Аникин А. Адам Смит. Андрей Владимирович Аникин Адам Смит

• Название: Андрей Владимирович Аникин Адам Смит
• Дата: 08.12.2022
• Размер: 1.19 Mb.
• Имя файла: Аникин А. Адам Смит.doc
• Тип: Изложение; #833887
• страница: 7 из 18

6. ОТ НРАВСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ К ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

В конце прошлого века профессор Эдвин Кэннан готовил новое научное издание «Богатства народов». Как всякий человек, увлеченный своей работой, он любил поговорить о ней.

При одном из таких разговоров в редакции оксфордского научного журнала случайно оказался видный адвокат из Эдинбурга Чарлз Маконоки. Он отвел профессора в сторону и сказал, что у него в письменном столе лежит очень любопытная рукопись — записи лекций Адама Смита, читанных в Глазговском университете.

Маконоки нашел ее несколько лет назад на чердаке дома своих предков среди бумаг и книг прадеда — известного в свое время юриста, который учился в Глазго.

Через две недели Кэннан получил по почте рукопись в увесистом пакете, оцененном по его просьбе в 500 фунтов. Дрожащими руками он разрезал плотный пакет и открыл титульный лист. На нем каллиграфическим почерком было выведено:
ЮРИС ПРУДЕНЦИЯ,

или

Записи лекций о Праве, Полиции, Доходах и Вооруженных силах, читанных в Университете Глазго Адамом Смитом, Профессором Нравственной Философии. 1766 год.



Титульный лист рукописной копии лекций Смита.
Действительность превзошла все ожидания Кэннана. Это оказались не просто лекции Смита, но именно лекции по праву и экономике — заключительная часть его курса нравственной философии, которая к этому времени стала совсем неузнаваемой в лекциях профессора. Экономика скрывалась за несколько странной вывеской «полиции и доходов». Слово «полиция» в тогдашнем английском языке было близко к слову «политика» и означало примерно «государственное управление».

Первоначальная запись лекций, сделанная неизвестным студентом, была затем, очевидно, кем-то тщательно отредактирована и аккуратно скопирована рукой профессионального переписчика. На это указывали и некоторые нелепые ошибки: переписчик явно был далек от понимания сути дела. К снятию этой копии относилась и дата — 1766 год.

В это время Смита не было в Шотландии. Он покинул Глазго в январе 1764 года, отправившись на три года во Францию. Следовательно, лекции не могли быть прочитаны позже осеннего семестра 1763/64 учебного года. Но они не могли быть записаны и много раньше, так как в тексте несколько раз упоминалась «последняя» или «недавняя» война. Семилетняя война закончилась для Англии в ноябре 1762 года.

Значит, Кэннан имел в руках экономическую работу Смита, выполненную задолго до выхода «Богатства народов» и, что особенно важно, до поездки во Францию, где он общался с экономистами-физиократами Кенэ, Тюрго, Дюпоном и другими.

Профессор кинулся сличать лекции с текстом «Богатства народов» и немедленно обнаружил большое сходство. Кое-где целые страницы с небольшими поправками перешли в книгу.

Важнейшие идеи «Богатства народов» конспективно, в зародыше имелись уже здесь: решающая роль разделения труда, труд как «действительная мера» стоимости, естественная цена (стоимость) и рыночная цена, критика меркантилизма и свобода торговли.

Через год лекции были изданы. Британское сердце профессора Кэннана ликовало. Независимость Смита от физиократов была доказана. Неосторожное замечание Дюпона, что все важное в «Богатстве народов» почерпнуто у Тюрго, было окончательно опровергнуто, а с ним и подобные намеки современных Кэннану французских и немецких профессоров.

Но это была не последняя находка. Через тридцать лет другой британец, посвятивший жизнь Смиту, глазговский профессор Уильям Роберт Скотт нашел в замке герцогов Баклю в Далкейте (под Эдинбургом) среди бумаг Таунсэнда другую рукопись Смита.

Таунсэнд, отчим молодого герцога, воспитанника Смита, умер от сыпного тифа в сентябре 1767 года в должности министра финансов. Известно, что его интересовали экономические изыскания Смита.

Бумаги Таунсэнда, перевезенные из Лондона в Далкейт, пролежали «в огромном тюке» нетронутыми полтора столетия. В этом пыльном тюке последним документом в последней связке оказалась рукопись раннего варианта первых теоретических глав «Богатства народов».

