Рэдклифф-Браун А.Р. Структура и функция в примитивном обществе, учебное пособие. Рэдклифф-Браун А.Р. Структура и функция в примитивном обществе,. А. Р. РэдклиффБраун структура и функция в примитивном обществе
 Скачать 2.77 Mb.
|
Глава 10. О СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ1Мои друзья предложили мне использовать сегодняшний случай, чтобы поделиться некоторыми своими соображениями о социальной антропологии. Поскольку в своей преподавательской деятельности, начавшейся в Кембридже и в Лондонской школе экономики* 30 лет назад, я постоянно подчеркивал важность изучения социальной структуры, постольку предполагалось, что мне следует остановиться именно на этой теме. Я думаю, вы извините меня, если я начну с небольшой персональной справки. Обо мне неоднократно говорили как о приверженце и даже лидере (или одном из лидеров) некой «функциональной школы в социальной антропологии». На самом деле никакой функциональной школы не существует. Она — миф, созданный профессором Малиновским. Вот как он сам объяснял это, я цитирую: «Пышное название „функциональная школа в антропологии" присвоил я сам в некотором смысле себе самому и в большой степени в силу собственной безответственности». Безответственность профессора Малиновского имела несчастные последствия, так как она заволокла всю антропологию плотным туманом дискуссий о функционализме. Профессор Лоуи заявил, что ведущим, хотя и не единственным представителем функционализма в девятнадцатом столетии был профессор Франц Боас. Я не думаю, чтобы имело какой-то смысл, кроме разве что хронологического, именовать меня последователем профессора Боаса или предшественником профессора Малиновского. Утверждение, что я функционалист, как мне представляется, лишено сколько-нибудь определенного значения. В естественных науках нет места «школам» в таком понимании, а я считаю социальную антропологию одной из естественных наук. Каждый ученый начинает с изучения работ своих предшественни- 1 Обращение президента к Королевскому антропологическому институту. Перепечатано из: Journal of the Royal Anthropological Institute. Vol. LXX, 1940. 220 ков, находит проблемы, которые кажутся ему существенными, и своими собственными наблюдениями и аналитическими усилиями стремится внести вклад в развитие общей теории. Кооперация между учеными является следствием того факта, что они работают над одними и теми же или близкородственными проблемами. Такая кооперация не ведет к формированию школ в том смысле, в каком существуют школы в философии или в живописи. В науке нет места ортодоксиям и гетеродоксиям*. Нет ничего более пагубного в науке, чем попытки установить приверженность доктринам. Все, что может сделать учитель, — это помочь ученику понимать суть научных методик и научиться пользоваться ими. Создавать апостолов — не дело ученого. Я рассматриваю социальную антропологию как теоретическую естественную науку о человеческом обществе. Иными словами, как изучение социальных явлений методами, принципиально сходными с теми, что используются в физических и биологических науках. Я вполне готов называть эту науку «сравнительной социологией», если кому-то будет так угодно. Важен предмет, а не название. Как вы знаете, некоторые этнологи или антропологи утверждают, что невозможно или по крайней мере неплодотворно применять теоретические методы естественных наук при изучении социальных явлений. Для них социальная антропология в том виде, как я ее определил, не существует и никогда не будет существовать. Для них, разумеется, мои соображения не будут иметь никакого значения или по крайней мере не будут иметь того значения, которое я им придаю. Я определяю социальную антропологию как изучение человеческого общества, в то же время некоторые авторы определяют ее как изучение культуры. Могут подумать, что эта разница в определениях не имеет особого значения. Но на самом деле она ведет к разному типу исследований, и достичь согласия между ними в том, что касается формулирования проблем, вряд ли возможно. В качестве предварительного определения, как представляется, достаточно сказать, что мы имеем дело с отношениями объединения между индивидуальными организмами. В пчелином улье существуют отношения объединения между маткой, рабочими пчелами и трутнями. Существуют объединения животных в виде стад или стай. Кошка-мать и ее котята — тоже объединение. Это социальные явления. Я не думаю, что кто-то назовет их явлениями культуры. В антропологии, конечно, нас интересуют только человеческие существа, а в социальной антропологии — как я ее определяю — мы исследуем формы объединений, встречающиеся у человеческих существ. 