Александр Дюма Граф МонтеКристо
 Скачать 3.16 Mb.
|
Глава 8ПУТЕШЕСТВИЕМонте-Кристо очень обрадовался, увидев, что молодые люди пришли вместе. — Итак, я надеюсь, все кончено, разъяснено, улажено? — сказал он. — Да, — отвечал Бошан, — эти нелепые слухи сами собой заглохли; и если бы они снова всплыли, я первый ополчился бы против них. Не будем больше говорить об этом. — Альбер вам подтвердит, — сказал граф, — что я ему советовал то же самое. Кстати, — прибавил он, — вы застали меня за неприятнейшим занятием. — А что вы делали? — спросил Альбер. — Приводили в порядок свои бумаги? — Только не свои, слава богу! Мои бумаги всегда в образцовом порядке, ибо у меня их нет. Я разбирал бумаги господина Кавальканти. — Кавальканти? — переспросил Бошан. — Разве вы не знаете, что граф ему покровительствует? — сказал Альбер. — Вы не совсем правы, — сказал Монте-Кристо, — я никому не покровительствую, и меньше всего Кавальканти. — Он женится вместо меня на мадемуазель Данглар, каковое обстоятельство, — продолжал Альбер, пытаясь улыбнуться, — как вы сами понимаете, дорогой Бошан, повергает меня в отчаяние. — Как! Кавальканти женится на мадемуазель Данглар? — спросил Бошан. — Вы что же, с неба свалились? — сказал Монте-Кристо. — Вы, журналист, возлюбленный Молвы! Весь Париж только об этом и говорит. — И это вы, граф, устроили этот брак? — спросил Бошан. — Я? Пожалуйста, господин создатель новостей, не вздумайте распространять подобные слухи! Бог мой! Чтобы я да устраивал чей-нибудь брак? Нет, вы меня не знаете; наоборот, я всячески противился этому; я отказался быть посредником. — Понимаю, — сказал Бошан, — из-за нашего друга Альбера? — Только не из-за меня, — сказал Альбер. — Граф не откажется подтвердить, что я, наоборот, давно просил его расстроить эти планы. Граф уверяет, что не его я должен благодарить за это; пусть так, мне придется, как древним, воздвигнуть алтарь неведомому богу. — Послушание, — сказал Монте-Кристо, — это все так далеко от меня, что я даже нахожусь в натянутых отношениях и с тестем и с женихом; и только мадемуазель Эжени, которая, по-видимому, не имеет особой склонности к замужеству, сохранила ко мне добрые чувства в благодарность за то, что я не старался заставить ее отказаться от дорогой ее сердцу свободы. — И скоро эта свадьба состоится? — Да, невзирая на все мои предостережения. Я ведь не знаю этого молодого человека; говорят, он богат и из хорошей семьи; но для меня все это только «говорят». Я до тошноты повторял это Данглару, но он без ума от своего итальянца. Я счел даже нужным сообщить ему об одном обстоятельстве, по-моему, еще более важном: этого молодого человека не то подменили, когда он был грудным младенцем, не то его украли цыгане, не то его где-то потерял его воспитатель, не знаю точно. Но мне доподлинно известно, что его отец ничего о нем не знал десять с лишним лет. Что он делал эти десять лет бродячей жизни, бог весть. Но и это предостережение не помогло. Мне поручили написать майору, попросить его выслать документы: вот они. Я их посылаю Дангларам, но, как Пилат, умываю руки. — А мадемуазель д'Армильи? — спросил Бошан. — Она не в обиде на вас, что вы отнимаете у нее ученицу? — Право, не могу вам сказать; но, по-видимому, она уезжает в Италию. Госпожа Данглар говорила со мной о ней и просила у меня рекомендательных писем к итальянским импресарио; я дал ей записку к директору театра Валле, который мне кое-чем обязан. Но что с вами, Альбер? Вы такой грустный; уж не влюблены ли вы, сами того не подозревая, в мадемуазель Данглар? Как будто нет, — сказал Альбер