Скотт легко узнал знакомый по другим документам почерк глазговского университетского писца. Бумага была плотная, ручной выделки — самая лучшая, какую можно было достать в то время. Смит всю жизнь любил хорошую бумагу и не жалел на нее денег. 12 больших листов, по четыре страницы каждый, были пронумерованы его рукой. Писец, очевидно, писал под диктовку профессора.

По всей вероятности, Смит отдал эту рукопись Таунсэнду в начале 1764 года, перед отъездом во Францию. Возможно, у него была вторая копия, а может быть, министр затерял этот документ и Смиту пришлось восстанавливать его по памяти. Напомню, что весь архив Смита был сожжен по его просьбе за несколько дней до смерти.

В этой важной рукописи было и разделение труда, и распадение стоимости продукта труда на заработную плату, прибыль и ренту, и понятие производительного и непроизводительного труда, и ряд других главных экономических идей Смита. Более того, некоторые вещи были здесь особо заострены. О несправедливом характере буржуазного распределения в этой рукописи говорится резче и выразительнее, чем в «Богатстве народов»:

«Бедный работник, который как бы тащит на своих плечах все здание человеческого общества, находится в самом низшем слое этого общества. Он придавлен всей его тяжестью и точно ушел в землю, так что его даже и не видно на поверхности».

Что касается патриотических чувств британских ученых, то их можно понять.

Но в науке вопрос о влияниях и приоритете очень сложен, а в общественных науках он порой теряет смысл.

Действительное соотношение системы физиократов и Смита показал Маркс, еще не зная хронологии его работ.

Смит в главном стоит выше физиократов, потому что он глубже проник в суть буржуазного общества. Он сделал важнейший шаг вперед, сказав, что всякий производительный труд создает стоимость, а не только труд земледельца, как считали физиократы. Это поставило теорию стоимости на научную почву и подготовило концепцию прибавочной стоимости.

Система физиократов еще имела феодальную оболочку и была односторонней, ибо их кругозор был ограничен условиями феодально-земледельческой Франции. Система Смита более полно выражала интересы и идеи самого передового класса тогдашнего общества, промышленно-торговой буржуазии, которая в Англии была сильнее, чем во Франции.

Вместе с тем в отдельных областях физиократы стояли выше Смита. Признание его исторических заслуг не может умалить французский гений. Кенэ и Тюрго, несомненно, оказали на него влияние, и это надо поставить ему в заслугу, а не в порицание.

Справедливости ради надо сказать, что Смит заимствовал и некоторые ошибки физиократов или, во всяком случае, исправил их не до конца. Он не мог избавиться от ощущения, что земледельческий труд с точки зрения создания стоимости — все-таки какой-то «особенный». Здесь, мол, вместе с человеком «работает» сама природа.

Это ошибка. Без природы, конечно, никакой человеческий труд невозможен, но это относится не только к земледелию. Разве она не «работает» в угольных шахтах, на мельницах, в море? Природа есть лишь объект человеческого труда, но никакой стоимости она не создает.

Как бы то ни было, для понимания творческого и жизненного пути Адама Смита находки Кэннана и Скотта имеют немалое значение.

Прошло 13 лет с тех пор, как в Эдинбурге он впервые начал думать над экономическими вопросами. До «Богатства народов» проходит еще 13 лет. Это — дело всей жизни. Спешить с изданием своих трудов не в характгере Смита.

Находки проливают свет еще нa одну важную сторону жизни и научной деятельности Смита — на его отношения с Адамом Фергюсоном.

Имя этого шотландца теперь почти совершенно забыто. Лишь в специальных работах по истории английской и шотландской культуры XVIII века можно найти анализ его сочинений. Слава Юма и Смита заслонила от потомков живописную фигуру своенравного философа, который полвека был одной из славных достопримечательностей Эдинбурга; случилось именно то, чего он опасался при жизни.

А ведь было время, когда имя Фергюсона — философа и политического писателя — было известно и в Британии и на континенте немногим меньше, чем имя Смита!

В 1804 году, одновременно с первым русским изданием «Богатства народов», в Петербурге и Москве вышли сразу два перевода «Нравственной философии» Фергюсона. Один был сделан с английского оригинала, другой — с немецкого издания.

Первый переводчик, посвятивший свой труд молодому императору Александру I, прямо связывал выход книги «сего знаменитого учителя законов» с либеральными веяниями начальных лет нового царствования.

Посвящение играло роль страхового полиса, так как многие мысли Фергюсона звучали в самодержавной России слишком вольно. Переводчик, вероятно, зябко поеживался, когда писал:

«Совершенный деспотизм есть верх разврата, какой токмо вообразить можно. Малейшее подобие оного, когда не нужно, есть насилие и злополучие для народа».

