молодая_гвардия. Александр Фадеев Молодая Гвардия
 Скачать 5.3 Mb.
|
|
Вдали, где-то уже на Донце, послышались глухие и одновременно резкие удары бомбежки- Очень людей жалко, - сказала Уля, оглядываясь вокруг. Подводы и люди уже шли мимо с обеих сторон, куда хватал глаз, будто большая шумливая река катилась- Да, жалко. А особенно матерей наших. Что они переживают И что им еще предстоит пережить - сказал юноша, и лицо его сразу стало серьезными на лбу его, не по возрасту, собрались резкие продольные морщины- Да, да. - беззвучно сказала Уля, сразу представив мать свою, как она лежала, маленькая, распластавшись на выжженной земле. Отец Виктора Петрова также внезапно, как и исчез, возник возле коней и с преувеличенным вниманием стал ощупывать постромки, шлеи, вожжи. За ним, посмеиваясь и виновато крутя головой в узбекской шапочке и все жене теряя обычного серьезного выражения, показался Анатолий Попов, за ним Виктор, тоже немного сконфуженный- Гитара-то моя цела - быстро спросил Виктор, озабоченно оглянув воз. И, увидев обернутую в стеганое одеяло, заложенную между узлов гитару, взглянул на Улю своими смелыми грустными глазами и рассмеялся. Юноша, все еще стоявший между конями, поднырнул под дышло и под шею коню и, свободно и легко неся на широких плечах крупную непокрытую голову со светлыми волосами, подошел к возу- Анатолий - радостно воскликнул он- Олег! Они крепко взяли друг друга за руки повыше локтей, ив тоже время Олег покосился на Улю и вдруг засмеялся - откровенно, охотно, весело- Кошевой, - назвал он себя и протянул ей руку. Одно плечо, левое, было у него выше другого. Он был очень юн, совсем еще мальчик, но от его загорелого лица, высокой легкой фигуры, даже от одежды, хорошо проглаженной, с этим тёмнокрасным галстуком и белым наконечником складной ручки, от всей его манеры двигаться, говорить с легким заиканием исходило такое ощущение свежести, силы, доброты, душевной ясности, что Уля сразу почувствовала к нему доверие. А он с невольной наблюдательностью юноши мгновенно схватил глазами ее облеченный в белую кофту и темную юбку стройный станс гибкой и сильной талией деревенской девушки, привычной к полевой страде, черные глаза, направленные на него, волнистые косы, ноздри причудливого выреза, длинные, стройные загорелые ноги, едва ниже колен прикрытые темной юбкой, - вспыхнул, резко повернулся к Виктору и, смущенный, подал ему руку. Олег Кошевой учился в самой крупной краснодонской школе - имени Горького, - расположенной в городском парке. Улю и Виктора он видел впервые, ас Анатолием он был связан той беспечной дружбой, которая нередко возникает между активными комсомольцами, дружбой от одного комсомольского совещания до другого- Да, вот где привелось встретиться, - сказал Анатолий. - А помнишь, еще третьего дня мы заходили к тебе всем гамузом воды напиться, и ты нас всех познакомил. со своей бабушкой - засмеялся он. - Она что, с тобой едет- Нет, б-бабка осталась. Имама осталась, - сказал Олеги на лбу его снова собрались продольные морщины - Нас пятеро Коля, мамин брат, - никак язык не повернется назвать его дядей - улыбнулся он- Жинка его, да их мальчишка, да д-дед, что нас везет, - ион кивком головы указал на бричку впереди, откуда его несколько раз окликали. Бричка, запряженная низкорослым, прытким на ноги буланым коньком, теперь все время катилась впереди, а гнедые кони так напирали сзади, что их влажные ноздри обдавали жаром шеи и уши сидящих в бричке. Дядя Олега Кошевого, Николай Коростылев, или дядя Коля, инженер-геолог треста «Краснодонуголь», в синей пиджачной паре, красивый, чернобровый, кареглазый и флегматичный молодой человек, старше племянника всего лет на семь, друживший с ним, как с