герменевтика. Герменевтика+В.Кузнецов. Валерий Кузнецов Герменевтика и ее путь от конкретной методики до философского направления
 Скачать 128.22 Kb.
|
|
§ 2. Современная герменевтика В дальнейшем делается еще один шаг в сторону “философизации” герменевтики: происходит онтологизация ее проблематики. В частности, понимание уже рассматривается как свойство человеческого бытия, как свойство человеческого “жизненного мира”, как говорил Гуссерль. Хайдеггер тоже онтологизирует герменевтическую проблематику и постепенно мы наблюдаем становление герменевтики как учения о бытии, о его принципах, т. е. она становится философским направлением. В конце XIX — начале XX века в философии и методологии гуманитарных наук постепенно складываются благоприятные условия для введения герменевтических идей в философский контекст, намечается оригинальный синтез герменевтики с феноменологией. Данное направление исследований связано с деятельностью прежде всего Э. Гуссерля, Г.Г. Шпета, М. Хайдеггера и позднее Г.-Г. Гадамера. Герменевтическая феноменология Г.Г. Шпета практически неизвестна современному научному сообществу, но она, безусловно, достойна того, чтобы ее знали.[30] По мнению Шпета, смысл слова (высказывания, текста) объективен и может быть познан непсихологическими методами. Герменевтика как искусство постижения смысла должна с необходимостью включать в себя семиотические, логические и феноменологические методы, которые должны быть направлены на постижение (понимание, но не “схватывание”, не “вчувствование”, не эмпатию) объективного смысла текста. Все остальные моменты структуры текста, навеянные психологическими особенностями личности автора, историческими и социальными условиями, являются субъективными факторами, они своеобразно влияют на восприятие смысла текста, безусловно должны учитываться и включаться в исследование текстов под общим названием “условия понимания”, постижение которых обеспечивается историческим методом. Созданный текст “живет” самостоятельной жизнью, его смысл уже не зависит от воли автора, он объективируется как вещь в себе и для нас. Здесь следует заметить, что Шпет подошел к самым истокам структуры предпонимания, но ... следующий шаг по независящим от него обстоятельствам был сделан не им, а М. Хайдеггером и несколько позднее Г.-Г. Гадамером. Но то, что было сделано Шпетом составляет нетривиальный вклад в развитие герменевтического метода. С точки зрения Шпета, психологический и исторический методы в герменевтике были социально обусловленными приемами исследования, научными средствами постижения смысла в таких условиях, когда не было еще развито семиотических средств, не существовали современные логико-семантические приемы, не был еще завершен феноменологический метод. Поэтому герменевтика концептуально не сводится только к психологическому искусству, она лишь вынужденно им была ввиду недостатка технического инструментария. В начале XX века с возникновением семиотики, современной логики, семантики, феноменологии была преобразована и герменевтика, в которой психологические приемы стали играть свою четко определенную роль в системе методологических средств, обслуживая внешние моменты понимания смысла текстов. Причем, ввиду того, что тексты весьма разнообразны по своему жанру, происхождению и роли в жизни общества, акцент может делаться на разные элементы смысловой структуры. Никакого противоречия между психологией, герменевтикой и феноменологией не существует. Строгое разведение внутреннего и внешнего ведет к различению методов исследования, систематизирует исследование и, что не менее важно, сохраняет специфику предметных областей. Предмет становится определяющим для выбора метода исследования. Шпет чутко уловил движение герменевтической проблематики к преобразованию ее в новое философское направление со своей особой логикой, с собственными приемами исследования. Это философское направление адекватно соответствует природе философии. Философское знание интерпретационно, диалогично, а значит, герменевтично. Стремление подвести под философию подлинные теоретические основания сближает концепцию Шпета, с идеями Канта. Шпета также, как и Канта, не удовлетворял уровень развития философии, который был весьма далек от идеальной науки. Критическая реформа Канта была направлена на превращение философии из “естественной склонности человека” с ее неполнотой, незавершенностью, малой силой доказательности, ненаучностью, породившими скептицизм и недоверие к философским построениям, в идеальную аподиктическую науку.[31] Но Шпет не принимал философский сциентизм Канта, суть которого заключалась в том, что единственным образцом для всего научного знания признавалось математическое естествознание со всеми вытекающими отсюда последствиями. До 1914 года (года публикации работы “Явление и смысл”) Шпет полагал, что создание подлинной положительной философии фактически уже осуществлено Э. Гуссерлем. Следует лишь немного “подправить” его феноменологию и мы получим “основную науку философии”, которая является базисной как для всей философии в целом, так и для всех конкретных наук. Но уже в процессе написания данной книги у Шпета закрадываются сомнения в безупречности методологической техники феноменологии, в абсолютной ясности всех приемов исследования. И эти сомнения были связаны прежде всего с проблемами постижения смысла, со структурой понимающей деятельности, которая не зависела от особенностей психики познающего субъекта, что является предметом особого интереса теорий познания в отрицательной философии.[32] Поэтому он предпринимает систематическое исследование проблем герменевтики с целью выведения ее концептуального содержания на философский уровень и заполнения указанного пробела в аппарате феноменологии. Основой синтеза герменевтики и феноменологии является традиционная формула “понимание есть постижение смысла”. Принципиальным анализом понимания занимается герменевтика. Она отвечает на вопрос “Как возможно понимание?”