Волкова Дарья Судьба всегда звонит дважды
 Скачать 238.62 Kb.
|
Глава 8. Живу, чтобы любить до слепоты.- Басик, привет. Он ее, разумеется, не ждал. Более того, даже убедил себя, что забыл о ней, совсем, окончательно. Но сейчас, еще до того, как он успел понять, осознать разумом то удивительное и невозможное - Маша здесь, снова, стоит в дверях его палаты - сердце дрогнуло, предательски дрогнуло, сжалось - болезненно, необъяснимо и неожиданно. И единственное, что он мог сказать внятного: - Почему Басик? - А почему нет? - Ты еще скажи - Барсик! - диалог у них начинается как минимум странно, но он все еще не может прийти в себя от неожиданности ее появления здесь. Маша же ведет себя как ни в чем не бывало - естественна и даже весела, причем веселость ее не напускная, а вполне себе натуральная, умеренная. И сама Маша такая... замечательная. Он совершенно не отдает себе отчета в том, что не сводит с нее глаз. - Барсик? - Маша подходит к кровати, спускает с плеча на пол сумку с ноутбуком. - Ну, можно и Барсик. Такой рыжий боевой дворовый кот. Отощавшая версия Гарфилда, который полгода не видел лазанью. - Гарфилд?! - Бас фыркает. - Скажешь тоже! И потом - терпеть не могу лазанью. - По тебе и видно, - она улыбается, так мягко и... Тут до него доходит, что не так. Нет в ее глазах тех так разозливших его в прошлый раз жалости и страха - всего этого нет и следа. Это другая Маша, та Маша, которую он так самозабвенно целовал... сто миллионов лет назад, кажется. И он ни черта не понимает, зачем она здесь снова, после того, как он ее... да выгнал, практически, если называть вещи своими именами. Выяснять это не хочется, хочется просто смотреть на нее, в ее глаза, как она улыбается. Но он не может позволить себе слабости. Не в этот раз и не с ней. - Маш, зачем ты вернулась? - К тебе приехала, - Маша отвечает слегка удивленно, смотрит на него, наклонив голову. - Зачем? - Захотелось, - пожимает плечами. - Почему?! - Ты не поймешь, - отвечает она спокойно. - И, предваряя твои дальнейшие расспросы - у меня есть высочайшее соизволение на посещение твой августейшей особы. Поэтому выгонять меня бесполезно - все равно буду приходить. Лучше сразу смирись. - Что... какое... я не понял... ты о чем говоришь?! - Просто пойми одну вещь - я буду приходить каждый день. - Зачем?! - Вот ты дятел! Заладил - зачем да зачем! Сейчас фотографии покажу, - Маша деловито подвигает к постели стул, поднимает сумку с ноутбуком. - Ты же последние свои фотографии не видел, которые я делала? - Да нет, знаешь, как-то... возможности не представилось. - Вот! - удовлетворенно кивает Маша. - Сейчас покажу. - Слушай, Маш... я не думаю, что это хорошая идея... Не стоит тебе... - он далеко не так решителен, как в прошлый раз. Потому что ему смертельно не хочется, чтобы она уходила, только вот себе он в этом не признается. - Я там тебя подловила, как ты в носу ковыряешься, - Маша ставит ему ноутбук на грудь. - А с виду такой приличный мальчик... - Все ты врешь! - Смотри сам. Спустя пару минут. - Да это я просто нос чешу! - Да? А со стороны кажется, что козявки выковыриваешь... - Машка!!! - Что?.. - большие, предельно невинные глаза. - А вот на этой фотографии ты что делаешь? - Что-что... - вглядывается. - Папарацци хренова... Ремень на штанах поправляю, кажется. - А я думала, ты снова что-то чешешь... - Маша!!! - возмущенный возглас дополняет толчок в бок локтем. - О, пациент уже дерется. Вижу, пошел на поправку, - она улыбается так, что он не может не улыбнуться ей в ответ. И все-таки... когда она собралась уходить, Бас предпринял еще одну попытку. Последнюю, для очистки совести. - Маш, я серьезно... Не стоит тебе тратить на меня свое