В 1817–1818 годах в России вышел на русском языке главный труд Фергюсона — «Опыт истории гражданского общества».

Эта книга и имя Фергюсона важны для нас и потому, что ее высоко оценил Маркс, который в «Нищете философии» и в «Капитале» несколько раз называет Адама Фергюсона учителем Смита. Такая личность не может не заинтересовать нас в биографии Смита!

Кто же такой Адам Фергюсон? В каком смысле был он учителем Смита? Каковы были их отношения?

Сын приходского священника из горной Шотландии, хорошо знавший язык и нравы этой особенной страны, Фергюсон сам был в молодости полковым капелланом. Пока Смит штудировал в Оксфорде древних греков, Фергюсон отличался на полях сражений во Фландрии. Он изумил генерала, бросившись в одном из сражений на французов с палашом в руке впереди своего полка.

Нрав у него был неукротимый. Поссорившись с начальством, он бросил свой полк, а заодно и духовное звание, и вернулся в Эдинбург. Юм, закончивший к зтому времени свою «Историю», устроил Фергюсона на освободившееся после него место в библиотеку адвокатов. В один из своих приездов из Глазго Смит познакомился и скоро подружился с умным, язвительным и свободомыслящим библиотекарем.

Фергюсон был ровесником Смита, но пережил его на 25 лет. Он был другом Кеймса, родившегося в конце XVII века, и Вальтера Скотта, который родился почти столетием позже. В гостеприимном доме Фергюсона юный Вальтер Скотт в первый и единственный раз встретился с Робертом Бернсом. Жизнь Фергюсона целиком обнимает «золотой век» шотландской культуры.

Как весь Эдинбург конца века знал высокого, строгого, торжественно-бледного профессора Блэка, одетого всегда в безукоризненный черный костюм, так весь город знал и его родственника и друга профессора Фергюсона — живого седовласого старца с детским румянцем на пухлых щеках и веселыми голубыми глазами. Летом Фергюсон был одет «как фламандский крестьянин», а зимой «как лапландец»: больше всего он боялся холода и появлялся на улице весь закутанный в меха.

Блэк был всегда невозмутимо спокоен, Фергюсон вскипал по самому ничтожному поводу. Он был единственным пациентом Блэка, который давно уже оставил медицинскую практику. Тот лечил его в основном строжайшей диетой, безусловно исключавшей мясо и крепкие напитки. Фергюсон шумел, но подчинялся. Как видно, лечение было правильным, ибо старик умер на 93-м году жизни и надолго пережил врача.

Блэк был холост, Фергюсон — женат и многодетен. В науке Блэк был предельно сосредоточен и сдержан в выводах, Фергюсон — столь же разбросан и тороплив. Чтобы закрепиться в университете, он занял вакансию профессора натуральной философии, хотя до этого никогда не занимался естественными науками. Ему хватило трех месяцев, чтобы подготовиться к лекциям. Юм не без иронии признал его по этому поводу гением. Оттуда он прыгнул на кафедру нравственной философии, а кончил математикой.

Оба — и Блэк и Фергюсон — были друзьями Смита в течение почти 40 лет. Но дружба эта была очень разная.

Фергюсон опубликовал свой «Опыт истории гражданского общества» в 1766 году. Это был энциклопедический труд в духе своего века. Как пишет современный американский исследователь, тематики этой не слишком толстой книги теперь хватило бы на добрый десяток разных наук: психологию, этику, политическую науку, экономику, антропологию, географию, историю, право…

Вскоре в ученом и светском кругу Эдинбурга стало известно, что Смит, недавно вернувшийся из Франции, обвиняет автора, грубо говоря, в плагиате. Фергюсон через добрых знакомых ответил, что, если уж на то пошло, названные Смитом места имеют своим происхождением «одного французского философа, у которого Смит побывал раньше меня». Очевидно, он намекал на Монтескье.

