молодая_гвардия. Александр Фадеев Молодая Гвардия
 Скачать 5.3 Mb.
|
|
Улю и, поняв, что происходило в ее душе, улыбнулась - Я шутю, шутю... Ясно, приказали ему, вот они выехал, не сбежал. Ясно тебе- А как же мы - вдруг вся переполняясь мстительным чувством, гневно спросила Уля. - А ты, стало быть, тоже уезжай. Команда такая еще сутра дана. Где ж ты была сутра- А ты - в упор спросила Уля. - Я. - Люба помолчала, и умное лицо ее вдруг приняло постороннее, безразличное выражение. - А я еще посмотрю, - сказала она уклончиво- А ты разве не комсомолка - настойчиво спрашивала Уля, и ее большие черные глаза с сильными гневным выражением на мгновение встретились с прищуренными, настороженными глазами Любки. - Нет, - сказала Любка, чуть поджав губы, и отвернулась. - Папка - вскрикнула она и, распахнув калитку, побежала на своих высоких каблучках навстречу группе людей, которые, заметно выделяясь среди толпы, испуганно и с каким-то неожиданным почтением расступавшейся передними, шли сюда, к дому. Впереди шли директор шахты №2 бис, Валько, плотный, бритый мужчина лет пятидесяти, в пиджаке и сапогах, с лицом мрачными черным, как у цыгана, и известный всему городу знатный забойщик той же шахты Григорий Ильич Шевцов. За ними шло еще несколько шахтеров и двое военных. А позади, на некотором расстоянии, катилась сборная, из разных людей, толпа любопытных даже в самые необычные и тяжелые моменты жизни среди людей находится известное число просто любопытных. Г ригорий Ильичи другие шахтеры были в спецовках с откинутыми башлыками. Их одежда, лица, руки были все в угле. Один из них нес через плечо тяжелый моток электрического кабеля, другой-ящик с инструментами, а в руках у Ш евцова был какой-то странный металлический аппарат с торчащими из него концами обнаженного провода, похожий не тона радиоприемник, не тона телеграфный передатчик. Они шли молча и точно боясь встретиться глазами с кем-либо из толпы и друг с другом. Пот, оставляя борозды, катился по их измазанным углем лицам. И лица их были такие измученные, точно эти люди несли на себе непомерную тяжесть. И Уля вдруг поняла, почему, несмотря на такую сумятицу, все люди на улице загодя испуганно расступались передними- вся дорога была передними свободна. Это были люди, которые собственными руками взорвали шахту № 1 -бис-гордость Донецкого бассейна. Любка подбежала к Григорию Ильичу, взяла егоза темную жилистую руку своей маленькой белой ручкой, которую он сразу крепко сжали пошла рядом с ним. «Шевцова дочка недоумевала Уля. В это время шахтеры во главе с директором шахты Валько и Шевцовым подошли к калитке и с явным облегчением сбросили через заборчик в палисадник, прямо на цветы, предметы, которые они несли, - моток кабеля, ящик с инструментами и этот странный металлический аппарат. И стало ясно, что все эти цветы, высаженные с такой любовью, как и вся та жизнь, при которой возможны были и эти цветы и многое другое- все это было уже кончено. Люди сбросили все эти предметы и некоторое время постояли, не глядя друг на друга, в какой-то неловкости- Ну что ж, Григорий Ильич, сбирайся швидче, машина на мази, людей посажу и всем гамузом за тобой, - сказал Валько, не подымая на Шевцова глаз из-под своих широких и сросшихся, как у цыгана, бровей. И он в сопровождении шахтеров и военных медленно пошел дальше по улице. У калитки остались Григорий Ильич с дочкой, которую он попрежнему держал за руку, и старик-шахтер с прокуренными до желтизны, редкими, точно выщипанными усами и бородкой, до крайности высохший и голенастый. И Уля, на которую они не обращали внимания, тоже стояла рядом, словно решение вопроса, который ее мучил, она могла получить только здесь. Люди в толпе, сшибаясь, бранясь и плача, попрежнему шли по всем направлениями никого уже не было из тех, кого могли бы заинтересовать эти стоящие у калитки двое мужчин и две девушки- Любовь Григорьевна, кому сказано - сердито сказал Григорий Ильич, взглянув на дочь, не отпуская, однако, ее руки- Сказала, не поеду, - угрюмо отозвалась Любка. - Не дури, не дури, - явно волнуясь, тихо сказал Григорий Ильич. - Как можешь тыне ехать Комсомолка... Любка, вспыхнув, вскинула глаза на Улю, нов лице ее тотчас появилось строптивое, даже нахальное выражение- Комсомолка без году неделя, - сказала она, поджав губы. - Кому я что сделала И мне ничего не сделают. Мне мать жалко, - добавила она тихо. «Отреклась от комсомола - вдруг с ужасом подумала Уля. Нов тоже мгновение мысль о собственной больной матери жаром отозвалась в груди ее- Ну, Григорий Ильич, - таким страшным низким голосом, что удивительно было, как