время, правда. Я не думаю... - Послушай меня, Литвинский, - больше всего его удивляет в ней это олимпийское спокойствие и решительность. - Мне двадцать три года. Даже мой отец перестал указывать мне, что делать. Тебя я тем более слушать не буду - мал еще, чтобы меня поучать. - Ну... дело твое... - он демонстративно хмурит брови. - Вот именно! Мое, только мое дело! Умница, что понял. Все, до завтра. А назавтра ему стало страшно по-настоящему. Что он что-то не так понял. И что она не придет. Стало так тошно, что хоть волком вой. Промучился все утро, ждать было просто нестерпимо. Врубил какую-то кровомесительную игрушку, взял в руки игровой пульт. Отвлечься хоть на что-то... - Какой ты кровожадный, оказывается... Пульт он, естественно, тут же выронил. Обернулся резко. В дверях палаты - нет, не Маша. Огромный рыжий Гарфилд, в половину Машиного роста. А сама она выглядывает из-за рыжего плюшевого уха. - Привет. - Что это?! - Это твой новый друг, - Маша с котом, а точнее - рыжий монстр и Маша протискиваются в палату, - чтобы тебе не скучно было. Его зовут Гарфилд. Можно просто - Гарик. Сначала Бас может только удивленно хмыкнуть. И лишь потом, увидев в другой руке Маши бумажный пакет: - А это - лазанья Гарику? - Нет, что ты! - усмехается Мария. - Ты же не любишь лазанью. Это пончики с повидлом. Тебе. - Пончики?! - Ой, как глаза загорелись! - Маша уже откровенно смеется. - Да, пончики. Твой отец сказал, что ты их любишь. - Отец?! - тут он понимает. Смесь смущения, разочарования и еще чего-то... И все это, видимо, так отражается в его глазах... - Да-да, Литвинский! Это вселенский заговор, ты правильно понял. - Тебя мой отец вызвал? - у него снова тот самый тон - холодный и отчужденный. - Вот еще! - фыркает Маша. - Нет, никто меня не вызывал. И не спрашивай больше ничего, никаких подробностей вселенского заговора против Василия Литвинского я тебе не расскажу! - с пафосом: - Это страшная тайна! - Маша! - предупреждающе. - Лопай пончики, пока они теплые. А еще я принесла тебе кофе. Настоящий и вкусный, - она ставит пакет на тумбочку рядом, оглядывает палату. Задумчиво: - Так, куда бы Гарика пристроить... Нет у него никаких сил с ней спорить. Да и какая разница, собственно, почему она здесь? Сейчас гораздо важнее, что она здесь. А еще вдруг смертельно захотелось именно этих теплых пончиков с повидлом. И настоящего и вкусного кофе. В конце концов, он сегодня так и не смог заставить себя позавтракать. Правда, кофе и пончиками пришлось поделиться с Машей. Она так забавно выпрашивала у него, и он понимал, что она делает это нарочно, но так приятно было - пить с ней кофе из одного стаканчика. И откусывать один на двоих пончик. Как-то неправильно, но безумно приятно. И он ни разу не вспомнил за все это время, что рабочая у него только верхняя половина тела. Забыл, совершенно забыл об этом, пока она была рядом. - Ну, что, готов к просмотру фотографий? - Опять? - Ну, не в игрушку же твою дурацкую пялиться?! У меня фотографий, знаешь, сколько на ноутбуке? Мог бы и оценить - показываю тебе бесплатно шедевры! - Шедевры - это там, где я в носу ковыряюсь? - Ага! Признался?! Бас демонстративно вздыхает. - Давай, показывай, что там у тебя есть. Спустя минут пять. - Ух ты! Это кто такая куколка-блондинка? - Это моя сестра, Катя. - Прелесть какая хорошенькая! - Значит, Катя хорошенькая? - преувеличенно ровным голосом. - А я - нет?! - Нет. Катя хорошенькая. А ты - красивая. Улавливаешь разницу? - Смутно. - Неважно. А Катенька дивно хороша. Познакомишь? - Она терпеть не может рыжих и конопатых, Бас. - Да? Пичалька. Как жить, как жить? - Бас так откровенно веселится, что Маше приходится ему подыгрывать, хотя ревность, да и к