молодая_гвардия. Александр Фадеев Молодая Гвардия
 Скачать 5.3 Mb.
|
|
Матвей Костиевич, с необычайной силой и яростью работая кулаками, ногами и головой, раскидал солдат, и освобожденный Валько все-таки ринулся на вахтмайстера Балдера, который с неожиданной в его тучном теле подвижностью и энергией побежал от него вокруг стола. Унтер Фенбонг снова попытался прийти на помощь к шефу, но Валько, с оскаленными зубами, словно огрызнувшись, ударил его сапогом между ноги унтер Фенбонг упал- Ах, то дуже добре, Андрий! - с удовольствием сказал Матвей Костиевич, ворочаясь справа налево, как воли при каждом повороте отбрасывая от себя солдат. - Прыгай у викно, чуешь- А ты ж пробивайся домене- Ух, Сибир нашого царя - взревел Костиевич и, могучим рывком вырвавшись из рук солдат, очутился возле Валько и, схватив кресло майстера Брюкнера, занес его над головой. Солдаты, кинувшиеся было за ним, отпрянули. Валько, с оскаленными зубами и восторженно-свирепым выражением в черных глазах, срывал со стола все, что стояло на нем, - чернильный прибор, пресс-папье, металлический подстаканники во весь замах руки швырял все это в противника с такою разгульной яростью, с таким грохотом и звоном, что вахтмайстер Балдер упал на пол, прикрыв полными руками лысоватую голову, а Шурка Рейбанд, дотоле лежавший у стенки, тихо взвизгнув, полез под диван. Вначале, когда Валько и Костиевич кинулись в битву, ими овладело то последнее чувство освобождения, какое возникает у смелых и сильных людей, знающих, что они обречены насмерть, и этот последний отчаянный всплеск жизни удесятерил их силы. Нов ходе битвы они вдруг поняли, что враг не может, не имеет права, не получив распоряжения от начальства, убить их и это наполнило их души таким торжеством, чувством такой полной свободы и безнаказанности, что они были уже непобедимы. Окровавленные, разгульные, страшные, они стояли плечо к плечу, упершись спинами в стену, и никто не решался к ним подступиться. Потом майстер Брюнкер, пришедший в чувство, опять натравил на них солдат. Воспользовавшись свалкой, Шурка Рейбанд выскользнул из-под дивана за дверь. Через несколько минут в кабинет ворвалось еще несколько солдат, и все немцы, какие были в комнате, скопом обрушились на Валько и Костиевича. Они свалили рыцарей на пол и, дав выход ярости своей, стали мять, давить и бить их кулаками, ступнями, коленями и долго еще терзали их и после того, как свет померк в очах Валько и Костиевича. Был тот темный тихий предрассветный час, когда молодой месяц уже сошел с неба, а утренняя чистая звезда, которую в народе зовут зорянкой, еще не взошла на небо, когда сама природа, как бы притомившись, уже крепко спит с закрытыми глазами и самый сладкий сон сковывает очи людей, и даже в тюрьмах спят уставшие палачи и жертвы. В этот темный тихий предрассветный час первым очнулся от сна, глубокого, безмятежного, такого далекого от той страшной жизни-судьбы, что предстояла ему. Матвей Шульга, очнулся, заворочался на темном полу и сел. И почтив тоже мгновение с беззвучным стоном, - это был даже не стона вздох, такой он был тихий, - проснулся и Андрей Валько. Оба они присели на темном полу и приблизили друг к другу лица, распухшие, запекшиеся в крови. Ни проблеска света не брезжило в темной и тесной камере, но им казалось, что они видят друг друга. Они видели друг друга сильными и прекрасными- Ох ты и добрый сичевик, Андрий! - хрипло сказал Матвей Шульга. И вдруг, откинувшись всем корпусом на руки, захохотал так, точно они оба былина воле. И Валько завторил ему хриплыми добрым смехом- И ты дюжий козак, Матвей, дай тоби, господи, силы- Ха-ха-ха! Боны думали, шоу нас таки ж революционеры, яку них, таки ж смирненьки та добреньки! - издевался Шульга. - Таки