. Принципиальным анализом смысла и методов его образования занимается феноменология. Новая дисциплина, которая получается в результате синтеза, располагает очень широким предметным полем (значительно более широким, чем предметные области конкретных герменевтик и даже универсальной герменевтики в духе Шлейермахера) и универсальным методологическим аппаратом, обогащенным герменевтическими методиками. В герменевтике понятие “смысл” обычно не определяется. Смысл дан как нечто внешнее. Это — идеальное бытие, эйдетический мир, на который направлен герменевтический интерес. Основное понятие герменевтики считалось интуитивно ясным, либо заимствовалось из других разделов знания (в этом случае подразумевалось, что уж там-то его выявили абсолютно точно). В феноменологии аналогичная картина наблюдалась относительно понятия “понимание”. Поэтому синтез герменевтики и феноменологии был теоретически предопределен, обе дисциплины должны были взаимно дополнять друг друга. В понимающий познавательный акт структурно входят познающий разум и объект понимающей деятельности, который может быть назван текстом. Понятие “текст” предполагает в этом случае очень широкое толкование. Это — не только письменный источник. Тексты — это знаково-символические информационные системы разнообразного происхождения и предназначения. Они являются результатом познавательно-созидательной, творческой и производственной деятельности живых существ. Текст в герменевтике рассматривается как некий продукт деятельности, имеющий знаковую и в широком смысле языковую природу. “Факт языка”, “застывшая речь” — так характеризовал предмет герменевтики Шлейермахер. Но в то же время он “впитывает” в себя и внутренне содержит субъективно-психологические особенности внутреннего мира автора — “факты мышления”. В нем отражаются особенности эпохи и времени автора. Текст сам по себе есть с одной стороны порождение языка, в котором действуют объективно независимые от конкретного человека, всеобщие и необходимые нормы и законы речевой деятельности, которым следуют все члены данного языкового сообщества. А с другой стороны текст зависит от исторически определенного стиля мышления данной эпохи. Язык и стиль мышления суть объективные природные свойства, преломленные в созидательной деятельности творца текста. Они являются некими предпосылкам понимания, внутренними, скрытыми моментами предпонимания. Для исследования проблемы понимания в герменевтике важно, что язык обладает независимым, внешним бытием, оказывает давление на человека, порождается имеющей внешний характер необходимостью общения и внутренними потребностями человеческого духа. Язык также во многом определяет развитие духовного мира человека и внутренне содержит в себе мировоззренческое начало. Так проблематика языка смыкается с проблематикой сознания и возникает фундаментальное для философии культуры Шпета понятие “языковое сознание”. Поскольку тексты суть продукты человеческой деятельности, на которых “запечатлено” влияние языкового сознания, постольку понимание текстов должно опираться на принципиальный анализ языкового сознания. Более того, Слово становится архетипом культуры и принципом ее анализа. Для решения проблемы понимания существенно выполнение двух условий: 1) раскрыть историческую природу текста и 2) выявить сущность процесса понимания и интерпретации. Здесь следует сделать замечание, чтобы правильно оценить концепцию Шпета. В дошпетовской герменевтике раскрытие исторической природы текста относилось к центральной задаче герменевтического метода, являлось главным содержанием процесса понимания. Шпет выводит всю проблематику, связанную с психологическими и историко-культурными моментами, за рамки акта постижения смысла, помещая ее в условия понимающей деятельности.[33] Это было оправдано феноменологической структурой слова. За скобки выносилось все, что не имеет отношения к объективному смыслу слова, к его идее. Эйдетические моменты структуры слова понимаются интеллектуально, со-мыслятся, только здесь имеет место собственно понимание. Но в структуре слова имеются также моменты, сопровождающие смысл, сопутствующие ему, окружающие центральное ядро структуры слова как некий фон. Они со-чувственно воспринимаются. В основе их восприятия лежит так называемое симпатическое понимание, которое Шпет называет “пониманием в основе своей без понимания”, так как периферийные моменты структуры слова нужно не со-мыслить, а со-чувствовать, переживать симпатически. Если и употребляют еще термин “понимание” по отношению к психологическим актам, то это является данью старой традиции. Итак, здесь принципиальным становится выделение условий понимания, которые образуют контекст “жизни” анализируемого текста. Этот контекст воссоздается при помощи филологической, исторической и психологической интерпретаций. Понимание становится критерием выделения в указанных методах их формальной части, к которой издавна относилась герменевтика. Введение герменевтических методов в феноменологию было обусловлено, с точки зрения Шпета, наличием в содержании феномена специфической функции осмысления. Осмысление как своеобразный самостоятельный акт, требовало определенных средств для своего выполнения, для “прокладывания путей” к смысловым характеристикам идеи. Смысл как сущность сознания, как сложнейшее многоуровневое образование должен не только непосредственно усматриваться рациональной интуицией, как нечто очевидное, но и пониматься. Понимание как синтетическая функция разума обеспечивается истолкованием и интерпретацией. Именно так, через