теория. Теории возникновения физической культуры и спорта
 Скачать 26.55 Kb.
|
|
Теории возникновения физической культуры и спорта Существует множество различных взглядов на проблему возникновения физической культуры и спорта как элемента культуры. 1.Теория магии (основоположник – Г. Рейнак): двигательные действия, повторяемые в процессе магических ритуалов древних людей (танцы, имитация трудовой и охотничьей деятельности), легли в основу нового для древнего человека вида деятельности, направленного на обучение двигательным действиям и их совершенствование. 2.Теория войны(основоположник – Э. Берк): подготовка к войне способствовала выделению особого вида деятельности, посвященного развитию физических качеств и обучению необходимым в войне двигательным действиям. 3.Теория излишней биологической энергии(основоположник – Г. Спенсер): появлявшаяся у первобытного человека излишняя энергия высвобождалась через различные двигательные действия (игровые, танцевальные), что способствовало культивированию этих действий. 4.Теория игры(основоположник – Гроос): игровая деятельность – основополагающая в возникновении культуры, в том числе физической культуры и спорта. Это наиболее популярная за рубежом теория (наиболее видный ее представитель – культуролог и историк Й. Хёйзинга), имеющая последователей в практической сфере, в сфере теории и методики физической культуры и спорта. 5.Теория труда(наиболее подробно изложена Н.И. Пономаревым): большинство современных видов физкультурно-спортивной деятельности уходит своими корнями в трудовую деятельность. Объективная биологическая предпосылка зарождения физических упражнений – двигательная деятельность – является естественной потребностью человека. Сторонники данной теории предполагают, что физическое воспитание как специфическая сфера общественной деятельности, обособленная от физического труда, возникло 80 – 8 тысяч лет назад. Большое внимание описанию и анализу этих форм деятельности, носящих характер игр, уделяют этнографы. Так, в книге «Игры народов СССР» собрано и описано большое количество игр, бытовавших среди русского и других народов царской России. Все игры разделены авторами на три группы: игры драматические, игры орнаментальные и игры спортивные. Игры орнаментальные представляют собой промежуточную группу, и мы их касаться не будем. Игры драматические подразделяются на игры производственные (охотничьи и рыболовные, скотоводческие и птицеводческие, земледельческие) и игры бытовые (общественные и семейные), а игры спортивные — на состязания простые и состязания с вещью. В. Всеволодский-Гернгросс в введении к этой книге на основе анализа материала, помещенного в ней, приходит к выводу о существовании родственных связей между игровыми явлениями разных типов. Так, он пишет: «Возьмем первый попавшийся пример: скажем, игру в ловитки. Начнем с простейших ловиток, в которых один ловит другого. Но вот рядом игра, в которой ловимый имеет "дом", где он может укрываться от преследования, или игра, в которой ловящий скачет на одной ноге или ловит с руками, завязанными на спине. Далее — то же, но с превращением пойманных в подручных ловцов. Далее — ловитки партиями с очерченными двумя городами, взятием пленных, их высвобождением и т. д. И наконец, игра в войну, в центре которой очень часто те же ловитки. Перед нами, несомненно, ряд родственных игр; на полюсах стоят с одной стороны простые ловитки, с другой — игра в войну, а посередине — постепенно осложняемый или, наоборот, если идти от войны к ловиткам, опрощаемый ряд» (1933, с. XVI). «Подытоживая все сказанное, — продолжает автор, — как будто можно сделать вывод, что или игры спортивные и орнаментальные представляют собой продукт вырождений игр драматических, или игры драматические являются продуктом развития игр спортивных и орнаментальных. А отсюда уже необходим и следующий вывод: все три типа явлений при всей разности специфики могут и должны быть отнесены к явлениям одной общественной практики, хотя и с несомненным тяготением к переходу в явления иной общественной практики: в драму, спорт и танец, происходящие из явлений игровых и на высших ступенях культуры их замещающие» (1933, с. XVII). Нам представляется, что более близким к действительному ходу развития является путь, идущий от игр драматических к играм спортивным, а не наоборот. Повторяясь бесконечное число раз в реальной коллективной деятельности, правила человеческих взаимоотношений, приводящие к успеху, постепенно выделились. Их воспроизведение вне реальной утилитарной ситуации и составляет содержание спортивной игры. Но это же содержание имеет и ролевая игра. И в этом их родство. Разница заключается лишь в том, что в ролевой игре эти правила, нормы взаимоотношений между людьми даны более развернуто и конкретно. Таким образом, мы приходим