Адам Сильвера в конце они оба умрут

• Название: Адам Сильвера в конце они оба умрут
• Дата: 19.06.2022
• Размер: 0.58 Mb.
• Имя файла: v-konce-oni-oba-umrut.rtf
• Тип: Документы; #602873
• страница: 24 из 30

ДЭМЬЕН РИВАС

14:22

Дэмьену Ривасу не позвонили из Отдела Смерти, потому что сегодня он не умрет, и он думает об этом с досадой, ведь жизнь, которой он живет в последнее время, совсем его не радует. Дэмьен всегда был любителем острых ощущений. Он забирался на новые американские горки каждое лето, стоило только дорасти до нужной отметки. Крал конфеты в магазине или деньги из отцовского кошелька. Дрался с теми, кто был здоровее, как Давид на фоне Голиафа. Возглавлял уличные банды.

Играть в дартс с самим собой – занятие не то чтобы захватывающее.

Разговаривать с Пеком по телефону – тем более.

– Звонят копам только трусливые сучки, – говорит Дэмьен громко, чтобы Пеку было слышно его по громкой связи. – А звонить за кого‑то еще вообще было против всех моих правил.

– Знаю. Ты любишь, только когда копов вызывают из‑за тебя, – отвечает Пек.

Дэмьен кивает, как будто Пек его видит.

– Нужно было самим с ним разобраться.

– Ты прав, – соглашается Пек. – Копы так этого Руфуса и не поймали. Наверное, забили на него, потому что он Обреченный.

– Давай‑ка свершим правосудие сами, – предлагает Дэмьен. По его венам разливаются возбуждение и решительность. Все лето он прожил далеко от опасного края и вот теперь становится все ближе и ближе к нему, своему самому любимому месту на земле.

Вместо мишени он представляет лицо Руфуса. Он бросает дротик и попадает в яблочко: острие вонзается Руфусу ровно между глаз.

МАТЕО

14:34

Снова идет дождь, теперь еще сильнее, чем тогда, на кладбище. Я чувствую себя птичкой, найденной в детстве, той, по которой барабанил дождь. Птичкой, покинувшей гнездо, когда она еще не была к этому готова.

– Нужно куда‑нибудь зайти, – говорю я.

– Боишься простудиться?

– Боюсь попасть в ряды тех статистических единиц, кого убивает молнией. – Мы прячемся под навесом зоомагазина, и щеночки на витрине отвлекают нас от размышлений о дальнейших планах. – У меня идея. Тебе как исследователю окружающего мира может понравиться. Как насчет покататься на поезде туда‑сюда? Я так много чего не успел посмотреть в собственном городе… Вдруг нам попадется что‑то прикольное? Впрочем, забудь, это тупость.

– Ничего не тупость. Я прекрасно понимаю, о чем ты! – Руфус направляется к ближайшей станции метро. – И вообще у нас огромный город. Можно прожить в нем всю жизнь и ни разу не пройти по некоторым улицам или районам. Мне однажды приснилось, как я отправился в какое‑то жесткое велопутешествие и шины моего велика были выкрашены светящейся в темноте краской, так что я решил раскрасить город так, чтобы к полуночи все его улицы засветились.

Я улыбаюсь.

– И как, получилось? – В этом сне выражение «гонка со временем» приобретает буквальное значение.

– Не‑а, кажется, в тот сон вклинился какой‑то эротический сюжет или типа того, и я проснулся, – говорит Руфус. Наверное, он уже не девственник, но я не спрашиваю, не мое это дело.

Мы снова едем в южную часть Манхэттена. Кто знает, как далеко нам удастся заехать. Может быть, мы доедем поездом метро до конечной, пересядем на автобус и на нем доберемся до какой‑нибудь еще более дальней остановки. А может быть, вообще очутимся в другом штате, скажем в Нью‑Джерси.

Вот и поезд, двери открываются, мы запрыгиваем в него с платформы и находим пустую скамейку в углу.

– Давай сыграем в игру, – говорит Руфус.

– Только не в «Гладиатора».

Руфус мотает головой.

– Нет. Это игра под названием «Попутчик», мы играли в нее с Оливией. Нужно придумывать истории о соседе‑пассажире, кто он такой и куда едет. – Он пододвигается ближе и прижимается ко мне, после чего незаметно указывает на женщину в голубой униформе медсестры под курткой и с пакетом в руках. – Она едет домой поспать пару часов, а потом врубить погромче какую‑нибудь попсу и начать готовиться к первому выходному за девять дней. Она еще не знает, что ее любимый бар закрыли на ремонт.

– Фигово, – говорю я. Руфус поворачивается ко мне и жестом меня подгоняет, мол, продолжай, твоя очередь. – Ой. Тогда она вернется домой и на каком‑нибудь кабельном канале наткнется на свой любимый фильм, а во время рекламы будет отвечать на электронные письма от друзей. – Он улыбается. – Что?

– Вообще‑то все начиналось довольно авантюрно.

– Вообще‑то она легла спать.

– Чтобы запастись энергией и тусить всю ночь!

– Я подумал, ей захочется узнать, как там ее друзья. Наверное, она не успевает отвечать на эсэмэски и телефонные звонки, потому что обычно слишком занята, спасая жизни и принимая роды. Поверь мне, это ей тоже нужно. – Я киваю в сторону девушки с огромными, как кулаки, наушниками, крашеной платиновой блондинки. Она рисует что‑то разноцветное голубым стилусом на экране планшета. – Она получила планшет на день рождения неделю назад и на самом деле изначально хотела играть на нем в игры и болтать с друзьями по видеосвязи, но потом обнаружила приложение для дизайнеров и стала от скуки с ним экспериментировать. А теперь на него подсела.

– Мне нравится, – говорит Руфус. Поезд останавливается, и девушка принимается засовывать все свои пожитки в яркую сумку‑шопер. Она выбегает из вагона ровно за мгновение до того, как закрывается дверь, точно в каком‑нибудь экшене. – А сейчас она пойдет домой, где опоздает на видеочат с друзьями, потому что слишком увлечена своим новым рисунком.