понимание и интерпретацию герменевтическая проблематика (разумеется в новом, рационализированном виде) вливается в феноменологию. Герменевтика (с ее функцией осмысления и интерпретации), логика (функция выражения смысла), прагматическая телеология (функция разумной мотивации), феноменология (функция обнаружения смысла в различных его положениях) сплетены в деятельности разума в единый метод, определяющийся своеобразием эйдетического мира как “зеркала” осуществленных на уровне явлений объективаций деятельности человеческого духа. Герменевтические идеи лежат также в основе философии М. Хайдеггера. Процессы истолкования “собственно человечески налично-существующего” (menschlich Da-Seinde selbst) становятся основными герменевтическими задачами. Хайдеггеровское понятие “собственно человечески налично-существующего” является обобщением дильтеевского понятия “остаток человеческого бытия в произведении”. Это положение открывает одну из современных линий развития герменевтики. Изложение герменевтики у Хайдеггера основано на следующем определении понятия “жизнь”. Жизнь — это элементарная структурная единица, в которой представлена (истолкована, структурирована) однородность сознания и предмета. Эта однородность не существует (не находится в действительности), а именно представлена, истолкована.[34] Большое внимание Хайдеггер уделяет проблеме герменевтического круга, которая по сравнению с концепцией Шлейермахера приобретает новые оттенки. Для Хайдеггера герменевтический круг есть механизм, с помощью которого осуществляется процесс “смыслового движения понимания и истолкования”.[35] “Кто хочет понять текст, — пишет Г.-Г. Гадамер, комментируя хайдеггеровское понятие герменевтического круга, — тот всегда делает предположение. Он предполагает смысл целого, который кажется ему первым смыслом в тексте. Так получается потому, что текст читают уже со значительным ожиданием определенного смысла”.[36] Почему Хайдеггер уделяет этой проблеме столь большое внимание? По мнению Гадамера, данная проблематика, рассматриваемая через диалектику чтения и понимания текста, подводит к решающему вопросу о возможности понимания. “Хайдеггер дал полностью правильное феноменологическое описание, когда он в мнимом чтении ... открыл предструктуру понимания. Он представил пример, из которого следует задача”.[37] Подлинным предметом герменевтического анализа Хайдеггер делает язык, потому что слово не только проясняет, но и затемняет. С другой стороны, язык (а не человек) является, по мнению Хайдеггера, субъектом речи, поэтому язык выступает как сущностное свойство человеческого бытия. А так как понимание возможно только в языке и при помощи языка, то язык определяет постановку всех герменевтических проблем. Вследствие того, что в языке отражается весь мир человеческого существования, герменевтика у Хайдеггера через язык “выходит” на бытие и метод “опрашивания” бытия становится необходимым моментом герменевтического инструментария. Онтологизируя языковую проблематику герменевтики, Хайдеггер способствует превращению герменевтики в учение о бытии, закрепляя тем самым ее философский статус. Вместо гуссерлевской трансцендентальной феноменологии Хайдеггер предлагает “герменевтическую феноменологию”, в которой вопрос о смысле существования равносилен вопросу о смысле познанного. Понимание здесь выступает первоначальной формой человеческой жизни, а не только методической операцией. Большое влияние на различные герменевтические направления оказали исследования А. Н. Уайтхеда.[38] По его мнению, понимание может быть достигнуто двумя способами. Если понимаемое положение дел является сложным, то его можно понимать, рассматривая отдельно составляющие его факторы, синтез которых дает нам полную картину. Второй способ понимания выражается в том, что положение дел понимается как целое непосредственно, без промежуточных ступеней анализа и независимо от того, доступно оно анализу или нет. Первый способ есть внутреннее понимание, второй — внешнее. Оба они находятся во взаимосвязи, предполагают друг друга, но ими не исчерпывается вся проблематика понимания и герменевтики. Первый способ объясняет положение дел как следствие обобщения, интеграции знания о частях целого, а второй — как каузальный фактор. Такая трактовка понимания, по замыслу Уайтхеда, должна была прояснить проблему соотношения герменевтики (как части методологии) и науки. Уайтхед, критикуя метафизические теории самосознания и методологический объективизм, стремится создать теорию, нацеленную на современность. Он показывает, что преобладание существования над бытием (эти категории у него не совпадают) ведет к теории интерпретации, к универсальной относительности истолкования любой реальности. Ход рассуждения Уайтхеда следующий. Так как имеются такие явления, которые в каком-то определенном смысле существуют, но не являются реальными, то вопрос об их познании и понимании не может быть решен при помощи наблюдения и непосредственного созерцания (интуиции). Такой трансцендентальный остаток, полученный путем “вычитания” из существования реального бытия, представляет собой некие сущности, которые могут быть. поняты (познаны) при помощи интерпретации. Интерпретация придает (приписывает) смысл эмпирически не постигаемым сущностям, создавая тем самым возможность для их постижения разумом. Наука и философия ориентированы на изменчивые, текучие связи явлений мира, изменчивость которого может быть описана в “логике событий”. Здесь у Уайтхеда прослеживается влияние И. Канта и Ф. Ницше. Уайтхед неявно принимает кантовскую дихотомию вещей в себе и явлений. Его теория познания носит “явленческий” характер и разрабатывается в рамках герменевтической философии, которая характеризуется им как “универсальная перспективная