он выходил из такого высохшего тела, сказал старик, - пришло время нам расставаться. Прощай. - ион прямо посмотрел в лицо Григорию Ильичу, стоявшему передним со склоненной головой. Григорий Ильич молча стащил с головы кепку. У него были светлорусые волосы и худое, с глубокими продольными бороздами, лицо пожилого русского мастерового, с голубыми глазами. Хотя он был уже немолод и одет был в эту неуклюжую спецовку и лицо и руки его были в угле, чувствовалось, что он хорошо сложен и крепок, и красив старинной русской красотой- А может, рисканешь снами А Кондратович? - спросил он, не глядя на старика и явно конфузясь- Куда же нас со старухой Пущай уж нас наши дети с Красной Армией вызволяют- А старший твой что ж - спросил Григорий Ильич- Старший О нем что ж и говорить, - сумрачно сказал старики махнул рукой с таким выражением, как будто хотел сказать Ведь ты и сам знаешь мой позор, зачем же спрашиваешь - Прощай, Григорий Ильич, - печально сказал они протянул Шевцову высохшую, когтистую руку. Григорий Ильич подал свою. Но что-то было еще недосказано ими, и они, держа друг друга за руку, еще постояли некоторое время- Да. что ж. Моя старуха и, вишь, дочка тоже остаются, - медленно говорил Григорий Ильич. Голос его вдруг пресекся. - Как это мы ее, Кондратович? А. Красавицу нашу. Всей, можно сказать, страны кормилицу. Ах. - вдруг необыкновенно тихо выдохнул он из самой глубины души, и слезы, сверкающие и острые, как кристаллы, выпали на его измазанное углем лицо. Старик, хрипло всхлипнув, низко наклонил голову. И Любка заплакала навзрыд. Уля, кусая губы, не в силах удержать душившие ее слезы бессильной ярости, побежала домой, на Первомайку. Глава третья Поселок Первомайский был самым старым шахтерским поселком в этом районе, - от него собственно и начался город Краснодон. Первомайским, или в просторечии Первомайкой, он стал называться с недавнего времени. В прежние времена, когда уголь в этих местах еще не был обнаружен, здесь расположены были казачьи хутора, самым крупным из которых считался хутор Сорокин. Уголь открыли здесь вначале века. Первые шахтенки, закладывавшиеся по пласту, были наклонные и такие маленькие, что уголь подымали конными или даже ручными воротками. Шахтенки принадлежали разным хозяевам, но по старой памяти весь рудник называли - рудник Сорокин. Шахтеры, выходцы из центральных русских губерний и с Украины, селились по хуторам у казаков, роднились сними, да и сами казаки уже работали на шахтах. Семьи разрастались, делились, строились рядом. Закладывались новые шахты - за длинным холмом, по которому пролегает теперь ворошиловградское шоссе, и дальше за балкой, что разделяет теперь город Краснодон на две неравные части. Эти новые шахты принадлежали одинокому помещику Ярманкину, или бешеному барину, поэтому и новый поселок, возникший вокруг шахт, первое время назывался в просторечии поселок Ярманкин или Бешеный. Дом самого бешеного барина - каменный серый одноэтажный дом, водной половине которого был разбит зимний сад с диковинными растениями и заморскими птицами, в те времена один стоял на высоком холме за балкой, открытый всем ветрами его называли «бешеным». Уже при советской власти, в годы первой и второй пятилеток, в этом районе были заложены новые шахты, и центр рудника Сорокина переместился в ту сторону, застроился стандартными домиками, крупными зданиями учреждений, больниц, школ, клубов. На холме, рядом с домом бешеного барина, выросло красивое, с крыльями, с высаженными перед главным подъездом молодыми деревцами, здание районного исполкома. А в самом доме бешеного барина разместилась проектная контора треста «Краснодонуголь», служащие которой уже и понятия не имели, что это задом такой, где они проводят третью часть своей жизни. Так рудник Сорокин превратился в город Краснодон. Уля, ее подруги и товарищи по школе росли вместе со своим городом. Совсем еще маленькими школьницами и школьниками в праздник древонасаждения они участвовали в посадке деревьев и кустов на заваленном мусорными кучами и заросшем лопухами пустыре, отведенном городским Советом под парк. Мысль о том, что здесь должен быть парк, возникла среди старых комсомольцев - тех еще поколений, что помнили бешеного барина, поселок Ярманкин, первую немецкую оккупацию и гражданскую войну. Некоторые из них и сейчас работали в Краснодоне, - у иных уже седина пробрызнула в волосах или в казацком буденновском усе, - нов большинстве жизнь разбросала их по всей нашей земле, а кое-кто полез высоко в гору. А руководил той посадкой садовник Данилыч, они тогда уже был старый. Но они теперь работал в парке