равным, поддразнивал его Улей- Этого, брат, упускать нельзя, - бубнил дядя Коля скучным голосом, не глядя на племянника, - шутка сказать, девку какую мало от смерти не спас Здесь, брат, дело не обойдется без сватов. Верно, Марина- А ну вас к богу Я так злякалась! - И правда, хороша - спрашивал Олегу своей молоденькой тетушки. - Просто чудо, как хороша- А Леночка. Ах, ты, Олежка-дролежка! - таки. пронзив его черненькими глазками, сказала тетушка. Тетушка Марина была из прехорошеньких тетушек-хохлушек, которые, кажется, сошли с лубочной картинки, - в вышитой украинской кофте, в монистах, черненькая, белозубая, с пышными волосами, пушистым облаком стоящими вокруг головы, - даже внезапные сборы в дорогу не помешали ей убраться к лицу. Она придерживала рукой трехлетнего толстого мальчика, необыкновенно жизнерадостно отзывавшегося на все, что он видел вокруг, и не подозревавшего, в какой ужасный мир он попал- Нет, я так скажу Леночка-то, правда, пара нашему Олегу, а эта, хоть и хорошенькая, а она нашего Олега никак не полюбит, бо Олег ще мальчика вона вже дивчина дай боже - быстро говорила тетушка Марина, беспокойно поводя черными глазками вокруг и то и дело поглядывая на небо. - Это коли жинка уже старая, так ей нравятся мальчики, а коли вона ще молоденькая, то ей николи не полюбится моложе ее, то я по себе скажу, - говорила она такой скороговоркой, которая показывала, что тетушка действительно «злякалась». Лена Позднышева была девушка-одноклассница, оставшаяся в Краснодоне, с которой Олег дружил, в которую был влюблен и которой были посвящены многие страницы его дневника. Может быть, он, Олеги вправду поступил нехорошо по отношению к ней, так восторженно отозвавшись об Уле? Но что же в этом может быть нехорошего Леночка - это уже навсегда в душе его, это уже никуда не может уйти, а Уля... Ион снова видел перед собой Улю, и этих коней, и снова чувствовал, как конь слева дышал на него. И неужели после всего этого Марина может быть права, то есть эта девушка может не полюбить его оттого, что он еще мальчик Ах ты, Олежка-дролежка!...» Он был влюбчив и сам знал это за собой. Обе подводы, бричка и селянская телега с косыми решетками, долго еще маневрировали по степи, стараясь обогнать колонну, но были еще сотни и тысячи людей, стремившихся также пробиться впереди везде, куда ни хватал глаз, был все тот же поток людей, машин и подвод. И постепенно образы и Ули и Леночки покинули Олега, и все заслонил этот беспрерывный поток людей, в котором, как утлые лодки в море, покачивались бричка, запряженная буланым коньком, и телега с гнедыми конями. Степь без конца и края тянулась на все концы света, тучные дымы пожаров вставали на горизонте, и только далеко-далеко на востоке необыкновенно чистые, ясные, витые облака кучились в голубом небе, и не было бы ничего удивительного, если бы вылетели из этих облаков белые ангелы с серебряными трубками. И вспомнилась Олегу мама с мягкими, добрыми руками. .Мама, мама Я помню руки твои с того мгновения, как я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар, он уже не отходили зимой, - он был такой нежный, ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках. А может быть, они были и грубее, руки твои, - ведь им столько выпало работы в жизни, - но они всегда казались мне такими нежными, и я так любил целовать их прямо в темные жилочки. Да, с того самого мгновения, как я стал сознавать себя, и до последней минуты, когда ты в изнеможении тихо, в последний раз положила мне голову на грудь, провожая в тяжелый путь жизни, я всегда помню руки твои в работе. Я помню, как они сновали в мыльной пене, стирая мои простынки, когда эти простынки были еще так малы, что походили на пеленки, и помню, как