связь интерпретаций”. Как отмечает Г. Бём,[39] логика, которая связывает отдельное интерпретируемое событие с ходом развития всех других событий, представляет собой ход мысли, тесно связанный с гадамеровской “действительной историей”. Г. Бём четко описывает условия, при которых формируются взгляды Уайтхеда. Эти условия составляют в совокупности теоретический фон, без учета которого невозможно правильно оценить “логику событий” Уайтхеда. Взгляды Уайтхеда на проблемы, связанные с возникновением, развитием и истолкованием знания, складываются в условиях, когда Хайдеггер предложил понятие апофантического (от греч. άποφαινω — объявлять; открывать, обнаруживать, доказывать; άπεφάνην — являться, показываться) суждения, которое понималось им как “производящий модус процессов истолкования наличного бытия” и обосновывало “герменевтику фактичности”, когда вместе с тем еще сказывалось влияние Ницше, отрицавшего корреспондентскую модель знания и отстаивавшего тезис о языке-носителе поэтически-метафорических возможностей; когда к тому же логический позитивизм приступил к анализу языка науки, укрепляя сциентистские позиции в области философии науки. Наконец, герменевтика Гадамера указывала на преимущество “слова” над “предложением”. В этих условиях уайтхедовская “логика событий” основывалась на относительности апофантических высказываний. В процессе истолкования знаний участвует “языковой синтез”, который возможен не только в ходе обобщения результатов предшествующих истолкований, но и благодаря содержащейся в языке возможности истолкования (здесь прослеживается преемственная связь с Ницше, который считал, что в языке заложены возможности познания). Специфика языкового синтеза позволяет Уайтхеду выделить доказательство как метод философского исследования. Доказательство в философии есть средство демонстрации и цель знания. Логическое доказательство в отличие от философского опирается на посылки, являющиеся очевидными. “Очевидность является предпосылкой логики”,[40] поэтому логические доказательства понятны. Если мы соединим значимость философских доказательств с очевидностью логических демонстраций, то мы достигнем тем самым основной цели: сделаем философию пониманием. Интересную концепцию предложил еще один известный герменевт — П. Рикёр. Он пытается выяснить смысл интерпретирующей парадигмы для социальных и гуманитарных наук. В качестве центральной проблемы универсальной методологии П. Рикёр рассматривает проблему диалектики объяснения и понимания. “Важнейшим следствием нашей парадигмы, — пишет П. Рикёр, — является то, что она открывает новый подход к проблеме отношения между объяснением и пониманием в гуманитарных науках. Дильтей понимал это отношение, как известно, как дихотомию ... моя гипотеза может дать более подходящий ответ на проблему, поставленную Дильтеем. Этот ответ заключается в диалектическом характере отношения между объяснением и пониманием, лучше всего выявляющемся при чтении”.[41] Диалектику понимания и объяснения П. Рикёр пытается уточнить по аналогии с диалектикой постижения смысла текста при его чтении. Здесь понимание используется в качестве модели. Реконструкция текста как целого имеет характер круга в том смысле, что знание целого предполагает знание его частей и всевозможных связей между ними. Причем многозначность целого является дополнительным побудительным мотивом для возбуждения герменевтических вопросов. Понимание присваивает себе полученный в результате объяснения смысл, поэтому оно всегда следует во времени за объяснением. Объяснение опирается на гипотезы, реконструирующие смысл текста как целого. Обоснованность таких гипотез обеспечивается вероятностной логикой. Путь от объяснения к пониманию обусловлен спецификой текста. При интерпретации текста имеет большое значение правильная методика формулировки вопросов по отношению к нему. Вопросы должны предельно ясно способствовать усвоению смысла текста. Вопросную методику исследования текста П. Рикёр переносит на философское знание, предлагает даже считать “вопрошание” философским методом. По иному пути идет другой известный представитель герменевтики — Э. Бетти. Он следует традиционному пониманию герменевтики как теории интерпретации, сохраняет методологическое значение категории понимания, не принимая ее онтологического истолкования. Бетти при решении проблемы понимания ставит своей задачей определить процесс объяснения вообще. По его мнению, объяснение только подводит к пониманию. В то же время, чтобы понять в единстве процесс объяснения, необходимо обратиться к феномену “элементарного понимания” как языкового явления. Процесс объяснения призван решить проблему понимания, которая имеет много оттенков, обладает собственной спецификой. Результатом такого подхода является определение Бетти понимания как узнавания и реконструкции смысла текста. Положение интерпретатора всегда соответствует такому состоянию, когда на него направлена информация, объективированная в тексте, созданном другим человеком. При этом интерпретатор может не знать автора текста. Этот факт мало что меняет, потому что “существует положение духа, которому направляется весть и импульс в объективации другого духа, этот дух мог бы быть идентифицирован персонально и индивидуально или он мог бы быть неперсональным и сверхиндивидуальным”.[42] Текст выступает необходимым посредником между интерпретатором и создателем текста. “Отношение между тем и другим духом имеет триадический характер: истолковывающий дух всегда обращался к тому, чтобы понять сознательно полагаемый или объективно известный смысл, т. е. вступить в связь с чужим духом через посредство содержащей смысл формы, в которой он объективирован. Коммуникация между обоими никогда не бывает прямой …”[43] Понимание есть методическая операция, результатом которой является реконструкция смысла текста, опирающаяся на интерпретационную гипотезу. Методика интерпретации опирается на четыре канона. Первый канон Бетти называет “каноном имманентности герменевтического масштаба”.