Противоречивость русского характера по Бердяеву. Документ Microsoft Word (2). Тему противоречивости русского характера нередко искажают и примитивизируют
 Скачать 29.78 Kb.
|
|
Тему противоречивости русского характера нередко искажают и примитивизируют. Это относится к тому, что Николай Бердяев называл антиномичностью России, жуткой её противоречивостью: «Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю… Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, всё в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю». Народ, создавший самое могущественное в мире государство, можно назвать самым аполитичным народом, не умевшим устраивать свою землю, только сквозь иллюзию «русского Запада», – всех варягов и немцев всех веков не хватило бы на то, чтобы освоить эти безбрежные пространства. Русский народ не мог позволить себе не обустраивать свою землю. Антиномия, на которую указывал Бердяев, реально существовала в ином измерении: «Русская история есть упорная борьба между порывом к свободе и жёсткой государственной необходимостью, между склонностью к анархии и инстинктом национального самосохранения» (И.А. Ильин). Проявляя присущую ему свободу духа, русский человек совершал невиданные исторические деяния; крайностью свободы была анархия, которая вытеснялась на периферию жизни, иначе народ не сохранился бы. Проявляя инстинкт национального самосохранения, русский народ обуздывал анархию и отстраивал великое государство; крайним проявлением государственнического инстинкта была деспотия, которая в России за тысячелетнюю историю проявилась два раза: при Иване Грозном и Петре I. «К авторитарному мышлению русский народ склонен меньше всего, за исключением закоснелой в марксизме полуинтеллигенции» (И.А. Ильин). Народ строил могучее государство, ибо без него не сохранился бы в истории. Строительство шло соответственно суровым условиям жизни, поэтому формы этого государства не похожи ни на какие другие, особенно на государственные системы уютной и комфортной Европы, по образу которых судят о России. Несмотря на то, что правящий европеизированный слой стремился многое заимствовать в Европе, на русской почве жизнь требовала своё, и всё обретало неповторимые формы. Отдавая государственному строительству и самозащите огромные силы, народ умел приспособиться: в условиях неизбежного государственного закрепощения русские люди сохраняли большую индивидуальную независимость и свободу духа. Русские более индивидуальны, самобытны, своеобразны, внутренне свободны, чем европейцы, поэтому хуже встраиваются в организационные системы, эффективно способны действовать по ценностному вдохновению. С таким же упорством, самоотдачей, аскетизмом и идеализмом, с каким народ созидал свою государственность, беспочвенная интеллигенция её попирала и разрушала. Русская интеллигенция, лишённая своего духовного отечества, проявляла русский характер в противоположном направлении. Безродному сословию Россия могла казаться самой бюрократической страной в мире, хотя бюрократия в ней насаждается только со времён Петра I – по европейским лекалам. Усложняет в простом и сглаживает сложности другая антиномия по Бердяеву: «Россия – страна безграничной свободы духа, страна странничества и искания Божьей правды. Россия – самая небуржуазная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе… В русском народе поистине есть свобода духа, которая даётся лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощённым мещанскими нормами, только в России нет давящей власти буржуазных условностей, нет деспотизма мещанской семьи. Русский человек с большей легкостью духа преодолевает всякую буржуазность, уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник – самый свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нём нет приземистости. Странник – свободен от “мира”, и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашёл себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града… Странники града своего не имеют, они града грядущего ищут… Русской душе не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной, есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными её очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, Божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалуется о горе и страдании народа и всего мира, и мука её не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным. Всё дальше и дальше должно идти, к концу, к пределу, к выходу из этого “мира”, из этой земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного… Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своём народном дионисизме, не желающем знать формы». Описанию духовной конституции народа Н.А. Бердяев противополагает антитезис: «Россия – страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишённая сознания прав личности и не защищающая достоинства личности, страна инертного консерватизма, порабощения религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой плоти. Россия – страна купцов, погруженных в тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей мысли, заражённой самыми поверхностными материалистическими идеями. Россия не любит красоты, боится красоты, как роскоши, не хочет никакой избыточности. Россию почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна, так ленива, так погружена в материю, так покорно мирится со своей жизнью. Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, – все не хотят и не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть “как все”. Везде личность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие всё за них сделают… Можно подумать, что личность не проснулась ещё не только в России консервативной, но и в России революционной, что Россия всё ещё остаётся страной безличного коллектива. Но необходимо понять, что исконный русский коллективизм есть лишь преходящее явление первоначальной стадии натуральной эволюции, а не вечное явление духа». Здесь через запятую перечисляются понятия из разных сфер, которые по природе вещей не могут противоречить друг другу. Сильное государство необходимо народу для самосохранения, его требовал не характер народа, а условия жизни. Жёсткой государственной регламентированности не противоречила большая, чем в Европе, свобода внутренней и бытовой жизни. Отдельные суждения Бердяева противоречат действительности. Россия не любит красоты, боится красоты – это при том, что русская созерцательность носит более эстетический, чем рационалистический характер, в русской культуре категория красоты играет большую роль. В так называемые немые века средневековая Русь изъясняется прекрасным храмостроительством и гениальной иконописью, чтит благолепие и благообразие уклада и быта. Русский коллективизм – от природы, преображённый соборностью, – достоинство русского характера, одна из форм его самосохранения и условие сохранения народов вокруг себя. Инертной и ленивой многообразная, напряженная русская жизнь могла казаться только через призму «русского Запада». Пресловутой русской ленью называется механизм адаптации к труднейшим условиям жизни, когда короткий период невыносимого труда в летнюю страду сменялся расслаблением в осенне-зимний период. Европейские крестьяне могли зимой обрабатывать поля для весеннего сева, в России морозы оставляли одну возможность для выживания – зарыться вместе с домашними животными в снег и в автономном микромире русской избы «лениво» дожидаться прихода тепла. Некоторые национальные слабости указаны Бердяевым вполне бесспорно. Недостаток правосознания в широких массах и в образованных слоях отчасти восполняется чувством правды и нравственным чувством, а также традициями, что было причиной многих драм в русской истории. Но это свойство не есть сторона антиномии (ибо ничего ему не противостоит), а является следствием своеобразия русской истории. Большая часть указанных Бердяевым недостатков является общечеловеческими: чиновники никогда не переступают пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства во всех странах. К тому же русский бюрократический аппарат отстраивался по европейским образцам. Некоторый налёт негативности у Бердяева можно объяснить его типично русской самокритичностью. На деле неслыханного сервилизма и жуткой покорности в России не больше, чем в простонародье других стран. Русский народ долготерпелив не из-за раболепия, а в силу необходимости, иначе не выжить. Чего ждать ещё от крестьян, ничего не желающих, кроме земли? В этом и состоит их жизненное назначение. Неверно, что русское крестьянство принимает христианство совершенно внешне и корыстно. Не любят восхождения и хотят быть, как все, – это черта консервативного большинства населения во всех странах, русские отличаются исключением из этого. Некоторые отрицательные свойства характеризуют не нацию, а беспочвенные сословия: заимствованные в Европе поверхностные материалистические идеи интеллигентщины не имеют отношения к русским традициям и мировоззрению традиционных слоёв. Порабощение религиозной жизни государством в России осуществлено дворянской революцией Петра I, что было насилием над традициями народа и над русским характером. Русскому характеру свойственна антиномичность, когда национальные достоинства сменяются пороками. При смене состояния народа или радикальном изменении условий жизни народный дионисизм и стихийность могли обернуться мятежом – русским бунтом. Одновременно с «Русской идеей» Н.А. Бердяева выходит в свет и работа еще одного русского мыслителя, религиозного философа, историка, философа истории и культуры, публициста Георгия Петровича Федотова (1886-1951) «Россия и свобода», в которой автор в культурологическом аспекте обсуждает проблему свободы в России. Чтобы решить ее, считает философ, необходимо определить: «принадлежит ли Россия к кругу народов западной культуры» или к Востоку? Г.