Мы продолжаем играть в «Попутчика». Руфус указывает на девушку с чемоданом. Ему кажется, что она сбежала из дома, но я его поправляю: на самом деле она как раз возвращается домой после серьезной ссоры с сестрой, чтобы наладить с ней отношения. Ну, то есть любому человеку с глазами понятно, что именно так все и есть. Еще один пассажир, мокрый насквозь мужчина, не смог починить машину и был вынужден оставить на обочине свой пикап – нет, погоди, свой «мерседес», поправляет меня Руфус, потому что поездка на метро для такого богача – дело весьма унизительное. Несколько студентов Нью‑Йоркского университета запрыгивают в вагон с зонтами в руках – наверное, сегодня началась ориентационная неделя. У них впереди вся жизнь, и мы в скоростном режиме предсказываем, кем они станут в будущем: вот судья по семейным делам, в роду у которой сплошь художники; вот комик, которая будет выступать в Лос‑Анджелесе, где все полюбят ее шутки про пробки на дорогах; вот импресарио, которая в первые несколько лет не будет особенно успешна, но все‑таки дождется своего звездного часа; вот сценарист детского ТВ‑шоу о монстрах‑спортсменах; вот инструктор по скайдайвингу, и это забавно, потому что усы у него подкручены вверх, так что при каждом прыжке они, наверное, улыбаются против ветра.

Интересно, если бы еще кто‑нибудь в вагоне играл в «Попутчика», что бы они предсказали нам с Руфусом?

Руфус хлопает меня по плечу и, когда двери открываются, указывает на выход.

– Слушай, а это разве не та станция, на которой мы спонтанно купили абонементы в зал?

– М?

– Да, точно! Ты тогда хотел накачаться после того, как какой‑то придурок толкнул тебя на концерте Bleachers , помнишь? – говорит Руфус, когда двери закрываются.

Я никогда не был на концерте Bleachers , но сразу понял правила игры.

– Ты перепутал, Руфус. Тот чувак толкнул меня на концерте группы Fun . А это станция, где мы с тобой набили тату.

– Точно. И татуировщик, Баркли…

– Бейкер, – исправляю я. – Помнишь? Татуировщик Бейкер, который бросил учебу в меде.

– Точня‑ак. Мы застали его в хорошем настроении, и он предложил нам акцию «1+1». Я набил на предплечье велосипедную шину, – он хлопает себя по руке, – а ты?..

– А я – самца морского конька.

Руфус так растерян, что кажется, будто он сейчас попросит тайм‑аут, чтобы понять, в одну и ту же игру мы играем или нет.

– Э‑э… Напомни‑ка мне, почему ты выбрал именно его?

– Мой папа очень любит самцов морских коньков. Он вырастил меня один, ты же помнишь? Поверить не могу, что ты забыл значение татуировки у меня на плече. Нет, на запястье. На запястье, точно. Так круче.

– Поверить не могу, что ты забыл, где у тебя татуировка.

Когда мы подъезжаем к следующей станции, Руфус перебрасывает нас в будущее:

– А вот здесь я обычно выхожу, когда иду на работу. По крайней мере, если я в офисе, а не где‑нибудь на курорте, куда меня то и дело отправляют за репортажем. Самое удивительное, что я работаю в здании, которое спроектировал и построил ты.

– Да, Руфус, какое удивление!

Я опускаю взгляд на то место, где должна быть набита моя татуировка с морским коньком.

В будущем Руфус – тревел‑блогер, а я архитектор. У нас есть татуировки, которые мы набили вместе. Мы ходим на такое количество концертов, что Руфус не может удержать их все в голове. Я почти жалею, что у нас так разыгралась фантазия, потому что поддельные воспоминания о нашей дружбе восхитительны. Только представьте, каково это: пережить то, чего с вами никогда не происходило.

– Мы должны оставить тут свой след, – говорю я и встаю.

– Идем мочиться на пожарные гидранты?

Я кладу на сиденье купленную вслепую книжку.

– Не знаю, кто ее найдет. Но разве не прикольно знать, что она точно кому‑то достанется, если мы ее здесь оставим?

– Еще как. Это место настоящего счастливчика, – говорит Руфус и встает.

Поезд останавливается и открывает двери. Должно быть в жизни что‑то еще кроме будущего, которое мы рисуем в своем воображении. Не могу я просто мечтать о будущем. Я должен рискнуть и создать его.

– Я очень хочу кое‑что сделать, – говорю я.

– Выходим, – отвечает Руфус с улыбкой.

Мы покидаем вагон, проскочив в закрывающиеся двери и едва не столкнувшись с двумя девушками, и идем прочь из метро.

ЗОИ ЛЭНДОН

14:57

Зои Лэндон позвонили из Отдела Смерти в 00:34, чтобы сообщить, что сегодня она умрет. Ей было одиноко, ведь она всего восемь дней назад переехала в Нью‑Йорк и сегодня должна была начать учебу в Нью‑Йоркском университете. Даже вещи свои еще не распаковала, не то что друзей не завела. Хорошо, что приложение «Последний друг» оказалось от нее всего в одном клике. Первое сообщение Зои написала парню по имени Матео, но он не ответил. Может, его уже нет. Может, он просто проигнорировал ее послание. А может, уже нашел Последнего друга.

Как это в конце концов сделала и сама Зои.

Зои и Габриэлла запрыгивают в вагон прямо перед тем, как закрываются двери, и в дверях сталкиваются с двумя парнями. Потом бегут к сиденью в уголке, но останавливаются, когда видят на нем предмет, обернутый в бумагу. Прямоугольный. Каждый раз, когда Зои заходит в метро, она видит повсюду объявления о том, что необходимо сообщать работникам метрополитена о подозрительных предметах. И вот она видит подозрительный предмет.

– Дело плохо, – говорит Зои. – Тебе лучше выйти на следующей остановке.

Габриэлла, которая ничего не боится, потому что сегодня предупреждения не получала, берет предмет в руки.

Зои вздрагивает.

– Это книжка, – говорит Габриэлла. – А! Так еще и книжка‑сюрприз! – Она садится и рассматривает картинку с убегающим преступником. – Офигенный арт.

Зои присаживается рядом с ней. Рисунок кажется ей миленьким, да и только, но из уважения она не спорит с Габриэллой.

– Моя очередь делиться с тобой секретом, – говорит Габриэлла. – Если хочешь.

Зои сегодня рассказала Габриэлле все свои секреты до одного. Те, которые они с подружками детства клялись на мизинчике не раскрывать ни единой живой душе. Душераздирающие тайны, которые она всегда держала при себе, потому что говорить о них вслух было слишком тяжело. Вместе девушки смеялись и плакали, как будто всю жизнь были лучшими подругами.

