Акадаем чтение????Воображаемые сообщества. Benedictandersonimaginedcommunities
 Скачать 7.04 Mb.
|
|
Восприятие времени Было бы недальновидно, однако, полагать, будто воображаемые сообщества наций просто вырастали из религиозных сообществ и династических государств и становились на их место. За упадком сакральных сообществ, языков и родословных скрывалось глубинное изменение в способах восприятия мира, которое более, чем чтобы тони было, сделало нацию «мыслимой». Чтобы прочувствовать суть этого изменения, полезно обратиться к визуальным репрезентациям сакральных сообществ, таким, как рельефы и витражи средневековых церквей или полотна ранних итальянских и фламандских мастеров. Характерной особенностью таких ре презентаций является нечто, обманчиво аналогичное со Б. Андерсон. Воображаемые сообщества временной одежде. Пастухи, которых звезда привела к яслям, в которых родился Христос, носят черты бургундских крестьян. Дева Мария изображается как дочь то сканского купца. На многих полотнах рядом с пастухами появляется коленопреклоненный патрон-заказчик в костюме бюргера или дворянина. То, что сегодня кажется несообразным, определенно выглядело в глазах средневековых верующих совершенно естественным. Перед нами предстает мир, в котором изображение воображаемой реальности было всеобъемлюще визуальными акустическим. Христианский мир приобретал свою универсальную форму через мириады специфичностей и партику- лярностей: этот рельеф, тот витраж, эту проповедь, то сказание, эту нравоучительную пьесу, ту реликвию. Хотя трансевропейская интеллигенция, читающая на латыни, была одним из существенных элементов в структурировании христианского воображения, опосредование ее представлений для необразованных масс визуальными и слуховыми творениями, всегда персональными и партикулярными, было не менее важным. Скромный приходской священник, предков и личные слабости которого знал каждый, кто слушал его богослужения, все еще оставался прямым посредником между своими прихожанами и божественным. Это соседство космически-универсально- го и обыденно-партикулярного означало, что сколь бы обширным ни были ни воспринимался Христианский мир, он по-разному являл себя партикулярным швабским или андалусским сообществам в качестве копии их самих. Изображение Девы Марии с семитскими чертами лица или костюмов первого века в реставра торском духе современного музея было немыслимым, ибо у средневекового христианского разума не было представления ни об истории как бесконечной цепочке причини следствий, ни о непреодолимой пропасти между прошлыми настоящим. Как замечает Блок, люди полагали, что неотвратимо приближается конец света, в том смысле, что в любой момент могло произойти второе пришествие Христа святой Павел говорил, что день Господень так придет, как тать ночью. Так, для великого хрониста XII в. епископа Оттона Фрейзингенского было 2. Культурные корни естественно постоянно обращаться к нам, поставленным у конца времен. Блок приходит к заключению, что лишь только средневековые люди пускались размышлять, ничто не было им более чуждо, чем предчувствие огромного будущего, открывавшегося перед молодыми дерзновенным родом человеческим»32. Ауэрбах дарит нам незабываемый очерк этой формы сознания: 4Бели такое событие, как жертвоприношение Исаака, воспринимать как прообраз жертвенной смерти Христа, так что первое событие как бы предвещает и обещает второе, авто рое исполняет первое, тотем самым сопрягаются два события, которые не соединены между собой ни причинными, ни временными связями, — сопрягаются так, как это вообще нельзя установить рациональным путем в горизонтальном измерении. Сопрягать их таким образом возможно, только если оба события вертикально связаны с Божественным промыслом лишь провидение может замыслить подобным образом историю, и оно одно может дать ключ к ее разумению. Момент здесь и теперь — уже непросто звено в земном протекании событий, но нечто такое, что водно и тоже время всегда было и исполнится в будущем. Строго говоря, для Бога, это нечто вечное, всевременное, нечто уже завершенное в своей земной фрагментарности»33. Он справедливо подчеркивает, что такое представление об одновременности совершенно чуждо нашему. В нем время рассматривается как что-то близкое к тому, что Беньямин называет мессианским временем, тек одновременности прошлого и будущего в мимолетном настоящем. В таком взгляде на вещи выражение тем временем не может иметь никакой реальной значимо сти. Наше представление об одновременности складывалось очень долго, и его появление определенно связано — как именно, еще предстоит надлежащим образом выяснить с развитием мирских наук. Однако это представление имеет настолько основополагающее значение, что если не принять его в полной мере во внимание, тонам будет трудно