кому - к родной сестре - это было совершенно неожиданно. Нет, Катя и правда хорошенькая, но... - Если хочешь, познакомлю. - Хочу, конечно. - У нее есть парень, предупреждаю. - Я уж как-нибудь это переживу, - он ее совершенно неприкрыто дразнит, и в этом так много его прежнего, что ей и сердиться не с руки. Так здорово видеть, как он смеется. ______________________ - Как настроение, Басик? - Отсутствует. - Боишься? - Волнуюсь, - сознался, потому что притворяться уже сил нет. Завтра он очнется после наркоза и ему скажут... - Все будет хорошо. - Откуда такая уверенность, Маш? - Отсюда, - она прижимает руку к левой стороне груди. - Я точно знаю. Все. Будет. Хорошо. - Обещаешь? - Обещаю. Это глупо и смешно, но ему хочется ей верить. Да что там - он ей верит. Почему-то верит. Даже больше чем себе. - Ладно... Вась... я пойду. Тебе отдохнуть нужно, завтра важный день. - Ну да, я же работать буду. Лежать под наркозом на операционном столе - тяжкий труд. - Не переживай. Все получится. Она наклоняется и легко касается губами его лба. - До завтра. Завтра все будет в порядке. Верь мне. А он неожиданно перехватывает ее готовое отстраниться плечо. Притягивает ее к себе так медленно, чтобы она могла остановить его, если решит. Но она позволяет ему. И он целует ее в губы. В этом поцелуе нет ничего эротичного. Это просто соприкосновение губ, крепкое, долгое, так, что дыхание смешивается. - Верь мне, - ее выдох ему. - Хорошо, - его выдох ей. ____________________ Нет, плакать она не будет. Она теперь сильная. Она чувствовала в себе совершенно неколебимую уверенность или упертость. Не позволить ему больше валять дурака. Встреча с Артемом Борисовичем словно была последней точкой в этой уверенности. Что она делает все правильно. Именно так - правильно. И в этот раз все иначе. Васька выглядит намного лучше. Ему сняли гипс с руки, почти сошли на "нет" страшные синяки и кровоподтеки. И вообще - он сверху, до пояса выглядит почти нормально. Если не принимать во внимание его совершенно дикие патлы. А стричься Бас отказывался категорически по какой-то одному ему ведомой причине. Маша, в попытке пристыдить его и убедить принять благопристойный вид, подарила ему пару заколок в виде розовых Китти, со стразиками, разумеется. И Бас демонстративно к ее приходу закалывал свою обросшую челку ото лба именно ими. Ну и кто кого поддел, спрашивается? Но сегодня места для шуток нет. Завтра... Нет, завтра все будет в порядке, по-другому быть не может. Возможно, это было трусостью с ее стороны, возможно. Но она сознательно не позволяла себе думать о том, что произойдет, если исход операции будет неудачным. Не думала о том, что ей самой делать, если так случится. Нет, этого не может быть. Французские врачи должны справиться, Васька заслужил. Иначе... иначе это будет дико несправедливо! Она до позднего вечера гуляла по близлежащим к пансиону кварталам. Думала поснимать, но сил поднять камеру не было. Не в руках сил, а где-то глубже, внутри. Часам ближе к одиннадцати, сообразив, что в результате своего беспорядочного променада стала объектом пристального внимания со стороны группы громкоголосых чернокожих подростков, Маша в ближайшем магазинчике купила бутылку красного вина и торопливо вернулась в свое временное пристанище. Именно благодаря бутылке вина она и смогла уснуть в ту ночь. А утром она сделала то, что дала себе слово сделать в день операции давно. Небольшой православный храм, находящийся не так уж далеко от клиники, она присмотрела почти сразу по приезду. И теперь она направилась туда. Машу трудно было назвать глубоко религиозным человеком. Не то поколение, не то воспитание. Но желание, нет, даже потребность сделать именно