[44] Фактически этот канон есть требование соответствия герменевтической реконструкции точке зрения автора. С одной стороны, он не противоречит шлейермахеровскому принципу вживания, но, с другой стороны, направлен против принципа “лучшего понимания”. Второй канон относится к толкуемому объекту и вводит в герменевтическую методику принцип герменевтического круга. Он называется Бетти “каноном тотальности и смысловой связанности герменевтического исследования”. Содержание его состоит в том, что единство целого проясняется через отдельные части, а смысл отдельных частей проясняется через единство целого.[45] Третий канон — канон “актуальности понимания” — говорит о бессмысленности полного устранения субъективного фактора. Чтобы реконструировать чужие мысли, произведения прошлого, чтобы вернуть в настоящую жизненную действительность чужие переживания, нужно соотнести их с собственным “духовным горизонтом”.[46] Четвертый канон тесно связан с третьим, он называется каноном смысловой адекватности понимания, или каноном герменевтического смыслового соответствия. Он направлен на интерпретатора и требует “собственную жизненную актуальность согласовывать с толчком, который исходит от объекта”.[47] Бетти высказывает предположение, которое оказало большое влияние на последующих исследователей. Смысл его сводится к тому, что реальный процесс (эмпирический ход) создания текста содержит общий закон метода (= теории интерпретации). “Если склоняются к взгляду, что каждый акт понимания протекает по обратному пути акта речи и мышления ... тогда ясно, что из возврата такого рода можно получить общий закон смыслового соответствия между процессом создания художественного произведения и процессом его истолкования”.[48] Большое влияние на современную западную философию оказали идеи Г.-Г. Гадамера, который критически осмыслил предшествующую герменевтическую традицию, выявил в ней основные направления и предложил собственный подход. С точки зрения Гадамера, Шлейермахер и Гегель представляют две линии, тесно связанные друг с другом, но противоположные по направленности теоретических установок. Шлейермахер стремится к “воссозданию прошлого состояния” произведения искусства, к “исторической реконструкции”. Произведение искусства, вырванное из культуры, к которой оно относилось, теряет, по мнению Шлейермахера, свою значимость. Гадамер, оценивая герменевтику Шлейермахера, пишет: “Воссоздание мира, к которому оно (произведение искусства. — В. К.) относится, воссоздание прошлого состояния, которое было “дано” художнику, введение в прошлый стиль — все эти средства исторической реконструкции могли претендовать на то, чтобы сделать понятным истинное значение произведения искусства и чтобы на них можно было опираться в борьбе против неправильного понимания и ложной актуализации. Это действительно является шлейермахеровской мыслью, которая безмолвно предпосылается его общей герменевтике”.[49] Такое предприятие, нацеленное на воссоздание условий, в которых произведение искусства создавалось и выполняло свое истинное предназначение, Гадамер называет “бессильным начинанием”. Любое понимание герменевтики, основывающееся на шлейермахеровских идеях, будь то истолкование в духе автора, предназначенное для современного потребителя искусства, подогнанное под его вкус и уровень его компетенции (такое истолкование как носящее вторичный характер Гадамер называет “репродукцией прошлой продукции”), или стремление к адекватному воссозданию прошлого, по мнению Гадамера, “не более осмысленно, чем реставрация прошлой жизни”.[50] Оба вида истолкования не составляют истинной сути герменевтики. Если Шлейермахер стремился создать герменевтику как универсальную дисциплину, насколько возможно “приблизить” ее к философии, то для философской системы Гегеля основная герменевтическая задача оказалась частным случаем. Гегель почувствовал действительно философский аспект герменевтики в ее связи с современностью: только диалектика истории и современности может быть основанием герменевтического метода. Гадамер точно отмечает коренное отличие Шлейермахера от Гегеля, определяя, что, по Гегелю, “сущность исторического духа состоит не в восстановлении прошлого, а в мысленном посредничестве с современной жизнью”.[51] Именно диалектическое взаимодействие истории и современности позволяет “уравнять друг с другом выигрыш и потери герменевтического предприятия”. Целью герменевтического искусства должно стать не “вживание в мир автора”, а “представление его в себе” для актуализации его для себя. Простое представление прошлого хотя и может быть в определенном смысле научной задачей, но все же в большей степени является пустым, односторонним, внешним, не связанным живительными нитями с современностью. “Истинной задачей мыслящего духа по отношению к истории, а также по отношению к истории искусства было бы, по Гегелю, напротив, не внешнее, а дух, сам себя представляющий в ней, но на более высокой ступени”.