проанализировать темные истоки национализма. Тем, что явилось на место средневековой концепции одновременности-все-время, было (позаимству Б. Андерсон. Воображаемые сообщества ем у Беньямина еще один термин) представление о гомогенном, пустом времени, в котором одновременность, так сказать, поперечна, перпендикулярна времени, отмечена не предзнаменованием события и его исполнением, а совпадением во времени, и измеряется с помощью часов и календаря35. Почему эта трансформация должна была быть так важна для рождения воображаемого сообщества нации, можно будет лучше всего увидеть, если мы рассмотрим базисную структуру двух форм воображения, впервые расцветших в Европе в XVIII в, а именно романа и газеты. Ведь именно эти формы дали технические средства для «репрезентирования»* того вида воображаемого сообщества, которым является нация. Сначала рассмотрим структуру старомодного романа структуру, типичную не только для шедевров Баль зака, но и для любого современного чтива. Она явно представляет собой средство презентации одновременности в гомогенном, пустом времени, или сложный комментарий к выражению тем временем. Возьмем для иллюстрации сегмент простого романного сюжета, в которому мужчины А есть жена (5) и любовница (С, ау последней, в свою очередь, есть любовник (D). Своего рода временную схему этого сегмента мы могли бы представить следующим образом: Время: I II События А ссорится с В А звонит поте напивается в С и D лефону С баре занимаются Вделает по- А дома обедает любовью купки с В играет в пул С видит зловещий сон Заметьте, что на протяжении всей этой последовательности Аи ни разу не встречаются и могут даже не подозревать о существовании друг друга, если С правильно Это можно интерпретировать, как повторное делание настоящим. Прим. ред 2. Культурные корни 49 разыграла свою карту. Но что же тогда реально связывает Аи Два взаимодополнительных представления. Во-первых» представление о том, что они включены в общества (Уэссекс, Любек, Лос-Анджелес). Эти общества представляют собой социологические образования, обладающие столь прочной и стабильной реальностью, что можно даже описать, каких члены Аи проходят мимо друг друга по улице, хотя и не знакомясь, но при этом будучи все-таки связанными. Во-вторых, представление о том, что Аи запечатлены в умах всеведущих читателей. Только они, подобно Богу, наблюдают, как А звонит С по телефону, Вделает покупки, a D играет в пули видят это все сразу То, что все эти акты выполняются водно и тоже часовое, календарное время, но актерами, которые могут по большому счету ничего не знать друг о друге, показывает новизну этого воображаемого мира, пробуждаемого автором в умах его читателей39. Идея социологического организма, движущегося по расписанию сквозь гомогенное, пустое время, — точный аналог идеи нации, которая тоже понимается как монолитное сообщество, неуклонно движущееся вглубь (или из глубины) истории. Американец никогда не повстречает и даже не будет знать по именам больше чем небольшую горстку из 240 с лишним миллионов своих со- братьев-американцев. У него нет ни малейшего представления о том, что они в любой данный момент времени делают. Однако есть полная уверенность в их стабильной, анонимной, одновременной деятельности. Точка зрения, которую я предлагаю, возможно, покажется не такой уж абстрактной, если прибегнуть к краткому анализу четырех художественных произведений, взятых из разных культур и разных эпох, из которых все, кроме одного, неразрывно связаны с националистическими движениями. В 1887 г. отец филиппинского национализма Хосе Рисаль написал роман Не прикасайся ко мнете считающийся ныне величайшим достижением современной филиппинской литературы. Кроме того, это был едва лине первый роман, написанный туземцем, инд и &х. Вот как восхитительно он начинается Б. Андерсон. Воображаемые сообщества «В конце октября дон Сантьяго де лос Сантос, — или, как его называли, капитан Тьяго», — устраивал прием. Вопреки обыкновению приглашения были разосланы лишь после полудня того же дня, однако еще до этого ив Бинондо, ив других поместьях, и даже в самом городе только и говорили о предстоящем приеме. Капитан Тьяго слыл человеком гостеприимными было известно, что двери его дома — как и его страны — открыты для всех и вся, если речь, конечно, шла не о торговле и не о какой-нибудь новой и смелой идее. Весть о приеме молниеносно распространилась среди прихлебателей, выскочек и прочей шушеры, которую Господь бог сотворил в превеликой своей благости и с таким усердием размножает в Маниле. Кто принялся начищать ботинки, кто — искать запонки и галстуки, но при этом всех волновала одна мысль как поздороваться с хозяином дома так, чтобы прослыть его давнишним приятелем, а если представится случай — извиниться зато, что не смог выбраться пораньше. Званый