221 Давайте посмотрим, каковы конкретные наблюдаемые факты, с которыми имеет дело антрополог. Если мы предпримем изучение коренных жителей какой-то части Австралии, то обнаружим некоторое число человеческих индивидов в определенной естественной среде. Мы можем наблюдать поведенческие акты этих индивидов, включая, конечно, их речевое поведение и материальные продукты их предшествующих действий. Мы не наблюдаем «культуру» — ведь это слово означает не какую-то конкретную реальность, а абстракцию, и так оно обычно и употребляется — как весьма туманная абстракция. Но наши непосредственные наблюдения не открывают нам, что эти люди связаны сложной сетью социальных отношений. Я использую термин «социальная структура» для обозначения такой сети реально существующих отношений. И я считаю, что мое дело изучать именно это, если я работаю не как этнолог или психолог, а как социальный антрополог. Я не хочу сказать, что изучение социальной структуры — это единственная задача социальной антропологии, но я считаю изучение социальной структуры наиболее фундаментальной частью этой науки. Моя точка зрения на естественные науки заключается в том, что они занимаются систематическим исследованием структуры вселенной в том виде, в каком она открывается нашим чувствам. Существует несколько важнейших отраслей естественных наук, каждая из которых имеет дело с определенным видом или классом -структур и ставит своей целью обнаружить характерные черты всех структур данного типа. Так, ядерная физика имеет дело со структурой атомов, химия — со структурой молекул, кристаллография и коллоидная химия — со структурой кристаллов и коллоидов, а анатомия и физиология — со структурой организмов. И я полагаю в этой связи, что найдется также место для отрасли естественных наук, имеющей своей задачей открытие общих характеристик социальных структур, составными единицами которых являются человеческие существа. Социальные явления представляют собой особый класс явлений естественных. Все они тем или иным образом связаны с существованием социальных структур, либо будучи включены в них, либо оказываясь их следствием. Социальные структуры столь же реальны, сколь и индивидуальные организмы. Сложный организм — это собрание живых клеток и промежуточных жидкостей, организованных в определенную структуру. А живая клетка точно так же являет собой упорядоченную структуру, состоящую из сложных молекул. Физиологические и психологические явления, которые мы наблюдаем в живых организмах, это не просто результаты действия природных 222 составляющих — молекул и атомов, они суть результаты структуры, в которую эти молекулы и атомы организованы. И подобно этому социальные явления, наблюдаемые нами, — это не непосредственный результат естества отдельных человеческих индивидов, но результат социальной структуры, в которую эти индивиды организованы. Следует отметить, что изучать социальные структуры — это не то же самое, что изучать социальные отношения, как определяют предмет своих исследований социологи. Конкретное социальное отношение между двумя лицами (если только это не Адам и Ева в райском саду) существует только как часть широкой сети социальных отношений, которая охватывает множество других лиц. Именно эту сеть я считаю предметом наших исследований. Я, конечно, знаю, что термин «социальная структура» употребляется в нескольких различных смыслах. Некоторые из них весьма туманны. Это же, к сожалению, можно сказать и о многих других терминах, используемых антропологами. Выбор терминов и их определения — вопрос научного удобства, но одно из обязательных свойств науки, после того как она прошла первый период своего оформления, — это наличие технических терминов, которые употребляются в одном и том же точном значении всеми, кто занимается исследованиями в данной отрасли. Мне очень жаль, что в этом отношении социальная антропология проявляет себя как еще не вполне сформировавшаяся наука. Поэтому для ряда терминов каждый вынужден сам подбирать определения, представляющиеся ему наиболее пригодными с точки зрения целей его научного анализа. Есть антропологи, которые употребляют термин «социальная структура» только по отношению к устойчивым социальным группам, таким, как нации, племена и кланы, — к группам, которые, несмотря на изменения в составе, сохраняют свою непрерывность во времени, свою идентичность в качестве индивидуальных групп. Д-р Эванс-Причард в своей недавней восхитительной книге о нуэрах предпочитает использовать термин «социальная структура» именно в таком смысле. Несомненно, существование устойчивых социальных групп — исключительно важный аспект структуры. Но я считаю, что плодотворнее включать в понятие «социальная структура» гораздо более обширный круг явлений. Во-первых, я считаю частью социальной структуры все социальные отношения между двумя отдельными лицами. Например, родственная структура в любом обществе состоит из набора таких диадных отношений: между отцом и сыном или между братом матери и сыном его сестры и т.п. В австралийском племени вся социальная 223 структура базируется на сети подобных отношений двух лиц между собой — отношений, которые зиждутся на генеалогических связях. Во-вторых, я включаю в понятие «социальная структура» дифференциацию индивидов по их социальным ролям. Дифференцированные социальные позиции мужчин и женщин, вождей и рядовых общинников, нанимателей и наемных работников и т.п. представляют собой столь же важные детерминанты социальных отношений, как и принадлежность к различным кланам или разным нациям. Конкретная реальность, которая интересует нас при изучении социальной структуры, — это сеть действительно существующих (в определенном временном отрезке) отношений — отношений, связывающих воедино некоторое число человеческих индивидов. Именно это мы можем непосредственно наблюдать. Но не это мы пытаемся описывать как характерную картину. Наука (в отличие от истории или биографий) сосредоточивается не на частном (уникальном), а на общем с его видовыми вариантами и повторяющимися событиями. Текущие взаимоотношения Тома, Дика и Гарри или же поведение Джека и Джилл могут фиксироваться в нашем полевом дневнике и послужить затем иллюстрациями к общему описанию. Но для научных целей нам нужны обобщенные