– Я унесу твой секрет в могилу, – говорит Зои. Ей не смешно, Габриэлла тоже не смеется, а сжимает руку новой подруги, чтобы дать ей понять, что все будет хорошо. Обещание, не основанное ни на чем кроме интуиции. И к черту доказательства существования загробной жизни.

– Это не то чтобы большой секрет, но я Бэтмен… Бэтмен граффити‑мира Манхэттена, – говорит Габриэлла.

– О, ты на секунду меня заинтриговала, Бэтмен… граффити‑мира Манхэттена, – отвечает Зои.

– Моя специализация – граффити‑реклама приложения «Последний друг». Где‑то я оставляю рисунки маркерами, например на меню или на постерах в поездах, но граффити – моя настоящая любовь. В рисунках я делаю отсылки на каждого Последнего друга, с которым познакомилась. Везде, где могу. За последнюю неделю я изрисовала прикольными силуэтами из заставки приложения стены у «Макдональдса», возле двух больниц и у лавки с супом навынос. Надеюсь, приложением будет пользоваться больше народу. – Габриэлла стучит пальцами по обложке книги. Сначала Зои думала, что цветная каемка вокруг ее ногтей – это остатки неудачного маникюра, но теперь она знает правду. – Короче. Я люблю рисовать и обязательно украшу твоим именем какой‑нибудь почтовый ящик или типа того.

– Может, где‑нибудь в районе Бродвея? Мое имя никогда не окажется в свете софитов, но все же будет где‑то там, неподалеку, – говорит Зои. И обдумывает свою просьбу, рисуя картинки в воображении. Ее сердце переполнено чувствами и в то же время опустошено.

Пассажиры поднимают головы от своих газет и мобильных игр и смотрят на Зои. На одних лицах читается безразличие, на других – жалость. В глазах чернокожей женщины с великолепным афро читается неподдельная печаль.

– Очень жаль, что вас не станет, – говорит женщина.

– Спасибо, – отвечает Зои.

Женщина снова утыкается в свой телефон.

Зои подвигается ближе к Габриэлле.

– Кажется, я поставила нас в неловкое положение, – замечает она, понизив голос.

– Говори открыто, пока можешь, – произносит Габриэлла.

– Давай посмотрим, что это за книга, – предлагает Зои. Ей любопытно. – Открывай.

Но Габриэлла протягивает книгу Зои.

– Сама открывай. Это твой…

– Сегодня у меня Последний день, а не день рождения, – усмехается Зои. – Подарок мне не нужен, и я уж точно не планирую читать книжки в ближайшие… – Зои смотрит на часы, и у нее кружится голова. Жить ей осталось максимум девять часов, а читает она очень медленно. – Считай, что этот оставленный кем‑то подарок – это мой подарок тебе. Благодарность за то, что ты мой Последний друг.

Женщина напротив них поднимает голову и вскидывает брови.

– Простите, что влезаю, но мне чрезвычайно радостно слышать, что вы Последние друзья. Как хорошо, что вы нашли близкого человека в свой Последний день. – Она указывает на Габриэллу. – А вы помогаете ей прожить дни на полную. Это прекрасно.

Габриэлла обнимает Зои за плечо и прижимается ее к себе. Они благодарят женщину за добрые слова.

Разумеется, именно в Последний день Зои встречает самых дружелюбных ньюйоркцев.

– Давай распакуем ее вместе, – предлагает Габриэлла, возвращаясь к книжке.

– Давай, – соглашается Зои.

Зои надеется, что Габриэлла по мере возможности продолжит знакомиться с Обреченными.

Жизнь не предназначена для того, чтобы проживать ее в одиночестве. А уж Последние дни тем более.

МАТЕО

15:18

Встретиться с Лидией – огромный риск, но я очень хочу рискнуть.

Подъезжает автобус; мы пропускаем вперед всех желающих и только потом залезаем в него сами. Я спрашиваю водителя, получил ли он сегодня предупреждение, и мужчина качает головой. Значит, поездка должна быть безопасной. Мы, конечно, можем умереть и в автобусе, но вероятность того, что автобус разлетится на куски и убьет нас, а всех остальных покалечит, довольно мала.

Я прошу у Руфуса телефон, чтобы позвонить Лидии. Батарейка на моем садится, осталось чуть больше тридцати процентов, и я хочу, чтобы со мной всегда могли связаться из больницы в случае, если папа придет в сознание. Я ухожу в самый конец автобуса и набираю номер Лидии.

Лидия снимает трубку практически мгновенно, но молчит, прежде чем ответить. Так было в первые недели после смерти Кристиана.

– Алло?

– Привет, – говорю я.

– Матео!

– Прости меня, я…

– Ты заблокировал мой номер! Это я тебя научила блокировать людей!

– Мне пришлось…

– Как ты мог ничего мне не сказать?

– Я…

– Матео, твою мать, я твоя лучшая подруга! – Пенни, не слушай мамочку! – ты совсем охерел не говорить мне о том, что сегодня умрешь?!

– Я не хотел…

– Ой, да заткнись! Ты в порядке? Как у тебя дела?

Мне всегда казалось, что Лидия – как монетка, подброшенная в воздух. Решка – это когда она так злится, что не хочет с тобой общаться, а орел – когда видит тебя насквозь. Кажется, сейчас выпал орел, но как знать.

– Я в порядке, Лидия. Я с другом. Новым другом, – говорю я.

– Каким другом? Как вы познакомились?

– Через приложение «Последний друг», – говорю я. – Его зовут Руфус. Он тоже Обреченный.

– Я хочу увидеться.

– Я тоже. Потому и звоню. Ты можешь где‑нибудь оставить Пенни и встретиться со мной в «Арене путешествий»?

– Бабуля уже здесь. Я ей позвонила, распсиховавшись, как черт, несколько часов назад, и она пришла домой с работы. Я тогда сейчас же выезжаю, но ты, пожалуйста, доберись туда в целости и сохранности. Не беги. Иди медленно, только дорогу переходи быстро. И только на зеленый и тогда, когда в поле зрения нет машин – плевать, горит им красный или они стоят у обочины. А вообще стой и не двигайся. Где ты сейчас? Я за тобой заеду. Не двигайся, но если рядом ошивается кто‑нибудь подозрительный…

– Мы с Руфусом уже в автобусе, – перебиваю я.

