Документ. Документ Microsoft Word (2). Цель проследить эволюцию коммуникаций в обществе
 Скачать 163.35 Kb.
|
|
Что могут означать большие и маленькие зрачки? Большие зрачки: мало света, большой интерес, честность, открытость, сексуальное влечение, расслабленность, удовлетворенность. Маленькие зрачки: много света, отсутствие интереса, недоверие, ненависть, враждебность, усталость, стресс, печаль … Пространство как коммуникативная технология. Организация пространства и репрезентативная практика. Проксемические особенности невербального общения. Проксемика исследует расположение людей в пространстве при общении. Это понятие ввел американский антрополог Эдвард Холл в начале 1960-х гг. Слово «проксемик» (от англ. proxiтity) означает близость. Каждый человек имеет свою собственную личную территорию, например, квартиру, дом, участок, огороженный забором; сюда входит его машина, его собственная спальня или его личный стул, а также определенное воздушное пространство вокруг его тела. Психический и этический комфорт в процессе общения во многом определяется дистанцией между собеседниками. Знание дистанций позволяет прогнозировать реакцию другого человека в процессе общения. Выделяют следующие зоны в человеческом контакте: Интимная зона (до 50 см), в которую допускаются лишь близкие, хорошо знакомые люди. Для этой зоны характерны доверительность, негромкий голос в общении, тактильный контакт, прикосновения. Исследования показывают, что вторжение в интимную зону влечет определенные физиологические изменения в организме: учащение биения сердца, повышенное выделение адреналина, прилив крови к голове. Преждевременное нарушение ее границ всегда воспринимается собеседником как покушение на его неприкосновенность. Личная, или персональная, зона (50-120 см) для обыденной беседы с друзьями и коллегами; предполагает только визуально-зрительный контакт между партнерами, поддерживающими разговор. Социальная зона (120-400 см) обычно создается во время встреч в кабинетах и других служебных помещениях с малознакомыми и незнакомыми людьми. Публичная зона (свыше 400 см) подразумевает общение с большой группой людей – в лекционной аудитории, на митинге. У разных народов эти пространственные зоны различны. Так, у североамериканцев интимная зона больше, чем у латиноамериканцев или японцев. Выбор дистанции общения зависит от взаимоотношений между людьми (как правило, люди стоят ближе к тем, кому они симпатизируют) и от индивидуальных особенностей людей (например, интроверты плохо переносят слишком близкую дистанцию). Подражание – одна из древнейших форм передачи смыслов, используемая высшими животными и птицами; недаром некоторые ученые считали источником подражания стадный инстинкт. Под подражанием понимается воспроизведение реципиентом движений, действий, повадок коммуниканта. Подражание может быть произвольным и непроизвольным (бессознательным). Произвольное подражание (имитация) используется при школьном обучении, овладении технологиями, мастерством. Непроизвольное подражание – главный метод первичной социализации детей дошкольного возраста. В общественной жизни посредством подражания происходит распространение модных новаций, популярных идей и веяний. Вместе с тем, благодаря подражанию, из поколения к поколению передаются традиции, обычаи, стереотипы поведения. Можно сказать, что подражание – один из способов существования живой социальной памяти. Э. Фромм среди специфически человеческих социально-культурных потребностей отмечал стремление к уподоблению, поиску объекта поклонения, отождествлению себя с кем-то более сильным, умным, красивым. В детстве дети уподобляют себя родителям, во взрослом состоянии – литературным героям, спортсменам, артистам, воинам. Эту потребность можно назвать потребностью в кумиротворчестве (отыскать или сотворить себе кумира). Не следует думать, что подражание не соответствует элементарной схеме коммуникационного действия, поскольку не обнаруживается явного смыслового сообщения, адресованного реципиенту. На самом деле такое сообщение, обладающее привлекательностью для реципиента, всегда есть. Реципиент целенаправленно выбирает