Виктор Юзефович Драгунский. Денискины Рассказы. Рыцари.. Виктор Юзефович Драгунский. Виктор Юзефович Драгунский. Денискины Рассказы. Рыцари
Скачать 129.05 Kb.
|
Похититель собак. Еще вот какая была история. Когда я жил у дяди Володи на даче, недалеко от нас жил Борис Климентьевич, худой такой дядька, веселый, с палкой в руке и высокий, как забор. У него была собачка под названием Чапка. Очень хорошая собачушка, черная, мохнатая, морда кирпичом, хвостик торчком. И я с ней очень подружился. Вот один раз Борис Климентьевич задумал идти купаться, а Чапку не захотел с собой брать. Потому что она уже один раз ходила с ним на пляж и из этого вышла скандальная история. В тот раз Чапка полезла в воду, а в воде плавала одна тетенька. Она плавала на автомобильной камере, чтоб не утонуть. И она сразу закричала на Чапку: – Пошла вон! Вот еще! Не хватало собачью заразу напускать! – И стала брызгать на Чапку: – Вон пошла, вон! Чапке это не понравилось, и она прямо на плаву хотела эту тетку цапнуть, но до нее не достала, а камеру все-таки ухватила своими остренькими зубками. Один только разик куснула, и камера зашипела и выдохлась. А тетенька стала думать, что она тонет, и она завизжала: – Тону, спасите! Весь пляж страшно перепугался. И Борис Климентьевич кинулся ее спасать. Там, где эта тетенька барахталась, ему река была по колено, а тетеньке по плечи. Он ее спас, а Чапку постегал прутиком – для виду, конечно. И с тех пор перестал ее брать на реку. И вот теперь он попросил меня погулять во дворе с Чапкой, чтобы она не увязалась за ним. И я вошел во двор, и мы стали с Чапкой носиться и кувыркаться, прыгать и колбаситься, подскакивать, и вертеться, и лаять, визжать, и смеяться, и валяться. А Борис Климентьевич спокойно ушел. И мы с Чапкой вдоволь наигрались, а в это время мимо забора шел Ванька Дыхов с удочкой. Он говорит: – Дениска, рыбу ловить! Я говорю: – Не могу, я Чапку стерегу. Он говорит: – Посади Чапку в дом. Захвати свой бредень и догоняй. И пошел дальше. А я взял Чапку за ошейник и тихонечко поволок по траве. Она легла, лапки кверху, и поехала, как на салазках. Я открыл дверь, втащил ее в коридор, дверь прикрыл и пошел за бреднем. Когда я опять вышел на дорогу, Ваньки уже не было. Он скрылся за углом. Я полетел его догонять и вдруг возле продовольственной палатки вижу: на самой середине дороги сидит моя Чапка, язык высунула и смотрит на меня как ни в чем не бывало… Вот так да! Это значит, я дверь плохо прикрыл, или она еще как-то исхитрилась и, наверное, пробежала дворами, а теперь сидит встречает! Умна! Но ведь мне надо спешить. Там Ванька уже, наверное, рыбу таскает, а я тут с ней возись. Главное, я бы взял ее с собой, но Борис Климентьевич может вернуться, и, если он ее не застанет дома, он разволнуется, бросится искать, и потом меня будут ругать… Нет, так дело не пойдет! Придется ее обратно волочить. Я схватил ее за ошейник и потащил домой. На этот раз Чапка упиралась в землю всеми четырьмя лапами. Она волоклась за мной на своем животе как лягушка. Я ее еле доволок до дверей. Открыл узенькую щелку, впихнул и дверь захлопнул крепко-накрепко. Она там зарычала и залаяла, но я не стал ее утешать. Я обошел весь дом, закрыл все окна и калитку тоже. И хотя я очень устал от возни с Чапкой, я все-таки припустился бежать к реке. Я довольно быстро бежал, и когда я уже поравнялся с трансформаторной будкой, из-за нее выскочила… опять Чапка! Я даже оторопел. Я просто не верил своим глазам. Я подумал, что она мне снится… Но тут Чапка стала делать вид, что вот она меня сейчас укусит за то, что я ее оставил дома. Рычит и лает на меня! Ну, погоди же, я тебе покажу! И я стал хватать ее за ошейник, но она не давалась, она увертывалась, хрипела, отступала, отскакивала и все время лаяла. Тогда я стал приманивать: – Чапочка, Чапочка, тю-тю-тю, лохмушенька, на-на-на! Но она продолжала издеваться и не давала себя поймать. Главное, мне мешал мой бредень, у меня была не та ловкость. И мы так долго скакали вокруг будки. И вдруг я вспомнил, что недавно видел в телевизоре картину «Тропою джунглей». Там показано, как охотники ловят обезьян сетями. Я сразу сообразил, взял свой бредень, как сачок, и хлоп! Накрыл Чапку, как обезьянку. Она прямо взвыла от злости, но я быстро закутал ее как следует, перекинул бредень через плечо и, как настоящий охотник, потащил ее домой через весь поселок. Чапка висела у меня за спиной в сетке, как в гамаке, и только изредка подвывала. Но я уже не обращал на нее никакого внимания, а просто взял ее и вытряхнул в окошко и припер его снаружи палкой. Она сразу там залаяла и зарычала на разные голоса, а я уже в третий раз побежал за Ванькой. Это я так рассказываю быстро, а на самом деле времени прошло очень много. И вот у самой реки я встретил Ваньку. Он шел веселый, а в руке у него была травинка, а на травинке нанизаны две уклейки, большие, с чайную ложку каждая. Я говорю: – Ого! А у тебя, я вижу, здорово клевало! Ванька говорит: – Да, просто не успевал вытаскивать. Давай отнесем эту рыбу моей маме на уху, а после обеда снова пойдем. Может, и ты что-нибудь поймаешь. И так за разговором мы незаметно дошли до дома Бориса Климентьевича. А около его дома стояла небольшая толпа. Там был дядька в полосатых штанах, с животом, как подушка, и еще там была тетенька тоже в штанах и с голой спиной. Был еще мальчишка в очках и еще кто-то. Они все размахивали руками и что-то кричали. А потом мальчишка в очках увидел меня да как закричит: – Вот он, вот он сам, собственной персоной! Тут все обернулись на нас, и дядька в полосатых штанах завопил: – Какой? С рыбой или маленький?! Мальчишка в очках кричит: – Маленький! Хватайте его! Это он! И они все кинулись ко мне. Я немножко испугался и быстро отбежал от них, бросил бредень и влез на забор. Это был высокий забор: меня нипочем снизу не достать. Тетенька с голой спиной подбежала к забору и стала кричать нечеловеческим голосом: – Отдай сейчас же Бобку! Куда ты его девал, негодник? А дядька уткнулся животом в забор, кулаками стучит: – А где моя Люська? Ты куда ее увел? Признавайся! Я говорю: – Отойдите от забора. Я никакого Бобку не знаю и Люську тоже. Я даже с ними не знаком! Ванька, скажи им! Ванька кричит: – Что вы напали на ребенка? Я вот сейчас как сбегаю за мамой, тогда узнаете! Я кричу: – Ты беги поскорее, Ванька, а то они меня растерзают! Ванька кричит: – Держись, не слезай с забора! – И побежал. А дядька говорит: – Это соучастник, не иначе. Их тут целая шайка! Эй, ты, на заборе, отвечай сейчас же, где Люся? Я говорю: – Следите сами за своей доченькой! – Ах, ты еще острить? Слезай сию минуту, и пойдем в прокуратуру. Я говорю: – Ни за что не слезу! Тогда мальчишка в очках говорит: – Сейчас я его достану! И давай карабкаться на забор. Но не умеет. Потому что не знает, где гвоздь, где что, чтобы уцепиться. А я на этот забор сто раз лазил. Да еще я этого мальчишку пяткой отпихиваю. И он, слава богу, срывается. – Стой, Павля, – говорит дядька, – давай я тебя подсажу! И этот Павля стал карабкаться на этого дядьку. И я опять испугался, потому что Павля был здоровый парень, наверное, учился уже в третьем или в четвертом классе. И я подумал, что мне пришел конец, но тут я вижу, бежит Борис Климентьевич, а из переулка Ванькина мама и Ванька. Они кричат: – Стойте! В чем дело? А дядька орет: – Ни в чем не дело! Просто этот мальчишка ворует собак! Он у меня собаку украл, Люсю. И тетенька в штанах добавляет: – И у меня украл, Бобку! Ванькина мама говорит: – Ни за что не поверю, хоть режьте. А мальчишка в очках вмешивается: – Я сам видел. Он нес нашу собаку