Сталинские репресии. Самые громкие политические процессы 30х 50х годов Культ личности

• Название: Самые громкие политические процессы 30х 50х годов Культ личности
• Анкор: Сталинские репресии
• Дата: 23.10.2022
• Размер: 251.83 Kb.
• Имя файла: referatbank-30772.rtf
• Тип: Реферат; #749309
• страница: 1 из 2

Содержание:

Введение

1. 
   Самые громкие политические процессы 30х – 50х годов
   
2. 
   Культ личности
   
3. 
   Последствия политических процессов
   
4. 
   Реабилитация
   

Заключение

Список использованной литературы

Введение
30-е – 50-е годы ХХ века – одни из самых страшных в истории СССР.

В это время было проведено громадное количество процессов, миллионы людей были осуждены по вымышленным обвинениям и доносам, многие были высланы, многие – расстреляны. Репрессии затронули всех, даже людей из высших эшелонов власти.

Многие выдающиеся люди были осуждены в это время. Страна была попросту «обезглавлена».

Сталин и его ближайшее окружение всячески пытались подавить любые признаки инакомыслия и несогласия с деятельностью партии. Любая критика в адрес власти расценивалась как измена родине, и каралась по всей строгости.

В те страшные времена к ответственности было привлечено такое количество людей, что до сих пор историки не могут разобраться, какие преступления действительно имели место, а какие были сфабрикованны.

Цель этого реферата – осветить наиболее крупные и известные процессы того времени, и дать оценку последствиям этих процессов.

НАИБОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ 30-х – 50-х

ГОДОВ

«Союз марксистов-ленинцев»

Постановлениями коллегии ОГПУ в 1932-1933 гг. в несудебном порядке были привлечены к уголовной ответственности с назна­чением различных мер наказания M. H. Рютин, M. C. Иванов, B. H. Каюров, Л. Б. Каменев, Г. E. Зиновьев, П. A. Галкин, B. И. Демидов, П. П. Федоров, Г. E. Рохкин, П. M. Замятин, H. И. Колоколов, B. Л. Лисянская, B. Б. Горелов, A. H. Слепков, д. П. Марецкий, H. И. Васильев, Б. M. Пташный, Я. Э. Стэн, П. Г. Петровский, И. C. Розенгауз, Я. B. Старосельский, Б. A. Карнаух, C. B. Токарев, М. И. Мебель, A. B. Каюров, П. A. Cильченко И. H. Боргиор, A. C. 3ельдин, A. И. Козловский и M. E. Равич-Черкасский.

Все они обвинялись в том, что в целях борьбы с Советской властью и восстановления капитализма в СССР создали контр­революционную организацию «союз марксистов-ленинцев», подго­товили программный документ этой организации и активно зани­мались антисоветской деятельностью.
Суть «дела» заключалась в следующем.

B начале 1932 г. M. H. Рютин, бывший секретарь Краснопрес­ненского райкома ВКП(б) г. Москвы, которого в 1930 г. ЦКК исключила из партии, как говорилось в решении, «за пропаганду правооппортунистических взглядов», a затем работавший экономистом «Союзэлектро», и старые большевики - B. H. Каюров, член партии c 1900 г., руководитель плановой группы Центроархива, и M. C. Иванов, член партии c 1906 г., руководитель группы Наркомата Рабоче-Крестьянской Инспекции РСФСР, обеспокоен­ные широко распространившимися грубыми нарушениями внутри­партийной демократии, насаждением в руководстве партийными и государственными делами административно-командных методов, решили в письменной форме изложить свои взгляды на создав­шуюся обстановку.
Непосредственным исполнителем этого стал M. H. Рютин. 11 марта .1932 г. им были подготовлены проекты двух документов под названием «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и «обращение ко всем членам ВКП(б)».

21 августа 1932 г. в деревне Головина под Москвой, на частной квартире члена партии электротехника стройтреста П. A. Силь­ченко (в его отсутствие) была проведена встреча c участием членов партии, которые поддерживали Рютина.
Участники встречи обсудили вопросы:

1. Доклад M. H. Рютина «Кризис партии и пролетарской дик­татуры».

2. Утверждение платформы oрганизации и воззвания.

3. Организационные вопросы (выборы).
Участники совещания приняли за основу платформу и обра­щение ко всем членам партии, предложенные M. H. Рютиным. Утвер­жденные документы было решено передать на окончательное ре­дактирование комитету, избранному на этом совещании в составе:

