Акадаем чтение????Воображаемые сообщества. Benedictandersonimaginedcommunities
 Скачать 7.04 Mb.
|
|
3. Истоки национального сознания 65 староанглийский13. Прошло почти столетие после политического воцарения староанглийского языка, прежде чем власти Лондона наконец-то избавились от «Франции». На берегах Сены шло аналогичное движение, хотя не так быстро. Как иронично пишет Блок, французский язык, который, слывя просто-напросто испорченной латынью, лишь через несколько веков был возведен в ранг литературного языка, стал официальным языком судов лишь в 1539 г, когда Франциск I издал эдикт Вил- лер-Котре15. В других династических государствах латынь сохранилась гораздо дольше при Габсбургах ею пользовались еще в XIX в. В третьих возобладали иностранные языки в XVIII в. языками Дома Романовых были французский и немецкий16. В любом случае выбор языка производит впечатление постепенного, неосознаваемого, прагматичного, если не сказать случайного процесса. И будучи таковым, он разительно отличался от сознательной языковой политики, проводимой монархами XIX вперед лицом нарастания агрессивных народных языковых национализмов. См. ниже главу 6.) Одним из явных признаков этого отличия служит то, что старые административные языки были именно административными языки, используемые чиновничеством и для чиновничества ради его собственного внутреннего удобства. Не было и мысли о систематическом насаждении этого языка разным населе ниям, находившимся под властью монархов. Тем не менее возведение этих родных языков в статус языков-вла- сти, где они в некотором смысле конкурировали с латынью (французский в Париже, [старо]английский в Лондоне, внесло свой вклад в упадок воображаемого сообщества христианского мира. В сущности, представляется вероятным, что эзотери- зация латыни, Реформация и спонтанное развитие административных родных языков значимы в данном контексте прежде всего в негативном смысле — сточки зрения их вклада в ниспровержение латыни. Вполне возможно представить рождение новых воображаемых национальных сообществ при отсутствии любого, а возможно и всех этих факторов. Что в позитивном смысле сделало эти новые сообщества вообразимыми, так это наполови Б. Андерсон. Воображаемые сообщества ну случайное, но вместе стем взрывное взаимодействие между системой производства и производственных отношений (капитализмом, технологией коммуникаций (печатью) и фатальностью человеческой языковой разно родности18. Здесь существенен элемент фатальности. На какие бы сверхчеловеческие подвиги ни был способен капитализм, в смерти и языках он находил двух неподатливых противников. Какие-то конкретные языки могут умирать или стираться с лица земли, ноне было и нет возможности всеобщей языковой унификации человечества. И все же эта взаимная языковая непостижимость имела исторически лишь очень небольшую значимость, пока капитализм и печать не создали моноязычные массовые читающие публики. Хотя важно не упускать из виду идею фатальности (в смысле общего состояния непоправимой языковой разнородности, было бы ошибкой приравнивать эту фатальность к тому общему элементу националистических идеологий, который подчеркивает прирожденную фатальность конкретных языков и их связь с конкретными территориальными единицами. Главное здесь — взаимодействие между фатальностью, технологией и капитализмом. В докнигопечатной Европе и, разумеется, повсюду в мире различие устных языков — тех языков, которые для людей, на них говорящих, составляли (и составляют) саму основу их жизни, — было колоссальным по сути дела, настолько колоссальным, что если бы печатный капитализм попытался подчинить эксплуатации каждый потенциальный рынок устного языка, он таки остался бы капитализмом крошечных пропорций. Но эти изменчивые идиолекты можно было собрать в определенных границах в печатные языки, которых было намного меньше. Этому процессу собирания способствовала сама произвольность любой системы знаков, обозначающих звуки. (В тоже время, чем более идеографич- ны знаки, тем шире потенциальная зона собирания. Можно различить здесь некоторого рода иерархию, в вершине которой располагается алгебра, в середине — китайский и английский языки, а в основании — регулярные слоговые азбуки французского или индонезийского язы 3. Истоки национального сознания 7 ков.) И ничто так не служило собиранию родственных устных языков, как капитализм, сотворивший в пределах, установленных грамматиками и синтаксисами, механически воспроизводимые печатные языки, способные к распространению вширь с помощью рынка21. Эти печатные языки закладывали основы национального сознания тремя разными способами. Во-первых ив первую очередь, они создавали унифицированные поля обмена