к заключению, что человеческая игра — это такая деятельность, в которой воссоздаются социальные отношения между людьми вне условий непосредственно утилитарной деятельности. Наше предварительное и общее определение близко, хотя и не тождественно, тому, которое дал В. Всеволодский-Гернгросс в упоминавшейся уже книге: «Игрой мы называем разновидность общественной практики, состоящую в действенном воспроизведении любого жизненного явления в целом или в части вне его реальной практической установки: социальная значимость игры в ее тренирующей на ранних ступенях развития человека роли и роли коллективизирующей» (там же, с. XXIII). В это определение мы вносим некоторые уточнения. Во-первых, вместо понятия «воспроизведение» лучше употребить «воссоздание»; во-вторых, не всякое воссоздание и воссоздание не всякого жизненного явления является игрой. Игрой у человека является такое воссоздание человеческой деятельности, при котором из нее выделяется ее социальная, собственно человеческая суть — ее задачи и нормы отношений между людьми. При таком рассмотрении развернутой формы игры возникает возможность понять ее родство с искусством, которое имеет своим содержанием тоже нормы человеческой жизни и деятельности, но, кроме того, ее смысл и мотивы. Искусство, как нам думается, и заключается в том, чтобы особыми средствами художественной формы интерпретировать эти стороны человеческой жизни и деятельности и рассказать о них людям, заставить их пережить эти проблемы, принять или отвергнуть предлагаемое художником понимание смысла жизни. Именно этим родством игры и искусства объясняется постепенное вытеснение развернутых форм игровой деятельности из жизни взрослых членов общества разнообразными формами искусства. В. Всеволодский-Гернгросс пишет: «Тренирующее, воспитательное значение драматических игр явственно только на самых младенческих ступенях развития человека. Они не могут конкурировать с идеологически насыщенной драмой и, при наличии театра, неминуемо вымирают» (1933, с. XXVII). Аналогична, по мнению этого автора, и судьба спортивных игр: «На известном культурном уровне воспитательное значение спортивных игр громадно, и только с переходом к высшим ступеням культуры эти игры вырождаются, схематизируются, рационализируются и обращаются в спорт» (там же, с. XLIX). На основе этнографических данных мы приходим к выводу, что в современном обществе взрослых развернутых форм игры нет, ее вытеснили и заместили, с одной стороны, различные формы искусства, а с другой — спорт. Игра в развернутой форме ролевой игры продолжает жить в детстве, представляя собой одну из основных форм жизни современного ребенка. И здесь мы не можем согласиться с мыслью В. Всеволодского-Гернгросса о том, что «в высших культурах, которых педагогика как таковая оформилась в особый вид общественной практики, человек — будь то взрослый или ребенок — получает нужные ему для его дальнейшего развития навыки при помощи школьной учебы гораздо рациональнее, в кратчайший срок и в высшей степени. Педагогическое, дидактическое значение игры падает» (1933, с. XVIII). Если действительно узкодидактическая функция игры и уменьшается, это никак не означает падения ее значения для формирования личности ребенка, особенно в раннем возрасте, до поступления ребенка в школу. Скорее наоборот: по мере того как дети младших возрастов все больше отстраняются от деятельности, совместной со взрослыми, значение развернутых ролевых форм игры для развития детей возрастает. Уменьшение в процессе исторического развития значения развернутых форм игровой деятельности в жизни взрослых членов общества и увеличение ее роли в жизни детей и привело нас к мысли о необходимости исследовать прежде всего именно эту форму игры, тем более что в отношении такой формы деятельности детей все авторы сходятся в том, что это есть игра. Игра представляет собой своеобразную, независимую форму поведения, лежащую в основе значительного периода жизни человека — раннего детства. Можно сказать, что игра является той единственной действительностью, в которой живет ребенок, и той единственной формой его основной практики, на почве которой происходит его развитие. Поэтому неудивительно, что проблема игры давно привлекает к себе особое внимание исследователей. В чем состоит сущность данной формы поведения? Почему юный человек растрачивает столько энергии на игру, хотя она никак не связана с задачами удовлетворения серьезных потребностей? Согласно Штерну, все существующие теории игры можно подразделить на три группы в зависимости от того, с чем они связывают игру — с настоящими устремлениями и интересами субъекта, с его устремлениями и интересами, исходящими из прошлого или направленными на будущее. А. Теории настоящего 1. Первая подобная теория принадлежит Спенсеру. По его мнению, у ребенка