1 M. C. Иванов – секретарь

2 B. H. Каюров, 1 1. A. Галкин, B. И. Демидов и П. П. Федоров - члены комитета.

M. H. Рютин, по его просьбе, в состав комитета на вошел, как беспартийный и по причинам конспиративного характера.

Было условлено дать соз­даваемой организации название «союз марксистов-ленинцев».
На втоpом заседании комитета, проходившем на квартире M. C. Иванова, было принято решение распространять програм­мные документы «союза» среди членов партии путем личных кон­тактов и рассылки почтой, выяснять их отношение к этим материа­лам. Так, вскоре c ними были ознакомлены Г. E. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Я. Э. Стэн, бывший секретаpь Московского коми­тета ВКП (б) H. A. Угланов и ряд других лиц в Москве и Харь­кове. Всего комитет провел несколько заседаний, на которых подводились итоги распространения материалов «союза».
Анализ содержания «платформы»» и так называемого мани­феста «союза марксистов-ленинцев» - обращения «Ко всем цлепам ВКП (б) » - показывает, что в них давалась оценка тяже­лого экономического положения, в котором оказалась страна из-за допущенных сталинским руководством перегибов в вonpoсе форсированная темпов индустриализации и сплошной коллективизации, сопровождавшихся насилием над крестьянами, говорилось о необходимости демократизации внутрипартийной и государственной жизни, восстановления ленинских норм и принципов, отказе от насильственной коллективизации, о стихийных проявлениях недовольства и восстаниях крестьян (Северное Закавказье, Сибирь, Украина) и рабочих некоторых промышленных центров (Иваново, Вичуга), делался вывод, что трудно ждать кардинальных изменений, пока во главе Центрального Kомитета ВКП (б) находится И. В. Сталин. Шла речь о таких явлениях, как усиление бюрократизма, извращение сущности пролетарской диктататуры, принижение роли Советов, профсоюзов, комсомола.
Для восстановления пролетарской диктатуры, ленинскик принципов

жизни и деятельности партии, повышения активности ее членов выхода страны из тяжелого экономического положения предполагалось осуществить организационные изменения в руководстве партии, сместить И. В. Сталина с поста Генерального секретаря. И. В. Сталин характеризовался при этом как «великий агент, провокатор, разрушитель партии», «могильщик революции в Росси».
В принятом обращении «ко всем членам ВКП(б)», в часности, говорилось:

«Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданый тупик и переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана ,клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий террора, под флагом борьбы за чистоту принципов большевизма и единства партии, опираясь на централизованный мощный партийный аппарат, Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на грань пропасти.
...Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой

колоссальное снижение реальной заработной платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскированные налоги, инфляцию, рост цен и падение стоимости червонца; авантюристическая коллективизация с помощью невероятных насилий, террора, раскулачивания, направленного фактически против середняцких и бедняцких масс деревни, и, наконец, экспроприация деревни путем всякого рода поборов и насильственных заготовок привели к глубочайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревне, так и в городах... Всякая личная заинтересованность к ведению сельского хозяйства убита, труд держится на голом принуждении и репрессиях, созданные колхозы разваливаются. Все молодое и здоровое из деревни бежит,миллионы людей, оторванных от производительного труда, кочуют по стране,перенаселяя города, остающееся в деревне население голодает... в перспективе - дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни...
На всю страну надет намордник, бесправие, произвол и насилие, постоянные угрозы висят над головой каждого рабочего и крестьянина. Всякая революционная законность попрана!.. Учение Маркса и Ленина Сталиным и его кликой бесстыдно извращается и фальсифицируется. Наука, литература, искусство доведены до уровня низких служанок и подпорок сталинского руководства. Борьба оппортунизмом опошлена, превращена в карикатуру, в орудие террора против самостоятельно мыслящих членов партии. Права партии, гарантированные Уставом, узурпированы ничтожиой кучкой беспринципных политиканов. Демократический централизм подменен личным усмотрением вождя, коллективное руководство - системой доверенных людей.

Печать, могучее средство коммунистического воспитания и оружие ленинизма, в руках Сталина и его клики стала чудовищной фабрикой лжи, надува­тельства и терроризирования масс. Ложью и клеветой, расстрелами и арестами...

Всеми способами и средствами они будут защищать свое господство в партии и стране, ибо они смотрят на них, как на свою вотчину.
Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучше, чем руководство Сталина и его клики…»
Естественно, распространение такого документа не могло пройти незамеченным. Буквально через две недели в ЦК ВКПБ(б) поступило заявление от членов партии, в котором сообщалось, что ими получено для ознакомления обращение «ко всем членам ВКП(б)». Текст этого обращения прилагался. На следующий день все, кто имел хоть какоето отношение ку этому обращению, были арестованы.
Позже, президиум ЦК принимает постановление об исключении из партии 14 человек, известных к этому времени как «группа марксистов-ленинцев».

В этом же постановлении говорилось о необходимости выявления других членов «контрреволюционной группы Рютина». С учетом этого постановления органы ОГПУ еще более активизировались, и в результате по этому обвинению было официально привлечено к партийной и уголовной ответственности 40 человек. Среди исключенных из партии так же были Г.Е. Зиновьев и Л.Б Каменев.
Сам Рютин, вдохновитель и идейный руководитель «Союза марксистов-ленинцев», получил 10 лет тюрьмы.


При этом судебные приговоры выносились даже без возбуждения уголовного дела,

Зиновьеву и Каменеву обвинения вообще не предъявлялись. Проходившие по делу были лишены возможности защищать себя от обвинений, репрессированы были несудебным органом без всякой проверки материалов дела.
В 1936 году Рютин был переведен в Московский изолятор, и ему предъявили новые обвинения – в терроризме – на основе ранее написанных документов – «платформы союза марксистов-ленинцев» и обращения «ко всем членам ВКП(б)».