Спор заглох, но трещина осталась. После выхода в 1776 году «Богатства народов» Фергюсон нашел в себе силы пренебречь этой размолвкой и со свойственным ему пылом выразил свой восторг:

«Некоторое время я был так занят чтением вашей книги, разъяснением и цитированием ее студентам, что у меня не было досуга, чтобы тревожить вас своими письмами. Я думаю, в моем мнении вы можете сомневаться меньше, чем в чьем-либо из числа важных для вас… В этой области вы будете наверняка царить один в умах людей, определять мнения и, как я надеюсь, править по крайней мере над ближайшими поколениями… Несомненно, вы чувствительно затронули церковь, университеты и гражданские власти; против всех них я готов занять позицию на вашей стороне…»

Между тем теперь Фергюсон имел известные основания сказать, что Смит почерпнул кое-какие идеи из его книги. Возможно, он и высказал это где-нибудь, ибо известный холодок между ними чувствовался до последней болезни Смита. Сообщая в 1790 году о его смерти одному из общих знакомых, Фергюсон говорит, что он пренебрег неловкостью, пошел к больному Смиту и бывал у него до конца.

Дружба-вражда между Смитом и Фергюсоном объяснялась резким различием характеров. Иногда это не мешает дружбе и даже скрепляет ее, а иногда подрывает. Фергюсон и Блэк, были очень близки, хотя более разных людей трудно себе представить. Со Смитом получилось иначе.

Научные заслуги Фергюсона значительны. Он одним из первых обратил внимание не только на лицевую, но и на оборотную сторону разделения труда в буржуазном обществе. Капитал использует его в ущерб рабочим, обрекая их на роль тупых и бессмысленных частей производственной машины. Рабочий, который 12–13 часов в день без конца повторяет одно и то же движение ногой или рукой, почти перестает быть человеком.

Фергюсон показывает обе стороны разделения труда сразу, в единстве, тогда как Смит сначала поет ему яркий хвалебный гимн, а о вредных сторонах разделения труда говорит походя в конце книги.

Фергюсон гораздо правильнее объяснил происхождение государства, чем это делали до него. Он отверг представление, что люди создали государство сознательно, путем какого-то «общественного договора», ради своих общих интересов. Ему принадлежит догадка, что развитие частной собственности было первопричиной государства, что оно возникло как орудие для защиты собственности имущих²². Смит через десять лет говорит это же в несколько иной форме.

Вот почему Маркс называл Фергюсона учителем Смита.

Неужели Смит в 1767 году клеветал на Фергюсона? Не совсем. Неужели он просто заимствовал в 1776 мысли Фергюсона и выдал их за свои? Опять-таки дело обстоит сложнее.

Открытие новых материалов, неизвестных во времена Маркса, показало, что, хотя Смит использовал некоторые идеи Фергюсона из опубликованной им в 1766 книги, сам Фергюсон, очевидно, знал глазговские лекции Смита, и они оказали на него какое-то влияние.

По всей вероятности, Смит высказывал свои взгляды не только в аудитории, но и в клубах и научных обществах Эдинбурга, где он проводил каждый год несколько месяцев. Живя в старой, темной холостяцкой квартире Юма на Кэнонгейт, он вращался в том же кругу ученых и литераторов, что и Фергюсон. Смит был одним из учредителей Эдинбургского общества поощрения художеств, наук, мануфактур и земледелия, а Фергюсон (как и все сколько-нибудь видные интеллигенты столицы) был его членом. В этом обществе усиленно обсуждались экономические вопросы, которые были в большой моде.

В записи глазговского студента в 1763 году анализ Смитом вредной стороны разделения труда выглядит таким образом:

«Развитие промышленности и торговли несет с собой и ряд отрицательных следствий. Во-первых, оно сужает умственный кругозор людей… Это очень сильно проявляется, когда все внимание человека устремлено на одну семнадцатую часть булавки или одну восьмидесятую часть пуговицы: таково разделение труда в этих производствах… Другое неблагоприятное следствие состоит в сильном пренебрежении к образованию. В богатых и промышленных странах разделение труда, сведя все профессии к очень простым операциям, позволяет занимать детей работой в очень раннем возрасте. В Бирмингеме мальчик шести-семи лет может заработать свои три или шесть пенсов в день, и родители считают выгодным посылать таких детей на работу. Ясно, что они остаются без образования».

Сказано лучше, чем у Фергюсона: более точно и социально остро.

Смит говорил это своим студентам и радовался, что язва детского труда в Шотландии еще не так страшна, как в промышленных городах Англии. Через полвека Глазго, во всяком случае, не уступал в этом смысле Бирмингему.

А вот что он говорит о происхождении государства:

«Приобретение овец и крупного рогатого скота, которое явилось первой формой имущественного неравенства, было и первой причиной возникновения настоящей государственной власти. Пока нет собственности, не может быть и государства, цель которого как раз и заключается в том, чтобы охранять имущих от бедняков».