П. Федотов полагает, что с влиянием Востока Россия сталкивалась дважды: в виде язычества и христианства (православия). Но поскольку русская культура создавалась на периферии обеих культур (Восток и Запад), взаимоотношения с ними в культурной традиции России можно разделить на четыре основных этапа: 1) Киевская Русь, 2) эпоха Московского царства, 3) новая эпоха (от Петра I до революции), 4) современность. Первыйэтап характеризуется свободным восприятием идей Византии, Запада и Востока. Период монгольского ига – период вынужденной изоляции и мучительного выбора между Востоком (Орда) и Западом (Литва). Культура России второго этапа во многом связана с общественно-политическими отношениями восточного типа, хотя с XVII века намечается сближение с Западом. Третий этап в русской культуре знаменует торжество западной цивилизации, но существующий антагонизм между дворянством и народом, разрыв их культур послужил причиной неудачи европеизации России и освободительного движения. Уже в 60-е годы XIX века самая энергичная часть западнического, освободительного движения в России пошло по «антилиберальному руслу», поэтому все новейшее культурное и социальное развитие России является «опасным бегством на скорость»: что возьмет верх –европеизация или московский бунт, способный захлестнуть молодую свободу волной народного гнева? Ответ, полагает Г.П. Федотов, излишен. Еще в 40-е годы прошлого века, предвидя падение коммунистической диктатуры, он пророчески утверждает, что оно будет для нашей страны «моментом величайшей опасности», когда, опираясь на поддержку врагов России, некоторые из входящих в нее народов попытаются отделиться. Причину этого Г.П. Федотов видит в утрате Россией при большевиках своего естественного, а не навязанного силой авторитета, и призывает русских людей «выйти из своей беспечности» и брать пример с «кипучей и страстной работы малых народов, их интеллигенции, из ничего или почти из ничего кующей национальные традиции»[94]. Утверждая, что, несмотря на гибель стольких империй, задача создания и сохранения сверхнационального государства разрешима, философ верит: Россия не хуже, чем «плавильный котел» США, но по другой социальной схеме, может дать образец равноправного и мирного сожительства многих народов не под гнетом, а под духовным покровительством великой нации, усваивая достижения которой, они приобщатся к мировой цивилизации. При этом решающее значение он придает не искусству политиков, которые часто враждебны культуре, а формированию – взамен уничтоженной большевиками – общероссийской интеллектуальной и художественной элиты, главная цель которой органически соединить в единое целое духовные богатства всех народов и народностей нашей страны. Именно по этому Г.П. Федотов говорит об опасности и необходимости преодоления в русском общественном сознании высокомерного отношения к «малым» народам. В полном соответствии с общей направленностью религиозной философии «серебряного века» он пишет: «…русский традиционный национализм должен радикально переродиться, чтобы стать в уровень со сложными задачами века. В своей окаменелой данности он представляет одно из самых сильнодействующих средств для разрушения России»[95]. Нетрудно заметить, что у Г.П. Федотова, так же как и у Л. П. Карсавина,отчетливо просматривается свободная от какой-либо национальной исключительности мысль о том, что не политика и экономика, а именно культура объединяет в братскую семью народы России. «Русская идея» при этом исторически совершенно оправданно перерастает в идею российскую, тесно переплетаясь с темой государственности. Проблема судьбы России и ее интеллигенции тесно переплетается в творчестве Г. П. Федотова с размышлениями о культуре в целом, представленными в таких его работах, как «Русское религиозное сознание: христианство киевской Руси. X-XIII вв.» (1946), «Русское религиозное сознание: средние века. XIII-XIV вв.» (1946),и таких статьях, как «Трагедия интеллигенции» (1926), «О Св. Духе в природе и культуре» (1932), «Древо на камне» (1937), «Эсхатология и культура» (1938), «Письма о русской культуре» (1938),и других. Культура интерпретируется Г.П. Федотовым как составная часть религии. Вера, характеризующая целостность сил человека – эмоций, рациональности, воли, является источником культуры. Культура – творение религиозной личности и вместе с тем обращение Бога к человеку и ответ человека на призыв Бога. Поэтому культура рассматривается Г.П. Федотовым в двоякой перспективе. В книге, посвященной истории религиозного сознания, культура рассматривается, прежде всего, в человеческой перспективе, т.е. как ответ человека на Божественный призыв, ответ, выраженный в индивидуализирующих аспектах культурного творчества (субъективно-личностном или этнонациональном). Вместе с тем культура рассматривается автором и в эсхатологической перспективе как обращение Бога к человеку, поскольку для Г.