с печальной улыбкой. Бошан принялся рассматривать картины. — Во всяком случае, — продолжал Монте-Кристо, — вы не такой, как всегда. Скажите, что с вами? — У меня мигрень, — сказал Альбер. — Если так, мой дорогой виконт, — сказал Монте-Кристо, — то я могу предложить вам незаменимое лекарство, которое мне всегда помогает, когда мне не по себе. — Какое? — спросил Альбер. — Перемену места. — Вот как? — сказал Альбер. — Да. Я и сям сейчас очень не в духе и собираюсь уехать. Хотите, поедем вместе? — Вы не в духе, граф, — сказал Бошан. — Почему? — Вам легко говорить; а вот посмотрел бы я на вас, если бы в вашем доме велось следствие! — Следствие? Какое следствие? — А как же, сам господин де Вильфор ведет следствие по делу о моем уважаемом убийце, — это какой-то разбойник, бежавший с каторги, по-видимому. — Ах, да, — сказал Бошан, — я читал об этом в газетах. Кто это такой, этот Кадрусс? — Какой-то провансалец. Вильфор слышал о нем, когда служил в Марселе, а Данглар даже припоминает, что видел его. Поэтому господин королевский прокурор принял самое горячее участие в этом деле, оно, по-видимому, чрезвычайно заинтересовало и префекта полиции. Благодаря их вниманию, за которое я им как нельзя более признателен, мне уже недели две как приводят на дом всех бандитов, каких только можно раздобыть в Париже и его окрестностях, под тем предлогом, что это убийца Кадрусса. Если так будет продолжаться, через три месяца в славном французском королевстве не останется ни одного жулика, ни одного убийцы, который не знал бы назубок плана моего дома. Мне остается только отдать им его в полное распоряжение и уехать куда глаза глядят. Поедем со мной, виконт! — С удовольствием. — Значит, решено? — Да, но куда же мы едем? — Я вам уже сказал, туда, где воздух чист, где шум убаюкивает, где, как бы ни был горд человек, он становится смиренным и чувствует свое ничтожество. Я люблю это уничижение, я, которого, подобно Августу, называют властителем вселенной. — Но где же это? — На море, виконт. Я, видите ли, моряк: еще ребенком я засыпал на руках у старого Океана и на груди у прекрасной Амфитриты; я играл его зеленым плащом и ее лазоревыми одеждами; я люблю море, как возлюбленную, и если долго не вижу его, тоскую по нем. — Поедем, граф! — На море? — Да. — Вы согласны? — Согласен. — В таком случае, виконт, у моего крыльца сегодня будет ждать дорожная карета, в которой ехать так же удобно, как в кровати; в нее будут впряжены четыре лошади. Послушайте, Бошан, в моей карете можно очень удобно поместиться вчетвером. Хотите поехать с нами? Я вас приглашаю. — Благодарю вас, я только что был на море. — Как, вы были на море? — Да, почти. Я только что совершил маленькое путешествие на Борромейские острова. — Все равно, поедем! — сказал Альбер. — Нет, дорогой Морсер, вы должны понять, что, если я отказываюсь от такой чести, значит, это невозможно. Кроме того, — прибавил он, понизив голос, — сейчас очень важно, чтобы я был в Париже, хотя бы уже для того, чтобы следить за корреспонденцией, поступающей в газет. — Вы верный друг, — сказал Альбер, — да, вы правы; следите, наблюдайте, Бошан, и постарайтесь открыть врага, который опубликовал это сообщение. Альбер и Бошан простились; в последнее рукопожатие они вложили все то, чего не могли сказал при постороннем. — Славный малый этот Бошан! — сказал Монте-Кристо, когда журналист ушел. — Правда, Альбер? — Золотое сердце, уверяю вас. Я очень люблю его. А теперь скажите, хотя в сущности мне это безразлично, — куда мы отравляемся? — В Португалию, если вы ничего по имеете против. — Чудесно. Мы