[52] Намечая дальнейшее развитие герменевтики, Гадамер задумал “онтологический поворот герменевтики к путеводной нити языка”. На связь герменевтики с языком указывал еще Хайдеггер. Гадамер во многом следует своему предшественнику. Многие категории, которые использует в своей герменевтике Гадамер, рассматривались Хайдеггером. Среди них прежде всего следует выделить предпонимание, традицию, предрассудок, горизонт понимания. Предпонимание — это определяющаяся традицией предпосылка понимания, поэтому оно должно выступать одним из условий понимания. Совокупность предрассудков и “предсуждений”, обусловленных традицией, составляет то, что Гадамер называет “горизонтом понимания”. Центральным, обусловливающим все остальные, здесь является понятие предрассудка. Оно понимается Гадамером весьма специфично, не несет только негативную смысловую нагрузку. Определяя его, Гадамер пишет: “Предрассудком называется суждение, которое имеет место до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов. Следовательно, “предрассудком” не называют ложное суждение, в его понятии заложено то, что может быть оценено позитивно и негативно”.[53] Традицию Гадамер считает одной из форм авторитета. Она связывает историю и современность. В современности живы элементы традиции, которые и были названы Гадамером предрассудками. Понятие предрассудка, как уже было отмечено, двойственно. С одной стороны, к ним относят некоторые негативные явления прошлого, которые тормозят ход исторического развития, и с другой — это то, что предшествует процессу рассуждения (пред-суждение). Они суть необходимые, объективно заложенные в языке и в способах мыслительной деятельности людей компоненты, которые влияют на речемыслительную и понимающую деятельность человека и которые в связи с этим обязательно должны учитываться в герменевтических методиках. Поэтому Гадамер считает необходимым заострить внимание на главной проблеме: “Для исторической герменевтики можно сформулировать центральный вопрос, ее основной теоретико-познавательный вопрос: в чем состоит причина законности предрассудков? Что отличает законные предрассудки от всех бесчисленных предрассудков, чье преодоление является задачей критического разума?”.[54] Поскольку любая традиция нерасторжимо связана с языком, в нем выражается и им в определенной степени обусловлена (вспомним в связи с этим гумбольдтовский тезис о том, что язык является носителем и внутренне схематизирующей силой мировоззрения, что он сам содержит в себе мировоззрение), постольку первейшим предметом и источником герменевтической рефлексии и герменевтического опыта является именно язык как структурный элемент культурного целого. Исходным пунктом в герменевтике Гадамера является шлейермахеровское положение о том, что “все предполагающееся в герменевтике есть только язык и все относящееся к ней, включая также объективные и субъективные предпосылки, должно браться из языка”[55] Основной проблемой, как считает Гадамер, является здесь трудность определения характера проявления в языке предпосылок понимания. Поскольку “все есть в языке”, то каким образом язык сохраняет, кроме переносимого смысла, объективные и субъективные предпосылки понимания? Этот вопрос, навеянный размышлениями по поводу герменевтики Шлейермахера, Гадамер связывает с идеями Хайдеггера. Язык есть мир, который окружает человека, без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни история, ни общество. Все, что связано с человеком, находит свое отражение в языке. Язык есть не только “дом бытия” (Хайдеггер), но и способ бытия человека, сущностное его свойство. Так понимаемый язык становится условием познавательной деятельности человека. В таком отношении Гадамера к языку и герменевтике многие исследователи справедливо усматривают тенденцию к онтологизации понимания. Понимание считается неотъемлемой функцией языка наряду с говорением (ср. с концепцией В. Гумбольдта), а язык является существенным свойством человеческого бытия. Таким образом, понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Гадамер считает понимание моментом человеческой жизни. Такая оценка понимания переориентирует устремления герменевтики как научной дисциплины. Теперь ее основной задачей выступает не методологическая направленность на феномен постижения смысла, а выяснение онтологического статуса понимания как момента жизни человека. Герменевтика в связи с этим приобретает еще большую философскую значимость, она становится учением о человеческом бытии, своеобразной философской антропологией. Очень обстоятельно различные тонкости герменевтики были исследованы Э. Коретом.[56] Много внимания Корет уделил изучению категории понимания. Ее исследование он начинает с рассмотрения понимания как постижения смысла. Такой вид понимания означает у него внутреннюю проницательность, именно при ее помощи мы постигаем смысл. Каким образом мы приходим к заключению, что нам известно смысловое содержание? Ответ на этот вопрос можно дать только после более детального исследования понятия понимания. Можно задавать осмысленные вопросы о понимании различных предметных областей. Но первоначальной формой понимания будет прежде всего разговорное понимание. Отсюда у Корета возникает замысел положить разговорное понимание в основу герменевтической рефлексии. Для языкового понимания (понимания языковых выражений) существенным является наличие диалоговой структуры. Причем понимание является не двухполюсной коммуникативной системой; а имеет трехплоскостную структуру, поскольку и понимание, и высказывание относятся к вещи. Языковое понимание требует обращения к рассмотрению вещи, несмотря на то что сама вещь нам может быть и не дана в непосредственном восприятии. Мы знаем о ней посредством языка. Реконструируя концепцию Э. Корета, можно сказать, что система понимания языковых выражений включает в себя три типа отношений: “понимание — языковое выражение”, “понимание — действительность”, “языковое выражение — действительность”. Понимание языковых выражений есть постижение их смысла (значения). Понимание вещей есть проникновение в их смысл. Отношение между языковым выражением и внелингвистической реальностью является одним из определяющих моментов при постижении смысла и значения выражений языка и представляет собой семантическое отношение. Понимание вещи и