверька и начала колмить как звоих котят. Когда

ш белка подросла, кошка стала училь ее ловить мыс ей.

_л с ж

Она принетла ментвую мышь, полосила ее на пол. Потом принесла

ж _

длугую мышь, полуживую, и притезла шивую мышь. Она вывустила ее из з жубов и опять пойлала».

Таблица

Исправление ошибок	Больной К.	Больной В.	Больной Т.
	в %
Исправлено гоморганных ошибок Не исправлено гоморганных ошибок	27 73	60 40	36,6 63,4
Исправлено фонематических ошибок Не исправлено фонематических ошибок	97 3 ■	97 3	90 10

Как показывает приводимая ниже таблица, большинство «го­морганных» ошибок остается незамеченным больным, в то время как подавляющее большинство фонематических ошибок исправ­ляется им.

Приведенные нами данные дают возможность ответить на по­ставленный в начале главы вопрос о той роли, которую играет проговаривание в процессе письма, а частично и в процессе чтения.

Каждый процесс письма, особенно у субъекта с недостаточно еще автоматизированными навыками письма, нуждается в том, чтобы звуковой состав записываемого слова был уточнен. Это уточ­нение осуществляется при помощи проговаривайия записывае­мого слова, которое вначале носит громкий, затем шепотный ха­рактер и по мере автоматизации навыка все больше становится проговариванием «про себя». Такое проговаривание позволяет уточ­нить подлежащие написанию звуки, отделить близкие звуки друг от друга и превратить недостаточно ясные звуковые нюансы в четкие фонемы. Поэтому дети первых месяцев обучения, как правило, всегда привлекают проговаривание к процессу письма, и стоит исключить такое проговаривание, как в их письме появляется ряд ошибок.

Легко понять, какой важный вывод мы можем сделать из опи­санных фактов. Проговаривание записываемого слова оказывается не просто «аккомпанементом», сопровождающим письмо, но су­щественной и составной частью.Как показали приведенные на­блюдения, даже внутреннее проговаривание взрослого человека, ставшее неслышным, не лишается полностью своего значения и продолжает играть в письме свою существенную роль.

ЗРИТЕЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОЦЕССА ПИСЬМА

До сих пор мы занимались установлением той роли, которую играет в письме слуховой анализ звуков, составляющих записыва­емое слово, и того значения, которое имеет в этом акте процесс артикуляции.

Однако, как мы уже говорили, процесс письма не исчерпыва­ется анализом звукового состава слова. Следующей фазой письма является перешифровка подлежащих написанию звуков в графи­ческие образы, иначе говоря, перешифровка «фонем» в «графе­мы»- Несмотря на то что этот процесс усваивается детьми очень рано и заучивание образов букв проходит, как правило, достаточ­но легко, эта перешифровка также может вызывать ряд трудно­стей.

Мы уже упоминали, что при начальном обучении письму мо­гут встретиться два дефекта зрительной природы. Первый де­фект встречается сравнительно редко и быстро преодолевается: он связан с тем, что начертания мало встречающихся букв могут забываться и одни буквы смешиваются с другими. Поэтому учащий­ся, только начавший учиться, нередко забывает, как пишутся такие буквы, как ч и ц, и смешивает их с х и ф и т. д. Второй дефект встречается чаще и обычно оказывается более стойким. Он выра­жается в смешении оптически близких начертаний букв и особенно в трудностях различения пространственного расположения букв. Наи­более частую форму этих дефектов представляет так называемое зеркальное письмо, чаще всего выражающееся в том, что ребенок путает близкие по начертанию буквы сиз, б и д, пни, т и ш и изображает их иногда в зеркальном направлении. Нередко это зер­кальное письмо проявляется у детей с явными или «стертыми» (т.е. нерезко выявленными) признаками левшества. Среди русских исследователей этим явлением занимался Ю.Ф. Самброс, кото­рый дал большой материал своих наблюдений в докладе на «Педагогических чтениях» при Академии педагогических наук.

