англ 451. Сжечь было наслаждением
 Скачать 26.39 Kb.
|
|
Сжечь было наслаждением. Было очень приятно видеть, как огонь пожирает, видеть вещи почерневшими и изменившимися. С латунным соплом в руках, с этим огромным питоном, выплевывающим ядовитый керосин на весь мир, кровь пульсировала в висках, а его руки были руками дирижера, играющего всеми симфониями огня и разрушения, чтобы сжечь страницы и обрывки истории. С знаковым шлемом под номером 451 на невозмутимой голове и глазами, полными оранжевого пламени, при мысли от том, что будет дальше, он щелкнул воспламенителем, и дом был объят обжигающим пламенем, которое опалило вечернее небо красным, желтым и черным. Он шагал в рое светлячков, и больше всего ему хотелось, как в старом анекдоте, сунуть зефир на палочке в печь, пока страницы книг сгорали на крыльце и лужайке дома, в то время как книги поднимались сверкающим вихрем и уносились ветром, потемневшим от огня. Монтэг ухмыльнулся горячей ухмылкой всех людей, опаленных и отогнанных пламенем. Он знал, что, вернувшись в пожарную часть, он сможет дружески подмигнуть самому себе: менестрелю огня, обожжённому и измазанному сажей. И позже перед сном, он все еще будет чувствовать на губах ту самую жгучую улыбку, которая сводит каждый мускул на лице. Она никогда не покидала его, сколько он себя помнил. Он протер свой черный и блестящий шлем и повесил его, аккуратно повесил рядом брезентовою куртку, с наслаждением вымылся под душем и, сунув руки в карманы, пересёк площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В этот момент, когда катастрофа казалось неизбежной, он вытащил руки из карманов и обхватил бронзовый шест до того, как его ноги коснулись бетонного пола нижнего этажа. Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд беззвучно скользнул по смазанному дымоходу в земле и выпустил его с большим порывом теплого воздуха к эскалатору, выложенному кремовой плиткой, поднимающемуся в пригород. Насвистывая, он поднимался на встречу ночному воздуху. Почти не думая ни о чем важном, Монтэг почти дошел до поворота, но не дойдя до него, замедлил шаг, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени. Последние несколько ночей его не покидало мысль по поводу тротуара прямо за углом, ведущего в свете звезд к его дому. Он почувствовал, что за мгновение до того, как он повернул, там кто-то был. В воздухе летало спокойствие, как будто кто-то тихо ждал там, и только за мгновение до того, как он пришел, просто превратился в тень и пропустил его сквозь себя. Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но всё исчезло, прежде чем он смог вглядеться или произнести хоть слово. Но сегодня вечером он почти остановился. Мысленно он уже был за углом – и уловил слабый шорох. Чьё-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал? Он завернул за угол. Осенние литься летели по залитому лунным светом тротуару, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Нагнув голову, она смотрела, как ее туфли задевают кружащуюся листву. Её лицо было худым и молочно-белого цвета, и в нем было какое-то любопытство, с которым она смотрела на мир. Это был взгляд, почти легкого удивления. Темные глаз были так прикованы к миру, что от них не ускользало ни одно движение. На ней было белое платье, оно шелестело. Ему почти показалось, что он услышал движение ее рук, что он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук – светлый трепет её лица, когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют её от мужчины, стоящего посреди тротуара. Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и её тёмные, лучистые, живые глаза так просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал, что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка, как заворожённая, смотрит на изображение саламандры, на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил: «Вы, очевидно, наша новая соседка, не так ли?» «А вы должно быть…-она наконец подняла взгляд от эмблем пожарного-пожарник? - ее голос замер» «Как вы странно это сказали» «Я.. я догадалось бы даже с закрытыми глазами, - тихо проговорила она.» «Пахнет керосином да? Моя жена постоянно на это жалуется, Он засмеялся. Дочиста его ни за что не отмоешь.» «Да. Не отмоешь, - сказала она, и в голосе ее прозвучал страх» Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места. «Керосин, - сказал он, чтобы прервать молчание. - А для меня он все равно, что духи.» «Неужели это правда?» «Кончено. Почему бы и нет?» Она подумала прежде чем ответить. «Я не знала.» Она повернула в сторону, где был их дом. – «Как вы думаете, могу я пойти с вами? Меня зовут Кларисса Макеллан.» «Кларисса… А меня – Гай Монтэг. Ну что