Виктор Юзефович Драгунский. Денискины Рассказы. Рыцари.. Виктор Юзефович Драгунский. Виктор Юзефович Драгунский. Денискины Рассказы. Рыцари
 Скачать 129.05 Kb.
|
|
Англичанин Павля. – Завтра первое сентября, – сказала мама. – И вот наступила осень, и ты пойдешь уже во второй класс. Ох, как летит время!.. – И по этому случаю, – подхватил папа, – мы сейчас «зарежем» арбуз! И он взял ножик и взрезал арбуз. Когда он резал, был слышен такой полный, приятный, зеленый треск, что у меня прямо спина похолодела от предчувствия, как я буду есть этот арбуз. И я уже раскрыл рот, чтобы вцепиться в розовый арбузный ломоть, но тут дверь распахнулась, и в комнату вошел Павля. Мы все страшно обрадовались, потому что он давно уже не был у нас и мы по нем соскучились. – Ого, кто пришел! – сказал папа. – Сам Павля. Сам Павля-Бородавля! – Садись с нами, Павлик, арбуз есть, – сказала мама, – Дениска, подвинься. Я сказал: – Привет! – и дал ему место рядом с собой. – Привет! – сказал он и сел. И мы начали есть и долго ели и молчали. Нам неохота было разговаривать. А о чем тут разговаривать, когда во рту такая вкуснотища! И когда Павле дали третий кусок, он сказал: – Ах, люблю я арбуз. Даже очень. Мне бабушка никогда не дает его вволю поесть. – А почему? – спросила мама. – Она говорит, что после арбуза у меня получается не сон, а сплошная беготня. – Правда, – сказал папа. – Вот поэтому-то мы и едим арбуз с утра пораньше. К вечеру его действие кончается, и можно спокойно спать. Ешь давай, не бойся. – Я не боюсь, – сказал Павля. И мы все опять занялись делом и опять долго молчали. И когда мама стала убирать корки, папа сказал: – А ты чего, Павля, так давно не был у нас? – Да, – сказал я. – Где ты пропадал? Что ты делал? И тут Павля напыжился, покраснел, поглядел по сторонам и вдруг небрежно так обронил, словно нехотя: – Что делал, что делал?.. Английский изучал, вот что делал. Я прямо опешил. Я сразу понял, что я все лето зря прочепушил. С ежами возился, в лапту играл, пустяками занимался. А вот Павля, он времени не терял, нет, шалишь, он работал над собой, он повышал свой уровень образования. Он изучал английский язык и теперь небось сможет переписываться с английскими пионерами и читать английские книжки! Я сразу почувствовал, что умираю от зависти, а тут еще мама добавила: – Вот, Дениска, учись. Это тебе не лапта! – Молодец, – сказал папа. – Уважаю! Павля прямо засиял. – К нам в гости приехал студент, Сева. Так вот он со мной каждый день занимается. Вот уже целых два месяца. Прямо замучил совсем. – А что, трудный английский язык? – спросил я. – С ума сойти, – вздохнул Павля. – Еще бы не трудный, – вмешался папа. – Там у них сам черт ногу сломит. Уж очень сложное правописание. Пишется Ливерпуль, а произносится Манчестер. – Ну да! – сказал я. – Верно, Павля? – Прямо беда, – сказал Павля. – Я совсем измучился от этих занятий, похудел на двести граммов. – Так что ж ты не пользуешься своими знаниями, Павлик? – сказала мама. – Ты почему, когда вошел, не сказал нам по-английски «здрасте»? – Я «здрасте» еще не проходил, – сказал Павля. – Ну вот ты арбуз поел, почему не сказал «спасибо»? – Я сказал, – сказал Павля. – Ну да, по-русски-то ты сказал, а по-английски? – Мы до «спасибо» еще не дошли, – сказал Павля. – Очень трудное пропо-ви-сание. Тогда я сказал: – Павля, а научи-ка меня, как по-английски «раз, два, три». – Я этого еще не изучил, – сказал Павля. – А что же ты изучил? – закричал я. – За два месяца ты все-таки хоть что-нибудь-то изучил? – Я