Отечественная история С древнейших времен до наших дней. Учебное пособие. Отечественная история С древнейших времен до наших дней. Учебное. Термины и даты по древнерусской, российской и зарубежной истории таблицы, схемы, статистический материал источники и документы
 Скачать 4.69 Mb.
|
|
30 декабря 1922 г. «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика (РСФСР), Украинская Социалистическая Советская Республика (УССР), Белорусская Социалистическая Советская Республика (БССР) и Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика (ЗСФСР — Грузия, Азербайджан и Армения) заключают настоящий союзный договор об объединении в одно союзное государство — «Союз Советских Социалистических Республик» — на следующих основаниях. I. Ведению Союза Советских Социалистических Республик, в лице его верховных органов, подлежат: а) представительство Союза в международных сношениях; б) изменение внешних границ Союза; в) заключение договоров о приеме в состав Союза новых республик; г) объявление войны и заключение мира; д) заключение внешних государственных займов; е) ратификация международных договоров; ж) установление систем внешней и внутренней торговли; з) установление основ и общего плана всего народного хозяйства Союза, а также заключение концессионных договоров; и) регулирование транспортного и почтово–телеграфного дела; к) установление основ организации Вооруженных Сил Союза Советских Социалистических Республик; л) утверждение единого государственного бюджета Союза Советских Социалистических Республик, установление монетной, денежной и кредитной системы, а также системы общесоюзных, республиканских и местных налогов; м) установление общих начал землеустройства и землепользования, а равно пользования недрами, лесами и водами пo всей территории Союза; н)общее союзное законодательство о переселениях; о) установление основ судоустройства и судопроизводства, а также гражданское и уголовное союзное законодательство; п) установление основных законов о труде; р) установление общих начал народного просвещения; с) установление общих мер в области охраны народного здравия; т) установление системы мер и весов; у) организация общесоюзной статистики; ф) основное законодательство в области союзного гражданства в отношении прав иностранцев; х) право общей амнистии; ц) отмена нарушающих союзный договор постановлений съездов Советов, Центральных Исполнительных Комитетов и Советов Народных Комиссаров союзных республик. II. Верховным органом власти Союза Советских Социалистических Республик является съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик, а в периоды между съездами — Центральный Исполнительный комитет Союза Советских Социалистических Республик… 11. Исполнительным органом Центрального Исполнительного Комитета Союза является Совет Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик (Совнарком Союза), избираемый Центральным Исполнительным Комитетом Союза на срок полномочий последнего… 12. В целях утверждения революционной законности на территории Союза Советских Социалистических Республик и объединения усилий союзных республик по борьбе с контрреволюцией учреждается при Центральном Исполнительном Комитете Союза Советских Социалистических Республик Верховный суд, с функциями верховного судебного контроля, а при Совете Народных Комиссаров Союза — объединенный орган Государственного Политического Управления, председатель которого входит в Совет Народных Комиссаров Союза с правом совещательного голоса… 21. Для граждан союзных республик устанавливается единое союзное гражданство… 25. Утверждение, изменение и дополнение союзного договора подлежат исключительно ведению съезда Советов Союза Советских Социалистических Республик. 26. За каждой из союзных республик сохраняется право свободного выхода из Союза. Печатается по: История России 1917–1940.– М. – 1987. – С.166–167. Краткие сведения о лицах, включенных в «Списки антисоветской интеллигенции» Бердяев Николай Александрович (1874–1948) – выдающийся религиозный философ. Организатор и председатель Вольной Академии духовной культуры (Москва, 1918–1922). В 1922 году выслан из РСФСР. Декан отделения истории Русского научного института (Берлин), инициатор создания Русской религиозно–философской академии (Берлин). Автор научных трудов: Философия свободы. – М., 1911; Смысл творчества. Опыт оправдания человека.– М., 1916; Смысл истории. Опыт философии человеческого сознания. – Берлин, 1923; История и смысл русского коммунизма. – Париж, 1937, и др. Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944) – религиозный философ, экономисТ. Профессор политэкономии в Киеве (1901–1906), Москве (1906–1918), депутат 2–й Государственной думы. С 1923 г. в эмиграции. Профессор догматики и декан Русского богословского института (Париж, 1925–1944). Научные труды: Два града. – М, 1911. Т. 1–2.; Философия хозяйства. – М., 1912; Свет Невечерний. – М., 1917; Купина неопалимая. – Париж, 1927; О богочеловечестве Трилогия. – Париж, 1933–1945; и др. Велихов Павел Анкелонович – член ЦК партии кадетов (1918–1920). Изюмов Александр Филаретович (1885–1950) — историк. 1914–1918 — в действующей армии. 1918–1922 – старший инспектор Главного управления архивного дела, преподаватель Костромского университета и университетского отделения Московских курсов для рабочих. В 1922 году выслан из РСФСР. 1922–1925 — преподаватель Русского научного института (Берлин). С 1925 г. заведующий отделением документов Русского заграничного исторического архива (Прага). Кондратьев Николай Дмитриевич (1892–1938) – экономисТ. Товарищ министра продовольствия Временного правительства (октябрь, 1917), личный секретарь А.Ф. Керенского по делам сельского хозяйства (1917). Член подпольной организации «Союз возрождения России» (1918), признававшей верховным правителем России А. В. Колчака. Приговорен к заключению в концлагерь «до конца гражданской войны» (1920). Через месяц амнистирован. Профессор Московской сельскохозяйственной академии. Директор Конъюнктурного института при Наркомфине (1920–1928). Репрессирован. Крохмаль Виктор Николаевич (1873–1933) – социал–демократ, агент «Искры» (1901–1902), член ЦК РСДРП от меньшевиков (1904). После Октябрьской революции — заведующий конторой Центросоюза. Отстранен от должности в связи с обнаружением ГПУ в Центросоюзе антисоветской группы, противодействующей экономической политике правящей партии (1920). Новиков М.М. (1876–?) — член ЦК партии кадетов (до конца 1918 г.). Биолог. Ректор Московского университета (1919–1920). В 1922 г. выслан из РСФСР. Профессор Карлова университета в Праге. Озеров Иван Христофорович (1869–1942) – экономисТ. Профессор Московского и Петербургского университетов. Сторонник политики классового сотрудничества. Член Государственного совета от Академии наук и университетов (1909–1917). С 30–х годов жил в доме престарелых ученых (Ленинград). Осоргин (Ильин) Михаил Андреевич (1878–1942) – писатель и журналисТ. Эсер (1905–1906). Участник Московского вооруженного восстания (1905). После Октябрьской революции председатель Всероссийского союза журналистов и товарищ председателя Московского отделения Союза писателей Активный деятель Всероссийского комитета помощи голодающим (1921). В 1922 году выслан из РСФСР. Подвергался преследованиям нацистов. Автор книг: Охранное отделение и его секреты. – М., 1917; Призраки. – М., 1917; Сивцев Вражек. – Париж, 1928; Вещи человека. – Париж, 1929; Времена. – Париж, 1955; др. Сорокин Питирим Александрович (1889–1968) — один из лидеров правых эсеров (1917), секретарь А.Ф. Керенского (1917). Кандидат в министры предполагаемого антисоветского Временного правительства Северной области (1918). В конце 1918 г. вышел из партии эсеров. Профессор Петроградского (1919–1922) и Гарвардского (1930–1964) университетов. В 1922 году выслан из РСФСР. Социолог. Один из родоначальников теорий социальной стратификации, социальной мобильности и конвергенции. Автор научных трудов: Система социологии. 1920. – М. Т.1–2; Социология революции. Лондон, 1925; Социальная мобильность. Нью–Йорк– Лондон, 1927; Социальная и культурная динамика. – Нью–Йорк, 1962; Т. 1–4; Основные тенденции нашего времени.. Нью–Хэйвен, 1964; и др. Трубецкой Сергей Евгеньевич – князь, офицер. Сочувствовал октябристам. Член подпольной организации «Национальный центр» (1919), признававшей верховным правителем России А.В. Колчака. Приговорен к 10 г.м тюремного заключения (1920). В 1921 году амнистирован. В 1922 году выслан из РСФСР. Франк Семен Людвигович (1877–1950) – религиозный философ, психолог, экономисТ. Профессор Саратовского (1917–1921), Московского (1921–1922) университетов. Резко выступал против социализма как крайней формы «морально–общественного рационализма». В 1922 году выслан из РСФСР. Научные труды: Предмет знания. – М., 1915; Очерк методологии общественных наук. М., 1922; Живое знание. – Берлин, 1923; Крушение кумиров. – Берлин, 1924; Духовные основы общества. – Париж, 1930; Непостижимое. – Париж, 1939; Свет во тьме: Опыт христианской этики. – Париж,1949; Реальность и человек: Метафизика человеческого бытия. Париж, 1965; и др. Печатается по: История России 1917–1940.– М. 1987. – С.192–197. Выдержки из книги Н.