П. Федотова христианство – это религия Апокалипсиса. Поэтому культура трактуется как построение небесного Иерусалима, в котором произойдет очищение и преображение мира, созданного человеком. Философ связывает культуру с достоинством и призванием человека. Культура называется им социальной сферой духа, «свободной гармонией личных творческих актов». «Культура, как высшая форма творчества, прежде всего, нуждается в свободе»[96]. Степени этой свободы различны в зависимости от той или иной сферы культуры – от экономики до религии и от той или иной принимаемой системы ценностей, ведь культура – «сгустки накопленных ценностей»[97]. Творчество культуры не поддается организации и тем более планированию. Проблема культуры и свободы – одна из центральных в философии культуры Г.П. Федотова. В этом отношении весьма показательна статья «Рождение свободы» (1944),в которой автор подчеркивает, что «свобода есть поздний и тонкий цветок культуры» и «даже в мире культуры свобода является редким и поздним гостем»[98]. Возрождение свободы он связывает с возрождением в мире абсолютного, т.е. религиозного начала, с раскрытием его как религии личности и свободы, с ограничением суверенитета государства. По словам Г.П. Федотова, уже в эпоху Средневековья церковь выпускает из рук руководство культурным движением человечества, но и в дальнейшем каждый шаг в культурном творчестве и в развитии по пути свободы встречает сопротивление с ее стороны. Ренессанс и Реформация приводят к разрыву между церковью и культурой. Церковь отдаляется от культуры, а культура превращается в собственный секулярный мир. Для преодоления кризиса современного общества необходимо дать культуре и свободной деятельности человека новое религиозное обоснование. Г.П. Федотов исходит из того, что культурное творчество всегда укоренено в религиозной вере, движимо религиозными смыслами, хотя нередко и забывает о своих религиозных корнях и смыслах. «Культ, – пишет автор, – зерно, из которого развиваются культуры …Чем отличается христианская культура от всякой иной? Тем, что целью ее познания и постижения является не просто Бог, но Бог воплотившийся, распятый и воскресший. Личность Христа, Его мистическую природу и Его судьбу воплощает христианская культура»[99]. Мыслитель выделяет различные ступени боговдохновенности культурного творчества, его исполненности христианскими ценностями. Первая ступень – творчество святых, которое направлено на сам Св. Дух и которое осуществляется вне культуры – в аскетическом очищении человеческого духа. Творчеству святых посвящены такие работы Г.П. Федотова, как «Святые древней Руси» (1931), «Святой Филипп, митрополит Московский» (1928)и другие. Вторая ступень– «творческое вдохновение, исполняющее жизнь Церкви: ее литургику, ее искусство, ее умозрение. Здесь творчество направлено на богочеловеческий мир откровения и святости и предполагает участие в жизни Церкви и ее кафатическом процессе»[100]. Третья ступень– христианское творчество, «обращенное к миру и душе человека», «освящающееся и освящающее», соединяющее в себе чистое и греховное. Четвертая ступень – секуляризованное творчество, «оторванное от Церкви», не обладающее признанным критерием, являющееся грешным и чистым. И последняя ступень – творчество языческого человека. На высшей ступени включения христианства в мир культура отсутствует. Культура связана с грехопадением и тем самым с природой и с трудом, на который обречен человек. Аскеза и есть способ приобщения верующего к духовной жизни, «создания совершенного человека» на пути христианства. Аскеза как борьба с внешними и внутренними искушениями и соблазнами приводит к суровому отвержению христианской религией и церковью культуры. Именно в этом идеале аскезы и заключается исток неприятия христианской церковью мира и разрыва с культурой, который усугубляется из-за того, что возникает цивилизация, враждебная христианству и антигуманистическая по своему существу. «Бесчеловечна техника, давно отказавшаяся служить комфорту ради идеи самодовлеющей производительности, пожирающей производителя. Бесчеловечно искусство, изгнавшее человека из своего созерцания и упоенное творчеством чистых, абстрактных форм. Бесчеловечно государство, вскрывшее свой звериный лик в мировой войне и теперь топчущее святыни личной свободы и права в половине Европейских стран»[101]. Разумеется, христианская Церковь не может позитивно относиться к такой дегуманизированной культуре, и проповедь ею аскетических идеалов восполняется решительным разрывом с такой антигуманной культурой и бездуховной цивилизацией. Г.П. Федотов различает культуру и цивилизацию, отмечая, что «культура построена на примате философско-эстетических, а цивилизация – научно-технических элементов»[102]. Цивилизация представляет собой такие универсальные элементы культуры, как наука, техника, спорт, хозяйство, т.