Рютин направляет письмо Президиуму ЦИК СССР, в котором просит снят с него эти обвинения. В часности, в этом письме он пишет что «согласно конституции, ни один человек не может понести наказание несколько раз за однажды совершенный поступок» и что он «уже несет длительный срок наказания за совершенные им проступки». Это письмо попало в руки к Ежову, и тот сразу переправил его Сталину. Ответа на это письмо не последовало…
Мартемьяна Никитича Рютина судила Военная Коллегия Верховного суда СССР 10 января 1937 года, без участия обвинения и защиты. Он был приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Шахтинский процесс

Растущее недовольство рабочих — неизбежное след­ствие “политики затягивания поясов” — партийно-государ­ственное руководство сумело направить в русло “спецеедства”. Роль громоотвода сыграл “шахтинский процесс” (1928 г.). По нему были привлечены к ответственности инженеры и техники Донецкого бассейна, обвиненные в сознательном вредительстве, в организации взрывов на шахтах, в преступных связях с бывшими владельцами донецких шахт, в закупке ненужного импортного обору­дования, нарушении техники безопасности, законов о труде и т. д. Кроме того, по этому делу проходили некоторые руководители украинской промышленности, якобы составлявшие “харьковский центр”, возглавля­вший деятельность вредителей. Был также “раскрыт” и “московский центр”. По данным обвинения, вреди­тельские организации Донбасса финансировались запад­ными капиталистами.

Заседания Специального судебного присутствия Вер­ховного суда СССР по “шахтинскому делу” состоялись летом 1928 г. в Москве под председательством А. Я. Вышинского. На суде некоторые из подсудимых признали только часть предъявленных обвинений, другие полностью их отвергли; были и признавшие себя виновными по всем статьям обвинения. Суд оправдал четверых из 53 подсуди­мых, четверым определил меры наказания условно, девять человек — к заключению на срок от одного до трех лет. Большинство обвиняемых было осуждено на длительное заключение — от четырех до десяти лет, 11 человек были приговорены к расстрелу (пять из них расстреляли, а шести ЦИК СССР смягчил меру наказания).

Что же на самом деле было в Донбассе? Р. А. Медведев приводит интересное свидетельство старого чекиста С. О. Газаряна, долгое время работавшего в экономичес­ком отделе НКВД Закавказья (и арестованного в 1937 г.). Газарян рассказывал, что в 1928 г. он приезжал в Донбасс в порядке “обмена опытом” работы экономических от­делов НКВД. По его словам, в Донбассе в тот период обычным явлением была преступная бесхозяйственность, ставшая причиной многих тяжелых аварий с человечес­кими жертвами (затопления и взрывы на шахтах и др.). И в центре, и на местах советский и хозяйственный аппарат был еще несовершенен, там было немало случай­ных и недобросовестных людей, в ряде хозяйственных и советских организаций процветали взяточничество, во­ровство, пренебрежение интересами трудящихся. За все эти преступления необходимо было, конечно, наказывать виновных. Не исключено, что в Донбассе были и единич­ные случаи вредительства, а кто-то из инженеров получал письма от какого-либо бывшего хозяина шахты, бежа­вшего за границу. Но все это не могло служить основани­ем для громкого политического процесса. В большинстве случаев обвинения во вредительстве, в связях с различ­ного рода “центрами” и заграничными контрреволюци­онными организациями добавлялись уже в ходе следст­вия к различным обвинениям уголовного характера (во­ровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.). Обещая заключенным за “нужные” показания смягчение их участи, следователи шли на такой подлог якобы из “идейных” соображений: “необходимо мобилизовать массы”, “поднять в них гнев против империализма”, “повысить бдительность”. В действительности же эти подлоги преследовали одну цель: отвлечь недовольство широких масс трудящихся от партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями ин­дустриализации.

“Шахтинское дело” обсуждалось на двух пленумах ЦК партии. “Нельзя считать случайностью так называ­емое шахтинское дело, - говорил Сталин на пленуме ЦК в апреле 1929 г. “Шахтинцы” сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловле­ны, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с между­народным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические эле­менты далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти”.
“Спецеедство”

Понятие “шахтинцы” стало нарицательным, как бы синонимом “вредительства”. “Шахтинское дело” послу­жило поводом к продолжительной пропагандистской ка­мпании. Публикация материалов о “вредительстве” в До­нбассе вызвала в стране эмоциональную бурю. В коллек­тивах требовали немедленного созыва собраний, организации митингов. На собраниях рабочие высказы­вались за усиление внимания администрации к нуждам производства, за усиление охраны предприятий. Из на­блюдений ОГПУ в Ленинграде: “Рабочие тщательно обсуждают сейчас каждую неуладку на производстве, по­дозревая злой умысел; часто слышны выражения: “не второй ли Донбасс у нас?” В форме “спецеедства” выплеснулся на поверхность чрезвычайно больной для рабочих вопрос о социальной справедливости. Наконец-то “нашлись” конк­ретные виновники творящихся безобразий, люди, воплоща­вшие в себе в глазах рабочих источник многочисленных случаев ущемления их прав, пренебрежения их интересами: старые специалисты, инженерно-технические работники — “спецы”, как их тогда называли. Происками контрреволю­ции объявлялись в коллективах, например, задержка с вы­платой заработка на два-три часа, снижение расценок и т. д.

В Москве на фабрике “Трехгорная мануфактура” рабо­чие говорили: “Партия слишком доверилась спецам, и они стали нам диктовать. Делают вид, что помогают нам в работе, а на самом деле проводят контрреволюцию. Спецы с нами никогда не пойдут”. А вот характерные высказывания, зафиксированные на фабрике “Красный Октябрь” в Нижегородской губернии: “Спецам дали волю, привилегии, квартиры, громадное жалованье; живут как в старое время”. Во многих коллективах раздавались призывы к суровому наказанию “преступников”. Собрание рабочих в Сокольническом районе Москвы потребовало: “Всех надо расстрелять, а то покоя не будет”. На Перовс­кой судобазе: “Пачками надо расстреливать эту сволочь”.