В. Устрялова. «Россия (у окна вагона)» 5–го августа 1926 г. Когда едешь по Сибири, глаз поражает обилие ребят на станциях, телят и жеребят на пастбищах. «Растет новое поколение». Растет новая Россия. Какой–то стихийный, органический рост. Слышишь его, воспринимаешь всеми пятью, кажется, чувствами. «Прет словно из–под земли». Здоровая сердцевина у нации. Пусть, бедно, пусть еще плохо, пусть часто глупо, — есть в основе какое–то большое, многообещающее здоровье. Целительная сила природы вернее всяких суррогатов цивилизации. Уходят годы испытаний. Организм самотеком наливается жизненными соками. Одним из несомненных «рефлексов» этого стихийного процесса является советское законодательство в области семейного права, глубоко проникнутое заботой о детях. Теория осмысливает при этом необходимость надежной «коммунистической смены» Но невольно в голову закрадывается еретическая мысль, что и тут, как всегда, Ее Величество Жизнь играет с теорией царственную, божественную игру... Как бы то ни было, повышенное внимание к детям бросается в глаза на каждом шагу, в нынешней русской действительности оно вышло в быт. С детьми пропускают на трамвай через переднюю площадку. Бережно, как никогда прежде, относится к малышам уличная толпа, население трамваев, железных дорог, «жилплощадей». Это — голос нутра. Но здесь опять пытливый вопрос: какова же нынче молодежь в России? В каких условиях зреет? Куда растет? Мне приходилось, как «спецу» по этой части, довольно внимательно приглядываться к советской школе. Я убеждаюсь, что, поскольку она перестраивается в заранее обдуманном «плановом» порядке, — она переживает еще период исканий, нащупываний, опытов. В этот отношении Наркомпрос несколько отстает от других Наркоматов, что естественно вытекает из его природы: в области просвещения плоды зреют медленнее, чем где бы то ни было. Эра опытов в деле военном не могла длиться более полуг.: настоятельнейшая государственная необходимость положила ей прочный предел. В области народного хозяйства аналогичный предел наступил позднее, через два с половиной г., и был по существу менее резок: революционная катастрофа медленнее вошла, но зато постепеннее и выходила, сделав свое дело, из экономики страны. Что же касается народного просвещения, то здесь времена и сроки еще более растянуты, а кривая процесса еще менее крута и пикообразна. Планы и сложные директивы Государственного ученого совета (Гус) весьма пестро усваиваются и весьма многообразно преломляются в рядовой русской школе. Учительство, варящееся в котле перманентных «переподготовок», все же далеко не поспевает, как следует, переваривать обильные периодические порции руководящих указаний сверху. Современная русская школа является своего рода амальгамой, претворяющей в себе многие тенденции и разнохарактерные предположения. Это особенно относится к вопросам методическим, но, конечно, не может не отражаться и на существе, ибо в известном смысле всегда «метод создает, или, по крайней мере, обусловливает предмет». Однако же не тут действенный центр тяжести проблемы. Пусть еще длятся отважные искания, пусть еще не поспело время подлинной «нормализации» в сфере политики народного просвещения. Но уже и сейчас, вглядываясь в жизнь, можно сделать кое–какие выводы. Страну, несомненно, охватывает потребность в знаниях. Тяга к образованию есть теперь явление столь же органическое и стихийное, как рост деторождении. Должно быть, новая Россия рождается в духе, как и во плоти. И хотя современная русская школа, бедная и несовершенная, не в состоянии утолить этого массового духовного голода, — самая его наличность достаточно характерна, ручается сама за себя. Раз такова потребность — она оправдает себя, найдет способы добиться своего. То же и высшая школа. Приходилось беседовать со многими профессорами. Не только московскими, но и провинциальными: в Москве я жил в общежитии Цекубу и сталкивался с ученым людом разных концов России. Расспрашивал тщательно о нынешней молодежи, об отличии ее от прежней, об ее качествах, ее «стиле». Пришлось (хотя, правда, поверхностно) и лично ее видеть. Общее впечатление, во всяком случае, создалось. Да, «новые люди». У них даже и внешность другая: пролетарская. Они пришли в высшую школу с недостаточным запасом знаний, с недостаточным культурным и образовательным «фундаментом». Это главная их беда. Одни из них проходили среднюю школу в трудные годы всесторонней разрухи, другие вовсе ее не проходили и явились в вуз с каких–либо «ускоренных», скоротечных «курсов». Это мучительно отражается на их занятиях. Многие профессора с душевной болью отзываются о трудностях, с