коммуниканта и использует его в качестве источника смыслов, которые он хотел бы усвоить. Коммуникант при этом зачастую не осознает своего участия в коммуникационном действии. Подражание – это такое объект-субъектное отношение, где активную роль играет реципиент, а коммуникант – пассивный объект для подражания. Диалог – форма коммуникационного взаимодействия, освоенная людьми в процессе антропогенеза при формировании человеческого языка и речи. Участники диалога относятся друг к другу как к равноправным субъектам, владеющим определенными смыслами. Между ними складывается субъект-субъектное отношение, а взаимодействие их носит творческий характер в том смысле, что достигается социально-психологическая общность партнеров, обозначаемая словом «мы». Диалоговая коммуникация представляется как последовательность высказываний участников, сменяющих друг друга в роли коммуниканта и реципиента. Высказывание – это не слово, не предложение, не абзац, а единица смысла, дающая возможность ответить на него. Участники диалога совместно создают драматургический текст, обладающий относительной смысловой завершенностью. Относительность завершения диалога определяется тем, что реакция на то или иное высказывание может проявиться в поведении реципиента спустя много времени. Литература, театр, лекция как раз рассчитаны на ответ замедленного действия. Незавершенный диалог перерастает в коммуникационный дискурс, охватывающий множество субъектов и продолжающийся бесконечно. Короче говоря, дискурс – это мультисубъектный бесконечный диалог. Управление – такое коммуникационное действие, когда коммуникант рассматривает реципиента как средство достижения своих целей, как объект управления. В этом случае между коммуникантом и реципиентом устанавливаются субъект-объектные отношения. Управление отличается от диалога тем, что субъект имеет право монолога, а реципиент не может дискутировать с коммуникантом, он может только сообщать о своей реакции по каналу обратной связи. Управленческий монолог может быть в форме: · приказа (коммуникант имеет властные полномочия, признаваемые реципиентом); · внушения (суггестии), когда используется принудительная сила слова за счет многократного повторения одного и того же монолога (реклама, пропаганда, проповедь); · убеждения, аппелирующего не к подсознательным мотивам, как при внушении, а к разуму и здравому смыслу при помощи логически выстроенной аргументации. Особой формой управленческого коммуникационного действия является заражение, которое стихийно возникает в массах людей. Заражение характеризуется эмоциональным накалом и агрессивностью. Его источниками могут быть ритуальные танцы, музыкальные ритмы, религиозный экстаз, спортивный азарт, ораторское мастерство. По-видимому, как и в случае внушения, при заражении большую роль играют бессознательные побуждения. Диалог близок к поведению по схеме «стимул-реакция», он не требует такого уровня программирования и организации, как монологическое выступление. Поэтому именно диалог считается первоначальной формой речи, возникшей еще у питекантропов (1500-200 тыс. лет назад), а монологическая речь – более поздним коммуникационным достижением, требующим более высокой культуры речи и некоторых ораторских навыков. В таблице 7 рассмотренные формы коммуникативных действий систематизированы по сходству и различию. Следует обратить внимание на то, что формы коммуникационных действий могут включать различное содержание, и вместе с тем, один и тот же смысл может передаваться в двух или даже в трех формах, например, обучать чему-либо можно путем показа (подражание), путем инструктирования (управление) или путем диалогического объяснения. Не следует абсолютизировать границы между разными коммуникационными формами. Подражание, диалог, управление могут сливаться друг с другом, дополнять друг друга. Так, диалог может стать методом управления, например, сократический диалог построен так, чтобы заставить оппонента признать правоту Сократа; диалог между учителем и учеником – обычная форма педагогического воздействия. Вообще говоря, любой содержательный диалог (бессодержательная болтовня не в