Играя на худших чувствах масс, режим в 1930 г. инспирировал еще ряд политических процессов против “буржуазных специалистов”, обвинявшихся во “вредите­льстве” и в других смертных грехах. Так, весной 1930 г. на Украине состоялся открытый политический процесс по делу “Союза вызволения Украины”. Руководителем этой мифической организации был объявлен крупнейший украинский ученый, вице-президент Всеукраинской Ака­демии наук (ВУАН) С. А. Ефремов. Кроме него, на ска­мье подсудимых оказалось свыше 40 человек: ученые, учителя, священники, деятели кооперативного движения, медицинские работники.

В том же году было объявлено о раскрытии еще одной контрреволюционной организации - Трудовой крестьянской партии (ТКП). Ее руководителями объ­явили выдающихся экономистов Н. Д. Кондратьева, А. В. Чаянова, Л. Н. Юровского, крупнейшего ученого-агронома А. Г. Дояренко и некоторых других. Осенью 1930 г. было объявлено о раскрытии ОГПУ вредительс­кой и шпионской организации в сфере снабжения населе­ния важнейшими продуктами питания, особенно мясом, рыбой и овощами. По данным ОГПУ, организация воз­главлялась бывшим помещиком - профессором А. В. Ря­занцевым и бывшим помещиком генералом Е. С. Кара­тыгиным, а также другими бывшими дворянами и про­мышленниками, кадетами и меньшевиками, “про­бравшимися” на ответственные должности в ВСНХ, в Наркомторг, в Союзмясо, в Союзрыбу, в Союзплодовощ и др. Как сообщалось в печати, эти “вредители” сумели расстроить систему снабжения продуктами пита­ния многих городов и рабочих поселков, организовать голод в ряде районов страны, на них возлагалась вина за повышение цен на мясо и мясопродукты и т. п. В отличие от других подобных процессов приговор по этому делу был крайне суров все привлеченные 46 человек были расстреляны по постановлению закрытого суда.

25 ноября — 7 декабря 1930 г. в Москве состоялся процесс над группой видных технических специалистов, обвиненных во вредительстве и контрреволюционной де­ятельности процесс Промпартии. К суду по обвине­нию во вредительской и шпионской деятельности было привлечено восемь человек: Л. К. Рамзин — директор Теплотехнического института и крупнейший специалист в области теплотехники и котлостроения, а также видные специалисты в области технических наук и планирования В. А. Ларичев, И. А. Калинников, И. Ф. Чарновский, А. А. Федотов, С. В. Куприянов, В. И. Очкин, К. В. Ситнин. На суде все обвиняемые признали себя виновными и дали подробные показания о своей шпионс­кой и вредительской деятельности.

Через несколько месяцев после процесса Промпартии в Москве состоялся открытый политический процесс по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены В. Г. Громан, член президиума Госплана СССР, В. В. Шер, член пра­вления Государственного банка, Н. Н. Суханов, лите­ратор, А. М. Гинзбург, экономист, М. П. Якубович, от­ветственный работник Наркомторга СССР, В. К. Иков, литератор, И. И. Рубин, профессор политэкономии и др., всего 14 человек. Подсудимые признали себя виновными и дали подробные показания. Осужденные по “антиспецовским” процессам (за исключением рас­стрелянных “снабженцев”) получили различные сроки лишения свободы.

Как следователи добивались “признаний”? М. П. Якубович впоследствии вспоминал: “Некоторые... поддались на обещание будущих благ. Других, пыта­вшихся сопротивляться, “вразумляли” физическими ме­тодами воздействия — избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью, и т. п.), держали без сна на “ко­нвейере”, сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный без окон) и т. д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия — с соответствующей демонстра­цией. Для других оно применялось в разной степени — строго индивидуально - в зависимости от сопротив­ления каждого”.

Расправа над бывшими лидерами оппозиции.
О том, что это было именно так, ярко свидетельствует серия судебных процессов второй половины 30-х годов над бывшими лидерами внутрипартийной оппозиции.

Де­ло о так называемом “Антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре” (рассматривалось военной коллегией Верховного суда СССР 19—24 августа 1936 г.;

были преданы суду 16 человек: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Ка­менев, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский, В. А. Тер - Ваганян, И. Н. Смирнов. Е. А. Дрейцер, И. И. Рейнгольд, Р. В. Пикель, Э. С. Гольцман, Фриц - Давид (И.— Д. И. Круглянский), В. П. Ольберг, К. Б. Берман - Юрин, М. И. Лурье, Н. Л. Лурье; все приговорены к высшей мере наказания).

Дело о так называемом “Па­раллельном антисоветском троцкистском центре” (рас­сматривалось военной коллегией Верховного суда СССР 23—30 января 1937 г.; были преданы суду 17 человек: Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, К. Б. Радек, Л. П. Се­ребряков, Я. Б. Лившиц, Н. И. Муралов, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский. И. А. Князев, С. А. Ратайчак, Б. О. Норкин, А. А. Шестов, М. С. Строилов, И. Д. Турок, И. И. Граше, Г. Е. Пушин, В. В. Арнольд; Г. Я. Сокольников. К. Б. Радек, В. В. Арнольд были приговорены к десяти, М. С. Строилов - к восьми годам тюремного заключе­ния; остальные - к расстрелу: в 1941 г. В. В. Арнольд и М. С. Строилов по заочно вынесенному приговору были также расстреляны; Г. Я. Сокольников и К. Б. Ра­дек в мае 1939 г. были убиты сокамерниками в тюрьме.