представления о структурных формах. Так, если в австралийском племени я веду наблюдение за многочисленными случаями поведения, характеризующего взаимоотношения людей, которые приходятся друг другу братом матери и сыном сестры, то делаю это только для того, чтобы в конечном итоге вывести настолько точно, насколько это возможно, общую норму этой формы взаимоотношений — абстрагируясь от частных вариаций, хотя и отдавая себе отчет об их существовании. Это важное разграничение между структурой как действительно существующей, доступной непосредственному наблюдению конкретной реальностью и структурной формой, описываемой полевым исследователем, вероятно, можно сделать более понятным, если привлечь внимание к непрерывности социальной структуры во времени: не такой статической непрерывности, какой обладает, например, здание, но непрерывности динамической — такой, какая свойственна органической структуре живого тела. В течение жизни организма его структура постоянно обновляется; подобно этому социальная жизнь постоянно обновляет социальную структуру. Так, реальные отношения между отдельными лицами или между группами лиц изменяются из года в год или даже день ото дня. Новые люди включаются в сообщество, рождаясь на свет или иммигрируя; другие уходят, умирая или эмигрируя. Происходят браки и разводы. Друзья 224 делаются врагами или враги мирятся и становятся друзьями. Но в то время как реальная структура таким образом изменяется, общая структурная форма может оставаться относительно постоянной в течение более или менее длительного периода времени. Так, если я через десять лет возвращаюсь в относительно стабильное сообщество, где я бывал раньше, то обнаруживаю, что многие умерли, а иные родились; люди, которые все еще живут в нем, стали на десяток лет старше, и их взаимоотношения во многом изменились. Но в то же время я нахожу, что те типы отношений, которые я наблюдаю теперь, мало чем отличаются от тех, что я наблюдал десятилетие тому назад. Структурная форма мало изменилась. Но вместе с тем структурная форма тоже может меняться. Иногда постепенно, иногда относительно внезапно — как это бывает во время революций или военных вторжений. Но даже и при самых революционных переломах некоторая непрерывность структуры сохраняется. Мне следует сказать также несколько слов и о пространственном аспекте социальной структуры. Лишь очень редко мы сталкиваемся с абсолютно изолированными сообществами, не имеющими никаких контактов с внешним миром. На современном этапе человеческой истории сеть социальных отношений покрывает весь мир, абсолютных нарушений ее непрерывности нет нигде. Это ведет к затруднению, о котором, я полагаю, социологи еще не задумывались по-настоящему серьезно. Затруднение состоит в том, чтобы определить значение термина «общество». Социологи обычно говорят об обществах так, как если бы это были разграниченные, дискретные реальности. Именно это имеют в виду, когда называют общество организмом. Британская империя — это общество или собрание обществ? Китайская деревня — это общество или просто фрагмент Республики Китай? Если мы говорим, что предметом наших исследований и сравнений являются человеческие общества, то мы должны быть способны сказать и что они представляют собой в действительности. Если мы выбираем какую-то подходящую область с подходящими размерами, то мы можем изучать структурную систему такой, какой она предстает там, на месте, и изнутри. То есть мы изучаем сеть отношений, связывающих обитателей этого района между собой, а также с людьми из других районов. Так, мы можем наблюдать, описывать и сравнивать системы социальных структур сколь угодно большого числа областей. Чтобы это проиллюстрировать, можно сослаться на два исследования, недавно осуществленных сотрудниками Чикаг- 225 ского университета. Одно велось д-ром Джоном Эмбри в японском селении Суэмура, а другое — д-ром Горацием Майнером в общине франко-канадцев Сен-Дени. С понятием «социальная структура» тесно связано понятие «социальная личность», подразумевающее позицию, которую занимает индивид в социальной структуре, — комплекс всех его социальных отношений с другими людьми. Каждое человеческое существо, живущее в обществе, является и индивидом, и личностью одновременно. Как индивид оно представляет собой биологический организм, собрание огромного числа молекул, организованных в сложную структуру, внутри которой на всем протяжении ее существования происходят физиологические и психологические акты, реакции, процессы и изменения. Человеческие существа как индивиды являются объектами исследований физиологов и психологов. Человеческое существо как личность есть комплекс социальных отношений. Это гражданин Англии, муж, отец, каменщик, член определенной конгрегации методистов, избиратель определенною округа, член профсоюза, сторонник партии лейбористов и т.п. Заметьте, что каждая из таких характеристик связана с социальными отношениями, или с позицией в социальной структуре. Заметьте также, что социальная личность — это нечто, изменяющееся на протяжении жизни человека. Как личность человеческое существо является объектом исследований социального антрополога. Мы не можем изучать личность иначе как в рамках социальной структуры, мы не можем изучать социальную структуру иначе как объединение личностей, т.