понимание языка взаимно обусловливают и дополняют друг друга. Такое соотношение между ними должно сохраняться на всем протяжении исследования. От собственно человеческого понимания отличают вещное (предметное) понимание. Оно в дальнейшем самым различным образом оказывается зависимым от человеческого понимания. Понимание нельзя ограничивать лишь теоретической сферой потому, что имеется практическое понимание. Если мы, например, говорим, кроме “мы понимаем что-либо”, также “мы понимаем толк в чем-либо”, то это означает, что мы можем положиться на знание вещей, что мы знаем, как с ними обращаться, как их правильно использовать. Таким образом, в обращении с вещами мы попытаемся постигнуть их смысловые и целевые отношения. В результате получается, что мы достигаем понимания того, как практически пользоваться вещами. В любых формах понимания присутствует человеческое понимание. “Такое понимание в такой же мере фундаментальное, как и универсальное явление”.[57] Всякое познание, в том числе и научное, основывается на понимании. Понимание — фундамент духовной деятельности. В герменевтике при исследовании понимания важным моментом является рассмотрение “мира понимания”. Многие авторы пытаются дать свое “рабочее” определение этого понятия, ссылаясь на то, что общепринятое понятие мира понимания очень неопределенно и многозначно. Э. Корет предполагает под ним действительность, освоенную человеком, действительность, как она дана человеку, им познана и понята, “какое значение она имеет для человеческого наличного бытия в качестве совокупности его жизненного пространства и горизонта понимания”.[58] Постижение человеком мира всегда ограничено его возможностями и никогда не бывает завершенным. Узкие границы личного опыта существенно раздвигаются опосредованием в нем социальных отношений. В нашем мире отражается исторический мир. Человеческий мир может быть понят только посредством истолкования с помощью языка. Языковое истолкование является необходимым элементом, участвующим в формировании “горизонта понимания”. Очень важным аспектом при исследовании герменевтического понимания является проблема соотношения понимания и истины. “Всякое понимание, —пишет Э. Корет, — это стремление постичь истину”.[59] Если, например, речь идет о понимании исторических явлений, неотделимых от своеобразных традиций, от неповторимой исторической жизни, от уникальной языковой и национальной культуры, от учета “горизонта понимания” и от предпонимания, то возможно ли здесь постижение истины? Если понимание происходит по круговой схеме, учитывающей взаимосвязанность и взаимообусловленность субъекта и объекта исследования, и охватывает своеобразные, уникальные исторические события, от которых нас отделяет значительная историческая дистанция, то как установить в таких условиях истину? Или, возможно, истина сама “обнаружится” в изучаемом событии? “Что есть вообще истина и каким образом она обнаруживается в человеческом познании и понимании?”.[60] Вот примерный круг вопросов, которые волнуют герменевтику и в ответах на которые существует необычайная пестрота мнений. Вопрос об истине считается настолько важным в философской герменевтике, что требует ответа при исследовании любых ее проблем. Современные дискуссии на эту тему дали очень много точек зрения. Попытаемся выделить самые влиятельные. Первое место среди них занимает гипотеза, в основе которой лежит хайдеггеровский афоризм: “Истина есть историческое явление бытия”.[61] Она столько же “открытость”, сколько и “сокрытость” бытия. Такое понимание истины конкретизировано и воплощено в герменевтике Гадамера. Именно при решении проблемы истины он испытывает наибольшее влияние Хайдеггера, поскольку хочет понять истину как “историческое явление”. Но он расходится с Хайдеггером в понимании истории. Гадамер не может принять хайдеггеровскую “почти мифическую историю бытия”. Он противопоставляет ей “историю действий”. У Гадамера истина является “действенно-историческим явлением”, когда историческое событие отражено и истолковано в своем смысле. Слово прошлого в определенных трактовках, объяснениях, преданиях должно быть соотнесено с миром нашего исторического горизонта понимания, исходя из которого когда-то произнесенное слово понимают в его исторической интерпретации. Корет считает, что в гадамеровском процессе “действенно-исторического понимания” не сформулирован четко вопрос об истине, принципиально не обосновано, что следует понимать под истиной. Гадамер считает невозможным, выясняя смысл понятия истины, использовать понятие соответствия на том основании, что в этом случае истина была бы сведена к позитивистской верификационной теории значения. Корет соглашается с Гадамером в этом аспекте, так как считает сферу истины шире области эмпирической достоверности. Понятие истины шире также сферы “методической науки”. Понимание смысла и историческое понимание имеют свою собственную истину более высокого порядка, чем простая констатация соответствия знания фактам, так как здесь содержится более полное, более богатое и значимое для человека смысловое содержание. Истина здесь также означает, что наше понимание вещи и понимание высказывания о ней, диалектически взаимодействуя друг с другом, постигают сущность вещи. Понятие истины как соответствия — это только самое первое, непосредственное приближение к истине, которое и не необходимо, и не достаточно. По Корету, Хайдеггер прав в том отношении, что голому соответствию он противопоставлял “несокрытость”, или очевидность. Истина заключается не в том, что знание или высказывание соответствует своему предмету, а в предположении, что “то, что существует и как оно существует, само себя обнаруживает и открывается пониманию”.