ж, идёмте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?» Тёплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, и Монтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно – ведь на дворе осень. Нет, ничего этого не было. Была только девушка, идущая рядом, и в лунном свете лицо её сияло, как снег. Он знал, что сейчас она обдумывает его вопросы, соображает, как лучше ответить на них. «Ну вот, – сказала она, – мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца.» Некоторое время они шли в тишине и наконец она сказала задумчиво: «Знаете я совсем вас не боюсь.» «А почему вы должны? - удивленно спросил он.» «Многие люди бояться вас-пожарников, но ведь вы, в конце концов такой же человек…» В её глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увидел своё отражение, тёмное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное – даже складки у рта, – как будто её глаза были двумя волшебными кусочками лилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ. Её лицо, обращённое теперь к нему, казалось хрупким, матово-белым кристаллом, светящимся изнутри ровным, немеркнущим светом. То был не электрический свет, пронзительный и резкий, а странно успокаивающее, мягкое мерцание свечи. Как-то раз, когда он был ребёнком, погасло электричество, и его мать отыскала и зажгла последнюю свечу. Этот короткий час, пока горела свеча, был часом чудесных открытий: мир изменился, пространство перестало быть огромным и уютно сомкнулось вокруг них. Мать и сын сидели вдвоём, странно преображённые, искренне желая, чтобы электричество не включалось как можно дольше. Вдруг Кларисса сказала: «Можно спросить вас? Как долго вы работаете пожарным?» «С тех пор как мне исполнилось 20. Вот уже 10 лет» «А вы когда-нибудь читаете книги, которое сжигаете?» Он рассмеялся. «Это карается законом.» «Да… Конечно…» «Это хорошая работа. В понедельник жечь книги Энды Миллей-Уитмена, в пятницу – Фолкнера. Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел. Таков наш профессиональный девиз.» Они прошли еще немного. Вдруг девушка спросила: «Правда ли, что когда-то, давно, пожарники тушили пожары, а не разжигали их?» «Нет. Дома всегда были несгораемыми. Поверьте моему слову.» «Странно. Я слыхала, что было время, когда дома загорались сами собой, от какой-нибудь неосторожности. И тогда пожарные были нужны, чтобы тушить огонь.» Он рассмеялся. Девушка быстро вскинула на него глаза. «Почему вы смеётесь?» «Не знаю. – Он снова засмеялся, но вдруг умолк. – А что?» « Вы смеётесь, хотя я не сказала ничего смешного. И вы на всё отвечаете сразу. Вы совсем не задумываетесь над тем, что я спросила.» Монтэг остановился. «А вы и правда очень странная, – сказал он, разглядывая её. – У вас как будто совсем нет уважения к собеседнику!» « Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.» «А это вам разве ничего не говорит? – Он легонько похлопал пальцами по цифре 451 на рукаве своей угольно-чёрной куртки.» « Говорит, – прошептала она, ускоряя шаги. – Скажите, вы когда-нибудь обращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетные автомобили?» «Меняете тему разговора? «Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто не знают, что такое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе, как на большой скорости, – продолжала она. – Покажите им зелёное пятно, и они скажут: ага, это трава! Покажите розовое – они скажут: а, это розарий! Белые пятна – дома, коричневые – коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссе со скоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на два дня в тюрьму. Смешно, правда? И грустно.» « Вы слишком много думаете, – заметил Монтэг, испытывая неловкость.» «Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю на автомобильных гонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остаётся время для всяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты? Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они были длиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитать не смог.» « Нет, я этого не знал! – Монтэг коротко рассмеялся.» « А я ещё кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. По утрам на траве лежит роса.» «Он попытался вспомнить, знал ли он это когда-нибудь, но так и не смог и вдруг почувствовал раздражение.» «А если посмотреть туда, – она кивнула на небо, – то можно увидеть человечка на луне.» «Но ему уже давно не случалось глядеть на небо…» Дальше они шли молча, она – задумавшись, он – досадуя и чувствуя неловкость, по временам бросая на неё укоризненные взгляды. Они подошли к её дому. Все окна были ярко освещены. «Что здесь происходит? – Монтэгу никогда ещё не приходилось видеть такое освещение в жилом доме.» « Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают. Сейчас это редкость, всё равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядю ещё раз арестовали? Да, за то, что он шёл пешком. О, мы очень странные люди.» «Но о чём же вы разговариваете?» Девушка засмеялась. «Спокойной ночи! – сказала она и повернула к дому. Но вдруг остановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо.» « Вы счастливы? – спросила она.» « Что? – воскликнул Монтэг.» Но девушки перед ним уже не было – она бежала прочь по залитой лунным светом дорожке. В доме тихо затворилась дверь. «Счастлив ли я? Что за вздор!» Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальную скважину во входной двери своего дома. В ответ на прикосновение его пальцев дверь открылась. « Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает – что я несчастлив? – спрашивал он у пустых комнат. В передней взор его упал на вентиляционную решётку. И вдруг он вспомнил, что там спрятано. Оно как будто поглядело на него оттуда. И он быстро отвёл глаза.» Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с ним ещё не случалось. Разве только тогда в парке, год назад, когда он встретился со стариком и они разговорились… Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену перед собой, и тотчас на ней возникло лицо девушки – такое, каким оно сохранилось в его памяти, – прекрасное, даже больше, удивительное. Это тонкое лицо напоминало циферблат небольших часов, слабо светящийся в тёмной комнате, когда, проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точно показывают час, минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно и уверенно говорит тебе, что ночь проходит, хотя и становится темнее, и скоро снова взойдёт солнце. «В чём дело? – спросил Монтэг у своего второго, подсознательного “я”, у этого чудачка, который временами вдруг выходит из повиновения и болтает неведомо что, не подчиняясь ни воле, ни привычке, ни рассудку.» Он снова взглянул на стену. Как похоже её лицо на зеркало. Просто невероятно! Многих ли ты ещё знаешь, кто мог бы так отражать твой собственный свет? Люди больше похожи на… он помедлил в поисках сравнения, потом нашёл его, вспомнив о своём ремесле, – на факелы, которые полыхают во всю мочь, пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можно увидеть отражение твоего собственного лица, твоих сокровенных трепетных мыслей! Какой невероятной способностью перевоплощения обладала эта девушка! Она смотрела на него, Монтэга, как зачарованный зритель в театре марионеток, предвосхищала каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое движение пальцев. Сколько времени они шли рядом? Три минуты? Пять? И вместе с тем как долго! Каким огромным казалось ему теперь её отражение на стене, какую тень отбрасывала её тоненькая фигурка! Он чувствовал, что если у него зачешется глаз, она моргнёт, если чуть напрягутся мускулы лица, она зевнёт ещё раньше, чем он сам это сделает. И, вспомнив об их встрече, он подумал: «Да ведь, право же, она как будто знала наперёд, что я приду, как будто нарочно поджидала меня там, на улице, в такой поздний час…» Он открыл дверь спальни. Ему показалось, что он вошёл в холодный, облицованный мрамором склеп, после того как зашла луна. Непроницаемый мрак. Ни намёка на залитый серебряным сиянием мир за окном. Окна плотно закрыты, и комната похожа на могилу, куда не долетает ни единый звук большого города. Однако комната не была пуста. Он прислушался. Чуть слышный комариный звон, жужжание электрической осы, спрятанной в своём уютном и теплом розовом гнёздышке. Музыка звучала так ясно, что он мог различить мелодию. Он почувствовал, что улыбка соскользнула с его лица, что она подтаяла, оплыла и отвалилась, словно воск фантастической свечи, которая горела слишком долго и, догорев, упала и погасла. Мрак. Темнота. Нет, он не счастлив. Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Он носил своё счастье, как маску, но девушка отняла её и убежала через лужайку, и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску. Не зажигая света, он представил себе комнату. Его жена, распростёртая на кровати, не укрытая и холодная, как надгробное изваяние, с застывшими глазами, устремлёнными в потолок, словно притянутыми к нему невидимыми стальными нитями. В ушах у неё плотно вставлены миниатюрные «Ракушки», крошечные, с напёрсток, радиоприёмники-втулки, и электронный океан звуков – музыка и голоса, музыка и голоса – волнами омывает берега её бодрствующего мозга. Нет, комната была пуста. Каждую ночь сюда врывался океан звуков и, подхватив Милдред на свои широкие крылья, баюкая и качая, уносил её, лежащую с открытыми глазами, навстречу утру. Не было ночи за последние два года, когда Милдред не уплывала бы на этих волнах, не погружалась бы в них с готовностью ещё и ещё раз. |