е. единиц, из которых она составлена. Если вы скажете мне, что индивид и личность, в конце концов, одно и то же, я напомню вам христианский символ веры. Бог един в трех лицах, но сказать, что он три индивида, — значит быть повинным в такой ереси, за которую людей некогда казнили. Более того, не разграничивать индивида и личность — это не просто религиозная ересь, это значительно хуже: это источник путаницы в науке. Итак, надеюсь, я достаточно подробно определил предмет, изучение которого считаю исключительно важной ветвью социальной антропологии. А исследовательский метод непосредственно вытекает из этих определений. Мы должны сочетать интенсивное изучение отдельных обществ (т.е. структурных систем, наблюдаемых в конкретных сообществах) с систематическим сравнением многих обществ (структурных систем различных типов). Сравнения обязательны. Изучение отдельного общества может дать материалы для сравни- 226 тельного исследования или может предоставить случай для выдвижения гипотезы, которую затем следует проверять, обращаясь к данным по другим обществам; изучение отдельного общества не может дать бесспорных результатов. Наша первая задача, конечно, как можно больше узнать о вариантах, или различиях, структурных систем. Это требует полевых изысканий. Многие авторы этнографических описаний не пытаются дать сколько-нибудь систематическое описание социальной структуры. Но некоторые социальные антропологи — здесь и в Америке — осознают истинное значение такого материала и добывают в ходе полевой работы столь необходимые нам сведения, пополняя наш общий фонд. Более того, их исследования теперь не ограничиваются изучением так называемых примитивных обществ, но охватывают сообщества таких районов, как Сицилия, Ирландия, Япония и Соединенные Штаты. Однако если мы стремимся создать сравнительную морфологию человеческих обществ, нам следует выработать некоторую классификацию типов структурных систем. Это сложная и многоэтапная задача, которой я посвящал собственные усилия в течение 30 лет. Это задача, требующая кооперации труда многих исследователей, но, мне кажется, я могу по пальцам пересчитать тех, кого она в настоящее время действительно интересует. Тем не менее мне представляется, что некоторый прогресс все же наблюдается. Однако такая работа не приводит к впечатляющим результатам, и книга, ее отражающая, вряд ли станет антропологическим бестселлером. Нам следует помнить, что ни химия, ни биология не стали полностью сформировавшимися науками, пока не был достигнут значительный прогресс в деле систематической классификации объектов их изучения: веществ в первом случае, животных и растений — во втором. Помимо задачи морфологического изучения, состоящего в определении, сравнении и классификации различных структурных систем, имеется еще и задача их физиологического изучения. Здесь проблема звучит так: каким образом структурные системы обретают устойчивость во времени? Что за механизмы поддерживают существование сети социальных связей, как они работают? Применяя термины «морфология» и «физиология», я возвращаюсь к аналогии между обществом и организмом, которая была так популярна среди средневековых философов, к которой вновь и вновь прибегали (притом неверно) социологи XIX в. и которую полностью отвергают многие современные авторы. Но аналогии, правильно используемые, служат 227 большим подспорьем для научной мысли, а между органическими структурами и структурами социальными несомненно имеется реальная, содержательная аналогия. Социальная физиология — то, что я так называю, — имеет дело не только с социальными структурами, но со всеми видами социальных явлений. Мораль, закон, этикет, религия, управление и образование — все это части сложного механизма, благодаря которому социальная структура существует и сохраняется в целостности. Если мы примем структуралистскую точку зрения, то увидим, что изучаем все эти вещи не абстрактно и не изолированно, но в прямом и косвенном взаимодействии с социальной структурой, т.е. мы постоянно учитываем, как они зависят от социальных отношений между лицами и группами, а также как они на эти отношения влияют. Приведу несколько иллюстраций, поясняющих мою мысль. Давайте сначала обратимся к изучению языка. Язык — это набор речевых практик, наблюдаемых в определенном речевом сообществе. Существование речевых сообществ и их размеры — это черты социальной структуры. Имеется, таким образом, некоторое очень общее отношение между социальной структурой и языком. Но если мы рассмотрим особые характеристики конкретного языка — его фонологию, морфологию и даже (в значительной мере) его словарь, — то обнаружим, что прямые связи, взаимные или односторонние зависимости между ними и специфическими характеристиками социальной структуры того сообщества, в котором говорят на данном языке, отсутствуют. Легко заметить, что два общества могут обладать весьма сходными формами социальной структуры и совершенно различными языками, и наоборот. Соединение в каждом данном сообществе конкретной формы социальной структуры и конкретного языка — это всегда результат исторической случайности. Могут быть, конечно, некоторые косвенные, отдаленные взаимодействия между социальной структурой и языком, но они не имеют большого значения. Поэтому общее сравнительное изучение языков может плодотворно вестись в рамках относительно независимой отрасли науки, рассматривающей языки, абстрагируясь от социальной структуры тех обществ, в которых они бытуют. Но вместе с тем есть некоторые черты в лингвистической истории, особым образом соотносящиеся с социальной структурой. В качестве примера структурного явления может быть приведен процесс, в ходе которого латынь из языка маленькой области Лацио превратилась в язык значительной части Европы, вытеснив другие италийские языки, этрусский язык и многие кельтские языки. 