Дело о так называемом “Антисоветском правотроцкистском блоке” (рассматривалось военной коллегией Верхов­ного суда СССР 2-13 марта 1938г.): был предан суду 21 человек: Н. 14. Бухарин, А. И. Рыков, А. П. Розенгольц, М. А. Чернов, П. П. Буланов, Л. Г. Левин, В. А. Максимов - Диковский, И. А. Зеленский, Г. Ф. Гринько, В. И. Иванов, Г. Г. Ягода, Н. Н. Кростинский, П. Т. Зу­барев, С. А. Бессонов, В. Ф. Шарантович,

X. Г. Раковский, А. Икрамов, Ф. Ходжасв, П. П. Крючков, Д. Д. Плетнев. И. Н. Казаков и некоторые другие; боль­шинство подсудимых были приговорены к расстрелу.

Проходившие но процессам обвинялись в контррево­люционной, антисоветской, вредительско - диверсионной, шпионской и колористической деятельности. В причи­нах, тайных пружинах, как теперь официально признано, фальсификации других процессов до сих пор не всё ясно.

Волна террора особенно быстро выросла после трагедии, разразив­шейся в Ленинграде 1 декабря 1934 г. Террористом Л. В. Николаевым был убит первый секретарь Ле­нинградского горкома и обкома партии, член Полит­бюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии С. М. Киров. Вокруг этого покушения возник ряд версий по поводу его вдохновителей, соучастников преступления. Однако многие документы, проливав­шие свет на обстоятельства покушения, были унич­тожены, а работники, принимавшие участие в рас­следовании, репрессированы. Очевидно одно: поку­шение было использовано руководством страны для организации крупномасштабной политической ак­ции. Расследование дела возглавил сам Сталин, сразу же указавший на виновников — зиновьевцев. Террорист-одиночка был представлен пропагандой в качестве члена контрреволюционной подпольной антисоветской и антипартийной группы во главе с “Ленинградским центром”. Никаких документаль­ных доказательств существования такого “центра” те было, да в них и не нуждались. Арестованная группа местных партийных, государственных, воен­ных деятелей была спешно расстреляна.

В деле об убийстве Кирова до сих пор больше вопросов, чем ответов. Но вне зависимости от причин организации процессов механизм их подготовки свидетельствует о неправовом, антидемократическом характере политической системы советского общества 30-х годов. В нарушение всех юридических норм обвинение стро­илось на основании лишь одного вида улик — признания подследственных. А главным средством получения “при­знаний” были пытки и истязания. Как со­общили в своих объяснениях в 1961 г. бывшие сотрудники НКВД СССР Л. П. Газов, Я. А. Иорш и А. И. Воробин, имевшие прямое отношение к следствию по делу о “параллельном центре”, руководство НКВД требова­ло от оперативного состава вскрытия любыми средст­вами вражеской работы троцкистов и других арестован­ных бывших оппозиционеров и обязывало относиться к ним как к врагам народа. Арестованных уговаривали дать нужные следствию показания, провоцировали, при этом использовались угрозы. Широко применялись ночные и изнурительные по продолжительности доп­росы с применением так называемой “конвейерной систе­мы” и многочасовых “стоек”. По свидетельству Р. А. Мед­ведева, член ВКП(б) Н. К. Илюхов в

1938 г. ока­зался в Бутырской тюрьме в одной камере с Бес­соновым, осужденным на процессе “право - троцкистского блока”. Бессонов рассказал Илюхову, которого хорошо знал по совместной работе, что перед процессом его подвергли многодневным и тяжелым пыткам. Почти 17 суток его заставляли стоять перед следователями, не давая спать и садиться,— это был пресловутый “конвейер”. Потом стали методически избивать, отбили почки и прев­ратили прежде здорового человека в изможденного инвалида. Арестованных предупреждали, что пытать будут и после суда, если они откажутся от выбитых из них показаний. Применялись и многочисленные приемы пси­хологического воздействия: от угроз в случае отказа от сотрудничества со следствием расправиться с род­ственниками до апелляции к революционному созна­нию подследственных.

Вся система допросов была рассчитана на морально-психологическое и физическое изматывание обвиняемых. Об этом свидетельствовал в 1938 г. и бывший замести­тель наркома внутренних дел СССР М. П. Фриновский. Он, в частности, показал, что лица, проводившие след­ствие по делу так называемого “параллельного антисо­ветского троцкистского центра”, начинали допросы, как правило, с применения физических мер воздействия, ко­торые продолжались до тех пор, пока подследственные не давали согласия на дачу навязываемых им показаний. До признания арестованными своей вины протоколы до­просов и очных ставок часто не составлялись. Практико­вались оформления одним протоколом многих допросов, а также составление протоколов в отсутствие допрашива­емых. Заранее составленные следователями протоколы допросов обвиняемых “обрабатывались” работниками НКВД, после чего перепечатывались и давались аресто­ванным на подпись. Объяснения обвиняемых не проверя­лись, серьезные противоречия в показаниях обвиняемых и свидетелей не устранялись. Допускались и другие нару­шения процессуальных норм.