так, возникла сама собой, и Мария была необъяснимо уверена, что она должна это сделать. Пусть кто угодно из сверстников над ней смеется. Ей это все равно. Когда в твою жизнь приходят такие испытания, на мнение чужих внимания не обращают. Она будет делать то, что ей кажется важным и нужным Басу - пойдет и поставит свечку в церкви. За здравие. Так, кажется, правильно говорить? Кто бы ей еще объяснил, как это делать?.. Словоохотливая старушка, вроде бы из второго поколения русской эмиграции, если Маша правильно поняла, с видимым удовольствием помогла Марии. И в полутемном храме ей было комфортно, и глядеть на мерцающее пламя тонких свечей - умиротворяло. Но внутри что-то гнало ее отсюда. Не здесь ей следует быть. Ее храм сейчас - сквер французской клиники и третья слева по центральной аллее скамейка. На этой самой скамейке ее и застали родители Баса. - Маша! Ты что здесь желаешь? Почему не внутри? - Здравствуйте, Артем Борисович... мадам, - она неловко кивнула матери Баса. Если Васькиного отца Маша чуть ли не боготворила за то, что он для нее сделал, то матери его... откровенно говоря, побаивалась. Необъяснимо. - Я лучше... тут. Привычнее. Еще ведь ждать... долго. - Нет, Маша, так не годится, - Литвинский-старший берет ее под руку. - У нас с супругой есть специальный столик в кафе, в больнице. Мы там... все операции, все Васькины наркозы и реанимации переживали. Поверь мне, Маша, это счастливый столик. Мы должны сидеть за ним все время, пока... Долго уговаривать ему Машу не пришлось. А потом, когда Артем Борисович ушел за кофе и они остались с матерью Баса наедине... Маше страшно неловко, она не знает, что сказать, куда руки деть в обществе такого непонятного для нее человека. - Мария, - та сама, первая, неожиданно нарушает повисшее за столиком молчание. - Наверное, я должна перед вами извиниться. - Нет! - только этого еще не хватало! Маша совершенно искренне не хочет, чтобы эта женщина с пронзительными зелеными глазами и тонкими губами унижалась перед ней извинениями. Ничего хорошего из этого не получится. - Нет, ну что вы! Вы совершенно не должны этого делать! - Именно поэтому, - ее собеседница серьезно кивает, - я прошу у вас прощения. У меня были причины так поступить, но это не оправдание. Прошу меня извинить. - Конечно! - торопливо соглашается Мария. - Я все понимаю. Вы имели право и... Я правда все понимаю. И... У Маши действительно нет слов, чтобы правильно сказать, что она чувствует. А мать Баса вдруг легонько гладит ее по плечу. - Наверное, теперь я могу обращаться к тебе на "ты"? - Да! Конечно, мадам! - Арлетт, - старшая из женщин слегка улыбается. - Меня зовут Арлетт. Последующие часы за "счастливым столиком" были посвящены, в основном, рассказу Маши. Именно потому, что ее расспрашивали обо всем - о семье, об образовании, о работе... Где живет, кто папа, кто мама, где бывала, что видела. Словом, выложить пришлось почти все о себе, и именно поэтому время мучительного ожидания... это плетущееся черепашьим шагом время вдруг как-то незаметно кончилось. _________________ Она не понимает ни слова из того, что говорит серьезный, невысокий и горбоносый врач - может только вглядываться в мимику и жесты всех троих - его, Артема Борисовича и Арлетт. И именно улыбка Васькиной матери дает ей первую надежду. А потом - слова Литвинского-старшего: - Ну что, Маша? Будем праздновать? - Есть что? - еще не давая надежде вырасти в полноценную радость. - Доктор Рошетт убежден, что есть. Все получилось, как врачи планировали. И даже сверх того. Не исключено, что и вторая операция не понадобится. Если бы она была одна, наверное, она отреагировала бы иначе. Но сейчас... с людьми, с которыми она