228 Примером также может быть и последующий обратный процесс расщепления латыни на ряд различающихся местных форм речи, которые в конце концов развились в многочисленные современные романские языки. Таким образом, распространение языков, превращение нескольких речевых сообществ в одно и противоположный процесс дифференциации — это феномены социальной структуры. Таковыми же являются и случаи, когда в обществах с классовой структурой наблюдаются различия в речевых практиках представителей разных общественных классов. Я обратился к проблеме языков прежде, чем к другим, потому что лингвистика, как я думаю, — это такая отрасль социальной антропологии, которая может вполне плодотворно развиваться в отрыве от изучения социальных структур. Этому есть причина. Набор речевых практик, представляющий собой язык, формирует систему, и системы такого рода можно сравнивать друг с другом с целью выявить их общие, или абстрактные, характеристики, определение которых может привести к формулированию законов. Законы эти будут специфическими законами лингвистики. Теперь кратко рассмотрим некоторые иные области социальной антропологии и их соотношение с изучением социальной структуры. Если мы будем наблюдать социальную жизнь некоего местного сообщества в течение некоторого периода времени — скажем, года, — то зафиксируем общую сумму действий, осуществлявшихся людьми, это сообщество составляющими. Мы сможем также наблюдать некоторое распределение видов деятельности. Кто-то делает одно, а кто-то — другое. Такое распределение видов деятельности, равнозначное тому, что иногда называют общественным разделением труда, являет собой важнейшую черту социальной структуры. Далее, те или иные действия совершаются потому, что они дают то или иное «вознаграждение», как я предлагаю это называть. Причем характерная черта социальной жизни состоит в том, что деятельность одних людей приносит вознаграждение другим В самом простом случае: когда австралийский чернокожий парень идет охотиться, он добывает мясо не только для себя, но и для жены и детей, а также и для других родственников, которым он обязан отдавать мясо, если оно у него имеется. Таким образом, в каждом обществе существует не только распределение видов деятельности, но и распределение вознаграждений, проистекающих из деятельности; и существует некоторого рода социальная механика — относительно простая или иногда весьма сложная, — благодаря которой эта система работает. 229 Эта механика (или определенные ее аспекты) составляет предмет изучения экономистов. Их занимает, какие виды товаров и в каких количествах производятся, как они распределяются (т.е. перетекание материальных ценностей от одних людей к другим или из одного района в другой) и как они потребляются. Таким образом, то, что называют экономическими институтами, изучается более или менее изолированно от остальной части социальной системы. Этот метод несомненно дает полезные результаты, особенно применительно к современным сложным обществам. Но его слабость станет очевидной, как только мы попытаемся применить его, изучая обмен товарами в так называемых примитивных обществах. Экономические механизмы, действующие в обществе, предстают совсем в ином свете, если они изучаются во взаимосвязи с социальной структурой. Обмен товарами и услугами зависит от социальной структуры, порождается ею и в то же время является средством ее поддержания — средством поддержания сети взаимоотношений между отдельными лицами и коллективами. С точки зрения канадских экономистов и политиков, потлач индейцев Северо-Западного побережья Северной Америки — это просто расточительная глупость, и поэтому власти его запретили. С точки зрения же антрополога, это был механизм для поддержания социальной структуры линиджей, кланов и половин, с которым к тому же были сопряжены ранговая организация и нормированные привилегии. Для полного понимания экономических институтов человеческого, общества необходимо изучать их в двух ракурсах. В одном из них экономическая система предстает как механизм, с помощью которого товары разных видов и различного качества производятся, перемещаются, перераспределяются и используются. В другом же — экономическая система являет собой сеть отношений между лицами и группами, которая поддерживает этот обмен товарами и услугами (или их циркуляцию) и, в свою очередь, им поддерживается. В таком ракурсе изучение экономической жизни обществ оказывается частью общего изучения социальных структур. Социальные отношения могут наблюдаться и описываться только в форме реципрокального* поведения лиц, в них задействованных. Поэтому характер социальной структуры должен описываться посредством моделей поведения, в соответствии с которыми индивиды и группы стремятся строить взаимоотношения. Эти модели частично формализованы правилами, которые мы в нашем обществе определяем и дифференцируем как нормы этикета, морали и права. Правила, разумеется, существуют только в том случае, когда они 230 признаются таковыми членами общества Они могут иметь либо вербальное признание — если они сформулированы как предписания, — либо просто соблюдаться в поведении. Эти два способа признания правил, как известно