Какие же мозговые аппараты связаны со зрительной организа­цией процесса письмаи какие условия могут затруднить нормаль­ное протекание этого процесса?

Опыт показывает, что ни поражение височных областей моз­говой коры, работа которых связана со слуховым анализом, ни поражение заднецентральных отделов левого полушария (имею­щих непосредственную функцию организации кинестетических процессов) не сопровождаются распадом зрительного образа буквы. Больные только что перечисленных групп могут недостаточно от­четливо анализировать звуковой состав слова, но у них никогда не распадается графический образ буквы. Ошибки, наблюдаемые в их письме, никогда не сводятся к дефектам начертания букв. Как раз обратное можно видеть при поражении затылочно-темен­ной коры левого полушария, функция которой, как известно, связана с интеграцией зрительного опыта и с его пространствен­ной организацией.

Как правило, в этих случаях никогда не наблюдается ни дефек­тов звукового анализа слова, ни нарушений устной речи, в основе которых лежал бы распад артикуляций. Но во многих из этих случаев можно видеть значительные дефекты письма, которые сво­дятся к затруднениям в процессе самого начертания буквы или, что бывает реже, к подыскиванию нужной буквы для изоб­ражения четко выделенного звука.

Этот характер нарушений связан с тем, что затылочная и затылочно-теменная области коры головного мозгаявляются тем центральным аппаратом, который позволяет осуществлять целостное зрительное восприятие человека, переводя зритель­ные ощущения в сложные оптические образы, сохранять и дифференцировать зрительные представления и в конечном итоге реализовать наиболее сложные и обобщенные формы зри­тельного и пространственного познания¹. Многочисленные на­блюдения показали, что поражение затылочных систем мозго­вой коры может приводить к тому, что отдельные зрительные признаки перестают объединяться в один целый образ, либо же к тому, что способность человека ориентироваться в простран­стве нарушается.

В очень многих случаях ранения затылочно-теменной области левого полушария вызывают у больного своеобразный дефект: начиная подниматься с койки, больной замечает, что он не в состоянии ориентироваться в нужном направлении: выйдя в ко­ридор, он не может снова найти свою палату или свою койку; он не может отличить правую сторону от левой, не может правильно надеть халат, часто надевая его наизнанку; не может правильно застелить свою постель, размещая одеяло не вдоль, а поперек по­стели. Нередко такое нарушение пространственной ориентации ведет к тому, что больной не может правильно воспроизвести нужный жест и вместо того, чтобы поманить пальцем, делает эти движения в обратном направлении. Все эти симптомы указывают на то, что ориентация в пространстве у таких больных распалась и что больной потерял способность достаточно четко отражать ос­новные пространственные координаты.

Совершенно понятно, что этот дефект неизбежно отражается и на письме больного. Из всех букв алфавита лишь сравнительно немногие (как, например, буква о) не имеют точной ориента­ции в пространстве; у них нет отличающихся друг от друга пра­вой и левой стороны, верха и низа, и их написание является «пространственно неориентированным». Другая, значительно большая часть букв имеет симметричное строение, но явно про­странственно ориентирована снизу вверх, таковы буквы т и ш, п и и, которые в курсиве являются зеркальным изображением друг друга, причем верхняя часть одной буквы соответствует нижней части другой. Наконец, третья часть букв алфавита имеет такую же пространственную ориентацию, но справа налево; так, письменная буква 3 является зеркальным изобра­жением такой же буквы £.. Такие бук­вы, как б, в, к, г, имеют асимметрич­ное строение, причем правая сторона их не похожа на левую. Естественно, что для написания таких букв нужно сохранить четкую ориентацию в про­странстве; при ее нарушении пра­вильное написание букв станет не­возможным.