счет) имеет целью оказать какое-то управленческое воздействие на сознание собеседников. Подражание – это вырожденный диалог, где коммуникант безучастен по отношению к реципиенту (игнорирует его), а реципиент ведет воображаемый диалог с коммуникантом. Таблица 7. Формы коммуникационных действий Коммуникативные роли Реципиент в роли целенаправленного субъекта объекта воздействия Коммуникант в роли целенаправленного субъекта диалог управление объекта воздействия подражание - Коммуникационные действия есть элементарные акты, атомы коммуникационной деятельности, но используются они и в некоммуникационной деятельности (познание, труд). Практически во всех видах коммуникационной деятельности обнаруживаются формы, рассмотренные нами, но преобладает одна из форм. Это позволяет коммуникационную деятельность и в целом, и на различных ее уровнях представить в виде диалогической, управленческой, подражательной, т.е. отождествить формы коммуникационной деятельности и формы элементарных коммуникационных актов. Вопросы для самопроверки: 1. Назовите факторы, способствовавшие установлению коммуникации. 2. Какие аспекты в установлении коммуникации наиболее интересны с точки зрения рекламного дела. 3. Почему литература, театр, лекция как раз рассчитаны на ответ замедленного действия. 4. Создайте свою версию эволюции развития коммуникации. 5. Составьте хронологическую таблицу истории фотографии. Литература по теме: Основная литература: 1. Гавра Д. Основы теории коммуникации. – СПб: Питер, 2011. Дополнительная литература: 1. Черных А. Социология массовых коммуникаций. – Р-н-Д.: ГУ ВШЭ, 2009. 2. Шарков Ф.И. Коммуникология. Социология массовой коммуникации. – М.: Дашков и К, 2010. Интернет-ресурсы: 1. http://ecsocman.edu.ru/ - Федеральный образовательный портал. 2. http://socionet.ru/ - Научно-образовательная социальная сеть. 3. http://www.library.cjes.ru/ - Библиотека Центра экстремальной журналистики. 4. http://www.rocit.ru/ - Материалы Региональной общественной организации «Центр Интернет-технологий» («РОЦИТ»). Практические задания: Задание 1. Составьте схему коммуникационного воздействия. Задание 2. Составьте таблица использование цветов в рекламе. Задание 3. Дайте характеристику собственной личности с точки зрения проксемики. Тема 4. Единицы анализа коммуникативного процесса. Семиотика коммуникации Цель: выявить единицы анализа коммуникативного процесса. Задачи: · раскрыть понятия коммуникатора, сообщения, контекста, аудитории, канала, кодов и декодеров; · рассмотреть классические и современные модели коммуникаций; · выявить специфику PR-коммуникаций. История и теория коммуникаций накопила огромное количество моделей коммуникативных процессов. Мы остановимся на наиболее значимых. Существуют классические модели коммуникации Аристотеля и Г. Лассуэла. Основные компоненты этих моделей отражены в таблице 8. Таблица 8. Классические модели коммуникации Модель Компоненты коммуникации Аристотеля 1 2 3 оратор речь Аудитория Лассуэла 1 2 3 4 5 Кто говорит Что сообщает Кому По какому каналу С каким эффектом Аристотель выделял три компонента коммуникации: «Оратор – Речь – Аудитория». В несколько ином звучании – «коммуникатор – сообщение – коммуникант» – присутствует во всех последующих моделях коммуникации, составляя ядро всех моделей. Модель Г. Лассуэла. Выделяются пять наиболее значимых компонентов процесса коммуникации: «Кто говорит? – Что сообщает? – Кому? – По какому каналу? – С каким эффектом?». Отвечая на каждый из этих вопросов, мы и составим себе представление о конкретном коммуникационном процессе. В таблице 9 приведены характеристики компонентов коммуникационного процесса Г. Лассуэла. Таблица 9. Характеристика компонентов коммуникативного процесса Г. Лассуэла Вопрос Содержание Функция кто говорит открывают и направляют акт коммуникации анализ управления что сообщает информационно-смысловая часть анализ содержания кому внимание к людям анализ аудитории по какому каналу исследование коммуникативных каналов анализ средств МК с каким эффектом влияние на аудиторию анализ эффектов коммуникации Научное описание процесса коммуникации проявляет тенденцию к