– Два Обреченных в одном автобусе? Вам что, жить надоело? Матео, ты представляешь, какой это риск? Автобус может перевернуться.

У меня горят щеки.

– Жить мне не надоело, – тихо произношу я.

– Прости. Затыкаюсь. Только прошу, будь осторожен. Мне нужно увидеть тебя в После… Мне нужно тебя увидеть, понял?

– Ты меня увидишь, и я тебя увижу. Обещаю.

– Я не хочу вешать трубку.

– И я.

И мы не вешаем трубку. Мы, наверное, могли бы (и должны были бы) в это время говорить о наших воспоминаниях или извиняться за все подряд на случай, если у меня не получится сдержать обещание, но нет, мы болтаем о том, как Пенни только что ударила себя по голове большой игрушкой и не заплакала, как настоящий боец. По‑моему, новые воспоминания, над которыми можно посмеяться, ничем не хуже старых. А может быть, даже лучше.

Мне не хочется сажать батарею на телефоне Руфуса, вдруг плутонцы заходят ему позвонить, поэтому мы с Лидией договариваемся повесить трубку одновременно. Когда я нажимаю кнопку сброса, мое настроение резко ухудшается, и мир снова своей тяжестью давит мне на плечи.

ПЕК

15:21

Пек снова собирает банду.

Банду без названия.

Пек получил свое прозвище, потому что в его ударах нет настоящей силы¹². Они скорее раздражают, чем наносят вред, как птичьи клевки. Если хочешь кого‑то завалить, зови Короля Нокаута. Пек, конечно, может кого‑нибудь отмахать, если потребуется, но Дэмьен и Кендрик редко берут его с собой на дела, только под ногами будет путаться. Зато ценным Пека делает доступ к настоящему оружию.

Он идет к своему шкафу и спиной чувствует взгляды Дэмьена и Кендрика. Дальше все устроено по принципу матрешки, Пек это сам придумал. Он открывает шкаф и думает, хватит ли ему смелости. Он открывает корзину с крышкой и гадает, сможет ли больше не видеть Эйми, ведь она точно никогда его не простит, если узнает, что он виноват. Он открывает последнюю коробку, коробку из‑под обуви, зная, что должен наконец начать себя уважать.

Пек начнет себя уважать, разрядив пистолет в того, кто не уважает его.

– Что дальше? – спрашивает Дэмьен.

Пек открывает инстаграм, находит аккаунт Руфуса и приходит в ярость, обнаружив новые комментарии от Эйми о том, как сильно она скучает. Пек продолжает снова и снова обновлять страницу.

– Ждем. 

МАТЕО

15:26

Дождь переходит в изморось, когда автобус останавливается у «Арены путешествий» на пересечении Двенадцатой авеню и Тридцатой улицы. Я спускаюсь из салона первым, и позади меня раздается скрип и крик «ЧЕРТ!». Я вовремя поворачиваюсь и хватаюсь за поручень, чтобы Руфус не выпал ничком из автобуса и не забрал меня с собой. Он подкачан, поэтому я чувствую, как мои плечи сдавливает под его весом, но Руфус удерживает нас обоих.

– Мокрый пол, – поясняет он. – Прости.

Мы на месте.

Мы целы и невредимы.

Мы прикрываем друг друга. Мы растянем этот день по максимуму, как будто вместе мы – летнее солнцестояние.

«Арена путешествий» всегда напоминала мне Музей естественной истории, только она вполовину меньше, а вокруг купола развешены флаги разных стран. Гудзон здесь совсем близко, но Руфусу я об этом не напоминаю. Арена вмещает максимум три тысячи человек, и этого вполне достаточно для Обреченных, их гостей, неизлечимо больных и всех остальных, кто хочет получить новые впечатления.

Мы решаем купить билеты, пока ждем Лидию.

Нам помогает сотрудник Арены. Здесь три очереди, организованные в порядке срочности: люди со смертельными заболеваниями, люди, которые умрут сегодня по непонятным причинам, и скучающие обыватели. Чтобы понять, к какой очереди нам следует присоединиться, стоит лишь взглянуть на соседние. Справа от нас все хохочут, делают селфи и отправляют сообщения. Слева ничего подобного не происходит: молодая женщина с обернутой платком головой опирается на кислородный баллон; другие дышат с ужасным хрипом; кто‑то изуродован или покрыт серьезными ожогами. Меня душит тоска, не только из‑за них и даже не из‑за меня самого, но из‑за других людей в нашей очереди – тех, кого разбудили посреди спокойной жизни и насильно бросили в бездну опасности на ближайшие несколько часов, а может, и минут. А ведь есть еще те, кто вообще не дожил до этого часа.

– Почему у нас нет еще одного шанса? – спрашиваю я Руфуса.

– Шанса на что? – Он оглядывается кругом и фотографирует Арену и очереди.

– Шанса на еще один шанс, – говорю я. – Почему мы не можем постучаться к Смерти в дверь и умолять ее, или торговаться, или сыграть с ней раунд в армрестлинг или в гляделки, поставив на кон шанс остаться в живых? Я даже хотел бы побороться за шанс самостоятельно решить, как мне умереть. Предпочел бы уйти во сне. – А спать бы я пошел только после того, как пожил бы без страха, как человек, которого хотят крепко обнять или даже кому хотят уткнуться в подбородок или плечо, не прекращая говорить о том, как нам, несомненно, повезло однажды встретиться.

Руфус опускает телефон и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты что, правда думаешь, что мог бы выиграть у Смерти в армрестлинг?

Я смеюсь и отвожу взгляд, потому что, когда мы смотрим друг другу в глаза, у меня горит лицо. Подъезжает такси, и с заднего сиденья пулей выскакивает Лидия. Как безумная, она оглядывается в поисках меня, и, хотя сегодня у нее не Последний день, я напрягаюсь, когда ее едва не задевает велосипедист: вдруг он собьет ее, она потеряет сознание и окажется в больнице вместе с моим отцом…

– Лидия!