пережила эти очень непростые часы, одни их самых сложных за последние месяцы, хотя это вообще было трудное время, но все-таки... Словом, дрогнула Маша. И плакала она на плече Артема Борисовича, и, кажется, Арлетт гладила ее по голове, и негромкий голос Васькиного отца: - Ну, все, все, Маша. Будет. Все хорошо. Впрочем, потом Маша понимает, что плакала не одна она. _________________ Ей позволили пройти в реанимацию, хотя Васька еще без сознания. Более того, ее великодушно оставили с ним наедине. Она смотрит на него, на бледное лицо с побледневшими же веснушками. Глаза закрыты, тени под ними не только от ресниц. Все-таки как же трудно ему пришлось за последнее время, просто невообразимо. Светло-рыжие волосы разметались по подушке почти по-девичьи. Нет, парня надо срочно стричь. Маша слегка улыбается. И может себе наконец-то твердо сказать: "Все хорошо. Все в порядке. Он выдержал. Он смог". А потом ее ждет нежданный подарок. Она видит, как дрогнули его ресницы. Взгляд - поначалу совершенно мутный, дезориентированный, непонимающий. Моргнул раз, второй. Прорезалось фирменное Басово выражение лица: "Мне все трын-трава". Маша не дает ему повода первому сказать глупость. - Привет. - Привет. Ну что, доктор, - он слегка морщится, - я смогу теперь, после операции, танцевать танго? Неисправим. - А до операции мог? - Неа. - Ну, значит, и после не сможешь. А вот ходить - запросто. Доктор Рошетт в этом совершенно уверен. - Правда? - Да. - Черт. Блин, - он говорит это тихо и почти безэмоционально. Закрывает глаза и шепчет, с прикрытыми веками: - Неужели, правда? - Клянусь своим "Никоном". Он открывает глаза и столько в них... что кажется, будто включили мощную лампу. - "Никоном"? Это святое. Верю. - Рад? - она спрашивает об очевидном, но очень хочется с ним поговорить. Бас медленно кивает, а Маша спохватывается. - Ой, надо же позвать... доктора там, или медсестру. Ты как себя чувствуешь вообще? - Выпить хочется просто смертельно. - Вряд ли тебе сейчас можно, - улыбается Маша. - Мне категорически нельзя. Но хочется от этого не меньше. _________________ Над Парижем стоит образцово-показательная поздняя весна, выказывающая твердое намерение перейти в такое же образцово-показательное начало лета. Цветут каштаны, толстые парижские голуби степенно и вальяжно избегают внимания детворы, взлетая лишь по самой крайности. Пожилые парижане играю в "шары", с плавучих ресторанов на канале Урк слышно живую музыку. Все это Бас видит Машиными глазами. Каждый день Мария приносит ему улов. Маленькие фотозарисовки Парижа - красочного и грязного, шумного и задумчивого, загадочного и прямолинейного. Это Машин Париж. Разглядывая фотографии, Бас понимает - как она талантлива. Она умеет видеть чудо в обыденности - качество, которое отличает волшебников с камерой в руках от всех прочих смертных. А, с другой стороны, совершенно очевидно - сколько на это потрачено времени. Огромное количество времени на то, чтобы развлечь его. Постепенно начинает приходить осознание - сколько она вообще сделала для него. И продолжает делать. ________________ - Я с тобой никуда не поеду! - Спокойно, больной! Вам вредно нервничать, - Маша постукивает пальчиками по спинке кресла-каталки. - Что за недоверие? У меня права уже четыре года. Уж с твоим креслом как-нибудь управлюсь. - Не хочу! - Вот капризный! А за контрабанду? - Что ты имеешь в виду? - и в самом деле озадачен. - Я сейчас везу тебя гулять. А завтра принесу тебе бутылку пива. Он не тратит ни секунды на размышление. - Две! - Я полагаю, торг здесь не уместен. Одна! Но! Твое любимое чешское темное. Вздыхает. - Ладно. Черт с тобой. - Вот и отлично. Ну что, красивая, поехала