конкретизации внимания на одном или другом из этих вопросов. Ученые, которые изучают вопрос «Кто», то есть коммуникатора, рассматривают факторы, которые открывают и направляют сам акт коммуникации. Мы называем это анализом управления. Специалисты, которые фокусируют свое внимание на вопросе «Что сообщается», занимаются анализом содержания. Те, кто рассматривает по преимуществу радио, прессу, кинофильмы и другие каналы коммуникации, осуществляют анализ «средств». Когда главное внимание проявляется к личностям, на которые оказывает влияние данное средство, мы говорим об анализе аудитории. Если вопрос состоит во влиянии на аудиторию, то проблемой является анализ «эффекта» коммуникации. Модель Шеннона и Уивера. Выделили три уровня коммуникации: технический, семантический и уровень эффективности. Технические проблемы связаны с точностью передачи информации от отправителя к получателю. Семантические проблемы – с интерпретацией сообщения получателем сравнительно с тем значением, которое было отправлено отправителем. Проблема эффективности отражает успешность, с которой удается изменить поведение в связи с переданным сообщением. Систему коммуникации, по мнению Клода Шеннона, можно представить в следующем виде – на рис. 7: Рис. 7. Модель коммуникации Шеннона и Уивера Это технический подход. На деле процесс коммуникации выглядит намного сложнее. И главная причина – люди. У. Шрамм, критикуя Шеннона и Уивера, определял коммуникацию как «то, что делают люди». Одной из признанных моделей коммуникационного процесса в PR является модель Катлипа, Сентера и Брума. Эта модель представлена на рис. 8. Рис. 8. Модель коммуникации Катлипа, Сентера и Брума Коммуникация – это двусторонний процесс обмена сообщениями, с целью информирования, инструктирования и убеждения (Катлип, Сентер, Брум). Процесс информирования включает четыре стадии: 1) привлечение внимания к данной коммуникации; 2) обеспечение приема соответствующего сообщения; 3) обеспечение надлежащей интерпретации; 4) обеспечение запоминания сообщения для его использования. Процесс инструктирования предусматривает пятую стадию: 5) стимулирование активного обучения и получения практических навыков. Процесс убеждения предполагает наличие следующей стадии: 6) восприятие изменения, т.е. готовность подчиниться точке зрения отправителя сообщения. Основные элементы коммуникационной модели. Отправитель (источник) оказывает влияние на начальную готовность получателей к восприятию сообщения. Сообщение – то, что передается. Однако: «смысл заключается в людях, а не в словах». Рекомендации для PR-специалистов: 1) Если получатели не согласны с вашей позицией, необходимо отразить обе стороны рассматриваемого вопроса. 2) Если получатели согласны заранее с вашей позицией, ваше сообщение окажет большее влияние, если вы представите аргументы, соответствующие точке зрения получателей. 3) Если получатели – высокообразованные люди, представьте аргументы, отражающие обе стороны вопроса. 4) Не уходите от аргументации «невыгодной» для вас точки зрения. 5) Если получатели могут получать и другие убеждающие сообщения, противоположные вашей точке зрения, изложите обе точки зрения. Это будет своеобразная «прививка». Существует четыре основных похода к достижению согласия: 1) стратегия поддержки: используется система поощрений и наказаний, в зависимости от поведения получателя или результата ситуации; 2) стратегии альтруизма: основаны на обращении к получателю с призывом оказать помощь отправителю; 3) стратегии аргументов: · прямые требования – отправитель не излагает логических объяснений причины своего обращения; · объяснения – отправитель излагает причины своего обращения; · намеки – отправитель излагает ситуацию или обстоятельства, из которых получатель должен сделать соответствующий вывод; 4) стратегии обмана – отправитель представляет ситуацию искаженном виде. Если получатель имеет низкий интерес к сообщению, то критерий «важности» имеет большее влияние, а если получатель имеет высокий интерес к сообщению, то наибольшее влияние оказывает на него критерий «новизны». Передающая среда, канал – важнейшая коммуникативная