[62] В историческое понятие истины у Хайдеггера и Гадамера включается историческое событие, сущность которого “выступает” из “сокрытости”, и оно само снимает свой покров (разоблачает свою тайну). Лишь при учете определенных исторических условий, исторически обусловленного горизонта понимания и других приобретенных знаний исследователю открывается взгляд на определенный аспект действительности, становятся известными определенное царство вещей и его смысловое содержание. Таким образом, имеется исторический процесс, который может стать условием нашего познания и понимания. Но посредством понятий исторического процесса и исторической очевидности нельзя решить вопрос об истине отдельного познаваемого события или высказывания о нем. Напротив, понятие исторического процесса предполагает истину отдельного события в качестве условия. Истина как очевидность является не отрицанием, а условием возможности истины как соответствия. “Историческое событие, — пишет Э. Корет, — в котором сущее себя обнаруживает как то, что оно есть, снова предполагает в качестве условия своей возможности, что сущее является само таким, каким оно обнаруживается и понимается”.[63] В данном случае имеет место противопоставление семантической истинности высказывания онтологической явленности самого бытия. Сущее само по себе только потому может быть онтологически истинным, что оно делается очевидным и доступным нашему пониманию в историческом процессе. Но это не означает, что оно когда-либо может стать абсолютно познанным и понятым. Герменевтическая проблема понимания затрагивает прежде всего языковое понимание высказанного или написанного слова или исторического (литературного, философского и пр.) текста. Отсюда возникают два вопроса, которые необходимо различать. Первый вопрос: правильно ли мы поняли или объяснили текст? Если все то, что в тексте предполагалось и говорилось, нами постигнуто, то мы в принципе можем переформулировать вопрос: как можно снять возникающие недоразумения и ошибочные объяснения, которые извращают смысл? Второй вопрос: является ли текст правильно объясненным, если доказано, что он соответствует вещи? Иными словами, соответствует ли доказательство истины пониманию смысла? С этими вопросами связаны и другие вопросы. Можно ли смысл отождествить с истиной? Может ли герменевтика быть компетентной при решении проблемы истины? По мнению Корета, понимание уже является методом постижения истины, поскольку относится к объяснению полагаемого смысла. Герменевтика должна, считает Корет, отличать истину понимания от истины познания. Но при этом их нельзя полностью разделять. Истина понимания и истина познания связаны друг с другом, они могут отделяться только относительно и никогда не могут противопоставляться. Подводя итоги данного раздела, следует заметить, что современная герменевтика превращается в учение о бытии, т. е. становится философской дисциплиной. Это стало возможным из-за переосмысления места ее центральной категории “понимание”. Понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Теперь основной задачей герменевтики выступает не методологическая направленность на феномен постижения смысла, а выявление онтологического статуса понимания как момента жизни человека. Герменевтика в связи с этим приобретает философскую значимость, становится учением о человеческом бытии. Современной герменевтикой поставлен вопрос о логике понимания. Одна из гипотез, пытающаяся раскрыть сущность герменевтической логики, была предложена Гадамером. По его мнению, мы понимаем смысл текста, если понимаем вопрос, ответом на который является текст. Мы достигаем понимания в случае слияния “горизонтов понимания” интерпретатора, пытающегося реконструировать вопрос, и текста. Подлинная герменевтическая проблема заключается в проникновении в смысл текста самого по себе, а не в реконструкции “воли автора”. К одному из главных достижений современной герменевтики относится не только онтологизация понимания и определение статуса особой герменевтической логики, но и открытие предструктуры понимания, осуществленное М. Хайдеггером и развитое дальше главным образом Гадамером. Предструктура понимания есть сложное, многоуровневое образование, в которое в качестве составных моментов входят предрассудки, авторитет, традиция. Предрассудки бывают истинными (способствуют пониманию) и ложными (ведут к неправильному пониманию). Достижением современной герменевтики является как раз открытие позитивных предрассудков, недогматического следования авторитету и традиции. Предрассудки, авторитет и традиция составляют объективные условия понимания. Герменевтический круг, который в предшествующей герменевтике был лишь методологически ориентирован на постижение смысла целого, становится описанием онтологии понимания, в которую органически включено предпонимание, на основе которого предвосхищается смысл целого, строится предварительное рационально осознанное предположение, изменяющееся во времени по мере углубления во внутреннюю структуру целого, движения по кругу понимания. Предпонимание и герменевтический круг представляют собой основной стержень механизма смыслового движения понимания, т.е. логики герменевтического рассуждения. Для современной герменевтики характерна тенденция к обособлению собственной проблематики, к организации, экспликации своего предметного мира с одновременным отделением от нерационалистической компоненты. Освобождение от редукционистских и психологически нагруженных подходов идет под девизом борьбы за специфику герменевтического знания, за выделение герменевтики из традиционной теории познания и историко-психологически нагруженных методологий постижения смысла текста. У герменевтики и “исторического метода” просто разные задачи, решаемые соответственно специфике предметных областей разными методами. |