революционеры, шо як дошло дило до восстания и треба узяты вокзал с оружием в руках, так воны бегуть до кассы за перронными билетами. Так нехай же знають, яки у нас революционеры коммунисты Нехай почухаються! Ха-ха-ха! - Ха-ха-ха!... - вторил ему Валько. И в ночной тишине и темноте их страшный богатырский хохот сотрясал стены тюремного барака. Утром им не принесли поесть и днем не повели на допрос. И никого не допрашивали в этот день. В тюрьме было тихо какой-то смутный говор, как журчание ручья под листвою, доносился из-за стен камеры. В полдень к тюрьме подошла легковая машина с приглушенным звуком мотора и через некоторое время отбыла. Костиевич, привыкший различать все звуки за стенами своей камеры, знал, что эта машина подходит и уходит, когда майстер Брюнкер или его заместитель, или они оба выезжают из тюрьмы- До начальства поихалы, - тихо, серьезно сказал Шульга. Валько и Костиевич переглянулись и не сказали ни слова, но взгляды их сказали друг другу, что оба они, Валько и Костиевич, знают, что конец их близок и они готовы к нему. И, должно быть, это знали все в тюрьме - такое тихое, торжественное молчание воцарилось вокруг. Так просидели они молча несколько часов, наедине со своей совестью. Уже сумерки близились- Андрий, - тихо сказал Шульга, - я еще не говорил тебе, как я сюда попал. Послухай меня. Все это он уже не раз обдумал наедине. Но теперь, когда он рассказывал все это вслух человеку, с которым его соединяли узы более чистые и неразрывные, чем какие-либо другие узы на свете, Матвей Шульга едва не застонал от мучительного сожаления, когда снова увидел перед собой прямодушное лицо Лизы Рыбаловой, с запечатленными на нем морщинами труда и этим резкими матерински добрым выражением, с каким она встретила и проводила его. Ион ужаснулся тому, как это могло получиться, что в том положении, в каком он находился, он больше поверил неверным явкам, чем лучшему другу своей молодости Лизе Рыбаловой, чем простому и естественному голосу своей совести И, не щадя себя, он рассказал Валько о том, что говорила ему Лиза Рыбалова и что Шульга отвечал ей в своей самонадеянности, и как ей не хотелось, чтобы он уходили она смотрела на него, как мать, а он ушел. По мере того как он говорил, лицо Валько делалось все сумрачней. - Бумага - воскликнул Валько. - Поверил бумаге больше, чем человеку, - сказал он с мужественной печалью в голосе. - Да, так бывает у нас частенько. Мы ж сами ее пишем, а потом не бачим, як вона берет верх над нами- То ж не все, Андрий, - грустно сказал Шульга, - я маю ще рассказать тебе о Кондратовиче. И он рассказал Валько, как усомнился в Кондратовиче, которого знал с молодых лет, усомнился, узнав историю с сыном Кондратовича и то, что Кондратович скрыл ее, когда давал согласие предоставить свою квартиру подпольной организации. Матвей Костиевич снова вспомнил все это и ужаснулся тому, как могло получиться, что простая жизненная история, каких немало бывает в жизни простых людей, могла очернить в его глазах Кондратовича, авто же время ему мог понравиться Игнат Фомин, которого он совсем не знали в котором было столько неприятного. И Валько, который знал все это из уст Кондратовича, а потом Сережки Тюленина, стал еще мрачнее- Форма - хрипло сказал Валько. - Привычка до формы. Мы так привыкли, что народ живет лучше, чем жили наши батьки при старом времени, итак хотим еще лучшей доли для народа, что каждого человека любим видеть по форме - чистеньким да гладеньким. Кондратович, божья душа, из формы выпали показался тебе черненьким. А тот Фомин, будь он проклят, в аккурат пришелся по форме, чистенький да гладенький, а он-то и был чернее ночи. Мы когда-то проглядели его черноту, сами набелили