и коммуникации, располагавшиеся ниже латыни, но выше местных разговорных языков. Люди, говорившие на колоссальном множестве французских, английских или испанских языков, которым могло оказываться трудно или даже невозможно понять друг друга враз говоре, обрели способность понимать друг друга через печать и газету. В этом процессе они постепенно стали сознавать присутствие сотен тысяч или даже миллионов людей в их особом языковом полено одновременно и то, что только эти сотни тысяч или миллионы к нему принадлежали. И именно эти сочитатели, с которыми они были связаны печатью, образовали в своей секулярной, партикулярной, зримой незримости зародыш национально воображаемого сообщества. Во-вторых, печатный капитализм придал языку новую устойчивость, которая в долгосрочной перспективе помогла выстроить образ древности, занимающий столь важное место в субъективном представлении о нации. Как напоминают нам Февр и Мартен, печатная книга сохраняла постоянную форму, способную к фактически бесконечному воспроизведению во времени и пространстве. Теперь она уже не была подчинена индивидуали зирующим и неосознанно модернизирующим привычкам монастырских переписчиков. Так, если французский язык XII в. заметно отличался оттого, на котором писал в XV в. Вийон, тов в. темп его изменения решительно замедлился. К XVII столетию языки в Европе, как правило, уже приняли свои современные формы. Иначе говоря, вот уже на протяжении трех столетий эти стабилизированные печатные языки приобретают цветовое насыщение, ноне более того слова наших предков, живших в XVII в, доступны нам так, как небыли доступны Вийону слова его предков изв Б. Андерсон. Воображаемые сообщества В-третьих, печатный капитализм создал такие язы- ки-власти, которые были отличны по типу от прежних административных местных наречий. К каждому из печатных языков некоторые диалекты неизбежно были ближе они и определили их конечные формы. Их обделенные удачей собратья, все еще поддающиеся ассимиляции складывающимся печатным языком, утратили привилегированное положение, ив первую очередь потому, что оказались безуспешными (или лишь относительного успешными) их попытки настоять на собственной печатной форме. «Северо-западный немецкий превратился в Platt Deutsch*, преимущественно разговорный, а следовательно, просторечный немецкий язык, потому что поддавался ассимиляции печатно-немецким языком так, как не поддавался ей богемский разговорный чешский. Верхненемецкий, королевский английский, а позднее центральный тайский языки были соответственно подняты на уровень новой политико-культурной значимости. (Отсюда борьба, поднятая во второй половине X X в. в Европе некоторыми «суб»-национальностями за преодоление своего подчиненного статуса посредством настойчивого вторжения в печать — и на радио.) Остается лишь подчеркнуть, что в своих истоках застывание печатных языков и дифференциация их статусов были по большей части процессами неосознанными, вызванными взрывным взаимодействием капитализма, технологии и человеческой языковой разнородности. Однако итак в истории национализма было почти совсем стоило лишь им появиться, как они могли стать формальными моделями для подражания и там, где это было выгодно, могли сознательно эксплуатироваться в духе Макиавелли. Сегодня тайское правительство активно препятствует попыткам зарубежных миссионеров обеспечить его горно-племенные меньшинства собственными транскрипционными системами и развить издание литературы на их языках и этому же самому правительству нет по большому счету никакого дела до того, что эти меньшинства говорят Судьба тюркоязычных на Обиходно немецкий. Прим. редактора 3. Истоки национального сознания 69 родов в зонах, которые входят ныне в состав Турции, Ирана, Ирака и СССР, особенно показательна. Семья разговорных языков, некогда повсеместно поддававшихся собиранию, а тем самыми пониманию в рамках арабской орфографии, утратила это единство в результате сознательных манипуляций. С целью возвысить турецкий язык — национальное сознание Турции — в ущерб любой более широкой исламской идентификации Лтатюрк провел принудительную романизацию23. Советские власти последовали его примеру сначала была осуществлена анти- исламская, антиперсидская принудительная романизация, а затем, в сталинские тридцатые, русифицирующая принудительная кириллизация24. Мы можем подытожить выводы из приведенных выше рассуждений, сказав, что соединение капитализма и техники книгопечатания в точке фатальной разнородности человеческого языка сделало возможной новую форму воображаемого сообщества, базисная морфология которого подготовила почву для современной нации. Потенциальная протяженность этих сообществ была неизбежно