там будем на лоне природы, правда? Ни общества, ни соседей? — Мы будем наедине с лошадьми для верховой езды, собаками для охоты и с лодкой для рыбной ловли, вот и все. — Это то, что мне надо; я предупрежу свою мать, а затем я к вашим услугам. — А вам разрешат? — спросил Монте-Кристо. — Что именно? — Ехать в Нормандию. — Мне? Да разве я не волен в своих поступках? — Да, вы путешествуете один, где хотите, это я знаю, ведь мы встретились в Италии. — Так в чем же дело? — Но разрешат ли вам уехать с человеком, которого зовут граф Монте-Кристо? — У вас плохая память, граф. — Почему? — Разве я не говорил вам, с какой симпатией моя мать относится к вам? — Женщины изменчивы, сказал Франциск Первый; женщина подобна волне, сказал Шекспир; один был великий король, другой — великий поэт; и уж, наверно, они оба хорошо знали женскую природу. — Да, но моя мать не просто женщина, а Женщина. — Простите, я вас не совсем понял? — Я хочу сказать, что моя мать скупа на чувства, то уж если она кого-нибудь полюбила, то это на всю жизнь. — Вот как, — сказал, вздыхая, Монте-Кристо, — и вы полагаете, что она делает мне честь относиться ко мне иначе, чем с полнейшим равнодушием? — Я вам уже говорил и опять повторяю, — возразил Альбер, — вы, видно, в самом деле очень своеобразный, необыкновенный человек. — Полно! — Да, потому что моя матушка не осталась чужда тому, не скажу — любопытству, но интересу, который вы возбуждаете. Когда мы одни, мы только о вас и говорим. — И она советует вам не доверять этому Манфреду? — Напротив, она говорит мне: «Альбер, я уверена, что граф благородный человек; постарайся заслужить его любовь». Монте-Кристо отвернулся и вздохнул. — В самом деле? — сказал он. — Так что, вы понимаете, — продолжал Альбер, — она не только не воспротивится моей поездке, но от всего сердца одобрит ее, поскольку это согласуется с ее наставлениями. — Ну, так до вечера, — сказал Монте-Кристо. — Будьте здесь к пяти часам; мы приедем на место в полночь или в час ночи. — Как? в Трепор? — В Трепор или его окрестности. — Вы думаете за восемь часов проехать сорок восемь лье? — Эго еще слишком долго, — сказал Монте-Кристо. — Да вы чародей! Скоро вы обгоните не только железную дорогу, — это не так уж трудно, особенно во Франции, — но и телеграф. — Но так как нам все же требуется восемь часов, чтобы доехать, не опаздывайте. — Не беспокойтесь, я совершенно свободен — только собраться в дорогу. — Итак, в пять часов. — В пять часов. Альбер вышел. Монте-Кристо с улыбкой кивнул ему головой и постоял молча, погруженный в глубокое раздумье. Наконец, проведя рукой по лбу, как будто отгоняя от себя думы, он подошел к гонгу и ударил по нему два раза. Вошел Бертуччо. — Бертуччо, — сказал Монте-Кристо, — не завтра, не послезавтра, как я предполагал, а сегодня в пять часов я уезжаю в Нормандию; до пяти часов у вас времени больше чем достаточно; распорядитесь, чтобы были предупреждены конюхи первой подставы; со мной едет виконт де Морсер. Ступайте. Бертуччо удалился, и в Понтуаз поскакал верховой предупредить, что карета проедет ровно в шесть часов. Конюх в Понтуазе послал нарочного к следующей подставе, а та в свою очередь дала знать дальше; и шесть часов спустя все подставы, расположенные по пути, были предупреждены. Перед отъездом граф поднялся к Гайде, сообщил ей, что уезжает, сказал — куда и предоставил весь дом в ее распоряжение. Альбер явился вовремя. Он сел в карету в мрачном настроении, которое, однако, вскоре рассеялось от удовольствия, доставляемою быстрой ездой. Альбер никогда не представлял себе, чтобы