его, выдвинули, прославили, подогнали под форму, а потом она же застила нам глаза. А теперь зато ты расплачиваешься жизнью- То правда, то святая правда, Андрий, - сказал Матвей Костиевич, и как ни тяжело было то, о чем они говорили, глаза его вдруг брызнули ясным светом. - Сколько дней и ночей я тут сижу, а не было часа, чтобы я не думал об этом. Андрий! Андрий! Мы ж с тобой низовые люди, не нам с тобой считаться, який великий трудна благо народа пал в жизни на наши плечи. А немало было в нашей жизни и суеты, бумаги, формы, внешнего, казового, согласовательского да представительского, - с издевкой сказал Шульга. - А самое дорогое на свете, ради чего стоит жить, трудиться, умирать, - то наши люди, человек Да есть ли на свете что-нибудь красивше нашего человека Сколько труда, невзгоды принял он на свои плечи за наше государство, за народное дело В гражданскую войну осьмушку хлеба ел - не роптал, в реконструкцию стоял в очередях, драную одежу носила не променял своего советского первородства на галантерею. А в эту Отечественную войну со счастьем, с гордостью в сердце понес свою голову насмерть, принял любую невзгоду и труд, - даже ребенок принял это на себя, не говоря уже о женщине, - а это ж все наши люди, такие, як мыс тобой. Мы вышли из них, все лучшие, самые умные, талантливые, знатные наши люди, - все вышли из них, из простых людей А спроси ты сейчас секретаря любого райкома или председателя районного исполкома, который проработал в районе пять-семь лет, кого из людей он знает в своем районе. Ну, партийный актив он, понятно, знает, стахановцев знает, лучших колхозников, видную интеллигенцию знает, да хиба ж этого достаточно Коли я сижу в районе пять-семь летя обязан знать в лицо всех людей в своем районе, кто как живет и чем дышит, - вот тогда, я понимаю, я работнику народа Скажут Да хиба же то возможно А загрузка Коли ты сидишь на своей шахте пять-семь лета то и десять, какое тебе оправдание, если тыне знаешь каждого своего рабочего в лицо, кто он, как живет и чего он хочет от жизни Да разве любой советский человек, самый простой и немудрящий, не имеет права на то, чтобы ответственный низовой работник государства знал его в лицо, знал его жизнь, нужду Он имеет на то право, он того заслужил трудами и жертвами своими. Мы, работники народа, должны в каждом человеке поднять веру в себя, чувство гордости за себя, поднять в глазах своего света величие и достоинство нашего человека- с волнением говорил Шульга. А Валько только сказал- То все правда, Матвий, святая правда- Ах, Андрий! - снова заговорил Шульга. - Як уходил я от Лизы Рыбаловой, видал я там трех парубков и дивчину, сына ее и дочь, та двух их -товарищей, як я понимаю. Андрий!. Какие были у них глаза Як воны подивились на меня Как-то ночью проснулся я здесь, у камере, меня аж в дрожь кинуло. Комсомольцы То ж наверняка комсомольцы Як же я прошел мимо них Как то могло случиться Почему А я знаю, почему. Я вот лет десять работал заместителем председателя районного исполкома, и ко мне не раз обращались комсомольцы района «Дядько Матвей, сделай доклад ребятам об уборке, о севе, о плане развития нашего района, об областном съезде советов, да мало ли о чем. А я, как все мы Да некогда мне, да ну вас, комсомолия, - сами управляйтесь А иной раз не отбрыкаешься, согласишься, а потом так трудно этот доклад сделать Тут, понимаешь, сводка в облземотдел, там очередная комиссия по согласованию и размежеванию, а тут еще надо успеть к директору рудоуправления хоть на часок, - ему, видишь ли, пятьдесят лет стукнуло, а мальчишке его исполнился год, ион так этим гордится, что справляет вроде именины и крестины, - не придешь, обидится. Вот ты промежду этих дел, не подготовившись, и бежишь к комсомольцам на