кататься? - Красивая?! - Конечно, красивая! Просто Василиса Прекрасная! После того, как ты наконец-то соизволил косы состричь. ______________ Чувство благодарности может быть тяжелым грузом. Особенно, если ты не понимаешь, за что тебе такое счастье. Особенно, если понимаешь, чего это стоило тому, кто тебе помогает. Особенно, если тебе самому нечем, совершенно нечем отблагодарить в ответ. На его небрежный вопрос о том, где она живет, Маша ответила - в пансионе. Угу. Столько времени снимать комнату в пансионе. В Париже это в любом случае недешево. А ведь ей надо на что-то жить - кушать, ездить в метро. Покупать ему всякие смешные подарки-безделушки, черт подери! Он решился и прямо спросил ее об источнике средств к существованию. Видно было, что тема разговора Маше не особо приятна, но ответила без колебаний. Так, значит у Машки состоятельный папаша. Который и оплачивает, по сути, всю эту благотворительность. Сложившаяся ситуация Басу не нравилось ужасно, но отказаться от Машиного общества он не мог. Пока не мог. ______________________ - Машка, дай мне костыли! - Я удобнее, чем костыли. Мягче. - Я тебя уроню к черту! И мы грохнемся оба! - Не льсти себе, ты тощий и вряд ли уронишь меня. - Маша! - Давай руку и вставай. У него почему-то совершенно не получается спорить с ней. _____________________ - Ну что, как успехи, капитан "Деревянная нога"? - Я сам дошел до лестницы и обратно! - Ого?! Время? - Девять минут. - Отличный результат! Держи, заработал. - Ух ты, даже две! - Вообще-то, вторая бутылка мне. Я думала, ты захочешь со мной отметить свой успех. - Конечно, Маш. ____________________ Его выписывают. Наконец-то. Спустя все эти месяцы, за которые больница стала ему то ли вторым домом, то ли тюрьмой - непонятно, он может уйти отсюда. Причем именно - уйти. На своих ногах. Да, хромая, и больно, но до машины он дойдет. Это дело чести. У него есть еще одно дело. Только вот язык не поворачивается назвать его делом чести. Да и делом это назвать нельзя. По сути - одно огромное и нереально противоречивое чувство под названием: "Что делать с Машей?". Да, благодарность может стать тяжким грузом. Он действительно не понимал, чем заслужил такое. В те первые недели он принимал Машину помощь, общество, внимание, как само собой разумеющееся. Он нуждался в ней и брал, не раздумывая. А теперь, теперь, когда собственные насущные проблемы, страхи и неуверенность слегка отступили. Когда он смог посмотреть на ситуацию здраво. И со стороны Маши. Он просто забрал у нее несколько месяцев жизни! И чем он может это компенсировать? Как отблагодарить? Да никак. Во-первых, то, что сделала для него Маша, трудно как-то соизмерить. Хоть с чем-то сопоставить. Непонятно, с чего и зачем, но переоценить ее помощь невозможно. А во-вторых, что может он? Едва ходит, и сам еще во многом нуждается в помощи. Но не может же он бесконечно использовать ее! Ничего не давая взамен. Сейчас это казалось адски важным - такое явное неравноправие в их отношениях, их такой несоизмеримый вклад в них. И он не должен, не имеет права.... Ко всем прочим его метафизическим и философским метаниям добавлялось житейское и банальное, но с какого-то момента времени это начало его реально беспокоить. В области половой сферы был полнейший покой. Привычные до падения со скалы утренние стояки не посещали. Да и в любое другое время суток активности в этой области тела не наблюдалось. Не помогла даже скачанная из Интернета первая подвернувшаяся под руку порнушка. Возможно, конечно, что порнушка была так себе, но он вырубил ее спустя десять минут в наимрачнейшем расположении духа. Ни-че-го! Никакой реакции. Когда Бас решился задать своему лечащему доктору мучивший его вопрос, тот