каждому антропологу, отнюдь не одно и то же, и оба они должны приниматься во внимание. Если я скажу, что в любом обществе нормы этикета, морали и права представляют собой часть механизма, поддерживающего существование определенной сети социальных связей, мое высказывание, я подозреваю, будет встречено как трюизм. Однако это один из тех трюизмов, которые многими авторами трудов о человеке признаются на словах, но игнорируются в теоретических дискуссиях, а также при конкретном анализе. Здесь главное не то, что правила поведения существуют во всяком обществе, а то, что для научного понимания нам необходимо знать, как эти механизмы работают в общем и в конкретных случаях. Давайте для примера рассмотрим изучение права. Если вы проанализируете литературу по юриспруденции, то обнаружите, что правовые институты по преимуществу изучаются в полном отрыве от социальной системы, частью которой они являются. Это, несомненно, самый удобный метод для правоведов при их профессиональных штудиях. Но для любого научного анализа сути и природы права он неудовлетворителен. Данные, с которыми должен иметь дело ученый, — это события, происходящие и наблюдаемые. В сфере права события, наблюдаемые ученым-социологом и используемые им в качестве фактического материала, — это процедуры, ведущиеся в судебных инстанциях. Они реальны, и для социального антрополога они являют собой механизм или процесс, благодаря которому определенные, поддающиеся выявлению социальные отношения между лицами и группами восстанавливаются, поддерживаются или модифицируются. Право — это часть механизма, поддерживающего определенную социальную структуру. Правовая система конкретного общества может быть только тогда полностью понята, когда она изучается во взаимосвязи с социальной структурой, и, наоборот, для понимания социальной структуры необходимо — помимо многого другого — систематическое изучение юридических институтов. Я немало говорил о социальных отношениях, но я до сих пор не дал их точного определения. Социальное отношение существует между двумя или более индивидуальными организмами, когда они так или иначе приспосабливают друг к другу свои интересы: либо их интересы совпадают, либо ограничиваются конфликты, которые могут вытекать из расхождения интересов. Я здесь использую тер- 231 мин «интерес» в самом что ни на есть широком смысле — применительно ко всякому поведению, которое можно считать целенаправленным. Говоря об интересе, подразумевают его субъект, объект и отношение между ними. Говоря, что субъект имеет некий интерес к объекту, мы одновременно утверждаем, что объект представляет некую значимость для субъекта. «Интерес» и «значимость» — термины коррелирующие, описывающие две стороны асимметричного отношения. Таким образом, изучение социальной структуры ведет непосредственно к изучению интересов и значимостей как детерминант социальных отношений. Социальные отношения не вытекают из сходства интересов, но основываются либо на взаимной заинтересованности людей друг в друге, либо на общем интересе (или общих интересах), либо на сочетании того и другого. Простейшая форма социальной солидарности — это когда два лица одинаково заинтересованы в достижении какого-то результата и кооперируют свои усилия с этой целью. Когда два или более лица одинаково заинтересованы в каком-то объекте, можно сказать, что этот объект представляет собой социальную значимость для ассоциированных лиц. Если практически все члены общества заинтересованы в соблюдении закона, мы можем сказать, что закон имеет социальную значимость. Поэтому изучение социальных значимостей — в указанном смысле — является частью изучения социальной структуры. Именно с такой точки зрения я подошел в одной из своих ранних работ к изучению того, что удобно называть ритуальными значимостями, т.е. к изучению значимостей, представление о которых выражается в обрядах и мифах. Вероятно, опять-таки будет трюизмом сказать, что религия — это цемент, скрепляющий общество. Но для научного понимания нам необходимо знать, как именно это скрепление осуществляется. Вот предмет для длительного изучения в обществах различных форм. В качестве последнего примера позвольте мне упомянуть исследования магии и колдовства, которым посвящена огромная антропологическая литература. Я укажу на работу д-ра Эванс-Причарда об азанде как на образец того, что может быть достигнуто, если систематически изучать магию и колдовство с точки зрения их роли в социальных отношениях членов сообщества С той точки зрения, которую я стремился вкратце изложить, социальные институты, если понимать под ними стандартизованные способы поведения, составляют ту механику, с помощью которой социальная структура — сеть социальных отношений — поддержи- 232 вает свое существование во времени. Я с сомнением отношусь к термину «функция», который в последние годы так часто использовался — притом нередко неуместно — во множестве смыслов, сплошь и рядом весьма туманных. Вместо того чтобы употреблять его в качестве подспорья при выработке точных научных характеристик (как подобает научным терминам), его теперь употребляют для внесения путаницы в описание предметов, которые должны быть охарактеризованы. Ведь его часто ставят на место более обычных слов «польза», «назначение», «цель», «смысл». Мне кажется и более удобным и разумным, равно как и более научным, говорить о предназначении или способах использования топора или палки-копалки, о смысле