Несмотря на пытки, следователям далеко не сразу удавалось сломить волю подследственных. Так, больши­нство проходивших по делу так называемого “параллель­ного антисоветского троцкистского центра” длительное время отрицали свою виновность. Показания с признани­ем вины Н. И. Муралов дал лишь через 7 месяцев 17 дней после ареста, Л. П. Серебряков — через 3 месяца 16 дней, К. Б. Радек — через 2 месяца 18 дней, И. Д. Ту­рок — через 58 дней, Б. О. Норкин и Я. А. Лившиц — через 51 день, Я. Н. Дробнис— через 40 дней, Ю. Л. Пятаков и А. Л. Шестов — через 33 дня.

В конечной “победе” следствия над самыми стойкими обвиняемыми, думается, сыграло важную роль то обсто­ятельство, что “старые большевики” не мыслили своей жизни вне партии, вне служения своему делу. И постав­ленные перед дилеммой: либо до конца отстаивать свою правоту, признавая и доказывая тем самым преступность государства, построению которого они отдали всех себя без остатка, либо признать свою “преступность”, дабы государство, идея, дело остались безупречно чистыми в глазах народа, мира,— они предпочитали “взять грех на душу”. Характерное свидетельство Н. И. Муралова на суде: “И я сказал себе тогда, после чуть ли не восьми ме­сяцев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двад­цати трех лет, за которое я сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске... Предположим, меня даже запрут или расстреля­ют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться... Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я — не простой рядовой член партии...”

КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ
Вряд ли вообще стоит вычленять начало этого сложного процесса, пытаться выяснить, что именно считать началом культа личности: самого Сталина, внесшего наибольший вклад в создании бюрократии тоталитарного типа, или эту бюрократию, по мере своего развития утверждающую абсолютную власть Вождя.

Значительно важнее другое: не зная никаких ограничений в своем стремлении к власти, бюрократия тоталитарного типа не имеет и никаких гарантий своего существования, независимых от воли Вождя. Между тем, для него единственным способом утверждения абсолютной власти над бюрократией было постоянное ее перетряхивание, чистка бюрократического аппарата. Это, если хотите, предупредительная мера самозащиты: верхушка бюрократического аппарата тоталитарного типа точно так же склонна к пожиранию Вождя, как он сам - к истреблению своих возможных конкурентов и преемников. А это создает внутри аппарата ситуацию постоянной предельной напряженности, которая с помощью этого самого аппарата создавалась внутри общества в целом, когда в нем «срезали» один слой за другим.

Было бы упрощением считать, что такого рода механизм расширенного воспроизведения бюрократии (через ее перетряхивание) сперва существовал в голове ее создателя в виде «проекта» и только затем был реализован уже в действительности. Этот механизм отрабатывался по мере роста бюрократии, сопровождавшегося - уже после смерти В.И. Ленина - все более отчетливым пожеланием видеть во главе «своего человека», плоть от плоти аппарата.

Фракционная борьба, ставшая очевидной сразу же после смерти В.И.Ленина, очень скоро раскрылась как борьба за власть над аппаратом, борьба, в которой победителя определил сам аппарат. Это совершенно специфическое социальное образование. Оно способно обеспечить людям, его составляющим, определенные привилегии (имеющие, впрочем, бесконечное число градаций), однако неспособно гарантировать им самое главное - личную безопасность и более или менее продолжительное функционирование. Чем большими были привилегии аппаратчиков высшего эшелона бюрократической власти, тем более реальным становился риск в любую минуту заплатить за них длительным лагерным заключением или даже жизнью. С одной стороны, утверждая себя как орудие политической власти, проникавшей во все поры общества, этот парадоксальный социальный аппарат увеличивал власть своего Вождя. Однако чем абсолютнее становилась эта власть, тем менее гарантированным было простое существование каждого нового поколения тоталитарной бюрократии.

Некоторые функции тоталитарного аппарата иногда рассматривают как его функциональное оправдание. Прежде всего имеется в виду «наведение порядка», а также сосредоточение человеческих и материальных ресурсов на том или ином узком участке. При этом почему-то каждый раз забывают о главном критерии оценки социальной функции - о цене, которую приходится платить стране и народу за ее исполнение.

Когда сегодня слышишь: «При Сталине был порядок!», то всегда хочется спросить - какой ценой был достигнут этот «порядок». И был ли это действительно «порядок». За десятилетия своего функционирования сталинская бюрократия доказала, что она способна «наводить порядок» лишь одним единственным способом: сначала общество или отдельный его «участок» приводят в социально-аморфное состояние, разрушают все его связи, всю сложную структуру, а затем вносят в него «элемент организации», чаще всего взяв за образец военную организацию. Причем военную организацию опять-таки совершенно особого типа, где, например, «красноармеец должен страшиться карательных органов новой власти больше, чем пуль врага».

Но такой способ социальной организации можно назвать наведением порядка только в очень условном смысле. Как у А.К.Толстого: «Такой навел порядок - хоть покати шаром». Там, где все многообразие межчеловеческих взаимоотношений сводится к одной единственной зависимости казарменного характера, ценой «порядка» становится беспорядок, социальная дезорганизация не преодолевается, а лишь загоняется вглубь. Во-первых, для поддержания такого «порядка» необходимо искусственно создавать в стране обстановку предельной напряженности, обстановку чрезвычайного положения, необъявленной внутренней либо даже внешней войны.