которыми, работая, борется эта молодежь. Ничего не поделаешь: такова судьба пионеров новой интеллигенции, суровая, как судьба всех пионеров. Выправится средняя школа – выправится и высшая. Наше старое студенчество в общей его массе не умело так жадно тянуться к учению, как нынешнее. У нас, поколения декаданса и предгрозовья, было в крови слишком мало энтузиазма и слишком много скепсиса, чтобы верить в знание без оглядки и упиваться им безраздельно. Мы относились к истинам, нам преподававшимся, спокойнее, как к чему–то обыкновенному, будничному, лежащему в порядке вещей. Недаром и стих народного поэта насчет «сеяния разумного, доброго, вечного» мы не умели произносить иначе, как с полубрезгливой иронией. Мы ценили университет, любили его, но ведь он никогда не был для нас запретным плодом. Он был для нас чем–то вроде наследственного имущества. Не то теперешняя университетская молодежь. В ней есть какой–то праздничный пафос знания, преклонение перед знанием. Она верует в силу науки, в непреложность научных истин со всею свежестью девственной натуры. Подобно тому, как человек, впервые пришедший на пышный пир, предается веселью тем непосредственнее и самозабвеннее, чем новее для него соответствующие впечатления, — так и социально новая молодежь исполнена священного благоговения перед пиршеством строгой науки. Вместе с тем всем существом своим она ощущает, что «в знании — сила». Для нее «учеба» — категорический императив. «Грызть гранит науки молодыми зубами» — это не только долг: это и наслаждение, и потребность, это «зов природы», это боевое знамя, это подвиг. Но самый образ — «гранит» и «зубы» — не случаен: легко ли грызть гранит зубами, хотяб и «молодыми»? По всей стране разливается сознание необходимости просвещения. Вплоть до последнего захолустья, последней деревушки. Массы поняли реально, на опыте, что темнота и впрямь большой порок. Жизнь заставила их это понять. Тут одна из огромных и бесспорных «заслуг» революции, невольная, как большинство ее заслуг <...> <...> Конечно, и поныне очень еще бьет нищета, и часто подчеркнуто мрачны доклады Наркомпроса. Конечно, это пустяки, внешность. Но и она характерна Диктатура рабочего класса. Рабочий — правит. Он — «царь политического строя»! Революция выработала уже и свой психологический облик. В его основе лежит то, что мы называем «полуинтеллигентом». Понатершийся рабочий, «третий элемент», провинциальный читатель блаженной памяти битнеровского «Вестника Знания» Эстетически мало радующий тип. Человек «из категории ссылаемых», согласно циничному определению одного из моих университетских коллег. Но с новой психологией, новыми навыками. Обломали сивку крутые горки. Вместо прежней «оппозиции» — безграничная преданность существующему строю. Вместо прежней пустопорожней самонадеянности — ясное сознание. Трудности задач и ограниченности сил. Больше трезвости – такова практика – власти. Ну, конечно, не всегда и везде подчас так и брызнет старой полуинтеллигенщиной. Но мало–помалу она все–таки становится анахронизмом. Не нужно нетерпения, необходимо, по крайней мере, поколение, чтобы полуинтеллигенция стала, наконец, «полной» интеллигенцией. В этих людях нет глубокой культуры, зато есть свежесть воли. Их нервы крепки. Нет у них широкой теоретической подготовки, зато есть практическая сметка. Нет прекраснодушия, вместо него — здоровая суровость примитива. Нет нашей старой расхлябанности, ее съела дисциплина, проникшая в плоть и кровь. Нет гамлетизма, есть вера в свой путь и упрямая решимость идти по нему. <…> Но кроме них, кроме своих официальных придворных когорт, революция формирует и более широкие свои кадры. Поток революции жестоко взбороздил русскую землю, взрыл глубоко лежавшие, исконно безмолвствовавшие человеческие слои. Новые люди, несомненно, появились. Они теперь испытываются, просеиваются, происходит естественный отбор. От них зачастую веет свежестью, и ощущается в них органическая сила. Недаром все чаще говорят о «самодеятельности крестьянства» Россия стала народней. Ее облик выглядывает сейчас проще, элементарнее. Ушла с поверхности жизни старая интеллигенция с ее интересами и потребностями, с научными и религиозно–философскими обществами, толстыми журналами, «Русскими Ведомостями». Новые времена — новые песни. <…> <…>Как бы то ни было, революция, несомненно, обзавелась социальным кислородом. У нее есть свои верные батальоны, на которые она может положиться при всяких обстоятельствах и в любом отношении. За границею часто говорят о «казенных демонстрациях», о «подстроенных народных протестах» на улицах Москвы. Я убедился, что власть имеет