энергии гораздо больше, чем того требуют его жизненные задачи, ведь ему мало что приходится делать, о нем заботятся взрослые. Следовательно, у него энергии боль ше, чем требуется, и, естественно, что этот избыток энергии нуждается в разгрузке. По убеждению Спенсера, такая разгрузка происходит именно в процессе игры — сущность игры состоит в разгрузке избытка энергии. Следовательно, ребенку все равно, в каком направлении проявится его избыточная энергия, то есть будет он прыгать, танцевать или обратится к какой-либо иной форме игры. Однако вследствие того, что игра всегда имеет какое-то содержание, Спенсер вынужден для объяснения этого обратиться к иному соображению, которое, нужно сказать, никак не связано с принципом избытка энергии. Спенсер отмечает, что ребенку свойственно подражание, он строит свою игру на подражании; ребенок видит различные формы деятельности, активности взрослых, подражая им в своих играх. Этим объясняется то, что дети играют в лошадки, строят дома и замки, делают железнодорожные составы и аэропланы. Теория Спенсера, во-первых, имеет в виду только ребенка. Получается, что в зрелом возрасте люди не должны играть, с чем, конечно, невозможно согласиться. Во-вторых, его теория не объясняет определенности содержания игры — разве не все равно, как произойдет разгрузка избытка энергии. Поэтому Спенсер вносит принцип подражания. Стало быть, понятия избытка энергии для объяснения сущности игры недостаточно. И, наконец, теория неправильна и фактически. Замечено, что иногда ребенок играет, даже несмотря на усталость. Говорить в таком случае об избытке энергии совершенно необоснованно. 2. Теория отдыха. Существует и теория совершенно противоположного содержа ния, согласно которой дело не в избытке энергии, а, наоборот, в том, что субъект, устав от серьезной активности, не в силах больше продолжать работать и нуждается в отдыхе. Однако отдых приносит не только бездействие, но и действие, которое не вле чет за собой ответственности. А для такой несерьезной, не влекущей за собой ответ ственности, активности у человека сил еще хватает. Смысл игры состоит именно в этом — она содержит активность именно такой природы, то есть предоставляет чело веку возможность отдохнуть. Одним словом, борьба за осуществление жизненных за дач утомляет человека, и для того, чтобы отдохнуть, он обращается к игре. Однако какие такие серьезные задачи приходится собственными силами решать ребенку в раннем детском возрасте, чтобы он столь часто обращался к игре, как возможности отдыха? Никакие. Наоборот, игра как таковая является самой главной формой поведения ребенка этого возраста, и если он от чего-либо устает, то, прежде всего, от самой игры. Теория отдыха может еще как-то объяснить игру взрослых, но для объяснения игры ребенка она совершенно непригодна. 3. Теория Адлера. Ребенок слаб, его силы еще недостаточно развиты для того, чтобы он мог осуществить свои устремления. Он на каждом шагу чувствует эту свою слабость: ему все запрещают, он зависит от других, и вот для компенсации своей слабости он создает новую фантастическую действительность, в которой он может быть и отцом, и матерью, шофером, пилотом, великаном, гением. Если уж не в реальности, то хотя бы здесь у него есть возможность быть тем, кем он хочет быть, и делать то, что желает. Смысл игры, стало быть, состоит в компенсации слабости и удовлетворении стремления к власти. Такова теория игры так называемой индивидуальной психологии Адлера. Однако представляется несомненным преувеличением усматривать смысл всех случаев игры в тенденции к подобной компенсации, поскольку если в игре один ребенок выполняет роль полководца, то довольствуются же остальные ролью простых солдат. Если в игре один обладает силой великана, то необходимо, чтобы в этой игре участвовали и другие, которых этот великан побеждает. Неужели и потерпевшие поражение удовлетворяют свое стремление к превосходству! 4. Теория Фрейда. Игра, подобно другим формам действия фантазии, например грезам и сновидениям, представляет собой проявление вытесненных стремлений, тенденций. По мнению Фрейда, здесь так же, как и в других случаях, имеем дело с проявлением сексуальных тенденций. Содержание игры непременно следует искать в каком-либо сексуальном влечении. Например, в том, что при игре в лошадки ребенок пользуется кнутом, следует усматривать проявление его садистических тенденций, тогда как второй ребенок, играющий роль лошади и получающий удары этим кнутом, наверное, удовлетворяет свои мазохистические тенденции. Б. Теории прошлого. Согласно теории американского психолога Стенли Холла, истоки тенденций, проявляющихся в процессе игры, следует искать в прошлом человечества. Человечество прошло через целый ряд ступеней развития. Если, согласно биогенетическому закону Гекеля, организм в период