Я выскакиваю из очереди, как только взгляд Лидии останавливается на мне. От волнения я едва не падаю на ровном месте, будто не видел ее несколько лет. Лидия обнимает меня так крепко, словно собственными руками вытащила меня из тонущего автомобиля или поймала на лету после того, как я выпал из потерпевшего крушение самолета. Своим объятием она говорит всё: все «спасибо», все «я люблю тебя», все «извини». Я сжимаю ее в руках, благодаря в ответ, показывая свою любовь, извиняясь, а также пытаясь выразить все остальное, что таится глубоко внутри, за пределами таких эмоций. Это самый волшебный момент нашей дружбы за исключением того, как она впервые дала подержать мне новорожденную Пенни. Но Лидия делает шаг назад – и дает мне мощную пощечину.

– Ты должен был мне сказать. – Потом снова меня обнимает.

Щека горит от удара, и я утыкаюсь подбородком в плечо Лидии. От нее пахнет чем‑то коричным, чем она, видимо, кормила сегодня Пенни, потому что сейчас она одета в ту же мешковатую майку, в которой была утром. Обнимаясь, мы покачиваемся из стороны в сторону, и я ищу глазами Руфуса в очереди. По его глазам видно, что он шокирован пощечиной. Так странно: Руфус не знает, что в этом вся Лидия, что она, как я уже сказал, точно монета, которая постоянно переворачивается в воздухе. Странно, что я знаю Руфуса всего один день.

– Знаю, – говорю я Лидии. – Мне очень жаль, я просто хотел тебя защитить.

– Вообще‑то ты должен был быть рядом до конца моих дней, – плачет Лидия. – Ты должен был играть плохого полицейского, когда Пенни в первый раз приведет домой свою пассию. А когда она поступит в колледж и уедет из дома, должен был играть со мной в карточные игры и устраивать марафоны дурацких телешоу. Ты должен был голосовать за Пенни в президентской гонке, ведь ты‑то знаешь, как она уже сейчас любит все контролировать, она не успокоится, пока не подомнет под себя всю страну. Бог знает, она душу продаст, чтобы поработить мир, и ты должен был быть рядом, чтобы уберечь ее от сделки с дьяволом.

Я не знаю, что сказать. Я то киваю, то мотаю головой, потому что не знаю, что делать.

– Прости меня.

– Ты не виноват. – Лидия сжимает мои плечи.

– Может, и виноват. Может, если бы я не прятался дома, то выучил бы законы улиц или типа того. Пока еще рано себя винить, но, кто знает, может, в моей смерти буду виноват я сам, Лидия. – Сегодня я чувствую себя так, будто меня бросили в дикой природе: все необходимое для выживания при мне, но я не имею ни малейшего представления даже о том, как развести костер.

– Да заглохни ты уже, – приказывает Лидия. – Твоей вины тут нет. Это мы тебя подвели.

– А вот теперь заглохни ты.

– Ничего оскорбительнее в жизни от тебя не слышала, – говорит Лидия с улыбкой, как будто я ей когда‑то пообещал быть грубияном. – Мир – не самое безопасное место, нам уже довелось в этом убедиться. Посмотри, что произошло с Кристианом и происходит со всеми теми, кто ежедневно умирает. Но мне стоило бы тебе показать, что некоторые риски того стоят.

Иногда бывает так, что у тебя появляется ребенок, которого ты (неожиданно для себя) любишь больше всего на свете. Вот что она успела мне показать.

– Сегодня я рискую, – говорю я. – И ты нужна мне, потому что тебе намного сложнее оторваться и рискнуть теперь, когда в твоей жизни есть Пенни. Ты всегда хотела увидеть мир, и, раз уж у нас нет возможности вместе куда‑нибудь съездить, я буду рад, если мы сможем вместе попутешествовать здесь и сейчас. – Я беру ее за руку и киваю в сторону Руфуса.

Лидия поворачивается к Руфусу с таким же взволнованным выражением, с каким держала в руках тест на беременность, когда мы сидели в ее ванной. И точно так же, как тогда, прежде чем перевернуть тест и увидеть результат, Лидия говорит:

– Ну, поехали. – И сжимает мою руку.

Руфус обращает внимание на этот жест и говорит:

– Привет, как дела?

– Видала дни получше, сам понимаешь, – вздыхает Лидия. – Какая жесть, мать вашу. Мне очень жаль.

– Ты не виновата, – отвечает Руфус.

Лидия смотрит на меня так, будто все еще удивлена, что я стою перед ней.

Мы доходим до кассы. Кассир, одетый в жилет жизнерадостного желтого цвета, печально нам улыбается.

– Добро пожаловать в «Арену путешествий». Нам жаль, что вас троих не станет.

– Я сегодня не умру, – поправляет его Лидия.

– О… Стоимость билета для гостя составляет сто долларов, – говорит кассир. Он смотрит на нас с Руфусом. – Рекомендуемый взнос для Обреченных – один доллар.

Я оплачиваю все три наших билета и добавляю к пожертвованию еще пару сотен долларов в надежде, что «Арена» будет работать еще много‑много лет. То, что здесь предлагают Обреченным, несравнимо лучше, чем развлечения «Жизни в моменте». Кассир благодарит нас за пожертвование и, кажется, совсем ему не удивлен: Обреченные всегда сорят деньгами. Мы с Руфусом получаем желтые браслеты (такие дают всем здоровым Обреченным), а Лидия – оранжевый (браслет гостя), и вместе мы заходим внутрь.

Мы держимся рядом, старясь не разбредаться далеко. При входе собралась толпа: Обреченные и простые посетители рассматривают гигантское табло со списком регионов, которые можно посетить, и перечнем экскурсий: «Вокруг света за 80 минут», «Мир дикой природы», «Путешествие в центр Соединенных Штатов» и многое другое.

– Пойдем на экскурсию? – спрашивает Руфус. – Я согласен на любую кроме «Ты да я на дне морском».

– «Вокруг света за 80 минут» начинается через десять минут, – замечаю я.

– Ой, мне нравится, – говорит Лидия, стоя под руку со мной. А потом вдруг смущенно поворачивается к Руфусу. – Прости, Господи, прости меня. На самом деле важно только то, чего хотите вы двое. У меня нет права голоса. Простите.

– Все в порядке, – говорю я. – Руфус, как тебе?

– Поедем вокруг света, йоу.

Мы находим комнату 16 и усаживаемся в двухэтажную вагонетку с двадцатью другими гостями. Мы с Руфусом единственные Обреченные с желтыми браслетами, шестеро других – с голубыми. В интернете я подписывался на многих Обреченных с неизлечимыми болезнями, которые отправляются в настоящие путешествия по городам и странам, пока у них еще есть время в запасе. А те, кто не может себе этого позволить, соглашаются на второй вариант, который разве что немногим хуже, и приходят в «Арену путешествий».