ограниченной ив тоже время имела не более чем случайную связь с существующими политическими границами (которые, в общем и целом, были предельными достижениями династических экспансионизмов). Вместе стем, очевидно, что хотя почти у всех современных наций, считающих себя таковыми, — а также у наций-государств — есть сегодня свои национальные печатные языки, для многих из них эти языки являются общими, а в других лишь малая часть населения использует национальный язык в разговоре или на бумаге. Яркими примерами первого результата служат национальные государства испанской Америки или англосаксонской семьи примерами второго — многие бывшие колониальные государства, особенно в Африке. Иначе говоря, конкретные территориальные очертания нынешних национальных государств никоим образом не изоморфны установившимся границам распространения тех или иных печатных языков. Чтобы объяснить ту пре рывность-в-связности, которая существует между печат Б. Андерсон. Воображаемые сообщества ными языками, национальным сознанием и нациями-го- сударствами, необходимо обратиться к большой группе новых политических единиц, возникших в 1776—1838 гг. в Западном полушарии, которые сознательно определили себя как нации и — за любопытным исключением Бразилии как (нединастические) республики. Ибо они не только были первыми государствами такого рода, исторически возникшими на мировой арене, а следовательно, с необходимостью давшими первые реальные модели того, как такие государства должны выглядеть но сама их численность и одновременность рождения дают плодотворную почву для сравнительного исследования КРЕОЛЬСКИЕ ПИОНЕРЫ Новые американские государства конца XVIII — начала вв. необычайно интересны, поскольку, видимо, почти невозможно объяснить их теми двумя факторами, которые — вероятно, из-за прямой их выводимости из европейских национализмов середины века — в немалой степени определили провинциальное европейское понимание подъема национализма. Во-первых, ведем ли мы речь о Бразилии, США или бывших колониях Испании, во всех этих случаях язык не был элементом, дифференцирующим их от соответствующих имперских метрополий. Все они, в том числе США, были креольскими государствами, которые создали и возглавляли люди, имевшие общий языки общее происхождение с теми, против кого они боролись. На самом деле, можно уверенно сказать, что в их ранней борьбе за национальное освобождение вопрос о языке никогда даже не ставился. Во-вторых, есть серьезные основания усомниться в применимости к большей части Западного полушария убедительного во всех иных отношениях тезиса Нейрна, который гласит: «Пришествие национализма, в сугубо современном смысле этого слова, было связано с политическим крещением низших классов. Хотя иной раз националистические движения и были враждебны демократии, они неизменно были популистскими по мировоззрению и стремились вовлечь в политическую жизнь низшие классы. В наиболее типичной своей версии это отлилось в форму неустанного лидерства среднего класса и интеллектуалов, пытавшихся всколыхнуть силы народного класса и направить их на поддержку новых государств В конце XVIII в. средние классы европейского типа, по крайней мере в Южной и Центральной Америке, были Б. Андерсон. Воображаемые сообщества все еще незначительны. Не было там итого, что было бы достаточно похоже на нашу интеллигенцию. Ибо в те спокойные колониальные дни чтение почти не прерывало размеренный и снобистский ритм жизни людей. Как мы уже видели, первый испано-американский роман был опубликован лишь в 1816 г, много лет спустя после того, как разразились войны за независимость. Это ясно свидетельствует о том, что лидерство в этих войнах принадлежало состоятельным землевладельцам, выступавшим в союзе с несколько меньшим числом торговцев и разного рода профессионалов (юристов, военных, местных и провинциальных функционеров)4. В таких важных случаях, как Венесуэла, Мексика и Перу, одним из ключевых факторов, который с самого начала подстегивал стремление к независимости от Мадрида, было вовсе не стремление вовлечь низшие классы в политическую жизнь, а, напротив, страх перед политическими мобилизациями низших классов а именно, восстаниями индейцев или негров-рабов5. (Этот страх лишь возрос, когда в 1808 г. гегелевский секретарь мирового духа покорил Испанию, лишив тем самым креолов военной поддержки с полуострова на случай возникновении чрезвычайной ситуации) В Перу были еще свежи воспоминания о великой жакерии под предводительством Тупака Амару (1780—1781)6. В 1791 г. Тус- сен-Лувертюр возглавил восстание чернокожих рабов, которое привело к рождению в 1804 г. второй независимой республики в Западном полушарии — и до смерти напугало крупных