можно было ездить так быстро. — Во Франции нет никакой возможности передвигаться по дорогам, — сказал Монте-Кристо. — Ужасная вещь эта езда на почтовых, по два лье в час, этот нелепый закон, запрещающий одному путешественнику обгонять другого, не испросив на это его разрешения; какой-нибудь больной или чудак может загородить путь всем остальным здоровым и бодрым людям. Я избегаю этих неудобств, путешествуя с собственным кучером и на собственных лошадях. Верно, Али? И граф, высунувшись из окна, слегка прикрикивал на лошадей, а у них словно вырастали крылья; они уже не мчались — они летели. Карета проносилась, как гром, по Королевской дороге, и все оборачивались, провожая глазами этот сверкающий метеор. Али, слушая эти окрики, улыбался, обнажая свои белые зубы, сжимая своими сильными руками вожжи, и подзадоривал лошадей, пышные гривы которых развевались по ветру. Али, сын пустыни, был в своей стихии и, в белоснежном бурнусе, с черным лицом и сверкающими глазами, окруженный облаком пыли, казался духом самума или богом урагана. — Вот наслаждение, которого я никогда не знал, — сказал Альбер, наслаждение быстроты. И последние тучи, омрачавшие его чело, исчезали, словно уносимые встречным ветром. — Где вы достаете таких лошадей? — спросил Альбер. — Или вам их делают на заказ? — Вот именно. Шесть лет тому назад я нашел в Венгрии замечательного жеребца, известного своей резвостью; я его купил уж не помню за сколько; платил Бертуччо. В тот же год он произвел тридцать два жеребенка. Мы с вами сделаем смотр всему потомству этого отца; они все как один, без единого пятнышка, кроме звезды на лбу, потому что этому баловню конского завода выбирали кобыл, как паше выбирают наложниц. — Восхитительно!.. Но скажите, граф, на что вам столько лошадей? — Вы же видите, я на них езжу. — Но ведь не все время вы ездите? — Когда они мне больше не будут нужны. Бертуччо продаст их; он утверждает, что наживет на этом тысяч сорок. — Но ведь в Европе даже короли не так богаты, чтобы купить их. — В таком случае он продаст их любому восточному владыке, который, чтобы купить их, опустошит свою казну и снова наполнит ее при помощи палочных ударов по пяткам своих подданных. — Знаете, граф, что мне пришло в голову? — Говорите. — Мне думается, что после вас самый богатый человек в Европе это господин Бертуччо. — Вы ошибаетесь, виконт. Я уверен, если вывернуть карманы Бертуччо, не найдешь и гроша. — Неужели? — сказал Альбер. — Так ваш Бертуччо тоже чудо? Не заводите меня так далеко в мир чудес, дорогой граф, не то, предупреждаю, я перестану вам верить. — У меня нет никаких чудес, Альбер; цифры и здравый смысл — вот и все. Вот вам задача: управляющий ворует, но почему он ворует? — Такова его природа, мне кажется, — сказал Альбер, — он ворует потому, что не может не воровать. — Вы ошибаетесь: он ворует потому, что у него есть жена, дети, потому что он хочет упрочить положение свое и своей семьи, а главное, он не уверен в том, что никогда не расстанется со своим хозяином, и хочет обеспечить свое будущее. А Бертуччо один на свете; он распоряжается моим кошельком, не преследуя личного интереса; он уверен, что никогда не расстанется со мной. — Почему? — Потому что лучшего мне не найти. — Вы вертитесь в заколдованном кругу, в кругу вероятностей. — Нет, это уверенность. Для меня хороший слуга тот, чья жизнь и смерть в моих руках. — А жизнь и смерть Бертуччо в ваших руках? — спросил Альбер. — Да, — холодно ответил Монте-Кристо. Есть слова, которые замыкают беседу, как железная дверь. Именно так прозвучало «да» графа. Дальнейший