ты в тулупчике, зимой, несла ведра на коромысле, положив спереди на коромысло маленькую ручку в рукавичке, сама маленькая и пушистая, как рукавичка. Я вижу твои с чуть утолщенными суставами пальцы на букваре, и я повторяю за тобой «бе-а- ба, баба. Я вижу, как сильной рукой своею ты подводишь серп под жито, сломленное жменью другой руки, прямо на серп, вижу неуловимое сверкание серпа и потом это мгновенное плавное, такое женственное движение руки серпа, откидывающее колосья в пучке так, чтобы не поломать сжатых стеблей. Я помню твои руки, несгибающиеся, красные, залубеневшие от студеной воды в проруби, где ты полоскала белье, когда мы жили одни, - казалось, совсем одни на свете, - и помню, как незаметно могли руки твои вынуть занозу из пальца у сына и как они мгновенно продевали нитку в иголку, когда ты шила и пела - пела только для себя и для меня. Потому что нет ничего на свете, чего бы не сумели руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они погнушались Я видел, как они месили глину с коровьим пометом, чтобы обмазать хату, и я видел руку твою, выглядывающую из шелка, с кольцом на пальце, когда ты подняла стакан с красным молдаванским вином. Ас какой покорной нежностью полная и белая выше локтя рука твоя обвилась вокруг шеи отчима, когда он, играя с тобой, поднял тебя на руки, - отчим, которого ты научила любить меня и которого я чтил, как родного, уже заодно то, что ты любила его. Но больше всего, навеки вечные запомнил я, как нежно гладили они, руки твои, чуть шершавые и такие теплые и прохладные, как они гладили мои волосы и шею, и грудь, когда я в полусознании лежал в постели. И когда бы я ни открыл глаза, ты была всегда возле меня, и ночник горел в комнате, и ты глядела на меня своими запавшими очами, будто из тьмы, сама вся тихая и светлая, будто в ризах. Я целую чистые, святые руки твои! Ты проводила на войну сыновей, - если не ты, так другая, такая же, как ты, - иных ты уже не дождешься вовеки, а если эта чаша миновала тебя, так она не миновала другую, такую же, как ты. Но если ив дни войны у людей есть кусок хлеба и есть одежда на теле, и если стоят скирды на поле, и бегут по рельсам поезда, и вишни цветут в саду, и пламя бушует в домне, и чья-то незримая сила подымает воина с земли или с постели, когда он заболел или ранен- все это сделали руки матери моей - моей и его, и его. Оглянись же и ты, юноша, мой друг, оглянись, как я, и скажи, кого ты обижал в жизни больше, чем мать, - не отменяли, не от тебя, не от него, не от наших ли неудач, ошибок и не от нашего ли горя седеют наши матери А ведь придет час, когда мучительным упреком сердцу обернется все это у материнской могилы. Мама, мама. Прости меня, потому что ты одна, только ты одна на свете можешь прощать, положи наголову руки, как в детстве, и прости. Такие - а может быть, и не совсем такие - мысли и чувства теснились в душе Олега. Он уже не мог забыть того, что мать его осталась там и бабушка Вера, подруга дней моих суровых, которая тоже была мамой, мамой его матери идяди Коли, только что скучно бубнившего о чем-то далеком от жизни, - бабушка Вера тоже осталась «там». И лицо Олега стало серьезным, неподвижным, большие глаза в золотистых ресницах заволоклись влажной пеленою. Он сидел, ссутулившись, свесив ноги, сцепив длинные сильные пальцы больших руки резкие продольные морщины легли у него на лбу, Притихли и дядя Коля, и Марина, и даже их маленький сынишка, и такая же тишина установилась на подводе, следовавшей за ними. Потоми буланый конек и добрые гнедые кони в этой страшной жаре и толчее притомились, и обе подводы незаметно снова выбились на шоссе, по которому все катился и катился поток людей, машин и подвод. И чтобы ни делали, ни