в сетке, за плечами! Я сидел на чердаке и видел! Я говорю: – Не стыдно врать? Чапку я нес. Она из дому удрала! Борис Климентьевич говорит: – Это довольно положительный мальчик. С чего бы ему вдруг вступить на стезю преступлений и начать воровать собак? Пойдемте в дом, разберемся! Иди, Денис, сюда! Он подошел к забору, и я прямо перешел к нему на плечи, потому что он был очень высокий, я уже говорил. Тут все пошли во двор. Дядька фыркал, тетенька в штанах ломала пальцы, очкастый Павля шел за ними, а я катился на Борисе Климентьевиче. Мы взошли на крыльцо, Борис Климентьевич открыл дверь, и вдруг оттуда выскочили три собаки! Три Чапки! Совершенно одинаковые! Я подумал, что это у меня в глазах троится. Дядька кричит: – Люсечка! И одна Чапка кинулась и вскочила ему прямо на живот! А тетенька в брюках и Павля вопят: – Бобик! Бобка! И рвут второго Чапку пополам: она за передние ноги тянет к себе, а он за задние – к себе! И только третья собака стоит возле нас и вертиком хвостит. То есть хвостиком вертит. Борис Климентьевич говорит: – Вот ты с какой стороны раскрылся? Я этого не ожидал. Ты зачем напихал полный дом чужих собак? Я сказал: – Я думал, что они Чапки! Ведь как похожи! Одно лицо. Прямо вылитые собачьи близнецы. И я все рассказал по порядку. Тут все стали хохотать, а когда успокоились, Борис Климентьевич сказал: – Конечно, не удивительно, что ты обознался. Скоч-терьеры очень похожи друг на друга, настолько, что трудно бывает различить. Вот и сегодня, по совести говоря, не мы, люди, узнали своих собак, а собаки узнали нас. Так что ты ни в чем не виноват. Но все равно знай, что с этих пор я буду называть тебя Похититель собак. … И правда, он так меня называет… Сверху вниз, наискосок. В то лето, когда я еще не ходил в школу, у нас во дворе был ремонт. Повсюду валялись кирпичи и доски, а посреди двора высилась огромная куча песку. И мы играли на этом песке в «разгром фашистов под Москвой», или делали куличики, или просто так играли ни во что. Нам было очень весело, и мы подружились с рабочими и даже помогали им ремонтировать дом: один раз я принес слесарю дяде Грише полный чайник кипятку, а второй раз Алёнка показала монтерам, где у нас черный ход. И мы еще много помогали, только сейчас я уже не помню всего. А потом как-то незаметно ремонт стал заканчиваться, рабочие уходили один за другим, дядя Гриша попрощался с нами за руку, подарил мне тяжелую железку и тоже ушел. И вместо дяди Гриши во двор пришли три девушки. Они все были очень красиво одеты: носили мужские длинные штаны, измазанные разными красками и совершенно твердые. Когда эти девушки ходили, штаны на них гремели, как железо на крыше. А на головах девушки носили шапки из газет. Эти девушки были маляры и назывались: бригада. Они были очень веселые и ловкие, любили смеяться и всегда пели песню «Ландыши, ландыши». Но я эту песню не люблю. И Аленка. И Мишка тоже не любит. Зато мы все любили смотреть, как работают девушки-маляры и как у них все получается складно и аккуратно. Мы знали по именам всю бригаду. Их звали Санька, Раечка и Нелли. И однажды мы к ним подошли, и тетя Саня сказала: – Ребятки, сбегайте кто-нибудь и узнайте, который час. Я сбегал, узнал и сказал: – Без пяти двенадцать, тетя Саня… Она сказала: – Шабаш, девчата! Я – в столовую! – и пошла со двора. И тетя Раечка и тетя Нелли пошли за ней обедать. А бочонок с краской оставили. И резиновый шланг тоже. Мы сразу подошли ближе и стали смотреть на тот кусочек дома, где они только сейчас красили. Было очень здорово: ровно и коричнево, с небольшой краснотой. Мишка смотрел-смотрел, потом говорит: – Интересно, а если я покачаю насос, краска пойдет? Аленка говорит: – Спорим, не пойдет! Тогда я говорю: – А вот спорим, пойдет! Тут Мишка говорит: – Не надо спорить. Сейчас я