Машинистка становится в проходе и начинает говорить через гарнитуру:

– Добрый день. Спасибо, что присоединились к нашему замечательному туру, во время которого мы объедем вокруг света за восемьдесят, плюс‑минус десять, минут. Меня зовут Лесли, и сегодня я буду вашим экскурсоводом. От лица всей команды «Арены путешествий» выражаю искренние соболезнования вам и вашим семьям. Надеюсь, наша сегодняшняя поездка вызовет у вас улыбку и оставит самые приятные воспоминания в памяти гостей, которые пришли вместе с вами.

Если вам захочется задержаться в каком‑либо регионе, мы будем только рады, но, пожалуйста, имейте в виду, что если мы хотим завершить кругосветное путешествие за восемьдесят минут, то долгие промедления нежелательны. А теперь просим вас пристегнуть ремни безопасности – мы отправляемся!

Все пристегиваются, и путешествие начинается. Я не картограф, но даже мне заметно, что шкала пунктов назначения на спинке каждого сиденья, которая чем‑то похожа на электронные карты в метро, не вполне точна с географической точки зрения. И все же мы здорово проводим время, наблюдая невероятно убедительные реплики разных достопримечательностей в каждой комнате. Путешествие становится еще интереснее, когда Лидия начинает делиться о каждой из них забавными фактами, которые сама где‑то вычитала. Мы движемся по рельсам и видим, как другие Обреченные и гости веселятся, а кто‑то даже машет нам рукой, как будто не все мы здесь всего лишь туристы.

В Лондоне мы проезжаем мимо Вестминстерского дворца, умирать на территории которого, согласно преданию, незаконно, но больше всего мне нравится слушать звон Биг‑Бена, даже при том что один взгляд на стрелки его громадных часов вновь возвращает меня к реальности. На Ямайке нас встречает десяток огромных бабочек‑подалириев, а люди здесь сидят на полу и едят местные блюда вроде плодов аки и соленой рыбы. В Африке мы рассматриваем огромный аквариум с обитателями озера Малави, и я прихожу в такой восторг от голубых и желтых рыбок вокруг, что не сразу замечаю экран на стене, где в прямом эфире львица несет за шкирку своего детеныша. На Кубе мы видим очередь за кубиками сахара, а еще гостей, которые соревнуются с кубинцами в домино, и Руфус радуется своим кубинским корням. Австралия представляет нашему вниманию экзотические цветы, кайтсерфинг и плюшевых коал, которых дарят всем детям. Ирак встречает пением национальной птицы, азиатской каменной куропатки, которое звучит из колонок, спрятанных за повозками торговцев с красивыми шелковыми шарфами и рубашками. В Колумбии Лидия рассказывает нам о непрекращающемся лете, царящем в этой стране, так что на секунду нам даже хочется схватить сок на прилавке с напитками. В Египте мы видим только две пирамиды, и, поскольку в помещении поддерживается сухая жара, сотрудники «Арены» предлагают нам бутылочки воды марки «Река Нил». Когда мы добираемся до Китая, Лидия шутит, что слышала, будто реинкарнация тут запрещена без специального разрешения от государства, и я не хочу об этом думать, а потому переключаюсь на подсвеченные макеты небоскребов и людей, играющих в пинг‑понг. В Южной Корее нам показывают, как пара желто‑оранжевых «робоучителей» ведут урок в школе, а еще как Обреченным делают макияж. В Пуэрто‑Рико наша вагонетка останавливается в сорок второй раз. Руфус тянет меня за рукав и куда‑то зовет. Лидия следует за нами.

– Что происходит? – спрашиваю я, пытаясь перекричать хор крошечных древесных лягушек (невозможно определить, сидят ли они тут живые или это просто аудиозапись), и звуки дикой природы так сильно режут слух (я ведь привык только к сигнализации и гудкам машин), что человеческая речь у повозки с ромом меня успокаивает.

– Мы с тобой говорили о том, как тебе хотелось бы отважиться на что‑нибудь эдакое, если бы у тебя была возможность путешествовать, помнишь? – говорит Руфус. – Я подыскивал в этом туре что‑нибудь подобное – и посмотри! – Он показывает на табличку возле тоннеля: «Прыжок в тропическом лесу». Не знаю, что это значит, но наверняка он круче, чем наш утренний псевдопрыжок с парашютом.

– Вы прыгали с парашютом?! – охает Лидия. В ее тоне слышится одновременно «Вы чокнутые» и «Как я вам завидую!». Ее сестринское чувство собственничества – самое лучшее проявление заботы.

Втроем мы идем к туннелю, ступая по плитке бежевого цвета, присыпанной настоящим песком. Сотрудник «Арены» протягивает нам брошюру Тропического зала «El Yunque » и предлагает аудиогид, предупреждая, что если мы им воспользуемся, то рискуем не услышать многих естественных звуков этого места. Мы берем наушники и заходим в туннель; воздух здесь влажный и теплый.

Тесно стоящие деревья укрывают нас от измороси, сквозь плотную листву сочится искусственный солнечный свет. Мы обходим извилистые стволы и удаляемся от проторенной тропы туда, где вновь раскатисто квакают древесные лягушки. Папа рассказывал, что в моем возрасте они с друзьями лазали по деревьям, ловили лягушек и продавали их другим ребятам, которые хотели завести питомца, а иногда папа просто сидел на дереве и думал о чем‑то своем. Чем дальше мы углубляемся в лес, тем сильнее пение лягушек заглушают голоса людей и шум водопада. Сначала я ошибочно принимаю второе за аудиозапись, но потом впереди возникает лужайка, и я вижу, как с шестиметровой скалы вниз падает вода, а в водоеме у основания плещутся голые по пояс Обреченные и спасатели. Это, наверное, и есть тот самый «Прыжок в тропическом лесу». Не знаю почему, но я представлял нечто попроще и побанальнее, например прыжки с камня на камень на ровной земле.

Я уже видел так много всего, что сама мысль об уходе из «Арены» ранит сейчас острее, чем осознание, что скоро этот день кончится, будто тебя вырывают из сна, который ты мечтал увидеть всю свою жизнь. Но это не сон. Я не сплю и проживу этот день сполна.