думали, ни говорили люди в этом великом потоке людского горя- шутили ли они, придремывали, кормили детей, заводили знакомства, поили лошадей уредких колодцев, - за всем этими надо всем незримо простиралась черная тень, надвигавшаяся из-за спины, простершая крылья уже где-то на севере и на юге, распространявшаяся по степи еще быстрее, чем этот поток. И ощущение того, что они вынужденно покидают родную землю, близких людей, бегут в безвестность и что сила, бросившая эту черную тень, может настигнуть и раздавить их, - тяжестью лежало на сердце у каждого Глава пятая Среди машин и беженцев, двигавшихся по обочине шоссе, куда прибило бричку и телегу, ползла грузовая машина шахты № бис, на которой среди работников и имущества шахтоуправления ехали директор шахты Валько и Григорий Ильич Шевцов, с которым Уля всего несколько часов назад рассталась у калитки его дома. Тут же пешком двигался детский дом для сирот участников Отечественной войны, помещавшийся в свое время на Восьмидомиках, - мальчики и девочки в возрасте пятивосьми лет, в сопровождении двух девушек-нянь и заведующей домом - воспитательницы, пожилой женщины с пронзительными, невидящими глазами, с красным платком на голове, повязанным, как у жницы, ив резиновых пропылившихся ботах, надетых прямо на чулок. Шоссе было так забито, что колонна больше стояла, чем двигалась. Детский дом сопровождало несколько подвод с имуществом дома, и на них сажали по очереди притомившихся детей. С того момента, как грузовик шахты № 1 -бис настиг этот детский дом, все пассажиры грузовика - Валько, Григорий Ильичи другие - поспрыгивали с машины и усадили в нее ребят. Григорию Ильичу так понравилась белокурая голубоглазая девочка с серьезным личиком и толстыми щечками - «пампушками», как называл их Григорий Ильич, - что он почти всю дорогу нес девочку на руках, целовал ей ручки и щечки-пампушки и разговаривал с ней, сам такой же белокурый и голубоглазый, как она. За подводами детского дома, к которым присоединились теперь бричка и телега, двигалась сильно растянувшаяся по шоссе воинская часть с кухнями, пулеметами и пушками. Сгущенная пыль какого-то уже ржавого цвета въелась в сапоги бойцов и командиров, - часть несколько суток была на походе. В голове колонны, прямо за подводами, обтекая их, когда движение подвод замедлилось, шла рота автоматчиков. Они шли с прокаленными, как огнеупорный кирпич, лицами, неся перед собой на груди, как младенцев, свои автоматы, придерживаемые одной рукой, натруженной, набрякшей, а то и перевязанной после ранения. Подвода, на которой ехала Уля, по какому-то неписаному распорядку сразу стала как бы принадлежностью хозяйства роты автоматчиков, частью самой роты и на походе и на стоянке подвода неизменно оказывалась в центре роты, и, куда бы Уля ни глядела, она все время встречала бросаемые исподволь, а то и прямо направленные на нее взгляды молодых воинов в этих пропыленных сапогах и пилотках ив не раз пропотевших, высохших и вновь пропотевших, вывалянных в сырой земле, в песке, в болоте, в хвое, в солончаке, выдержавших ливни и палящее солнце солдатских гимнастерках. Несмотря на отступление, бойцы были в обычном в присутствии девушек бодром, озорном, шутливом настроении, и, как и во всякой роте на походе или на отдыхе, в роте автоматчиков оказался свой любимец-балагур. - Куда, куда без приказа - кричал он отцу Виктора, когда тот, используя малейшую возможность продвинуться вперед, понукал коней. - Не-ет, друг милый, вам теперь без нас ходу нет. Мы вас приписали к нашей роте навечно, служить вам теперь, как медному котелку. Мы вас и на довольствие зачислили, на шильное, мыльное, на приварок, а девушку - храни господь и православная церковь ее красоту - каждое утро будем кофеем поить Сладким- Верно, Каюткин, не давай роту в обиду - смеялись автоматчики, весело поглядывая на Улю. - А что Мы сей же час это проверим. Товарищ старшина Федя Аль он спит Гляди, ребята, на ходу спит. Старшина Подметки потерял- А ты головы не потерял- Одну потерял, да она случайно у тебя на плечах оказалась, оне ж у меня приставные, гляди. И Каюткин, аккуратно взявшись за свою некрупную голову - одной рукой за подбородок, а другой за затылок под пилоткой, небрежно сдвинутой на одну бровь, - выкатив глаза, стал производить головой вращательные движения, как бы вывинчивая шею. Иллюзия того, что голова отделяется от туловища, была настолько полной, что вся рота и все, кто был вблизи, грохнули хохотом. Уля не выдержала и тоже рассмеялась, звонко, по-детски, и смутилась. И все автоматчики радостно посмотрели на Улю, точно они знали, что Каюткин делает это для нее. Он был физически мал, но необыкновенно ловок в движениях, этот балагур Каюткин. Лицо у него было все в мелких морщинках, но такое подвижное, что никак нельзя было угадать, сколько ему лет, - ему могло быть и за тридцать и не больше двадцати, а по фигуре и повадке он был совсем мальчишка. Глаза у него были большие, синие, тоже в сети мелких морщинок, и, когда он умолкал, в них проглядывала вдруг идущая с самого глубокого дна застарелая усталость, но он будто не хотел, чтобы люди видели его усталость, и почти не умолкал- Вы откуда будете, молодые люди - обратился он к товарищам Ули. - Вот видите Вы из Краснодона,- удовлетворенно сказал Каюткин. - А девушка, скажем, будет кому-нибудь из вас сестрица Или, извиняюсь, папаша, ваша дочь. Вот видите, - девушка вполне свободная, ни дочь, ни сестра, ни мужняя жена, ив Каменске ее, не иначе, мобилизуют. Мобилизуют, поставят легулировщицей. При сплошном поулошном движении - И Каюткин неповторимым жестом показал на все, что творилось на шоссе и на степи. - Уж лучше ей к нам, в роту автоматчиков. Ей богу, вы, ребята, скоро попадете в Россию, там девок пруд пруди, ау нас в роте ни одной. А нам такая девушка очень нужна для прививки настоящей речи и для благородства поведения- Уж это как она сама захочет, - с улыбкой отвечал Анатолий, смущенно поглядывая на Улю, которая, стараясь не смеяться и все же смеясь, глядела в сторону, чтобы не встретиться глазами с Каюткиным. - У-у, ее мы уговорим - воскликнул Каюткин. - Мы от нашей роты таких ребят выставим, они какую хочешь девушку уговорят! «А что, если ив самом деле пойти, вот соскочить с телеги и пойти вдруг с замиранием сердца подумала Уля. Олег Кошевой, теперь все время шагавший рядом с телегой, не сводил с Каюткина глаз, как завороженный. Он был влюблен в Каюткина и хотел, чтобы все были влюблены в него. Стоило Каюткину открыть рот, как Олег уже смеялся, закинув голову, показывая все свои зубы. От удовольствия он даже потирал себе кончики пальцев, так ему нравился Каюткин. Но Каюткин словно и не чувствовал этого, даже ни разу не взглянул на него, как он ни разу не взглянул на Улю и ни на одного из людей, которых забавлял. Боец-пехотинец, громадного роста с большими и черными, как сковороды, руками запыхавшись, выбился из задних рядов колонны, держав руке какие-то тяжелые предметы, завернутые в замасленную тряпку- Товарищи Где здесь, сказали мне, шахтерская машина идет - спрашивал он- Вон она, да только стоит - пошутил Каюткин, указав на грузовик, весь усаженный детишками- Извините, товарищи, - сказал боец, подходя к Валько и Григорию Ильичу, бережно поставившему белокурую девочку на землю- хочу вам инструмент отдать. Вы народ мастеровой, ион вам сгодится, а мне он лишняя тяжесть на походе. - Ион стал разворачивать передними замасленную тряпку. |