попробую. Держи, Дениска, шланг, а я покачаю. И давай качать. Раза два-три качнул, и вдруг из шланга побежала краска! Она шипела, как змея, потому что на конце у шланга была нахлобучка с дырочками, как у лейки. Только дырки были совсем маленькие, и краска шла, как одеколон в парикмахерской, чуть-чуть видно. Мишка обрадовался и как закричит: – Крась скорей! Скорей крась что-нибудь! Я сразу взял и направил шланг на чистую стенку. Краска стала брызгаться, и там сейчас же получилось светло-коричневое пятно, похожее на паука. – Ура! – закричала Аленка. – Пошло! Пошло-поехало! – и подставила ногу под краску. Я сразу покрасил ей ногу от колена до пальцев. Тут же, прямо у нас на глазах, на ноге не стало видно ни синяков, ни царапин! Наоборот, Аленкина нога стала гладкая, коричневая, с блеском, как новенькая кегля. Мишка кричит: – Здорово получается! Подставляй вторую, скорей! И Аленка живенько подставила вторую ногу, а я моментально покрасил ее сверху донизу два раза. Тогда Мишка говорит: – Люди добрые, как красиво! Ноги совсем как у настоящего индейца! Крась же ее скорей! – Всю? Всю красить? С головы до пят? Тут Аленка прямо завизжала от восторга: – Давайте, люди добрые! Красьте с головы до пят! Я буду настоящая индейка. Тогда Мишка приналег на насос и стал качать во всю ивановскую, а я стал Аленку поливать краской. Я замечательно ее покрасил: и спину, и ноги, и руки, и плечи, и живот, и трусики. И стала она вся коричневая, только волосы белые торчат. Я спрашиваю: – Мишка, как ты думаешь, а волосы красить? Мишка отвечает: – Ну конечно! Крась скорей! Быстрей давай! И Аленка торопит: – Давай-давай! И волосы давай! И уши! Я быстро закончил ее красить и говорю: – Иди, Аленка, на солнце пообсохни! Эх, что бы еще покрасить? А Мишка: – Вон видишь, наше белье сушится? Скорей давай крась! Ну с этим-то делом я быстро справился! Два полотенца и Мишкину рубашку я за какую-нибудь минуту так отделал, что любо-дорого смотреть было! А Мишка прямо вошел в азарт, качает насос, как заводной. И только покрикивает: – Крась давай! Скорей давай! Вон и дверь новая на парадном, давай, давай, быстрее крась! И я перешел на дверь. Сверху вниз! Снизу вверх! Сверху вниз, наискосок! И тут дверь вдруг раскрылась, и из нее вышел наш управдом Алексей Акимыч в белом костюме. Он прямо остолбенел. И я тоже. Мы оба были как заколдованные. Главное, я его поливаю и с испугу не могу даже догадаться отвести в сторону шланг, а только размахиваю сверху вниз, снизу вверх. А у него глаза расширились, и ему в голову не приходит отойти хоть на шаг вправо или влево… А Мишка качает и знай себе ладит свое: – Крась давай, быстрей давай! И Аленка сбоку вытанцовывает: – Я индейка! Я индейка! Ужас! …Да, здорово нам тогда влетело. Мишка две недели белье стирал. А Аленку мыли в семи водах со скипидаром… Алексею Акимычу купили новый костюм. А меня мама вовсе не хотела во двор пускать. Но я все-таки вышел, и тетя Саня, Раечка и Нелли сказали: – Вырастай, Денис, побыстрей, мы тебя к себе в бригаду возьмем. Будешь маляром! И тех пор я стараюсь расти быстрей. Одна капля убивает лошадь. Когда папа заболел, пришел доктор и сказал: — Ничего особенного, маленькая простуда. Но я вам советую бросить курить, у вас в сердце легкий шумок. И когда он ушел, мама сказала: — Как это все-таки глупо — доводить себя до болезней этими проклятыми папиросами. Ты еще такой молодой, а вот уже в сердце у тебя шумы и хрипы. — Ну, — сказал папа, — ты преувеличиваешь! У меня нет никаких особенных шумов, а тем более хрипов. Есть всего-навсего один маленький шумишко. Это не в счет. — Нет — в счет! — воскликнула мама. — Тебе, конечно, нужен не шумишко, тебя бы больше устроили скрип, лязг и скрежет, я тебя знаю… — Во всяком случае, мне не нужен звук пилы, — перебил ее папа. — Я тебя не пилю, — мама