эмбриональной жизни повторяет все ступени развития своего рода, почему нельзя предположить, что приблизительно то же самое происходит и в период постэмбриональной жизни; однако поскольку в данном случае речь будет идти уже не о соматическом, а о психическом развитии, подразумевается, что повторение касается тех ступеней, которые прошло человечество в процессе своего культурного развития. Следовательно, в детстве, на различных возрастных ступенях, хронологически последовательно появляются тенденции, уже пройденные и окончательно опровергнутые человечеством. Форма проявления этих тенденций и есть игра. Таким образом, согласно Стенли Холлу, сущность игры состоит в том, что она позволяет индивиду осуществить рекапитуляцию культурно-исторического прошлого своего рода. Следовательно, игра представляет собой скорее бессознательное воспоминание прошлого — не собственного, а рода, — а не продукт фантазии, это — скорее мне-мический процесс, а не проявление фантазии. Но последнее утверждение расходится с общепринятым мнением о том, что природа игры имеет фантазиеподобный характер. Кроме этого, такая точка зрения как очевидно антиисторическая явно противоречит имеющимся бесспорным наблюдениям над развитием ребенка: период детства ни в коем случае не есть нечто наследуемое, раз и навсегда установленное. Если бы это было так, тогда ребенка определенной исторической эпохи следовало объявить вечной категорией, а вместе с ним, разумеется, и породившее его общество. Поэтому совершенно очевидно, что теория Стенли Холла ни в коем случае не может быть сочтена удовлетворительной. В. Теории будущего. Карл Гроос усматривает смысл игры в интересах будущего. Он уделяет особое внимание тому обстоятельству, что в процессе игры ребенком задействуются именно те силы, к которым человек обычно обращается во время серьезной деятельности. То, что маленькая девочка ласкает и ухаживает за своей куклой, следует считать активностью тенденций, составляющих психологическое содержание ухода за ребенком. Когда маленький мальчик управляет машиной, он задействует тенденции, имеющие место в процессе деятельности водителя автомашины. И коль скоро в игре задействованы силы и тенденции, участвующие в решении серьезных жизненных задач человека, то очевидно, что, играя, ребенок готовится к будущему, упражняя и тренируя те силы, которые понадобятся ему в будущем для решения серьезных задач. Следовательно, игра — это подготовительная школа будущей жизни: таков основной смысл теории игры Карла Грооса. Разумеется, данная теория несомненно заслуживает внимания. Однако ей присущ один основной недостаток, в силу которого она становится совершенно неприемлемой. Согласно данной теории, особенности поведения ребенка вытекают из цели, которой якобы служит игра. Таким образом, ясно, что эта теория является телеологической. Но каким образом игра осуществляет подобную цель? Можно подумать, что существует некая сила провидения, столь разумно устроившая мир и придавшая целесообразность всему, включая игру. Человеку нужны силы для решения жизненных задач, а потому для их развития провидение предусмотрело игру. Играя, ребенок думает, что развлекается, на самом же деле он решает некие задачи, о которых сам не имеет никакого представления. Таковы в целом выводы, следующие из теории Грооса, разделить которые и, следовательно, принять его теорию невозможно. Г. Теория Штерна. И, наконец, нужно коснуться и теории Штерна, именуемой им персона-листической и представляющей собой попытку дополнения и объединения здравых элементов всех остальных односторонних теорий. По мнению Штерна, правомерная теория игры не должна опираться на тенденции либо только настоящего, либо только прошлого, либо же только будущего. Игра — процесс, включающий все эти тенденции. Однако, что самое главное, не следует непременно искать лишь биологический смысл игры — какой цели она служит, для чего предназначена, но необходимо учитывать и другие ее моменты. Помимо биологического, игра имеет также значение внешнего проявления. Одна из особенностей человека заключается в том, что его деятельность, активность проявляется и тогда, когда этого никакие серьезные задачи не требуют, то есть человек может и играть. Как говорил Шиллер, человек является полноценным там, где он может играть, и Штерн это мнение полностью разделяет. В игре человек отражается полностью со всеми имеющимися у него тенденциями — не только настоящими, но и прошлыми. Дело в том, что психика человека состоит из различных слоев, включая, в частности, и слой прошлого. Там, где серьезные жизненные задачи это позволяют, эти дремлющие тенденции и устремления прошлого мгновенно пробуждаются, активизируясь в содержании игры. Однако существует и слой будущего. В каждый момент настоящего будущее дано не только в том отношении, что