доклад. Говоришь по памяти, в общем и целом, вытягиваешь из себя слова такие, шоу самого скулы воротит, ау молодых людей и подавно. Аи, стыд - вдруг сказал Матвей Костиевич, и его большое лицо побагровело, ион спрятал его в ладони. - Они ждут от тебя доброго слова, як им жить, а ты - в общем и целом. Кто есть первый воспитатель молодежи нашей Учитель. А как мы иногда относимся к учителю в школе Учитель Слово-то какое. Мыс тобой кончали церковно-приходскую школу, ты ее кончил лет на пять раньше, чем я, аи ты, наверно, помнишь учителя Николая Петровича, он у нас на руднике учил ребят лет пятнадцать, пока от чахотки не помер. А я и сейчас помню, как он рассказывал нам, как устроен мир - солнце, земля и звезды, он, может, первый человек, который пошатнул в нас веру в бога и открыл глаза на мир. Учитель Легко сказать В нашей стране, где учится каждый ребенок, учитель - это первый человек. Будущее наших детей, нашего народа - в руках учителя, в его золотом сердце. Мы б должны, завидев его на улице, за пятьдесят метров шапку сымать из уважения к нему. А мы. А мы часто больше ценим завов и замзавов у себя в канцелярии исполкома, потому что привыкли изо дня вдень к их физиономии и думаем, что они незаменимы. Стыдно вспомнить, как каждый год, когда встает у нас вопрос о ремонте школ, об отоплении, директора ловят нас в дверях кабинета и клянчат у нас лес, кирпич, известку, уголь. И ведь никто из нас не считает это позором. Каждый думает я план по углю выполнил, по хлебу перевыполнил, зябь поднял, мясо сдал, шерсть сдал, приветствие секретарю обкома послал, - меня теперь не тронь. Разве неправда И снова Валько сказал- То святая правда, Матвий. - Асами мы кто такие - с волнением продолжал Костиевич. - Мы из самой плоти народа, из самого его низу, мысами- дети народа, и мы же его слуги. Я еще тогда, в семнадцатом году, как услышал Леонида Рыбалова, понял, что нет выше счастья, как служить народу, и с этого пошла моя судьба коммуниста-работника. Помнишь наше подполье, партизанство Где мы, дети неграмотных отцов и матерей, нашли такую силу души и отвагу, чтобы выдержать и пересилить немцев и белых Тогда казалось, вот оно, самое трудное, - пересилим, а там будет легче. А самое трудное оказалось впереди. Помнишь, комитеты незаможних селян, продразверстка, кулацкие банды, махновщина и вдруг- бац Нэп Учись торговать. АИ что ж, стали торговать. И научились- А помнишь, як восстанавливали шахты - вдруг с необычайным оживлением сказал Валько. - Меня ж тогда, - я как раз демобилизовался, - выдвинули директором той самой наклонной старухи, что теперь выработалась. Ото было дело. Ай-я-яй!... Хозяйственного опыта никакого, спецы саботируют, механизмы стоят, электричества нет, банк не кредитует, рабочим платить нечем, и Ленин шлет телеграммы - давайте уголь, спасайте Москву и Питер Для меня те телеграммы были, як святое заклятие. Я Ленина бачив, ось як тебе, еще на втором съезде советов, в октябрьский переворот- тогда я був ще солдатом-фронтовиком. Я, помню, подошел до него и пощупал его рукой, боне мог поверить, шо то живой человек, як я сам. И что ж Дал уголь- Да, правда. Я стой самой поры таки пошел низовым работником, тогда про нас таки казалы - укомщики, а теперь кажуть - райкомщики, - с усмешкой сказал Шульга. - И сколько же за эти годы вытянул на своих плечах наш брат укомщик та райкомщик! Сколько шишек свалилось на нашу голову, кого так ругали за годы советской власти, как нашего брата райкомщика! Наверно, сколько было и есть работников у советской власти, никому не выпадало столько выговоров, як нам - с счастливым выражением лица сказал Матвей Костиевич. - Ну, я думаю, в этом вопросе наш брат хозяйственник вам не уступит, - с усмешкой сказал