Во-вторых, можно ли, допустимо ли забывать о невообразимом беспорядке, возникающем оттого, что тоталитарная бюрократия вламывается в тонкие механизмы общественной и хозяйственной жизни страны, некомпетентно подчиняя их одной-единственной логике - логике физической силы?

Теперь об «ускоренной модернизации» промышленности и сельского хозяйства, осуществление которой кое-кто ставит в заслугу нашей тоталитарной бюрократии, считая ее главным героем ликвидации вековой отсталости России. Первоисточник этой концепции можно найти в докладах И.В.Сталина, который завораживающими цифрами - миллионами тонн угля, чугуна, стали хотел вытеснить из народного сознания даже повод думать о других миллионах - о миллионах изгнанных из родных мест, погибших от голода, расстрелянных или догнивающих в лагерях.

Обращение В.И. Ленина к нэпу говорит о том, что он видел возможность иной, не тоталитарной модернизации экономики дореволюционной России. Однако эта возможность представляла собой вполне реальную угрозу для бюрократического аппарата. Ибо там, где между хозяйственными звеньями складывались рыночные экономические отношения, нужда в специальной фигуре бюрократического посредника и контролера отпадала. В ходе существования бюрократических и экономических способов хозяйственного развития страны последние явно демонстрировали свои преимущества - как с точки зрения гибкости, так и с точки зрения рациональности и дешевизны.

Новая бюрократия, развращенная сознанием всевластия и бесконтрольности, яростно сопротивлялась углублению и расширению нэпа, нагнетая страхи по поводу «мещанского перерождения».

Выбор между двумя моделями модернизации экономики, в особенности же между двумя путями развития тяжелой промышленности (которую новая бюрократия воспринимала прежде всего и главным образом в аспекте усиления своей собственной власти), совершался совсем не гладко. Грубо говоря, вопрос стоял так: за чей счет будет осуществляться это развитие? За счет народа, которому после некоторых послаблений, пришедших вместе с нэпом, придется вновь затягивать пояса? Или за счет новой бюрократии, которой предстояло либо поступиться своей политической властью, переквалифицировавшись в рационально функционирующую администрацию, либо вообще уйти со сцены? Решать и делать выбор предстояло тем, кто имел власть, то есть все той же бюрократии, присвоившей себе право говорить от имени народа.

Однако сделать выбор было гораздо легче, чем его осуществить. Бертольд Брехт как-то сказал: «Если диктатор современного типа замечает, что не пользуется доверием народа, то первое же его поползновение - уволить в отставку сам народ, заменив его другим, более лояльным». Нечто вроде такой «отставки» предложили Вождь и тоталитарная бюрократия российскому крестьянству, когда поняли, что народ не примет модель ускоренной индустриализации. Насильственная коллективизация была способом тотальной перековки крестьянства, дабы в итоге получить народ, достаточно послушный Вождю.

Проходят годы, тоталитарная бюрократия торжествует свои победы в коллективизации и индустриализации, призывая признать их крупными победами народа, победившим социализмом. Однако, аплодируя своему Вождю, объявившему о победе социализма, бюрократия плохо представляла, что означает эта победа для нее самой. В первую очередь, для ее высшего эшелона. Все в стране оказывалось теперь во власти бюрократического аппарата, и поэтому «внутреннего врага», без которого функционирование этого самого аппарата немыслимо, уже негде было искать, кроме как внутри, в своей среде. Эта тенденция пробивала себе дорогу неотвратимо - борьба с «просочившимся» врагом становилась для Вождя основным средством управления непомерно разросшимся аппаратом. Ему ничего не оставалось делать, кроме как утверждать власть средствами террора, при возрастающих подачках тем, кто приходил на место репрессированных.

В числе обвинений в адрес Сталина можно слышать, что он дошел до края - стал бить своих. Дальнейшее развитие этой темы приводит кое-кого к резкому возражению - мол, Сталин в 30-е годы никак не мог бить по своим, так как сам уже успел переродиться и стать чужим для всех, продолжавших дело социалистической революции. Думается, обе эти крайние точки зрения далеки от истины. Сотни тысяч функционеров, репрессированных по распоряжению Сталина (во многих случаях заверенного его личной подписью), не были для него ни «своими», ни «чужими». Это был аппарат, созданный как инструмент тотальной власти. В качестве малых деталей аппарата его функционеры оказывались для Сталина «своими», коль скоро это был «его» аппарат. И они же становились «чужими», коль скоро в этом механизме он начинал обнаруживать тенденцию к «самодвижению», не совпадающему с его волей. А могло ли быть иначе?

Ведь Вождь должен был оказаться чужим даже самому себе, коль скоро в нем сохранилась хоть капля человеческого, того, что мешало борьбе за абсолютную власть.

Последний рубеж защитников «дела Сталина» - победа нашего народа в Великой Отечественной войне. Однако и этот аргумент рассыпается в прах, как только мы задаемся вопросом: а какой ценой была достигнута эта победа? Сталин был убежден, что «победителей не судят», а потому руководствовался одним-единственным способом ведения войны: «любой ценой». Между тем основным принципом военного искусства всегда считалось: добиться наибольших результатов с наименьшими потерями. И победители подлежат суду, причем не только нравственному, но и суду военной науки, для которой принцип «любой ценой» неприемлем хотя бы потому, что он превращает науку в головотяпство, уравнивая гениального полководца с посредственностью, способной добиться тех же результатов одной лишь бесчеловечностью, готовностью заплатить за них сколь угодно дорогую цену. Поэтому если победа, достигнутая благодаря величайшему самопожертвованию народа, была и останется в веках его победой, то астрономическое число жертв, которое он понес, является неоспоримым свидетельством поражения тоталитарно-бюрократической системы. Это она поставила народ перед необходимостью столь дорого заплатить за победу и тем самым обнаружила свою неспособность вести войну иначе, чем за счет чудовищного перерасхода человеческих жизней. Особо трагично, что даже в военное время много жертв было принесено не борьбе с врагом, а традиционному устрашению своих.