усмехнулся, не удержавшись. - Эх, молодежь, молодежь... Как вы нетерпеливы. Вам просто нужно время, Базиль. Поверьте мне, с точки зрения физиологии у вас там полный порядок. А вот здесь... - он постучал указательным пальцем себе по виску, - вот здесь что-то еще не включилось. Скорее всего, вы просто еще к этому не готовы. Ваш организм мудрее вас, Базиль. Не торопите его. Ну да, все такие мудрые, включая его член, один он такой дурак! ___________________ Благодарность, как это ни странно, может перерасти в нечто иное, особенно если направлена на того, кто был к тебе щедр душой и ангельски терпелив. Случаются такие люди и обстоятельства, с которыми именно так и происходит, увы. - Маш, меня же выписывают завтра. Улыбается. - Я помню. - Ты когда назад? - В смысле? - Ты не планируешь возвращаться домой? - Вообще-то, пока нет, - настороженно. - А пора бы. Сколько можно на меня время тратить. - Бас, послушай меня... - Нет, это ты меня послушай! Неужели ты не понимаешь, что... - с таким трудом собираемая решимость стремительно тает, но он не может оставить все как есть! - так больше нельзя. - Почему? Почему она не может просто.... просто... Он не понимает, что должен сказать, и должен ли вообще. Все, везде, куда не кинь - все неправильно! Он смотрит ей в глаза - пока еще непонимающие и недоуменные. И у него вдруг появляется отчетливое ощущение, что он стоит на краю пропасти. И собирается сделать шаг вперед. Остановиться, замолчать сейчас, может, потом... О, нет, "потом" - это не его слово. И он говорит, говорит с четким ощущением шага в бездну: - Маш, я устал. Устал, понимаешь? От тебя... устал. Мне нужно побыть одному. Хватит меня опекать. Спасибо тебе за все огромное, но сейчас... Он не может дальше говорить. Он летит вниз, на дно бездны. Он самоубийца, видимо. - Ты это серьезно? - она ему явно не верит. Черт, этот разговор агонически-мучителен! - Уезжай, Маш. Хватит. - Нет, - качает головой. - Не может быть, чтобы ты говорил серьезно. После всего... Он летит, падает со скалы, бездна под ногами, и он совершает самый ужасный и опрометчивый поступок в своей жизни. После которого все уже никогда не будет прежним. Но он не может остановиться. И продолжает говорить. Нет, он не говорит. Он летит в бездну, в пропасть. И падение будет смертельным. Но... - Я серьезно! Неужели так трудно это понять! Ты мне больше не нужна! - Что?.. - тихим выдохом. - Неужели непонятно?! Ты! Мне! Не нужна! - он повышает голос, но не может уже себя контролировать толком. - Нет. Нет. Ты это просто говоришь, потому что переживаешь из-за того, что я так много времени тут провела и... что это мне сложно. Но это не так, поверь. Мне не трудно, я для тебя... Он не хочет слышать это снисходительное вранье! - Слушай, ну как тебе еще сказать, чтобы ты поняла?! - Я понимаю, - она чертовски упряма. - Я останусь с тобой, пока нужна тебе. - Ты мне не нужна! - Неправда! Он все-таки срывается. И орет: - Правда! Убирайся! Исчезни! Оставь меня в покое, наконец-то! Он возненавидел себя за эти слова тут же, как выкрикнул их. Но сказать после ничего не мог, не исправить уже. Саморазрушительно он бросил ей вызов. Сколько она будет его терпеть, все прощать? Маша, скажи мне что-нибудь... Пожалуйста... Более всего сейчас ему хочется услышать ее голос. Хоть что-нибудь, хоть слово, пусть обругает его, обзовет - как угодно. Но нет... Не заслужил. Она кивает, медленно, очень медленно. Губы, ее красивые и улыбчивые губы, сжались так плотно, что одна линия осталась от розовых лепестков. Лишь бы не сказать ему ничего. Не уронить своего достоинства. И поворачивается она медленно, и к двери идет так же медленно, словно каждый шаг дается ей столь же трудно, как