слова или символа, о цели законодательного акта, нежели употреблять одно слово «функция» для всех этих разных вещей. Слово «функция» служило очень полезным техническим термином в физиологии, и по аналогии с его использованием в названной науке было бы весьма удобно обозначать им одно чрезвычайно важное понятие в науке об обществе. Я привык пользоваться этим словом, подразумевая вслед за Дюркгеймом и некоторыми другими под социальной функцией стандартизованного способа действий или образа мыслей то, что я определил бы как соотношение этого способа действий или образа мыслей с той социальной структурой, в существование и поддержание которой они вносят некий вклад. По аналогии: в живом организме физиологическая функция сердцебиения или секреции желудочного сока есть его или ее соотношение с той органической структурой, в существование и поддержание которой оно или она вносит свой вклад. Именно в этом смысле я проявляю интерес к таким вещам, как социальная функция наказания за преступление, или социальная функция тотемических обрядов у австралийских племен, или социальная функция погребальных обрядов у жителей Андаманских островов. Но это совсем не то, что проф. Малиновский или проф. Лоуи имеют в виду под функциональной антропологией. Помимо двух подразделов изучения социальной структуры, которые я называю социальной морфологией и социальной физиологией, имеется еще и третий — исследование процессов изменения социальных структур, а также исследование путей возникновения новых структурных форм. Исследования социальных изменений в бесписьменных обществах с неизбежностью сводятся почти исключительно к анализу особых процессов изменений, или модификаций, социальной жизни под влиянием или в условиях господства европейских захватчиков или завоевателей. 233 В последнее время среди некоторых антропологов стало модным рассматривать изменения такого рода с точки зрения того, что называют «культурные контакты». Под этим термином мы можем понимать односторонние или двухсторонние последствия взаимодействий двух обществ, классов или областей, обладающих различными формами социальной жизни, различными социальными институтами, различными поведенческими практиками и идеями. Так, в XVIII в. происходил обмен идеями между Францией и Великобританией — обмен, имевший очень большое значение. А в XIX в. наблюдалось существенное влияние немецкой мысли и на английскую, и на французскую. Такие взаимодействия, конечно, являются постоянной чертой социальной жизни, но они не обязательно влекут за собой сколько-нибудь заметные изменения в социальной структуре. Изменения, которые происходят у бесписьменных народов Африки, — это изменения совсем иного свойства. Возьмем какую-нибудь европейскую колонию или владение в Африке. Это район, который первоначально был заселен африканцами, обладавшими собственной социальной структурой. Европейцы — военным или мирным путем — устанавливают контроль над этой территорией: то, что мы называем колониальным режимом. Возникает новая социальная структура, затем она начинает развиваться. Население теперь включает некоторое число европейцев — правительственных чиновников, миссионеров, торговцев, а иногда и поселенцев. Социальная жизнь в районе перестала быть процессом, зависящим лишь от взаимоотношений между туземными народами. Вырастает новая политическая и экономическая структура, в которой европейцы, даже несмотря на то что их очень немного, пользуются преимущественным влиянием. Европейцы и африканцы составляют разные классы в пределах новой структуры. У них разные языки, разные обычаи, стили жизни, наборы идей и ценностей. Для таких обществ подошел бы термин «составные»; предлагался также термин «множественные». Сложный пример составных обществ дает Южно-Африканский Союз с его единой политической и экономической структурой и населением, включающим англо-говорящих и говорящих на африкаанс людей европейского происхождения, так называемых цветных Капской провинции (потомство от смешанных браков голландцев и готтентотов), уцелевших готтентотов, «малайцев» Кейптауна (потомков переселенцев с Малайского архипелага), индусов и мусульман из Индии и их потомков, а также представителей целого ряда племен банту, которые составляют большинство населения Союза в целом. 234 Изучение составных обществ, описание и анализ процессов изменений в них — сложнейшая задача. Попытки упростить ее, рассматривая эти процессы как процессы взаимодействия двух или более «культур» по методу, который предложил Малиновский в своем «Введении» к XV Меморандуму Международного института африканских языков и культур, озаглавленном «Методы изучения культурных контактов в Африке», — это просто способ обойти реальные трудности. Ведь то, что, к примеру, происходит в Южной Африке, отнюдь не является процессом взаимодействия британской культуры, культуры африканеров (буров), готтентотской, различных культур банту и культуры индийской. Это взаимодействие индивидов и групп в пределах официальной социальной структуры, которая сама находится в процессе преобразования. И то, что происходит, скажем, в одном из племен Транскея, можно описать, только рассматривая это племя как составную часть более широкой политической и экономической структуры, в которую оно инкорпорировано. У нас, к сожалению, почти полностью отсутствуют аутентичные исторические данные, необходимые для научного изучения примитивных обществ в условиях, когда они свободны от давления более продвинутых обществ, т.