Для середины XVIII столетия сказано отлично! Это иллюстрируется примером… из библии. Авраам, Лот и прочие ветхозаветные патриархи приобрели власть над людьми, сосредоточив в своих руках большие стада. Они ведут себя как «маленькие князьки». Здесь интересно и отношение глазговского профессора к «священному писанию»: для него это только источник сведений о быте древних евреев!

Таким образом, некоторые идеи Фергюсона из книги 1766 года были высказаны Смитом, и притом в весьма четкой форме, не позже 1763 года. Бесполезно гадать, заимствовал ли их Фергюсон y Смита, но приоритет последнего можно считать доказанным.

И в целом Адам Смит был, конечно, мыслителем более крупного масштаба, чем Адам Фергюсон.

Смит прокладывает новые пути. К общественным явлениям он подходит как экономист, и в этом его сила. Он всегда стремится найти реальное объяснение этих явлений.

Смит использовал в «Богатстве народов» некоторые идеи Локка, Юма и того же Фергюсона, очень часто — как это было принято в то время — без ссылки на них. Но это были только кирпичики в его здании, конструкция которого принадлежала только ему самому.
Адам Фергюсон в 40 лет нашел спутницу жизни в юной племяннице доктора Блэка, подкрепив этим браком уже имевшуюся линию родства еще одной. Адам Смит остался холостяком.

Среди бумаг в замке Далкейт было обнаружено письмо, которое бросает на Смита несколько неожиданный свет и чуть-чуть приоткрывает завесу над его личной жизнью. Письмо это написано неизвестным шотландцем, очевидно, близким к Смиту. Язык — шутливая смесь французского с английским. Оно датировано 18 февраля 1766 года и послано из Тулузы в Париж, где в это время жил со своим воспитанником Смит:

«А ты, Адам Смит, философ из Глазго, герой и идол высокородных дам, что поделываешь ты, мой дорогой друг? Как управляешься ты с герцогиней д'Анвиль и мадам де Буфле, или твое сердце все еще находится во власти чар мадам Николь, а также явных и скрытых прелестей той другой леди, девы из Файфа²³, которую ты так любил? Не можете ли вы, милорд, сообщить мне ваши новости?..»

Имеются кое-какие другие сведения об успехах Смита у парижских дам. Существует рассказ о некоей маркизе, которая последовала за ним в Абвиль, куда отправилось в развлекательную поездку большое общество, в том числе герцог Баклю и Смит. Однако она не добилась успеха, так как он был сильно увлечен какой-то английской леди из этого общества. Имена не называются.

Год в Париже был единственным в жизни Смита периодом, когда он вел нечто подобное светской жизни. Любовные похождения были в галантный век Людовика XV неотъемлемой частью этой жизни. Считалось неприличным не иметь их или допустить, чтобы другие так думали. Кроме того, англичане, а особенно шотландцы, были в Париже в моде.

Но если почтенный воспитатель лорда и позволил себе в новом Вавилоне какие-то вольности, имена герцогини д'Анвиль и мадам де Буфле в этой связи, во всяком случае, лишь шутка веселого земляка. Обе немолодые дамы были хозяйками признанных философских салонов и в какой-то мере руководительницами Смита в парижском свете, о котором он до этого не имел почти никакого представления. Мадам де Буфле взяла на себя эту роль по просьбе Юма, который в письме от марта 1766 года благодарит ее за заботу о друге, не имеющем в силу сидячей замкнутой жизни «манер и внешности светского человека». В этом письме Юм как будто слегка извиняется за провинциализм философа из Глазго. Мы не знаем, кто такая мадам Николь, упоминаемая, в письме. Очевидно, это случайное имя.

Но о «деве из Файфа» и о длительной привязанности Смита к ней кое-что известно, хотя и очень немногое. Когда Дагалд Стюарт через несколько лет после его смерти опубликовал первое жизнеописание ученого, эта женщина была жива. Поэтому Стюарт не назвал ее имени. После этого почти сто лет сочинение Стюарта было практически единственным источником биографических сведений о Смите. А когда дотошные исследователи взялись за дело более основательно, было уже поздно: все следы этой возлюбленной Адама Смита оказались безнадежно утерянными.

Стюарт сообщает, что «молодая леди обладала большой красотой и умом». Она не вышла замуж и дожила до глубокой старости. Это все.

Кто была эта девушка? Почему роман Смита вновь закончился разрывом? Неизвестно.

Адам Смит вновь повторил Ньютона, о котором сохранилась подобная смутная легенда.