и ему в первые дни, когда он начал ходить. Но спина - прямая. И с каждым ее шагом он чувствует, как... уходит свет, тепло, оставляя в груди леденящую пустоту. У бездны есть дно, и он его достиг. ____________________ Согласно единственному закону, который работает всегда и без сбоев - закону подлости, "утренняя фея" посетила его спустя два дня после тогоразговора. Как будто сейчас это имело какое-то значение... Что им двигало тогда? Что заставило сказать те ужасные слова? Не понимал, категорически не понимал теперь. Какой-то бес саморазрушения владел им, не иначе. Или... хм... скопившаяся сперма на мозг надавила... Ну да, очень удобно - сваливать все на физиологию, что у него там проблемы, здесь не все в порядке. А на самом деле - просто дурак, слепой дурак, который к тому же не знает значения слов "порядочность" и "благодарность". Совсем погано стало, когда он понял, что его поступок и в самом деле - необратим. Маша не брала трубку телефона. Учитывая маниакальное упорство, с которым он дозванивался до нее - скорее всего, просто занесла его номер в "черный список". Не реагировала на sms-ки, раз от разу становившиеся все отчаяннее тоном и смыслом. И на письма на е-мейл тоже не отвечала. "Извини", "прости", "я дурак", "не знаю, что на меня нашло" - он бесконечно комбинировал эти слова, все без толку. Все вокруг напоминает о ней. И поселивший на прикроватной тумбочке в их небольшой, "перевалочной" парижской квартире Гарик. На ухе которого красуются две розовые заколки со стразами. Ему положено гулять. Он гуляет, понемногу, с тростью. И везде видит Машин Париж. Эти проклятые наглые голуби! И запахи с плавучих ресторанов на канале Урк - пахнет именно так, как он и представлял, глядя на ее фото. И кофе в уличном кафе на Рю Лепик - именно того вкуса. Отсюда оно, здесь куплено? Он не узнает, наверное, уже никогда. Даже телефон его предает. И не только тем, что с его помощью он не может связаться с Машей. Позвонила Романович. У него такое чувство, что он говорит с абсолютно незнакомым человеком. Неужели у него было с ней что-то? Наверное, было, чисто умозрительно - даже неплохо было, скорее всего. Но ничего не всколыхнулось в душе, не екнуло в сердце, даже воспоминания - какие-то совсем невидимые, ускользающие. А вот то, что было с Машей - ярко, будто только что, и простыни еще пахнут ею. Мучительно ярко. Забыть, надо забыть, он сам все перечеркнул, несколько слов - и ты летишь в бездну. Шагнув туда сам. На дне пропасти очень холодно и одиноко. И единственное чувство, которое согревает - это жгучий стыд. В нем взыграли какие-то идиотские неизжитые комплексы, и он смертельно обидел того человека, который едва ли не за шкирку вытащил его из бездны собственного отчаяния. Кто кусает руку, которая тебя кормит? Он точно знает одного такого болвана неблагодарного. Прошла неделя, полная бесплодных попыток как-то добраться до Маши. Неделя в мире, где о ней напоминало все, не давало забыть. И он понял. Надо ехать к ней. Оставить это просто так он не сможет - стыд и чувство совершенной несправедливости сожрут его. ________________ - Сын, мне это не нравится. - Мне нужно, мам. - Тебе еще нельзя давать такую нагрузку на ноги. - Я же не пешком пойду. - Ты понимаешь, о чем я. Нагрузка должна быть дозирована, а в дороге тебе все равно придется много быть на ногах. - Справлюсь. Арлетт вздыхает. Гордый и упрямый, как отец. - Я позвоню бабушке. Она будет очень рада тебя видеть. Она едва пережила это, не волнуй ее. - Хорошо, - не может быть и речи о том, чтобы отвертеться от перспективы жить в бабулиной квартире. Зато, если он потерпит полнейшее фиаско, хоть пирогов с капустой поест. Слабое утешение, конечно. |