е. не входят в составные общества. Мы не можем изучать процессы изменений, имевшие место в прошлом, которое не засвидетельствовано письменными источниками. О таких процессах мы можем лишь строить спекулятивные гипотезы. Антропологи умозрительно рассуждают о предшествующих изменениях в обществах аборигенов Австралии или обитателей Меланезии, но такие спекуляции отнюдь не история, и толку от них в науке никакого. Чтобы изучать социальные изменения в обществах иного типа, чем упоминавшиеся выше составные, мы должны опираться на работы историков, имеющих дело с аутентичными письменными материалами. Вы знаете, что в некоторых антропологических кругах словосочетание «антрополог-эволюционист» — это почти ругательство. Однако применяют его без особой разборчивости. Так, Льюиса Моргана зовут эволюционистом, хотя он отрицал теорию органической эволюции, а применительно к обществу верил не в эволюцию, а в прогресс, который он понимал как постоянное улучшение материального и морального состояния человечества: от грубых каменных орудий и промискуитета к паровым машинам и моногамному браку в Рочестере (штат Нью-Йорк). Но в прогресс верит даже такой антиэволюционист, как Боас. 235 Я думаю, что удобно применять термин «прогресс» для обозначения процесса, в ходе которого человеческие существа получают все больше и больше контроля над биологическим окружением благодаря увеличению знаний и улучшению техники с помощью изобретений и открытий. Тот способ, которым мы теперь можем уничтожить с воздуха значительную часть городов, — это одни из позднейших разительных примеров прогресса. Прогресс — это не то же самое, что социальная эволюция. Но оба эти понятия очень тесно связаны. «Эволюция», как я понимаю этот термин, означает процесс возникновения новых структурных форм. Органическая эволюция отличается двумя существенными чертами: 1) малое число органических видов дало начало гораздо большему числу видов; 2) более сложные формы органических структур появились как результат развития более простых форм. Если я не могу придать сколько-нибудь определенное значение таким словосочетаниям, как «эволюция культуры» или «эволюция языка», то в то же время думаю, что -«социальная эволюция» — это реальность, которую антропологам следует признавать и изучать. Как и органическая эволюция, она может быть охарактеризована двумя чертами. Во-первых, происходил процесс, в ходе которого из небольшого числа форм социальных структур на протяжении длительного исторического периода возникло множество различных форм, т.е. это был процесс диверсификации. И во-вторых, в этом процессе более сложные формы социальных структур развились из более простых или заменили собой более простые формы. Как классифицировать структурные системы с точки зрения их большей или меньшей сложности — это проблема, требующая изучения. Но имеются свидетельства весьма тесной корреляции между степенью сложности и еще одной характеристикой структурных систем, а именно величиной общего поля социальных отношений. В структурной системе с узким общим полем социальных отношений средняя, или типичная, личность входит в прямые или косвенные социальные контакты с небольшим числом других лиц. В системах такого типа мы можем обнаружить, что лингвистическое сообщество — совокупность людей, говорящих на одном языке, — исчисляется в 250—500 человек, политическое сообщество при этом скорее всего будет еще меньшим, а экономические отношения по обмену материальными ценностями и услугами будут охватывать лишь очень узкий круг лиц. Помимо половозрастной в таких обществах почти нет дифференциации социальных ролей, нет и разде- 236 ления на классы. Таким системам социальных структур мы можем противопоставить те, что наблюдаются сегодня в Англии или Соединенных Штатах. Таким образом, исторический процесс, к которому, я думаю, правомерно применять термин «социальная эволюция», можно было бы определить как процесс развития систем широкого круга социальных связей из систем узкого круга или процесс замещения систем узкого круга системами широкого круга. Независимо от того, приемлема ли такая формулировка, я полагаю, что понятие «социальная эволюция» следует определять исходя из представления о социальной структуре. Теперь у меня нет времени обсуждать, как соотносятся между собой изучение социальной структуры и изучение культуры. В качестве интересной попытки совместить оба эти вида штудий я хотел бы упомянуть книгу г-на Грегори Бейтсона «Naven». Я не стремился говорить о социальной антропологии в целом, охватить все ее отрасли и ответвления. Я постарался лишь дать самое общее представление о том виде научных изысканий, которому я счел целесообразным посвятить значительную и неуклонно возрастающую часть своих времени и энергии. Единственная награда, привлекавшая меня при этом и, как кажется, хотя бы отчасти обретенная, — нечто вроде способности проникать в сущностные черты устройства того мира, частью которого мы являемся. Получить такую награду можно, только неотступно следуя методам естественных наук. Комментариис. 219 *Имеются в виду отделение антропологии Кембриджского университета и Школа экономических и политических наук при Лондонском университете. с. 220 *Гетеродоксия — ересь, неортодоксальная позиция, неортодоксальное учение. с. 229 *Реципрокальный — взаимный; реципрокация (или реципрокность) — симметричный, взаимный обмен услугами и материальными ценностями. 237 |