Рис. 19. Локализация пораже­ний мозга, вызывающих на­рушения письма из-за не­достаточности зрительного анализа

Какие же мозговые аппараты не­обходимы для сохранения правильно­го графического начертания буквы?

Опыт показывает, что такими мозговыми аппаратами являют­ся только что указанные аппараты коры теменно-затылочной об­ласти.

Нередко можно наблюдать, как поражение именно этих обла­стей ведет и к распаду пространственной организации письма, и к тому, что больной отказывается изобразить четко ориентиро­ванные в пространстве буквы. Локализация ранений в подобных случаях приведена на рис. 19.

Больные, страдающие таким распадом пространственных пред­ставлений, всегда знают, из каких элементов построена та или иная буква. Однако как только они приступают к ее написанию, они обнаруживают, что не могут точно ориентироваться в том, как именно следует написать эту букву и, точнее, как именно нужно соотнести в пространстве ее отдельные элементы. «Я знаю, что буква В — это палочка и два полукольца, — говорит один из таких больных, — но вот вопрос: как их расположить?!»

Такое же затруднение вызывало написание любой простран­ственно ориентированной буквы, иногда имеющей ориентацию сверху вниз. Больной оказывался не в состоянии сообразить, куда именно нужно вести данный штрих, и у него получался распад графического изображения буквы, который принимал характер иногда полной зеркальности, иногда частичной зеркальности или же потери всякой пространственной ориентации. Характерно, что списывание букв оказывалось для больного столь же трудным, как письмо букв под диктовку; в обоих случаях был нарушен не слуховой анализ подлежащего написанию слова, а пространствен­ное положение буквы. На рис. 20 мы приводим несколько приме­ров таких затруднений в начертании букв, полученных нами у больных с поражением затылочной области левого полушария. Пространственный характер тех дефектов, которые лежат в осно­ве этого нарушения, ясен без добавочных объяснений.





Рис. 20 (а и б). Нарушение письма при поражениях левой затылочно-теменной области, сопровождающихся распадом пространственного анализа

Это своеобразное пространственное нарушение процессов пись­ма принимает нередко характер чистой зеркальности письма. Как показали наши наблюдения, а также наблюдения С. М. Блинкова и его сотрудников, чистая зеркальность письма встречается чаще при письме левой рукой у больных с поражением нижнетеменной области. Отличительным признаком этого нарушения является то, что все буквы сохраняют свою правильную графическую структу­ру, но больной пишет справа налево и придает всем буквам соот­ветствующее зеркальное расположение. Пример таких дефектов приводится на рис. 21.

Анализ подобных случаев показывает, что в основе такого де­фекта лежит чаще всего поражение нижнетеменных систем моз­говой коры, которое вызывает распад наиболее сложных форм ориентации в пространстве, связанных с понятием «правое—левое», еще не затрагивая структурной орга­низации зрительно воспринимаемых образов. Тот факт, что все относя­щиеся к этой группе больные в ре­зультате пареза (ослабление силы) правой руки пишут левой рукой, дает возможность уточнить проис­хождение этого дефекта. Как уже многократно отмечалось в литера­туре, левая рука имеет естественную тенденцию производить движения, симметричные движениям правой руки, т.е. движения, идущие при письме справа налево, от средней линии к периферии. Поражение нижне-теменных систем, имевшее­ся у всех больных данной группы, не позволяет активно дифференци­ровать правильное направление письма от неправильного и ведет к тому, что больной часто не замечает зеркальности своего письма.



Рис. 21. Примеры зеркального письма при поражении задних отделов мозговой коры

Это подтверждается тем фактом, что такие больные и при чте­нии не могут достаточно отчетливо отличить правильно написан­ную букву от зеркальной и при предъявлении им двух изображен­ных букв, например, к и ?/, не могут указать, какая из этих букв написана правильно.