е. рационализированные элементы культуры. В современной культуре автор выделяет «два слоя»: культуру научно-техническую и гуманистическую. Первый из них наднационален, космополитичен и представлен в цивилизации. Второй – иррационален, он «остается уделом нации и ее органических подразделений: племенной, областной, родовой жизни»[103]. Культура, освобожденная от своих рациональных, научно-технических элементов, и есть национальная культура. Выражая «вечное в изменчивом потоке времени», христианство облекается в культурный стиль эпохи, который представлен в ее языке. В статье «Борьба за искусство» (1935) он определяет искусство как одну из форм духовной активности человека, создающей новое, и описывает такие художественные стили как реализм, импрессионизм, декадентство, символизм, конструктивизм. Автор полагает, что в основании нового искусства и новой культуры должна лежать интуиция, которая «в едином взгляде, в едином дыхании сможет усмотреть и назвать Бога, человека и мир»[104]. Новый христианский гуманизм связан с религиозным переосмыслением культуры, с возвышением духа и души человека, с выдвижением нового критерия святости и боговдохновенности. Преображение, просветление и освящение культуры рассматривается Г.П. Федотовым в эсхатологической перспективе, которая заключается не только в том, чтобы выявлять срывы и катастрофы в истории культуры, но и в том, чтобы задать новый вектор культуре – вектор, направленный по ту ее сторону, к Богу. Эсхатология культуры не ограничивается выявлением трагедии культуры, замыкающейся в строительстве земного Града, но и выявляет пути построения христианской культуры – строительства Града Божьего на земле, Нового Града. Идея конца мира, в том числе и человеческой культуры, связана с пришествием Царства Божия. Христианскую эсхатологию, пророчествующую мировую катастрофу и вселенское преображение, философ противопоставляет, с одной стороны, новоевропейской идее исторического и культурного прогресса, а с другой – нигилистическому провозглашению кризиса и распада культуры, которое находит свое выражение в современном ему нигилизме. Осознание кризиса и конца европейской культуры, предчувствие новой войны в Европе сопряжено у Г.П. Федотова (как и у всех русских мыслителей-эмигрантов) с пониманием трагической судьбы культуры в современной им тоталитарной России. Апокалипсис культуры, осознание того, что приближается ее последний час, обостряемое ощущением культурных срывов в советской России, приводит мыслителя не к отрицанию значимости культуры, а к религиозному оправданию и санкционированию культуры. Он не считает, что культура фатально предопределена к своему концу. Г.П. Федотов развивает трагическую эсхатологию, которая оправдывает строительство культуры. Новый Град – Град Иерусалима, «хотя и нисходит с неба, строится на земле в сотрудничестве всех поколений»[105]. Эсхатологическое видение культуры позволяет осмыслить опасности, угрожающие ей, и одновременно дать человеку надежду на преображение земного Града и утешение. Новый Град – это богочеловеческое создание, которое требует от каждого человека участия в его строительстве, усилий в закладывании камней в стены вечного Града, воскрешающего и преображающего все созданное людьми. Наивное апокалипсическое сознание, акцентируя внимание на катастрофе культуры, упускает из виду перспективу ее преображения и воскрешения. Автор не приемлет натуралистический, сугубо оптимистический вариант интерпретации христианской Вести воскрешения, развивавшийся Н.Ф. Федоровым, который считал апокалипсические пророчества условными и проводил идею о «всеобщем спасении». Г.П. Федотов не приемлет и пессимистический взгляд на возможность преображения и спасения, поскольку его позиция – это стремление примирить эсхатологический трагический взгляд на судьбу культуры как земного Града, с одной стороны, и упование спасения – с другой. Это примирение возможно, если культура и культурное творчество приобретут религиозную санкцию, если земные дела и труд будут осмыслены не просто как результат грехопадения, но и как усилия по строительству Нового Града, который «должен быть построен нашими руками, из старых камней, по новым зодческим планам»[106]. Поэтому автор подчеркивает двойственность культуры, которая одновременно есть cultura agri и cultura Dei, земное дело и культ Бога. Культура мыслится им как дело человека, вдохновленного Богом на творчество. Двоякое определение культуры и выражено в эсхатологическом осмыслении культуры, которое, усматривая в ней строительство земного Града, одновременно подчиняет ее идее спасения и воскресения и видит в ней строительство Нового Града, воплощение живого тела Христа. Именно усилия и труд человека, строящего Новый Град христианской культуры, и позволяет осмыслить эсхатологию не просто как катастрофу и конец всего, но и как творение нового неба и новой земли. Культура в понимании Г.П. Федотова противоречива: она – культивирование земного Града и в то же время она вырастает из культа и направлена на божественное бытие. Эта фундаментальная антиномия ее бытия объясняет противоречия, существующие между различными слоями культуры (техникой и религией, универсальной цивилизацией и национальными культурами), и хаос, существующий между новыми формами культуры и различными культурными стилями. И теоретик культуры обязан осознавать эти противоположности между культурой и обществом, между различными формами культуры и, наконец, между традициями и новациями. |