изучил, как по-английски «Петя», – сказал Павля. – Ну, как? – «Пит»! – торжествующе объявил Павля. – По-английски «Петя» будет «Пит». – Он радостно засмеялся и добавил: – Вот завтра приду в класс и скажу Петьке Горбушкину: «Пит, а Пит, дай ластик!» Небось рот разинет, ничего не поймет. Вот потеха-то будет! Верно, Денис? – Верно, – сказал я. – Ну, а что ты еще знаешь по-английски? – Пока все, – сказал Павля. Главные реки. Хотя мне уже идет девятый год, я только вчера догадался, что уроки все-таки надо учить. Любишь не любишь, хочешь не хочешь, лень тебе или не лень, а учить уроки надо. Это закон. А то можно в такую историю вляпаться, что своих не узнаешь. Я, например, вчера не успел уроки сделать. У нас было задано выучить кусочек из одного стихотворения Некрасова и главные реки Америки. А я, вместо того чтобы учиться, запускал во дворе змея в космос. Ну, он в космос все-таки не залетел, потому что у него был чересчур легкий хвост, и он из-за этого крутился, как волчок. Это раз. А во-вторых, у меня было мало ниток, и я весь дом обыскал и собрал все нитки, какие только были; у мамы со швейной машины снял, и то оказалось мало. Змей долетел до чердака и там завис, а до космоса еще было далеко. И я так завозился с этим змеем и космосом, что совершенно позабыл обо всем на свете. Мне было так интересно играть, что я и думать перестал про какие-то там уроки. Совершенно вылетело из головы. А оказалось, никак нельзя было забывать про свои дела, потому что получился позор. Я утром немножко заспался, и, когда вскочил, времени оставалось чуть-чуть… Но я читал, как ловко одеваются пожарные – у них нет ни одного лишнего движения, и мне до того это понравилось, что я пол-лета тренировался быстро одеваться. И сегодня я как вскочил и глянул на часы, то сразу понял, что одеваться надо, как на пожар. И я оделся за одну минуту сорок восемь секунд весь, как следует, только шнурки зашнуровал через две дырочки. В общем, в школу я поспел вовремя и в класс тоже успел примчаться за секунду до Раисы Ивановны. То есть она шла себе потихоньку по коридору, а я бежал из раздевалки (ребят уже не было никого). Когда я увидел Раису Ивановну издалека, я припустился во всю прыть и, не доходя до класса каких-нибудь пять шагов, обошел Раису Ивановну и вскочил в класс. В общем, я выиграл у нее секунды полторы, и, когда она вошла, книги мои были уже в парте, а сам я сидел с Мишкой как ни в чем не бывало. Раиса Ивановна вошла, мы встали и поздоровались с ней, и громче всех поздоровался я, чтобы она видела, какой я вежливый. Но она на это не обратила никакого внимания и еще на ходу сказала: – Кораблев, к доске! У меня сразу испортилось настроение, потому что я вспомнил, что забыл приготовить уроки. И мне ужасно не хотелось вылезать из-за своей родимой парты. Я прямо к ней как будто приклеился. Но Раиса Ивановна стала меня торопить; – Кораблев! Что же ты? Я тебя зову или нет? И я пошел к доске. Раиса Ивановна сказала: – Стихи! Чтобы я читал стихи, какие заданы. А я их не знал. Я даже плохо знал, какие заданы-то. Поэтому я моментально подумал, что Раиса Ивановна тоже, может быть, забыла, что задано, и не заметит, что я читаю. И я бодро завел: Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь: Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь… – Это Пушкин, – сказала Раиса Ивановна. – Да, – сказал я, – это Пушкин. Александр Сергеевич. – А я что задала? – сказала она. – Да! – сказал я. – Что «да»? Что я задала, я тебя спрашиваю? Кораблев! – Что? – сказал я. – Что «что»? Я тебя спрашиваю: что я задала? Тут Мишка сделал наивное лицо и сказал: – Да что он, не знает, что ли, что вы Некрасова задали? Это он не понял вопроса, Раиса Ивановна. Вот что значит верный друг. Это Мишка таким хитрым способом ухитрился мне подсказать. А Раиса Ивановна уже рассердилась: – Слонов! Не смей подсказывать! – Да! – сказал я. – Ты чего, Мишка, лезешь? Без тебя, что ли, не знаю, что Раиса Ивановна задала Некрасова! Это я задумался, а ты тут лезешь, сбиваешь только. Мишка стал красный и отвернулся от меня. А я опять остался один на один с Раисой Ивановной. – Ну? – сказала она. – Что? – сказал я. – Перестань ежеминутно чтокать! Я уже видел, что она сейчас рассердится как следует. – Читай. Наизусть! – Что? – сказал я. – Стихи, конечно! – сказала она. – Ага, понял. Стихи, значит, читать? – сказал я. – Это можно. – И громко начал: – Стихи Некрасова. Поэта. Великого поэта. – Ну! – сказала Раиса Ивановна. – Что? – сказал я. – Читай сейчас же! – закричала бедная Раиса Ивановна. – Сейчас же читай, тебе говорят! Заглавие! Пока она кричала, Мишка успел мне подсказать первое слово. Он шепнул, не разжимая рта, но я его прекрасно понял. Поэтому я смело выдвинул ногу вперед и продекламировал: – Мужичонка! Все замолчали, и Раиса Ивановна тоже. Она внимательно смотрела на меня, а я смотрел на Мишку еще внимательнее. Мишка показывал на свой большой палец и зачем-то щелкал его по ногтю. И я как-то сразу вспомнил заглавие и сказал: – С ноготком! И повторил все вместе: – Мужичонка с ноготком! Все засмеялись. Раиса Ивановна сказала: – Довольно, Кораблев!.. Не старайся, не выйдет. Уж если не знаешь, не срамись. – Потом она добавила: – Ну, а как насчет кругозора? Помнишь, мы вчера сговорились всем классом, что будем читать и сверх программы интересные книжки? Вчера вы решили выучить названия всех рек Америки. Ты выучил? Конечно, я не выучил. Этот змей, будь он неладен, совсем мне всю жизнь испортил. И я хотел во всем признаться Раисе Ивановне, но вместо этого вдруг неожиданно даже для самого себя сказал: – Конечно, выучил. А как же! – Ну вот, исправь это ужасное впечатление, которое ты произвел чтением стихов Некрасова. Назови мне самую большую реку Америки, и я тебя отпущу. Вот когда мне стало худо. Даже живот заболел, честное слово. В классе была удивительная тишина. Все смотрели на меня. А я смотрел в потолок. И думал, что сейчас уже наверняка я умру. До свидания, все! И в эту секунду я увидел, что в левом последнем ряду Петька Горбушкин показывает мне какую-то длинную газетную ленту, и на ней что-то намалевано чернилами, толсто намалевано, наверное, он пальцем писал. И я стал вглядываться в эти буквы и наконец прочел первую половину. А тут Раиса Ивановна снова: – Ну, Кораблев? Какая же главная река в Америке? У меня сразу же появилась уверенность, и я сказал: – Миси-писи. Дальше я не буду рассказывать. Хватит. И хотя Раиса Ивановна смеялась до слез, но двойку она мне влепила будь здоров. И я теперь дал клятву, что буду учить уроки всегда. До глубокой старости. Гусиное горло. Когда мы сели обедать, я сказал: – А я сегодня в гости пойду. К Мишке. На день рождения. – Ну да? – сказал папа. – Сколько же ему стукнуло? – Девять, – ответил я. – Ему девять лет, папа, стукнуло. Теперь десятый год пошел. – Как бежит время, – вздохнула мама. – Давно ли он лежал на подоконнике в ящике от комода, а вот пожалуйте, уже девять лет! – Ну что ж, – разрешил папа, – сходи, поздравь юбиляра. Ну-ка, расскажи, а что ты подаришь своему дружку