оно осознанно предвосхищается, но и тем, что оно в зачаточной форме представлено и в виде функций, еще недостаточно созревших для серьезного выполнения своего предназначения. Тем не менее, они стремятся к проявлению, реализуясь в игре. Поэтому игра действительно является предварительным упражнением наших сил, как это доказал Гроос, однако, наряду с этим, по мнению Штерна, игра представляет собой предварительную пробу (Vortastung) различных возможностей действия с тем, чтобы в конце концов были найдены наиболее подходящие формы. Игра, в то же время, есть прогностическое внешнее проявление субъекта, поскольку в процессе игры субъект задействует зачаточные формы своей будущей жизни, так что ребенок во время игры познается лучше, чем в процессе серьезной активности. Теория Штерна заслуживает внимания особенно в том отношении, что в ней предпринята попытка преодоления свойственных всем остальным теориям односторонних точек зрения, исходя из идеи многостороннего значения игры. Несмотря на это, разделить эту теорию все-таки не представляется возможным. Дело в том, что неправильной представляется основная идея. Как мы убедились, суть теории Штерна заключается в том, что им игра мыслится проявлением неразвитых, зачаточных функций и тенденций. Во-первых, будь это так, автору не следовало бы говорить об игре взрослых, а счесть игру лишь явлением детского возраста. Во-вторых, известны факты игры, о которых никак нельзя сказать, что они представляют собой проявление сил, пребывающих в зачаточном состоянии. Например, ребенок играет в дочки-матери, в одном случае выполняя роль матери, а в другом — ребенка. Что касается первого случая, то здесь действительно можно говорить о тех функциях и тенденциях ребенка, которые находятся еще в зачаточном состоянии. Однако как быть со вторым случаем, когда ребенок играет не роль матери, а ребенка — быть может, даже грудного! Очевидно, что в данном случае говорить о зачаточных функциях совершенно неправомерно. В этом случае ребенок проявляет не свое будущее, а скорее прошлое. Штерн мог бы возразить, что игра служит проявлению и удовлетворению также тенденций прошлого, но это уже следует считать недостатком его теории и показателем ее эклектичной природы. Д. Теория фукциональной тенденции. Все явления имеют единую сущность, а все основные особенности, его характеризующие, представляют собой следствие этой единой сущности. Правильной теории явления долженствует найти эту сущность, и тогда для объяснения его различных сторон не понадобится прибегать к различным принципам. Исключение не составляет и игра, также имеющая свою сущность. Эта сущность состоит в следующем: ребенок, как человеческое дитя, имеет определенные тенденции и функции, которые он либо вовсе не может использовать, либо не может задействовать всесторонне и всецело. Функции, тенденции — это силы, а для силы характерно именно то, что она по своей сути является подвижной, действенной; сила — динамическое понятие. Следовательно, очевидно, что все эти силы ребенка не могут оставаться в бездейственном состоянии: функциональная тенденция, проистекающая из факта невозможности существования сил в бездействии, объясняет активность ребенка и в тех случаях, когда делать ему ничего не нужно, когда эта активность предназначена не для получения некоего продукта, а важна только в качестве самого процесса. Понятие функциональной тенденции объясняет факт игры. Следовательно, в основе игры, будь то игра ребенка или взрослого, лежит функциональная тенденция. С учетом этого становится понятным и то, как играет ребенок, и содержательная сторона игры. В самом деле, коль скоро игра — проявление функциональной тенденции, то ясно, что ее содержание должно соответствовать функциям, являющимся в данный момент активными. Данные функции, конечно, представляют собой функции человека, филогенетически сформировавшиеся в процессе определенной деятельности. Следовательно, в какой же форме может проявиться их активность, как не в виде этой определенной деятельности! Таким образом, игра ребенка по своему содержанию представляет собой подражание деятельности взрослого человека. Исходя из этой позиции, становится понятен и замеченный Гроосом факт: коль скоро игра по своему содержанию представляет собой различные формы деятельности человека, тогда очевидно, что посредством игры действительно происходит упражнение ребенка в этой деятельности и, стало быть, подготовка к будущей жизни. Таким образом, можно сказать, что теория функциональной тенденции, которой мы придерживаемся, дает правильную характеристику сущности игры. Во всяком случае, несомненно, что все частные особенности игры, каждая из которых использовалась в качестве основы отдельной теории, в соответствии с теорией функциональной тенденции вытекают из одной и той же сущности. |