– Моя дочка ненавидит дождь, – говорит Лидия Руфусу. – Она ненавидит все, что не может контролировать.

– Привыкнет, – говорю я.

Мы подходим к краю скалы, откуда прыгают вниз Обреченные. Миниатюрная девушка с голубым браслетом, платком на голове и надувными нарукавниками в последнюю секунду совершает нечто очень опасное: она поворачивается спиной к краю и падает спиной вперед, как человек, которого сталкивают с высотного здания. Спасатель внизу свистит, и все остальные плывут к центру водоема, куда с плеском упала девушка. Она всплывает на поверхность и смеется, а спасатели провожают ее недовольными взглядами, но ей все равно. Да и кому было бы не все равно в такой день?

РУФУС

16:24

Сколько бы я ни болтал о том, как хорошо быть смелым, по поводу этого прыжка я совсем не уверен. Я не ходил на пляж и в бассейн с тех пор, как не стало моей семьи. К большому водоему я приблизился до сегодняшнего дня всего раз: мы с Эйми ходили на рыбалку на Ист‑Ривер, после чего меня мучили кошмары о том, как я рыбачу на Гудзоне и вдруг вылавливаю нашу машину. Я кручу катушку, а на крючке болтаются скелеты родителей и сестры в одежде, в которой они погибли, напоминая мне, что это я бросил их.

– Иди прыгай, Матео. Я тут, пожалуй, воспользуюсь правом вето.

– Тебе тоже лучше не ходить, – говорит ему Лидия. – Я знаю, что мое мнение сейчас ничего не стоит, но – вето, вето, вето, вето.

Огромная уважуха Матео за то, что он все равно встает в очередь. Я очень хочу, чтобы он прыгнул. Лягушки уже не квакают так громко, поэтому я уверен, что он меня слышал. Этот парень изменился. Я знаю, вы и так внимательно следите, но взгляните на него: он стоит в очереди на прыжок со скалы, а ведь, готов поспорить, он даже плавать не умеет. Матео поворачивается и машет нам, как будто приглашая в очередь на американские горки.

– Давай, – говорит Матео, глядя мне в глаза. – Или, если хочешь, можем вернуться в «Жизнь в моменте» и поплавать там в бассейне. Я на самом деле думаю, что тебе полегчает, если ты снова окажешься в воде… А вообще так странно, что я тебя чему‑то учу, правда?

– Ну да, немного шиворот‑навыворот, – говорю я.

– Буду краток. Нам не нужна эта «Жизнь в моменте» с ее виртуальной реальностью. Мы можем создать собственные моменты прямо здесь.

– В этом искусственном тропическом лесу? – улыбаюсь я ему в ответ.

– Я и не говорю, что это место настоящее.

Сотрудница Арены объявляет Матео, что он следующий.

– А ничего, если мои друзья прыгнут со мной? – спрашивает Матео.

– Конечно, ничего, – отвечает девушка.

– Я не пойду! – отрезает Лидия.

– Пойдешь‑пойдешь, – говорит Матео. – Иначе потом пожалеешь.

– Надо бы спихнуть тебя со скалы, – говорю я Матео. – Но я не буду, потому что ты прав. – Я могу пойти навстречу своему страху, особенно в таких безопасных условиях, когда рядом спасатели, а на руках – надувные нарукавники.

Купаться мы сегодня не планировали, поэтому просто раздеваемся до нижнего белья, и – блин – я даже не догадывался, насколько Матео тощий. Забавно, как он старается не смотреть на меня и отводит взгляд, чего не скажешь о Лидии. Она стоит без всего, только в лифчике и джинсах, и осматривает меня с ног до головы.

Сотрудники «Арены» протягивают нам экипировку – я называю надувные нарукавники «экипировкой», чтобы звучало не так тупо, – и мы надеваем их на предплечья. Потом сотрудник «Арены» говорит, что мы можем прыгнуть, как только будем готовы, но, разумеется, лучше не тянуть и помнить о гостях, ждущих своей очереди.

– На счет три? – спрашивает Матео.

– Да.

– Один. Два…

Я хватаю Матео за руку и сцепляю свои пальцы с его. Он поворачивается ко мне, щеки его пылают. Затем он хватает за руку Лидию.

– Три.

Мы смотрим вперед и вниз – и прыгаем. Я чувствую, что падаю быстрее и тяну Матео за собой. Он кричит, и за несколько секунд до соприкосновения с водой я тоже начинаю кричать, а Лидия – визжать от радости. Я погружаюсь в воду, и Матео по‑прежнему со мной; мы проводим под водой всего пару секунд, но, открыв глаза, я снова вижу его рядом. Он не паникует, и я невольно вспоминаю, какими спокойными выглядели мои родители, когда им удалось высвободить меня из машины. Лидия оторвалась от нас, ее уже не видно. Мы с Матео вместе всплываем на поверхность, все еще держась за руки, и по бокам нас страхуют спасатели. Смеясь, я плыву к Матео и обнимаю его в благодарность за свободу, в которую он насильно меня окунул. Я как будто прошел что‑то вроде обряда крещения или типа того, бросив в воду всю свою злобу, тоску, чувство вины и отчаяния, и они ушли на глубину и скрылись черт знает где.

Водопад разбрызгивает вокруг воду, и спасатели провожают нас к скале.

Смотритель у ее основания предлагает нам полотенца, и Матео, дрожа, оборачивает им плечи.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Неплохо, – отвечаю я.

Мы не упоминаем то, как держались за руки и все такое, но я надеюсь, что теперь он точно понимает, к чему я клоню, если у него оставались какие‑либо сомнения. Мы поднимаемся наверх, вытираясь полотенцами, забираем свои вещи и одеваемся. Потом выходим из павильона через магазинчик сувениров, где я ловлю Матео на том, что он подпевает песне по радио.

Пока он выбирает одну из открыток с надписью «Прощай!», я припираю его к стенке.

– Ты заставил меня прыгнуть. Теперь моя очередь.

– Но я же прыгнул вместе с тобой.

– Я не об этом. Пойдем в тот подпольный клуб. Обреченные ходят туда потанцевать, попеть и расслабиться. Согласен?