путь совершался с такой же скоростью; тридцать две лошади, распределенные на восемь подстав, пробежали сорок восемь лье в восемь часов. В середине ночи подъехали к прекрасному парку. Привратник стоял у распахнутых ворот. Он был предупрежден конюхом последней подставы. Был второй час. Альбера провели в его комнаты. Его ждала ванна и ужин. Лакей, который ехал на запятках кареты, был к его услугам; Батистен, ехавший на козлах, был к услугам графа. Альбер принял ванну, поужинал и лег спать. Всю ночь его баюкал меланхоличный шум прибоя. Встав с постели, он распахнул стеклянную дверь и очутился на маленькой террасе; впереди открывался вид на море, то есть на бесконечность, а сзади — на прелестный парк, примыкающий к роще. В небольшой бухте покачивался на волнах маленький корвет с узким килем и стройным рангоутом; на гафеле развевался флаг с гербом Монте-Кристо: золотая гора на лазоревом море, увенчанная червленым крестом; это могло быть иносказанием имени Монте-Кристо, напоминающего о Голгофе, которую страсти Спасителя сделали горой более драгоценной, чем золото, и о позорном кресте, освященном его божественной кровью, но могло быть и намеком на личную драму, погребенную в неведомом прошлом этого загадочного человека. Вокруг корвета покачивались несколько шхун, принадлежавших рыбакам соседних деревень и казавшихся смиренными подданными, ожидающими повелений своего короля. Здесь, как и повсюду, где хоть на два дня останавливался Монте-Кристо, жизнь была налажена с величайшим комфортом; так что она с первой же секунды становилась легкой и приятной. Альбер нашел в своей прихожей два ружья и все необходимые охотничьи принадлежности. Одна из комнат в первом этаже была отведена под хитроумные снаряды, которые англичане — великие рыболовы, ибо они терпеливы и праздны, — все еще не могут ввести в обиход старозаветных французских удильщиков. Весь день прошел в этих разнообразных развлечениях, в которых Монте-Кристо не имел себе равного: подстрелили в парке с десяток фазанов, наловили в ручье столько же форелей, пообедали в беседке, выходящей на море, и пили чай в библиотеке. К вечеру третьего дня Альбер, совершенно разбитый этим времяпрепровождением, казавшимся Монте-Кристо детской забавой, спал в кресле у окна, в то время как граф вместе со своим архитектором составлял план оранжереи, которую он собирался устроить в своем доме. Вдруг послышался стук копыт по каменистой дороге, и Альбер поднял голову: он посмотрел в окно и с чрезвычайно неприятным изумлением увидал на дороге своего камердинера, которого он не взял с собой, чтобы не доставлять Монте-Кристо лишних хлопот. — Это Флорантен! — воскликнул он, вскакивая с кресла. — Неужели матушка захворала? И он бросился к двери. Монте-Кристо проводил его глазами и видел, как он подбежал к камердинеру и как тот, с трудом переводя дух, вытащил из кармана небольшой запечатанный пакет. В этом пакете были газета и письмо. — От кого письмо? — быстро спросил Альбер. — От господина Бошана… — ответил Флорантен. — Так это Бошан прислал вас? — Да, сударь. Он вызвал меня к себе, дал мне денег на дорогу, достал мне почтовую лошадь и взял с меня слово, что я без промедлений доставлю вам пакет. Я сделал весь путь в пятнадцать часов. Альбер с трепетом вскрыл письмо. Едва он прочел первые строчки, как с его губ сорвался крик, и он, весь дрожа, схватился за газету. Вдруг в глазах у него потемнело, он зашатался и упал бы, если бы Флорантен не поддержал его. — Бедный юноша! — прошептал Монте-Кристо так тихо, что сам не мог услышать своих слов. — Верно, что грехи отцов