старшим садовником, хотя стал уже совсем ветхим. И вот он разросся, этот парки стал любимым местом отдыха для взрослых, а для молодежи он был даже не местом, а самой жизнью впору ее юного цветения, он рос вместе сними, он был юн, как они, но его зеленые кроны уже шумели на ветру, ив солнечные дни там уже было тенисто и можно было найти таинственные укромные уголки, а ночью, под луной, он был прекрасен, а в дождливые осенние ночи, когда опадал мокрый желтый лист, виясь и шурша во тьме, там было даже страшновато, в этом парке. Так росла молодежь вместе со своим парком, вместе со своим городами по-своему крестила его районы, слободки, улицы. Отстроят новые бараки, - это место таки назовут Новые бараки. Уже и бараков никаких нет, уже каменные дома вокруг, но название переживает то, что его породило. До сих пор существует окраина Голубятники. Когда-то это были три деревянные хибарки на отлете и мальчишки водили там голубей, теперь там тоже стандартные дома. «Чурилино» - это и вовсе был один домик, где жил шахтер Чурилин. «Сеняки» - там был раньше сенной двор. Деревянная - это совсем отдельная улица за переездом, за парком, она таки осталась отдельной от всего города, и домики остались те же, деревянные, и там живет девушка Валя Борц с темносерыми глазами и русыми золотистыми косами, самолюбивая девушка, не старше семнадцати лет. Каменная - это улица первых стандартных каменных домов. Теперь таких домов много, но только эту улицу называют Каменной она была первой. А «Восьмидомики» - это уже целый район, несколько улиц на том месте, где стояло всего восемь таких стандартных домиков. Со всех концов нашей земли стекаются люди в Донбасс. И первый вопросу них где жить Китаец Ли Фан-ча слепил себе на пустыре жилье из глины и соломы, а потом стал лепить комнатки, одну к другой, как соты, и сдавать их внаем, пока пришлые люди не поняли, что незачем снимать комнатки у Ли Фан-чи, можно слепить свои. Так образовался обширный район лепящихся друг к другу мазанок, - этот район назвали Шанхаем. Потом такие же мазанки-соты возникли вдоль всей балки, разделяющей городи на пустырях вокруг города, и эти гнезда мазанок стали называть «шанхайчиками». С той поры как была пущена вход самая крупная в районе шахта № 1 -бис, заложенная как раз между хутором Сорокиным и бывшим поселком Ярманкиным, город Краснодон снова стал разрастаться в сторону хутора Сорокина и почти слился с ним. Так хутор Сорокин, давно уже сросшийся с соседними более мелкими хуторами, превратился в поселок Первомайский - один из районов города. От других районов города его отличало только то, что здесь большинство жилых домиков осталось от прежних казачьих хуторов, - это были собственные домики, каждый на свой манер, и среди населения здесь попрежнему было много казаков, работавших не на шахтах, а на степи, сеявших хлеб и объединившихся в несколько колхозов. Едва Уля вышла на ворошиловградское шоссе, по которому в направлении на восток попрежнему двигался почти сплошной поток воинских частей, машин, беженцев, как почти над самой головой, ревя моторами, один за другим прошли три немецких пикировщика. Толпа бойцов и беженцев, раздвоившись, хлынула в обе стороны шоссе, - кто бросился ничком в канаву, кто привалился к завалинке дома или прижался к стенке. Уля, которую едва не сшибли с ног, мрачно проводила глазами этих раскрашенных птиц, с черной свастикой на распластанных крыльях, - летевших так низко, что казалось, они обдали ее ветром. Пикировщики уже где-то за городом дали несколько коротких пулеметных очередей по шоссе и скрылись в режущем глаза от солнечного блеска воздухе. И только через несколько минут послышались вдали глухие взрывы, - должно быть, пикировщики бомбили переправу на Донце В поселке Первомайском все ходуном ходило. Навстречу Уле неслись подводы, бежали целые семьи. Она знала всех этих людей, как и они знали ее, но никто не смотрел на нее, не заговаривал с ней. И самым неожиданным впечатлением было впечатление от Зинаиды Выриковой, гимназистки, которая с невообразимо испуганным лицом сидела среди двух женщин навозу, заваленном ящиками, узлами, кулями с мукой. Какой-то дед в картузе, свесив набок белые сапоги в муке, концами вожжей изо всей силы хлестал клячонку, тщетно пытаясь поднять ее в гору на галоп. Несмотря на неимоверную жару, Вырикова была в драповом коричневом пальто, но без платка и шляпки, и поверх драпового жесткого воротника попрежнему воинственно торчали вперед ее косицы. Домик родителей Ули Громовой был расположен в низине, на дальней окраине поселка, - раньше это был хутор Гаврилов, и домик этот был