ОФИЦЕР АНДРАДЕ

16:32

Ариэлю Андраде не позвонили из Отдела Смерти, потому что он сегодня не умрет, но, будучи офицером полиции, больше всего на свете каждую ночь, едва стрелка часов приближается к полуночи, он боится услышать звонок. Особенно после того, как два месяца назад не стало его напарника. Они с Грэмом были похожи на двух приятелей‑копов из кино: вместе несли службу и перебрасывались батиными шутками за бокалом пива.

Грэм не выходит у Андраде из головы, и сегодняшний день не исключение: подростки‑сироты в изоляторе устроили истерику, потому что один из их братьев – Обреченный. Чтобы называть кого‑то братом, не обязательно иметь похожие ДНК, Андраде хорошо это известно. И чтобы чувствовать, что после смерти человека умерла и часть тебя, не обязательно быть кровными родственниками.

Андраде сомневается, что Обреченный по имени Руфус Эметерио, которого он перестал преследовать еще на рассвете, умудрится что‑то натворить – может, он вообще уже мертв. Андраде всегда за версту чуял Обреченных, которые намеревались чинить вокруг себя хаос в последние часы жизни. Вроде того Обреченного, виноватого в смерти Грэма.

Когда Грэм получил оповещение от Отдела Смерти, он настоял, что проведет свой Последний день на работе. Если он мог умереть, спасая жизни людей, то предпочел бы именно такой вариант последнему сексу. Офицеры полиции в тот день преследовали Обреченного, который был участником сообщества «Шумные». Это такой провокационный челлендж, который за последние четыре месяца набрал сумасшедшую популярность и огромное количество просмотров. Каждый час люди подключаются к трансляции, чтобы посмотреть, как Обреченные убивают себя самыми невообразимыми способами – уходят, что называется, с шумом. Самые популярные смерти приносят родственникам погибшего Обреченного довольно неплохие деньги из анонимного источника, но чаще всего Обреченные убивают себя недостаточно креативно, чтобы угодить зрителям, а второго шанса удивить публику у них нет. Грэм пытался помешать Обреченному парню спрыгнуть на мотоцикле с Уильямсбургского моста, но только погиб при этом он сам.

Андраде делает все от него зависящее, чтобы до конца года это сообщество наблюдателей за самоубийцами перестало существовать. Если он этого не сделает, ему точно никогда не попить пивка с Грэмом там, на небесах. Андраде хочет сосредоточиться на настоящей работе, а не сидеть в няньках у подростков. Именно поэтому он прямо сейчас просит опекунов этих парней подписать документы на их освобождение. Пусть идут домой с серьезным предупреждением и немного поспят.

И поскорбят.

А может быть, даже найдут своего друга, если он все еще жив.

Если в момент смерти Обреченного вам довелось оказаться с ним рядом, вы потом надолго утрачиваете дар речи. Но мало кто впоследствии сожалеет, что провел рядом с Обреченным каждую оставшуюся минуту, пока тот все еще был жив.

ПАТРИК «ПЕК» ГЭВИН

16:59

– Может, он уже мертв. – Пек включил оповещения об обновлениях инстаграм‑аккаунта Руфуса, но все равно без остановки его обновляет. – Ну же, ну…

Конечно, Пек желает Руфусу смерти. Но он хочет быть именно тем, кто нанесет ему смертельный удар.

РУФУС

17:01

Сейчас очередь в «Кладбище Клинта» не так велика, как прошлой ночью, когда я проезжал мимо по пути в Плутон. Не хочу даже думать о том, что это может означать: то ли что все уже зашли внутрь, то ли что все уже ушли и умерли. Это однозначно именно тот клуб, который нужен Матео. Надеюсь, меня впустят, хотя восемнадцать мне исполнится только через пару недель.

– Странно заявляться в клуб в пять часов дня, – говорит Лидия.

Тут у меня звонит телефон, и я готов поспорить, что это Эйми, но вижу на экране тупую и уродливую аватарку Малкольма.

– Плутонцы! Вот блин.

– Плутонцы? – спрашивает Лидия.

– Его лучшие друзья, – отвечает Матео, и хотя это описание ни на грамм не отражает того, кем они для меня являются, я не возражаю против такой формулировки. Просто безумие! Даже у Матео в глазах появляются слезы. Клянусь, я бы точно так же прослезился, если бы ему сейчас позвонил папа.

Я отвечаю по фейстайму, отходя в сторону от очереди. Малкольм и Тэго вместе, реально обалдевшие, что я ответил. Они так мне улыбаются, будто хотят вдвоем отвести меня в койку.

– РУФ!

– Вашу мать, – говорю я.

– Ты жив, – говорит Малкольм.

– А вы не за решеткой!

– Нас не могли держать долго, – говорит Тэго, отвоевывая себе место, чтобы его тоже было видно. – Хорошо нас видишь?

– К чертям все это собачьим. Руф, ты где? – Малкольм прищуривается, рассматривая место у меня за спиной. Где сейчас находятся они сами, я тоже не имею понятия.

– Я у «Клинта». – Я нормально с ними попрощаюсь. Обниму их. – Парни, сможете приехать сюда? Поскорее. – То, что я дожил до пяти часов, – гребаное чудо, но время истекает, в этом сомнений нет. Матео держит за руку Лидию, и я хочу, чтобы тут были и мои друзья. Все вместе. – Можете и Эйми захватить? Только без этого ублюдка Пека. А то я ему снова зад надеру. – Если мне и нужно было извлечь какой‑то урок, то я его не извлек. Этот чел расстроил мои похороны, посадил в обезьянник моих друзей. При первой же возможности я хорошенько ему втащу, и не говорите мне, что я не прав.

– Его счастье, что ты еще жив, – говорит Малкольм. – Если бы тебя уже не было, мы охотились бы на него до самого утра.

– Не уходи из «Клинта», – встревает Тэго. – Мы будем там через двадцать минут. И вонять от нас будет тюрягой. – Забавно, как быстро Тэго вообразил себя закоренелым преступником.

– Я никуда не денусь. Я тут с другом. Просто приезжайте, ладно?

– Только попробуй слинять, Руф… – угрожающе говорит Малкольм.

Я знаю, что он на самом деле имеет в виду. «Только попробуй умереть».

Я фотографирую вывеску «Кладбище Клинта» и в цвете загружаю фото в инстаграм.

ПАТРИК «ПЕК» ГЭВИН

17:05

– Есть. – Пек спрыгивает с кровати. «Кладбище Клинта». Он кладет в рюкзак заряженный пистолет. – Надо поторопиться. Погнали.