падают на детей до третьего и четвертого колена. Тем временем Альбер собрался с силами и стал читать дальше; потом, откинув волосы с вспотевшего лба, он скомкал письмо и газету. — Флорантен, — сказал он, — может ваша лошадь проделать обратный путь в Париж? — Это разбитая почтовая кляча. — Боже мой! А что было дома, когда вы уезжали? — Все было довольно спокойно; но когда я вернулся от господина Бошана, я застал графиню в слезах; она послала за мной, чтобы узнать, когда вы возвращаетесь. Тогда я ей сказал, что еду за вами по поручению господина Бошана. Сперва она протянула было руку, словно хотела остановить меня, но, подумав, сказала: «Поезжайте, Флорантен, пусть он возвращается». — Будь спокойна, — сказал Альбер, — я вернусь, и — горе негодяю!.. Но прежде всего — надо уехать. И он вернулся в комнату, где его ждал Монте-Кристо. Это был уже не тот человек; за пять минут он неузнаваемо изменился: голос его стал хриплым, лицо покрылось красными пятнами, глаза горели под припухшими веками, походка стала нетвердой, как у пьяного. — Граф, — сказал он, — благодарю вас за ваше милое гостеприимство, которым я был бы рад и дольше воспользоваться, но мне необходимо вернуться в Париж. — Что случилось? — Большое несчастье; разрешите мне уехать, дело идет о том, что мне дороже жизни. Не спрашивайте ни о чем, умоляю вас, но дайте мне лошадь! — Мои конюшни к вашим услугам, виконт, — сказал Монте-Кристо, — но вы измучаетесь, если проедете весь путь верхом, возьмите коляску, карету, любой экипаж. — Нет, это слишком долго; и я не боюсь усталости, напротив, она мне поможет. Альбер сделал несколько шагов, шатаясь, словно пораженный пулей, и упал на стул у самой двери. Монте-Кристо не видел этого второго приступа слабости; он стоял у окна и кричал: — Али, лошадь для виконта! Живее, он спешит! Эти слова вернули Альбера к жизни; он выбежал из комнаты, граф последовал за ним. — Благодарю вас! — прошептал Альбер, вскакивая в седло. — Возвращайтесь как можно скорее, Флорантен. Нужен ли какой-нибудь пароль, чтобы мне давали лошадей? — Вы просто отдадите ту, на которой скачете; вам немедленно оседлают другую. Альбер уже собирался пустить лошадь вскачь, но остановился. — Быть может, вы сочтете мой отъезд странным, нелепым, безумным, сказал он. — Вы не знаете, как могут несколько газетных строк довести человека до отчаяния. Вот, прочтите, — прибавил он, бросая графу газету, — но только когда я уеду, чтобы вы не видели, как я краснею. Он всадил шпоры, которые успели прицепить к его ботфортам, в бока лошади, и та, удивленная, что нашелся седок, считающий, будто она нуждается в понукании, помчалась, как стрела, пущенная из арбалета. Граф проводил всадника глазами, полными бесконечного сочувствия, и, только после того как он окончательно исчез из виду, перевел свой взгляд на газету и прочел: «Французский офицер на службе у Али, янинского паши, о котором говорила три недели тому назад газета „Беспристрастный голос“ и который не только сдал замки Янины, по и продал своего благодетеля туркам, назывался в то время действительно Фернан, как сообщил наш уважаемый коллега; но с тех пор он успел прибавить к своему имени дворянский титул и название поместья. В настоящее время он носит имя графа де Морсер и заседает в Палате пэров». Таким образом, эта ужасная тайна, которую Бошан хотел так великодушно скрыть, снова встала, как призрак, во всеоружии, и другая газета, кем-то безжалостно осведомленная, напечатала на третий день после отъезда Альбера в Нормандию те несколько строк, которые чуть не свели с ума несчастного юношу. |