в этот памятный день? – Есть подарочек, – сказал я, – Мишка будь здоров обрадуется… – Что же именно? – спросила мама. – Гусиное горло! – сказал я. – Сегодня Вера Сергеевна гуся потрошила, и я у нее выпросил гусиное горло, чтобы Мишке подарить. – Покажи, – сказал папа. Я вытащил из кармана гусиное горло. Оно было уже вымытое, очищенное, прямо загляденье, но оно было еще сыроватое, недосушенное, и мама вскочила и закричала: – Убери сейчас же эту мерзость! Ужас! А папа сказал: – А зачем оно нужно? И почему оно скользкое? – Оно еще сырое. А я его высушу как следует и сверну в колечко. Видишь? Вот так. Я показал папе. Он смотрел внимательно. – Видишь? – говорил я. – Узкую горловину я всуну в широкую, брошу туда горошинок штук пять, оно когда высохнет, знаешь как будет греметь! Первый сорт! Папа улыбнулся: – Ничего подарочек… Ну-ну! А я сказал: – Не беспокойся. Мишке понравится. Я его знаю. Но папа встал и подошел к вешалке. Он там порылся и карманах. – На-ка, – он протянул мне монетки, – вот тебе немного деньжат. Купи Мишке конфет. А это от меня добавка. – И папа отвинтил от своего пиджака чудесный голубой значок «Спутник». Я сказал: – Ура! Мишка будет на седьмом небе. У него теперь от меня целых три подарка. Значок, конфеты и гусиное горло. Это всякий бы обрадовался! Я взял гусиное горло и положил его на батарею досушиваться. Мама сказала: – Вымой руки и ешь! И мы стали дальше обедать, и я ел рассольник и потихоньку стонал от удовольствия. И вдруг мама положила ложку и сказала ни с того ни с сего: – Прямо не знаю, пускать его в гости или нет? Вот тебе раз! Гром среди ясного неба! Я сказал: – А почему? И папа тоже: – В чем дело-то? – Он нас там опозорит. Он совершенно не умеет есть. Стонет, хлебает, везет… Кошмар! – Ничего, – сказал я. – Мишка тоже стонет, еще лучше меня. – Это не оправдание, – нахмурился папа. – Нужно есть прилично. Мало тебя учили? – Значит, мало, – сказала мама. – Ничему не учили, – сказал я. – Я ем как бог на душу положит. И ничего. Довольно здорово получается. А чему тут учить-то? – Нужно знать правила, – сказал папа строго. – Ты знаешь? Нет. А вот они: когда ешь, не чавкай, не причмокивай, не дуй на еду, не стони от удовольствия и вообще не издавай никаких звуков при еде. – А я не издаю! Что, издаю, что ли? – И никогда не ешь перед обедом хлеб с горчицей! – воскликнула мама. Папа ужасно покраснел. Еще бы! Он недавно съел перед обедом, наверное, целое кило хлеба с горчицей. Когда мама принесла суп, оказалось, что у нее уже нет хлеба, папа весь съел, и мне пришлось бежать в булочную за новым. Вот он теперь и покраснел, но промолчал. А мама продолжала на него смотреть и все говорила беспощадным голосом. Она говорила как будто бы мне, но папе от этого было не по себе. И мне тоже. Мама столько наговорила, что я просто ужаснулся. Как же теперь жить? Того нельзя, этого нельзя! – Не роняй вилку на пол, – говорила мама. – А если уронил, сиди спокойно, не становись на четвереньки, не ныряй под стол и не ползай там полчаса. Не барабань пальцами по столу, не свисти, не пой! Не хохочи за столом! Не ешь рыбу ножом, тем более если ты в гостях. – А это вовсе не рыба была, – сказал папа, и лицо у него стало какое-то виноватое, – это были обыкновенные голубцы. – Тем более. – Мама была неумолима. – Еще чего придумали, голубцы – ножом! Ни голубцы, ни яичницу не едят ножом! Это закон! Я ужасно удивился: – А как же голубцы есть без ножа? Мама сказала: – А так же, как и котлеты. Вилочкой, и все. – Так ведь останется же на