Валько. - Нет, правда, - сказал Шульга проникновенным голосом, - нашему брату райкомщику надо памятник поставить в веках. Я вот все говорил - план, план. А попробуй-ка ты из года в год, из года в год, день заднем, как часы, миллионы гектаров земли вспахать, посеять, убрать хлеб, обмолотить, сдать государству, распределить по трудодням. А мельничный помола свекла, а подсолнуха шерсть, а мясопоставки, а развитие поголовья скота, а ремонт тракторов Каждый человек, небось, хочет одеться, поесть да еще чайку с сахарком попить, вот они вертится, сердечный наш райкомщик, как белка в колесе, чтоб удовлетворить эту потребность человека. Наш райкомщик, можно сказать, всю Отечественную войну вытягивает на своих плечах по хлебу да по сырью- А хозяйственник - сказал Валько одновременно и возмущенно и восторженно. - Вот уж кому, правда, памятник поставить, так это ему Вот уж кто вытащил на себе пятилетки, и первую и вторую, и тащит на себе всю Отечественную войну, так это он Хиба ж неправда Разве на селе- то план В промышленности - вот то план Разве на селе - то темп В промышленности - вот то темп Какие мы научились заводы строить - чистые, элегантные, як часы Анаши шахты Какая-нибудь Англия - ну, что она в угольной промышленности понимает Отсталость, дикость Разве есть у них хоть одна шахта, як наша один-бис? Конфетка И они ведь, капиталисты, привыкли на всем готовом. А мыс нашим темпом, с нашим размахом всегда в напряжении рабочих людей недостача, строительного материала недостает, транспорт отстает, тысяча и одна больших и малых трудностей. Нет, наш хозяйственник - это гигант- То-то вот и оно - с веселым, счастливым лицом говорил Шульга. - Я помню, на колхозном совещании вызвали нас на комиссию по резолюции. Там Сталин был, - я Сталина бачил, ось як тебе, - и там зашел разговор о нашем брате райкомщике. Один такой, в очках, молоденький, из красных профессоров, як их тогда звали, стало нашем брате говорить свысока и отсталые-де мы, и Гегеля не читали, и вроде того, что не каждый день умываемся. Товарищ Сталин усмехнулся таи каже: Вот вас бы на выучку к райкомщикам, тогда бы вы поумнели. Ха-ха-ха! - развеселился Шульга. - Да, коли б вин тогда не повернул круто всю страну на индустриализацию та на колхозы, хороши бы мы были сейчас в войне - хуже Китая - сказал Валько.- Я тоже Сталина бачил, ось як тебе, на совещании хозяйственников в Москве, на том самом, де вин казав, шо хозяйственник, кто дела не знает, то анекдота не хозяйственник. Помнишь- А кто ж того времени не помнит - возбужденно и весело сказал Шульга. - Я ж тогда считался знатоком деревни, не как-нибудь, меня кинули насело, на помощь мужикам по раскулачиванию и по коллективизации. Нетто великое время было, разве его забудешь Весь народ пришел в движение. Не знали, когда и спали. Многие мужики тогда колебались, а уже вот перед войной даже самый отсталый почувствовал великие плоды тех лет. И правда, хорошо стали жить перед войной- А помнишь, что у нас тогда на шахтах творилось- сказал Валько, поблескивая своими цыганскими глазами- Я несколько месяцев и на квартире у себя не был, на шахте ночевал. Ей-богу, как оглядываешься - и не веришь да неужто ж это мы все сами сделали Иной раз, честное слово, кажется, что не я сам это все проделывала какой-то мой ближний родственник. Сейчас вот закрою глаза и вижу весь наш Донбасс, всю страну встройке и все наши штурмовые ночи, и вижу Сталина на трибуне, и як вин нам казав - в десять лет догнать капиталистические страны, а не то отстанем, а отсталых бьют- Да, никакому человеку в истории не выпадало столько, сколько выпало нам на плечи, а видишь, не согнулись. Вот я испрашиваю что ж мы за люди - с наивным, детским выражением сказал Шульга. |