старым казачьим домиком. Отец Ульяны, Матвей Максимович Громов, был родом украинец, из Полтавской губернии, и с малых лет ходил с отцом на заработки в Юзовку. Был он рослым, сильным, красивыми отважным парнем с ниспадающими русыми кудрями, кольцами завивавшимися понизу, славился как силач-забойщик, и его любили девушки. И не было ничего удивительного в том, что, попав в эти края на заработки в те самые, казавшиеся Уле библейскими, времена, когда здесь открылись первые шахтенки, он пленил Матрену Савельевну, бывшую тогда еще маленькой черноглазой казачкой Матрешей с хутора Г аврилова. В русско-японскую войну он служил в м Московском гренадерском полку, шесть раз был ранен, два раза тяжело, имел много награди последнюю - за спасение знамени своего гренадерского полка - святого Г еоргия. С той поры здоровье его сдало. Некоторое время он еще работал на малых шахтенках, а потом стал служить при шахте кучером, да таки осел здесь, на хуторе Гаврилове, после бродячей своей жизни, в домике, доставшемся Матреше в приданое. Едва Уля взялась за калитку родного дома, силы оставили ее. Уля любила мать и отца, и, как это бывает в юности, она не то что не думала, а не могла представить себе, что в самом деле придет такая минута жизни, когда надо будет самостоятельно решать свою судьбу отдельно от семьи. И вот эта минута пришла. Уля знала, что ее мать и отец слишком привязаны к своему дому и слишком стары и больны, чтобы решиться на уход из дому. Сын был в армии, а Уля была девушка без определившегося пути в жизни, человек без должности, и не могла взять их на свое попечение. Ау другой дочери, много старше Ули, бывшей замужем за служащим шахтоуправления, человеком уже пожилым, жившим в их семье, - у этой старшей дочери были свои дети, иона тоже не решалась на уход из дому. И все они уже давно решили, чтобы ни случилось, никуда не уходить сродного места. Одна Уля до этой вот крайней минуты не имела ни ясного плана, ни твердой цели в душе своей. Ей все казалось, что ею должны распорядиться другие. То ей хотелось уйти в армию, обязательно в авиацию, иона писала письма брату, который служил техником водной из авиационных частей, не поможет ли он ей поступить в лётную школу. Иногда ей казалось, что проще всего было бы пойти на курсы медицинских сестер, как сделали некоторые из краснодонских девушек, - таким путем она могла бы очень скоро попасть в действующую армию. То ее преследовала тайная мечта уйти в партизанское подполье, в места, занятые врагом. То вдруг ею овладевала такая жажда учиться, учиться дальше Ведь война не вечна вот кончится она, надо будет жить, трудиться, и как еще нужны будут люди, знающие дело, - она ведь очень скоро может стать инженером или учителем. Но так никто и не распорядился ее судьбой, и вот подошло время, когда она должна отворить калитку и... Тут только она почувствовала, как страшно может обернуться жизнь. Она должна бросить мать, отца врагу на поругание и одна ринуться в этот неизвестный и страшный мир лишений, скитаний, борьбы. Она почувствовала такую слабость в коленях, что едва не опустилась на землю. Ах, если бы она могла залезть сейчас в эту маленькую обжитую хатку, закрыть ставни, упасть в свою девичью постель итак вот лежать тихо-тихо и ничего не решать. Кому какое дело до черненькой девочки Ули! Вот так вот забраться в постель, поджать ноги и жить среди близких, любящих людей - будь что будет. Да и что оно будет, и когда оно будет, и долго ли оно будет А может быть, это не так уж страшно? Но в тоже мгновение она содрогнулась от унижения гордости, унижения от самой возможности допустить такой выход. Да уже и не было времени выбирать к ней уже бежала мать навстречу. Какая сила подняла ее с постели За матерью шли отец, сестра, муж сестры, бежали ребятишки. Печать необыкновенного волнения лежала на всех лицах, а маленький племянник плакал- Куда ж ты запропала, доню моя Тебя же с самой зари найти не могут. Беги скорей до Анатолия, коли он не уехал, беги, доню! - говорила мать, и слезы, которых она даже не пыталась убрать, катились по ее загорелым бледным морщинистым щекам. Мать все еще была чернява, хотя и стара и начала гнуться к земле. Она была чернява, и черные глаза у нее были красивые, как у большой дикой птицы, хотя сама она была маленькая. И характером она была сильная и умная, - дочери и старый Матвей Максимович слушались ее. Но вот пришел час, когда дочь сама должна была решить за себя, и силы матери надломились- Кто искал Анатолий - быстро спросила Уля. - Та с райкому шукали, - стоя позади матери с тяжело опущенными большими руками, говорил отец. |