Описанные только что случаи напоминают те ошибки, кото­рые нередко встречаются на самых ранних этапах обучения пись­му. Если обучение письму проводится рано (еще в детском саду), то ошибки зеркального письма или же письма с неправильной ориентацией отдельных элементов букв могут встречаться значи­тельно чаще, чем в школе. Нижнетеменные системы коры голов­ного мозга окончательно созревают позже других систем, их са­мостоятельное вступление в работу запаздывает, и поэтому про­странственный анализ, который совершенно непроизвольно и легко проходит у взрослого человека, нуждается при обучении ребенка в специальных опорах и указаниях. Особенно отчетливо тенденция к зеркальному письму может наблюдаться в тех случа­ях, когда дети обнаруживают признаки «стертого», нерезко выра­женного левшества¹, в связи с чем правильная пространственная ориентация значительно затрудняется.

При обучении больных с подобными дефектами в простран­ственной ориентации (особенно отчетливо это показано в работах А. Я. Колодной) восстановление нормального пространственного расположения графем достигалось с помощью создания специ­альных приемов, включающих зрительный анализ начертаний букв опору на правую руку, сознательный разбор того, куда смотрит та или иная буква, сравнение правильно написанной буквы с не­правильной и т.д. Как правило, такое опосредование процессов письма быстро приводило к преодолению дефекта.

Далеко не всегда поражения затылочно-теменных областей коры ведут только к распаду пространственной ориентации и вызыва­ют дефекты письма, подобные описанным выше.

Исследования показали, что встречаются случаи, когда пора­жение высших аппаратов зрительного синтеза, расположенных в пределах затылочной коры, вызывает не распад пространственной ориентации, а гораздо более тяжелое нарушение, которое прини­мает формы оптического «отчуждения» графем.

В этих случаях, описанных О.П.Кауфман¹, поражение заты­лочных (или затылочно-височных) отделов мозговой коры ведет за собой отчетливое нарушение оптических образов, в частности оптических образов букв. Природа этих нарушений еще не вполне изучена, но их симптомы описаны отчетливо. Больные, относя­щиеся к этой группе, обнаруживают достаточную сохранность зву­кового анализа слова, но когда они пытаются написать нужное слово, то оказывается, что они забыли те буквы, которые обозна­чают данный звук, и они начинают усиленно искать нужный об­раз, нередко заменяя одну букву другой, причем иногда нужные буквы заменяются другими, обнаруживающими известное графи­ческое сходство с ними; если же этот признак отсутствует, «забы­тые» буквы заменяются случайными начертаниями.

На рис. 22 приведено несколько примеров такого дефекта. Мы видим, что при поражении наиболее сложных отделов затылочной коры образы графем могут резко нарушаться, и письмо больного принимает «отчужденный» характер. Вряд ли можно найти анало­гию этому явлению в развитии письма в детском возрасте. Быть может, лишь дефекты письма, встречающиеся на самых ранних этапах овладения графической символикой, могут проявляться в подобных ошибках, когда ребенок еще не твердо усваивает нуж­ные начертания букв и смешивает одну букву с другой. Однако анализ мозговых поражений указывает на возможность разрыва психологической структуры письма именно в этом оптическом звене.

Исследование нарушений письма при поражениях зрительной и слухо­вой зон коры головного мозга позволяет поставить еще один очень интересный вопрос. Известно, что в разных языках письмо строится по неоди­наковому принципу. Если в русском языке письмо строится в основном по фонетическому принципу (т.е. записывается звуковой состав слова), то в Других языках (например, китайском) письмо имеет совсем иной, идеогра­фический характер (т.е. специальными знаками обозначаются целые по­нятия); наконец, в третьих языках (например, французском или английском) письмо имеет смешанный характер, частично строясь на фонетической основе, частично же на основе условной транскрипции. Так, например, во Французском «Геаи» вовсе не отражается произносимое [о], а в англий­ском «through» лишь частично отражается реально звучащее [у].



Б-ной С. (7 классов). Ранение левой затылочно-теменной области (по О. П. Кауфман)