тарелке! Как быть? Мама сказала: – Ну и пусть останется! – Так ведь жалко же! – взмолился я. – Я, может быть, еще не наелся, а тут осталось… Нужно доесть! Папа сказал: – Ну доедай, чего там! Я сказал: – Вот спасибо. Потом я вспомнил еще одну важную вещь: – А подливу? Мама обернулась ко мне. – Что подливу? – спросила она. – Вылизать… – сказал я. У мамы брови подскочили до самой прически. Она стукнула пальцем по столу: – Не сметь вылизывать! Я понял, что надо спасаться. – Что ты, мама? Я знаю, что вылизывать языком нельзя! Что я, собачонка, что ли! Я, мама, вылизывать никогда не буду, особенно при ком-нибудь. Я тебя спрашиваю: а вымазать? Хлебом? – Нельзя! – сказала мама. – Так я же не пальцем! Я хлебом! Мякишем! – Отвяжись, – крикнула мама, – тебе говорят! И у нее сделались зеленые глаза. Как крыжовник. И я подумал: ну ее, эту подливку, не буду я ее ни вылизывать, ни вымазывать, если мама из-за этого так расстраивается. Я сказал: – Ну ладно, мама. Я не буду. Пусть пропадает. – А вот, кстати, – сказал папа, я серьезно хочу тебя спросить… – Спрашивай, – сказала мама, – ты ведь еще хуже маленького. – Нет, верно, – продолжал папа, – у нас, знаешь, иногда банкеты бывают, всякие там торжества… Так вот: ничего, если я иногда захвачу что-нибудь с собой? Ну, яблочко там или апельсин… – Не сходи с ума! – сказала мама. – Да почему же? – спросил папа. – А потому, что сегодня ты унес яблоко с собою, а завтра начнешь винегрет в боковой карман запихивать! – Да, – сказал папа и поглядел в потолок, – да, некоторые очень хорошо знают правила хорошего тона! Прямо профессора! Куда там!.. А как ты думаешь, Дениска, – папа взял меня за плечо и повернул к себе, – как ты думаешь, – он даже повысил голос, – если у тебя собрались гости и вдруг один надумал уходить… Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут? Я не знал, что ответить папе. Его это, видимо, очень интересовало, потому что он крепко сжал мое плечо, даже больно стало. Но я не знал, что ему ответить. А мама, наверно, знала, потому что она сказала: – Если я его проводила, значит, так было нужно. Чем больше внимания гостям, тем, безусловно, лучше. Тут папа вдруг рассмеялся. Как из песни про блоху: – Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! А я думаю, что он не умрет, если она не проводит его! Ха-ха-ха-ха-ха! Папа вдруг взъерошил волосы и стал ходить туда-сюда по комнате, как лев по клетке. И глаза у него все время вращались. Теперь он смеялся с каким-то рывком: «Ха-ха! Ррр! Ха-ха! Рр!» Глядя на него, я тоже расхохотался: – Конечно, не умрет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку комнаты и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу кусочков. Я сказал: – Ты что, мама? Ты это зачем? А папа сказал: – Ничего, ничего. Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к Мишке, а то опоздаешь! Иди и не ешь рыбу ножом, не позорь фамилию! Я собрал свои подарки и пошел к Мишке. И мы там веселились вовсю. Мы подскакивали на диване чуть не до потолка. Мишка даже стал лиловый от этого подскакивания. А фамилию нашу я не опозорил, потому что угощенье было не обед или ужин, а лимонад и конфеты. Мы поели все конфеты, какие были, и даже ту коробочку съели, что я Мишке принес в подарок. А вообще подарков Мишке понанесли видимо-невидимо: и поезд, и книжки, и краски. И Мишкина мама сказала: – Ох сколько подарков у тебя, Мишук! А тебе какой больше всех нравится? – Какой может быть разговор? Конечно, гусиное горло! И покраснел от удовольствия. А я так и знал. |