ужин состоялся водном из особняков на улице Анлоаге, и хотя номера мы не помним, постараемся описать этот дом так, чтобы его легко можно было узнать, если, разумеется, он уцелел после землетрясений. Мы не думаем, чтобы сам хозяин приказал бы его разрушить — такой труд обычно в этих краях берут на себя Бог или Природа, тем самым освобождая наше правительство от излишних хлопот»42. Пространного комментария здесь, разумеется, ненужно. Достаточно заметить, что с самого начала образ (совершенно новый для филиппинской словесности) приема, который обсуждается сотнями безымянных людей, незнающих друг друга, в разных районах Манилы в конкретный месяц конкретного десятилетия, непосредственно будит в фантазии воображаемое сообщество. Ив выражении один из особняков на улице Анлоаге», который мы постараемся описать так, чтобы его легко было узнать, теми, кто мог бы его узнать, являемся мы-филип- пинские-читатели. Невольный переход дома из внутреннего времени романа во внешнее время повседневной жизни манильского читателя дает гипнотическое подтверждение монолитности единого сообщества, которое охватывает действующих лиц, автора и читателей, движущихся вперед в потоке календарного времени. Обратите внимание также на общий тон. Хотя Рисаль не имеет ни малейшего представления об индивидуальных 2. Культурные корни 51 идентичностях своих читателей, он письменно обращается к ним с ироничной интимностью, словно их взаимоотношения друг с другом не являются нив малейшей степени проблематичными44. Ничто не дает так почувствовать резкие прерывности сознания в духе Фуко, как сравнение «Noli* с самым известным литературным произведением предшествующего периода, написанным коренным «индио»: «Pinagdaanang Buhay ni Florante at ni Laura sa Cahariang Albania* История Флоранте и Лауры в Албанском королевстве Франциско Балагтаса (Бальтасара), первое печатное издание которого датировано 1861 г, хотя написано оно было, возможно, еще в 1838 г Ибо, хотя Балагтас был еще жив, когда родился Рисаль, мир его литературного шедевра во всех основных аспектах чужд миру «Noli». Место действия сказочная средневековая Албания — крайне удалено во времени и пространстве от Бинондо х годов. Герои произведения — Флоранте, албанский дворянин- христианин, и его сердечный друг Аладин, персидский аристократ и мусульманин («моро»), — напоминают нам о Филиппинах одной только связкой христианин — мо ро. Там, где Рисаль умышленно орошает испаноязыч ную прозу тагальскими словами для создания реалистического, сатирического или националистического эффекта, Балагтас, сам не того сознавая, вкрапляет в свои тагальские четверостишия испанские фразы просто для того, чтобы повысить великолепие и звучность своего поэтического слога. Если «Noli» было рассчитано на то, чтобы его читали, тона то, чтобы его пели вслух. Поразительнее всего то, как Балагтас обращается со временем. Как отмечает Лумбера, развертывание сюжета не соответствует хронологическому порядку. История начинается in médias res*> так что полный ее смысл доходит до нас лишь через последовательный ряд речей, служащих короткими ретроспекциями»46. Из 399 четверостиший почти половина — это рассказы в беседах с Аладином о детстве Флоранте, студенческих годах, проведенных им в Афинах, и его последующих военных подви * Посередине, в самый разгар событий (лат. Прим. пер Б. Андерсон. Воображаемые сообщества гах47. Устное возвращение к прошлому было для Ба- лагтаса единственной альтернативой прямолинейно выстроенному поступательному повествованию. Если мы и узнаём что-то об одновременном прошлом Флоранте и Аладина, то связываются они не структурой повествования, а их переговаривающимися голосами. Как далека эта техника от техники романа Той весной, когда Фло ранте еще учился в Афинах, Аладина изгнали со двора повелителя В итоге, Балагтасу ни разу не приходит в голову разместить своих протагонистов в обществе или обсуждать их со своей аудиторией. И за исключением сладкозвучного течения тагальских многосложных слов, в его тексте не так ужи много «филиппинского»48. В 1816 г, за семьдесят лет до написания ЛЬ, Хосе Хоакин Фернандес де Лисарди сочинил роман под названием Неутомимый Попугай, который, очевидно, был первым латиноамериканским произведением в этом жанре. По словам одного критика, текст представляет собой суровый обвинительный акт испанскому правлению в Мексике самыми примечательными его чертами выставляются невежество, суеверие и коррупция. Глубинная форма этого националистического романа видна из следующего его пере сказа: «Поначалу герой романа, Неутомимый Попугай попадает под разные дурные влияния невежественные няньки вбивают ему в голову суеверия, мать потворствует всем его прихотям, учителям не хватает либо призвания, либо способности привить ему дисциплину. И хотя его