возможность в любой нужный момент организовать весьма внушительную манифестацию, которая будет вместе с тем вполне «искренной». Рабочие московского района в своей подавляющей массе настолько сжились с революцией и вжились в нее, что преданы ей за совесть, а не за страх. Они — аутентическая аудитория революции. Они выйдут на демонстрацию с искренним чувством и будут «протестовать» и «торжествовать», когда это нужно, от горячего, чистого сердца. Революционное воспитание и тренировка диктатуры сделали свое дело. Масса чувствует себя правящей и тогда, когда она управляема. Это ли не здравая диалектика власти? Это ли не логика революции? Конечно, рабочие – одно, а советские чиновники – другое. У этих психология сложнее. Бывает, когда и служилое сословие Москвы выходит на улицу для восторгов или протестов. Тогда их стиль естественно меняется. Но, повторяю, в распоряжении правительства всегда имеются достаточные и верные кадры для демонстрации подлинных проявлений народного гнева и народной любви. Пусть капризен народный гнев и зыбка народная любовь – все же это фактор. <...> Аппарат власти налажен. Непосредственное окружение ему благоприятно. Разумеется, ему не изменить ни больших законов экономики, ни законов истории. Ему приходится быть гибким. И именно практичность, трезвость новых людей позволяет им успешно учиться у верховной наставницы и общей нашей правительницы – всемудрой и всемогущей Жизни. Иллюзии гибнут – идея пребывает. <...> <…> Своеобразие советской диктатуры в том, что она коренится в планомерной и мастерской организации городских масс. Сложной системой госорганов, парторганов и профорганов окутываются, берутся в оборот достаточно широкие слои населения. Куда не достигает один рычаг, достигнет другой. Хуже в деревне: но если деревнею не командуют, то ее несравненно больше, чем прежде, слушаюТ. А она органически разбужена революционным громом. «Народ», бесспорно, стал гораздо активнее, чем был до революции. Вместе с тем власть, несмотря на свой централистский и милитаристский характер, как–то приблизилась к массам. И сами пороки ее — неизбежный результат, непосредственное отражение недостатков нашего народа. Словно изживается историческая пропасть между народом и властью. Изживается, правда, ценою временного регресса, временного понижения культурного уровня власти, — но, право же, это сходная цена: ею оплачивается оздоровление государственного организма, излечение его от длительной, хронической хвори, сведшей в могилу петербургский период нашей истории, так много обещавший и — не будем отрицать — так много осуществивший. Устрялов Н.В. Россия (у окна вагона) – Харбин, 1926. Печатается по: Хрестоматия по Отечественной истории (1914–1945гг.): учеб. пособие для студентов вузов/Под ред. А.Ф. Кисилева, Э.М. Щагина. – М., 1996. – С.808–813 . ИСТОРИКИ О ПРОЦЕССАХ РАССМАТРИВАЕМОГО ПЕРИОДА О новой экономической политике «НЭП – это цикл последовательных мероприятий по выходу из кризиса, которые диктовались скорее объективными обстоятельствами, чем какими–либо идеями, и которые постепенно оформлялись в попытку наметить программу построения социализма экономическими методами. Но это не значит, что НЭП положил конец террору. На самом деле он просто перерос в «террор экономический». НЭП не только не покончил с деклассированными элементами, которых немало образовалось в предшествующие годы, но в какой–то степени способствовал их росту. Постоянно увеличивалось число безработных. Пышным цветом расцвели преступность, проституция, наркомания». Дмитриенко В.П. История России XX века.– СПб.: – «Кристалл», 1997. – С.224–225. «Для Ленина новая экономическая политика не являлась лишь временной, конъюнктурной мерой. «Понадобятся целые поколения, – объяснял он на съезде, – чтобы перестроить сельское хозяйство и изменить крестьянскую психологию». По его мнению, достичь этой цели можно было только через развитие индустриализации, электрификации, кооперации, союза рабочих и крестьян. <...