плантаторов-рабовладельцев Венесуэлы. Когда в 1789 г. Мадрид издал новый, более гуманный закон о рабах, в котором детально расписывались права и обязанности хозяев и рабов, креолы отвергли вмешательство государства, ссылаясь на то, что рабы склонны к пороку и независимости [!] и необходимы для хозяйства. В Венесуэле — и, по существу, во всех испанских владениях на Карибах — плантаторы выступили против этого закона и добились в 1794 г. его приостановки. Освободитель Боливар и сам некогда считал, что негритянский бунт в тысячу раз хуже, чем испанское вторжение. Не следует забывать и о том, что аграрными магнатами- рабовладельцами были многие лидеры движения зане. Креольские пионеры 73 зависимость в тринадцати колониях. Даже Томас Джеф ферсон принадлежал к числу виргинских плантаторов, гневно отреагировавших в е годы XVIII в. на лояли- стское заявление губернатора об освобождении рабов, порвавших отношения со своими хозяевами-бунтарями10. Показательно, что одна из причин, позволивших Мадриду в 1814— 1816 гг. успешно вернуть свои утраченные было позиции в Венесуэле и дог. удерживать под своей властью далекий Кито, состояла в том, что в борьбе против взбунтовавшихся креолов он завоевал поддержку рабов (впервой) и индейцев (в последнем. Более того, продолжительность континентальной борьбы против Испании, ставшей к тому времени второразрядной европейской державой, которая вдобавок к тому и сама только что была завоевана, предполагает некоторую социальную узость этих латиноамериканских движений за независимость. И все-таки это были движения за национальную независимость. Боливар позже изменил свое мнение о рабах, а его соратник-освободитель Сан-Мартин в 1821 г. постановил, дабы в будущем местных жителей не называли более индейцами или туземцами они дети и граждане Перу и впредь будут известны как перуанцы. Мы могли бы добавить невзирая на то, что печатный капитализм до сих пор таки не добрался до этих неграмотных людей.) Итак, здесь есть загадка почему именно креольские сообщества так рано сформировали представление о том, что они нации, — задолго до большинства сообществ ЕврошЛ Почему такие колониальные провинции, обычно содержавшие большие, угнетенные, не говорившие по-ис пански населения, породили креолов, сознательно переопределивших эти населения как собратьев по нации А Испанию, с которой они были столь многим связаны, — как враждебных иностранцев Почему испано-американ- ская империя, безмятежно существовавшая на протяжении почти трех столетий, вдруг неожиданно распалась на восемнадцать самостоятельных государств? Двумя факторами, на которые, объясняя это, чаще всего ссылаются, являются ужесточение контроля со стороны Мадрида и распространение во второй половине XVIII Б. Андерсон. Воображаемые сообщества века освободительных идей Просвещения. Несомненно, верно, что политика, проводимая талантливым просвещенным деспотом Карлом III (правил в 1759— 1788 гг.) все более разочаровывала, сердила и тревожила высшие креольские классы. Входе того, что иногда язвительно называли вторым покорением Америк, Мадрид насаждал новые налоги, делал более эффективным их сбор, насильно утверждал торговый монополизм метрополии, ограничивал в свою пользу внутреннюю торговлю в Западном полушарии, централизовывал административные иерархии и поощрял массовую иммиграцию peninsula- res*15. Например, Мексика вначале в. приносила Короне годовой доход в размере около 3 млн. песо. Но уже к концу столетия эта сумма возросла почтив пять рази достигла 14 млн, из которых лишь 4 млн. уходили на покрытие расходов местной администрации. Параллельно этому наплыв мигрантов с полуострова вырос к десятилетию 1780— 1790 гг. в пять раз по сравнению с периодом 1710—1730 гг.17 Нет сомнений ив том, что совершенствование трансатлантических сообщений и то обстоятельство, что различные Америки разделяли со своими метрополиями общие языки и культуры, предполагали относительно быструю и легкую передачу новых экономических и политических доктрин, производимых в Западной Европе. Успех бунта тринадцати колоний в конце хи начало Французской революции в конце х просто не могли не оказать своего могущественного влияния. Ничто не подтверждает эту культурную революцию более, чем всепроницающее республиканство новообразованных независимых сообществ. Нигде в Америках не предпринималось сколь-нибудь серьезных попыток возродить династический принцип, за исключением разве что Бразилии но даже и там это, вероятно, оказалось бы невозможно, если бы в 1808 г. туда не иммигрировал, спасаясь от Наполеона, сам португальский монарх. (Он оставался там на протяжении 13 лети по возвращении Буквально жителей полуострова, те. урожденных испанцев (исп. Прим. ред |