отец — интеллигентный человек, желающий, чтобы сын занялся полезным делом, а не пополнил ряды юристов и паразитов, именно безгранично любящая Перикильо мать в один прекрасный день посылает своего сына учиться в университет, где он нахватается всякой суеверной ерунды. Перикильо остается неисправимым невеждой, несмотря на многочисленные встречи с добрыми и мудрыми людьми. Он неготов трудиться и не желает принимать ничего всерьез. Сначала он становится священником, потом картежником, вором, учеником аптекаря, доктором, клерком в провинциальном городке. Эти эпизоды позволяют автору описать больницы, тюрьмы, захолустные деревни, монастыри, нов тоже время полностью 2. Культурные корни 53 раскрыть главную тему испанская система управления и образования поощряет паразитизм и лень. Походу своих приключений Перикильо несколько раз оказывается среди индейцев и негров...»50. Здесь в движении героя-одиночки по социологическому ландшафту неподвижности, в которой сплавляются воедино внутренний мир романа и внешний мир, мы вновь видим, как работает национальное воображение. Это плутовское tour d'horison — больницы, тюрьмы, захолустные деревни, монастыри, индейцы, негры — не является, однако, tour du monde. Горизонт ясно очерчен это горизонт колониальной Мексики. Ничто так не убеждает нас в этой социологической монолитности, как вереница множественных чисел. Ибо они вызывают в воображении социальное пространство, наполненное сопоставимыми тюрьмами, из которых ни одна сама по себе не обладает уникальной значимостью, но все (в своем одновременном раздельном существовании) представляют гнетущую атмосферу этой колонии. (Сравните с тюрьмами в Библии. Они никогда не воображаются как типичные для какого-то общества. Каждая, подобно той темнице, где Иоанн Креститель очаровал Саломею, магически стоит особняком.) И наконец, дабы отвести возможное возражение, что изучаемые нами структуры являются — поскольку Ри- саль и Лисарди оба писали на испанском языке — вне котором роде европейскими, приведем здесь начало рассказа «Semarang Hitam* Семаранг во мгле, принадлежащего перу молодого индонезийского коммуниста-на- ционалиста с печальной судьбой Мае Марко Картодик- ромо52. Рассказ был опубликован по частям в 1924 г. 4Была суббота, 7 часов вечера Обычно никто из молодых в Семаранге не оставался в субботний вечер сидеть дома. Нона этот раз на улицах не было ни души. Из-за лившего весь день напролет проливного дождя на дорогах стало сыро и скользко, и все остались сидеть по домам. Для работников магазинов и всевозможных контор субботнее утро было временем ожидания — ожидания отдыха и увеселительных вечерних прогулок по городу. Однако в этот вечер их надеждам не суждено было сбыться, виной че- Б. Андерсон. Воображаемые сообщества му была летаргия, в которую всё погрузилось из-за плохой погоды и дорожной слякоти в кампунгах. Главные дороги, которые обычно были запружены всевозможными транспортными средствами, и тротуары, по которым обычно сновали туда-сюда пешеходы, теперь были пустынны. Лишь кое-где можно было услышать, как щелкает кнутом кучер, подгоняя лошадей, да цокают копыта, унося куда-то вдаль экипажи. Семаранг опустел. Ряды газовых фонарей омывали светом блестящую асфальтовую дорогу. Время от времени яркий фонарный свет тускнел, когда с востока налетали порывы ветра... Молодой человек сидел в длинном ротанговом шезлонге и читал газету. Все его внимание было поглощено чтением. Чередование гнева и улыбки на его лице было верным признаком того, что статья его глубоко заинтересовала. Он перелистал газетные страницы, рассчитывая найти что-нибудь такое, что избавило бы его от хандры. Внезапно взгляд его упал на статью, озаглавленную: ПРОЦВЕТАНИЕ 4 Нищий бродяга заболели умер на обочине дороги от ненастной погоды». Это короткое сообщение взволновало молодого человека. Он тут же живо представил страдания бедняги в то время, как тот лежал, угасая, на обочине. В какое-то мгновение он ощутил, как где-то в глубине его души зреет неудержимый гнев. Потом он почувствовал жалость. А в следующий момент его гнев уже был направленна общественную систему, которая породила такую нищету, сделав богачами небольшую горстку людей»53. Здесь, как ив мы попадаем в мир множественных чисел магазинов, контор, экипажей, кампунгов и газовых фонарей. Как ив случае «А/о//», мы- индонезийские-читатели сразу погружаемся в календарное время и знакомый ландшафт кто-то из нас, вполне возможно, прогуливался по этим раскисшим семаранг- ским дорогам. И, опять-таки, герой-одиночка противопоставлен социошафту54, дотошно описываемому в общих деталях. Однако тут появляется и кое-что новое герой, который ни разу не назван по имени, но о котором часто говорится, как о нашем молодом человеке. Самане уклюжесть и литературная наивность текста подтверж |