> После четырех лет революции и гражданской войны Ленин, казалось, пришел к взглядам, близких тем, каких придерживались в 1917 г. почти все марксисты, спорившие с ним, – к пониманию того, что для перехода к социализму необходимо время, что до победы социализма пройдет не одна смена поколений». Верт Н. История Советского государства. – М., 2002. – С. 159 Западные историки о новой экономической политике в СССР «… среди западных специалистов нет согласия относительно целей нэпа. Выступая с левых позиций, Щейла Фитцпатрик пытается доказать, что «Ленин… был революционер по темпераменту и никоим образом нэп не служил реализации его революционных задач в сфере экономической и общественной жизни. [Более того]…партия большевиков в целом [не] была готова принять нэп в качестве завершения и результата Октябрьской революции. … Для многих коммунистов это попахивало термидором, периодом возрождения Великой французской революции». Выступая с правых позиций, Джордж Леггетт занимает более циничную позицию: выступая за «экономическую либерализацию, с одной стороны, и вместе с тем за политическое завинчивание гаек – с другой, …новая экономическая политика Ленина требовала экономического вырождения внутри страны и политического примирения за рубежом; предварительное условие для того и другого было уменьшение террора и наряду с этим усиление роли законности. Был ли в таком случае нэп просто тактическим отступлением, фасадом, обеспечивающим «спасительное пространство» советскому обществу, чтобы очнуться и прийти в себя после изнурительной гражданской войны и истощающего голода? Или он был замыслен как подлинный эксперимент в построении альтернативного пути к социализму? ... Нэп никогда не предполагался в качестве постоянного приспособления к политике либеральной демократии, к которой Ленин и все подлинные ленинцы никогда не питали ничего, кроме презрения. На практике такие трудности для некоторых левых коммунистов в принятии нэпа, даже в качестве временной меры, сводились не просто к замаскированным экономическим уступкам капитализму или политической смычке с крестьянством, но к подсознательному указанию на то, что революция, вероятно, не была достаточно назревшей». Перейда Н.(Канада) Советская Россия в 20–е годы глазами запада. Россия в XX веке: Историки мира споряТ. – М., 1994. – С. 378–379. «Соперничающие оценки нэпа как экономической системы могут быть разделены на несколько групп. Первая группа историков считает, что нэп был эффективной экономической системой, которая была успешной в создании системы воспроизводства и в удовлетворительном темпе роста сельского хозяйства и промышленности. Возможно было достижение высокого уровня экономического развития посредством органической модификации нэпа, означающей смычку между промышленностью и сельским хозяйством. Эта точка зрения представлена, например, профессором Теодором Шаниным, а также в ряде других рабоТ. Вторая группа историков резко расходится с такой оптимистической оценкой. Они считают, что советская экономика не могла удовлетворительно развиваться без некоторой формы государственного административного планирования. Представителем этой школы является покойный Эдвард Карр. Карр утверждал, что имела место скрытая несовместимость между принципами новой экономической политики и принципами планирования. Он писал, что середина 20–х годов была «периодом компромисса, идеалистических пожеланий и уходом от реальных проблем». С некоторыми оговорками Карр считал, что планируемая индустриализация требовала замены индивидуального крестьянского хозяйства широкомасштабным социалистическим сельским хозяйством и подчинения рынка плану. <...> Третья группа историков также разделяет скептический взгляд относительно экономических перспектив нэпа, но с абсолютно иной точки зрения. Они считают, что рыночные отношения не смогли полностью реализовать себя в период нэпа, даже в годы его «вершины» (1925–1926), когда разрешалась наибольшая свобода для частного сектора. <...> Американский историк Александр Гершенкрон считает, что большевистская революция была фундаментально реакционным событием, которое блокировало дорогу к демократическому капитализму в России…. Подобно многим английским и американским коллегам, автор находит все эти три точки зрения на нэп неубедительными и занимает трусливую позицию, которая является разновидностью компромисса между первой и второй школами. По мнению автора, вторая и третья группы историков слишком негативны относительно экономического потенциала нэпа. Советская экономика середины 20–х годов не зашла в тупик: с одной стороны, к 1927 г. она достигла уровня, позволяющего умеренный рост как промышленности, так и сельского хозяйства. С другой стороны, автор не считает, что та нестабильная рыночная связь между государством и крестьянином, которая характера для нэпа, была способна поддерживать более высокие уровни индустриализации, чем те, которые были достигнуты накануне первой мировой войны. При том темпе индустриализации, который советское руководство навязало экономике, система нэпа была обречена на провал». Дэвис Р. (Великобритания) Развитие советского общества в 20–е годы и проблема альтернативы. Россия в XX веке: Историки мира споряТ. – М., 1994. – С. 312–314. |