Трибунал, который, по словам А. Твардовского, во время войны «в тылу стучал машинкой», не только не прекратил своей деятельности, но, наоборот, даже расширил ее после войны. Ведь тоталитарно-бюрократический аппарат остался тем же самым, а, значит, должны были существовать и объекты его деятельности - внутренние «враги», которые вновь вышли на первый план после исчезновения внешних. На них был снова обращен огонь карательных органов.

Тягчайшие кары обрушивались на тех, кто «сдался врагу», как бы честно ни воевал он до пленения: из немецких лагерей военнопленные перемещались в советские «исправительные».

Различие послевоенной судьбы тоталитаризма в стране победившей и в побежденных странах свидетельствует о справедливости утверждения известного немецкого мыслителя К. Ясперса о том, что тоталитаризм не обладает внутренней способностью к самопреодолению. Но философ оказался не прав, предположив, что причиной крушения тоталитаризма может быть только его военное поражение, сопровождающееся оккупацией. Есть, оказывается, и другая сила, способная создать условия для преодоления тоталитаризма. Вождь тоталитарной бюрократии - это не только ее движущая и направляющая сила, но и самый уязвимый ее пункт. В руках Вождя сосредотачивается столько нитей, с помощью которых он приводит в движение необъятный бюрократический аппарат, что его смерть грозит разрушением этого аппарата, коль скоро не будет тут же найдена соответствующая замена. Соответствующая в том смысле, что новый Вождь должен быть готов осуществить новую - и немедленную! - встряску аппарата, очередное кровопускание.

В связи с этим после смерти Вождя должна была резко обостриться конкуренция претендентов на его пост, так как проигравший рискует оказаться в числе первых жертв Преемника. В этой связи нужно всегда помнить о смелости и решительности Н.С. Хрущева, особенно если учесть, какие опытные, коварные, могущественные претенденты на лидерство ждали момента, чтобы взять на себя роль умершего Вождя. Победа Н.С. Хрущева в этом единоборстве имела для страны ни с чем ни сравнимое значение, ибо он понял, и, видимо, уже давно, абсолютную необходимость уйти от созданной Вождем жестокой и бессмысленной структуры тоталитарной власти.

Именно с учетом этого нужно говорить об историческом значении XX съезда КПСС и доклада на нем Н.С. Хрущева «О преодолении культа личности». Дело не только в разоблачении чудовищных преступлений Сталина, потрясших страну и партию. Дело в том, что, назвав их преступлениями, руководство партией и государством публично отказывалось от массовых репрессий, без которых в принципе немыслим тоталитаризм. Даже в том случае, если не сломаны еще тоталитарные структуры, опутывающие своими щупальцами политическую, хозяйственную и культурную жизнь страны. Тоталитаризм без регулярных массовых репрессий - это уже не тоталитаризм, а авторитаризм, и тоталитарные структуры постепенно перерождаются в авторитарные.

При этом, разумеется, сохраняется еще постоянная опасность тоталитаризма, но уже нет особой атмосферы всеобщего страха, о котором, слава Богу, не имеет представления тот, кому не пришлось жить во времена сталинского террора.

Н.С. Хрущев сохранял многие привычки руководства прежнего типа, он мог принимать непродуманные решения, мог стучать кулаком, разговаривая с западными дипломатами или отечественной интеллигенцией. Но он был противником самого главного и основного, что составляло суть тоталитарного руководства, - он не допускал расстрелов по политическим мотивам. Это было уже много, очень много для страны, еще не успевшей забыть страшные времена сталинского террора. Закончилась гражданская война, которую вела против «своего» народа тоталитарная бюрократия. Новое руководство отказалось платить за «социалистический прогресс» кошмарную цену, какая уплачивалась в предыдущие десятилетия. И все же не было достаточно глубокого понимания, что нельзя ограничиваться полумерами, что, отказавшись от основного инструмента тоталитарно-бюрократического руководства, нельзя оставить без изменения все остальное.

Необходимость реформ - это слово витало в атмосфере хрущевской оттепели - связывалась в основном лишь с экономической стороной: с их помощью пытались залатать зияющие дыры в хозяйстве, обнаружившиеся в связи с отказом от устрашения как основного стимула к труду.

Но тоталитарная экономика, десятилетиями приводимая в движение посредством устрашения, не могла быть реформирована чисто экономическими средствами, коль скоро оставались неизменными опутавшие ее политические структуры. Даже «чисто экономическое» мероприятие традиционно превращалось в командное, волюнтаристское, ориентированное на сохранение власти аппарата любой ценой. Аппарат продолжал разрастаться, осуществляя свою волю к самосохранению. Он-то и «съел» Н.С. Хрущева, поддержав более удобную для себя фигуру руководителя авторитарного типа, который был готов «царствовать», не управляя, не вмешиваясь в процесс саморазвития аппарата, потерявшего в 1953 году своего «Вождя и Учителя».