даже покраснела, — но пойми ты, это действительно вредно. Ведь ты же знаешь, что одна капля папиросного яда убивает здоровую лошадь! Вот так раз! Я посмотрел на папу. Он был большой, спору нет, но все-таки поменьше лошади. Он был побольше меня или мамы, но, как ни верти, он был поменьше лошади и даже самой захудалой коровы. Корова бы никогда не поместилась на нашем диване, а папа помещался свободно. Я очень испугался. Я никак не хотел, чтобы его убивала такая капля яда. Не хотел я этого никак и ни за что. От этих мыслей я долго не мог заснуть, так долго, что не заметил, как все-таки заснул. А в субботу папа выздоровел, и к нам пришли гости. Пришел дядя Юра с тетей Катей, Борис Михайлович и тетя Тамара. Все пришли и стали вести себя очень прилично, а тетя Тамара как только вошла, так вся завертелась, и затрещала, и уселась пить чай рядом с папой. За столом она стала окружать папу заботой и вниманием, спрашивала, удобно ли ему сидеть, не дует ли из окна, и в конце концов до того наокружалась и назаботилась, что всыпала ему в чай три ложки сахару. Папа размешал сахар, хлебнул и сморщился. — Я уже один раз положила сахар в этот стакан, — сказала мама, и глаза у нее стали зеленые, как крыжовник. А тетя Тамара расхохоталась во все горло. Она хохотала, как будто кто-то под столом кусал ее за пятки. А папа отодвинул переслащенный чай в сторону. Тогда тетя Тамара вынула из сумочки тоненький портсигарчик и подарила его папе. — Это вам в утешение за испорченный чай, — сказала она. — Каждый раз, закуривая папироску, вы будете вспоминать эту смешную историю и ее виновницу. Я ужасно разозлился на нее за это. Зачем она напоминает папе про курение, раз он за время болезни уже почти совсем отвык? Ведь одна капля курильного яда убивает лошадь, а она напоминает. Я сказал: «Вы дура, тетя Тамара! Чтоб вы лопнули! И вообще вон из моего дома. Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было». Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял. А папа взял портсигарчик и повертел его в руках. — Спасибо, Тамара Сергеевна, — сказал папа, — я очень тронут. Но сюда не войдет ни одна моя папироска, портсигар такой маленький, а я курю «Казбек». Впрочем… Тут папа взглянул на меня. — Ну-ка, Денис, — сказал он, — вместо того чтобы выдувать третий стакан чаю на ночь, пойди-ка к письменному столу, возьми там коробку «Казбека» и укороти папироски, обрежь так, чтобы они влезли в портсигар. Ножницы в среднем ящике! Я пошел к столу, нашел папиросы и ножницы, примерил портсигар и сделал все, как он велел. А потом отнес полный портсигарчик папе. Папа открыл портсигарчик, посмотрел на мою работу, потом на меня и весело рассмеялся: — Полюбуйтесь-ка, что сделал мой сообразительный сын! Тут все гости стали наперебой выхватывать друг у друга портсигарчик и оглушительно хохотать. Особенно старалась, конечно, тетя Тамара. Когда она перестала смеяться, она согнула руку и костяшками пальцев постучала по моей голове. — Как же это ты догадался оставить целыми картонные мундштуки, а почти весь табак отрезать? Ведь курят-то именно табак, а ты его отрезал! Да что у тебя в голове — песок или опилки? Я сказал: «Это у тебя в голове опилки, Тамарище Семипудовое». Сказал, конечно, в мыслях, про себя. А то бы меня мама заругала. Она и так смотрела на меня что-то уж чересчур пристально. — Ну-ка, иди сюда, — мама взяла меня за подбородок, — посмотри-ка мне в глаза! Я стал смотреть в мамины глаза и почувствовал, что у меня щеки стали красные, как флаги. — Ты это сделал нарочно? — спросила мама. Я не мог ее обмануть. — Да, — сказал я, — я это сделал нарочно. — Тогда выйди из комнаты, — сказал папа, — а то у меня руки чешутся. Видно, папа ничего не понял. Но я не стал ему объяснять и вышел из комнаты. Шутка ли — одна капля убивает лошадь! |