проблема, поскольку правильный выбор канала информации требует понимания особенностей распространения информации. Фактор канала коммуникации задает стандарты данного канала, которые выступают как определенного рода ограничители, например, сообщение по телевидению будет отличаться от сообщения, переданного по радио. Сегодня на смену печатным или телевизионным каналам пришли компьютерные носители. Получатели. Традиционная точка зрения аудитория как пассивные получатели. Однако реальное воздействие информационного сообщения совершенно иное. Представление о монолитной и пассивной аудитории мало соответствует реальности. Передаваемые сообщения должны быть ориентированы на различные сегменты аудитории. Контекст отношений. Все коммуникации происходят в контексте взаимоотношений коммуникаторов. В процессе отношений коммуникации отражают четыре измерения: 1) эмоциональный подъем; 2) близость и подобие; 3) непосредственность или симпатию; 4) доминирование-подчинение. Например, начальник без согласования с подчиненными вывесил новый график приема лиц (1 измерение). Вывесил этот график на доске объявлений (2). В объявлении выражается надежда, что изменения не принесут серьезных неудобств (3). Однако указывается, что начальник может вводить новые графики приема (4). Социальное окружение. Коммуникации оказывают воздействие на социальное окружение, и сами испытывают его влияние. Специфика коммуникативного процесса во многом зависит от выбора стратегии работы с социальным окружением: индивидуально или коллективно. Знак – это минимальный носитель информации. Он содержит две стороны: материальную и смысловую. Любой знак материален: имеет план выражения, или денотат. И в то же время он нематериален и несет в себе смысл: план содержания. Наиболее простым языковым знаком является слово. Например, у слова «дом» смыслом будет само это понятие «дом», а денотатом – некий абстрактный дом. А у словосочетания «этот дом» денотатом будет конкретный дом. Американский философ Ч. Пирс в конце XIX в. создал классификацию знаков. Выделяются три группы знаков: 1. Иконические. 2. Конвенциональные. 3. Индексальные. Иконические знаки – знаки, план выражения которых похож на план содержания. Например, портрет или фотография. Конвенциональные (условные) – знаки, у которых план выражения не имеет ничего общего с планом содержания. Это большинство слов любого языка. Например, слово «кошка» не похоже на кошку в отличие от изображения кошки. Индексальные – знаки, у которых план содержания отчасти похож на план выражения. Например, знаки дорожной сигнализации. Знак, запрещающий проезд, «кирпич» действительно напоминает преграду. Но означает не саму преграду, а инструкцию «въезд запрещен». Если на щите нарисованы очки, то это означает, что здесь следует пропускать слепых. Совокупность знаков образует знаковую систему, или язык. Наука о знаковых системах называется семиотикой. В качестве простейшей знаковой системы обычно приводят систему дорожной сигнализации – светофор. Этот язык имеет всего три знака: красный, означающий «остановиться», зеленый – «можно ехать» и желтый – «приготовиться к движению/остановке». Выделяются три раздела семиотики. Синтактика – изучает соотношение знаков друг с другом. Семантика – изучает отношение между знаком и его смыслом. Прагматика – изучает отношение знаков с их отправителями, получателями и контекстом знаковой деятельности. Например, тот же светофор. Синтактика: Семантика: красный + желтый стоять + приготовиться к движению желтый + зеленый приготовиться к движению + ехать зеленый + желтый ехать + приготовиться к остановке желтый + красный приготовиться к остановке + остановиться Прагматика: Светофор адресуется двум категориям лиц – автомобилистам и пешеходам. Для каждой из них эти конфигурации имеют противоположное значение. То есть когда водитель видит последовательность «желтый + зеленый», пешеход, находясь перпендикулярно к светофору, одновременно видит последовательность «желтый + красный». Каждый знак светофора представляет собой не слово, а команду-предписание, т.е. речевой акт. Если пешеход остановился перед красным светом, значит, речевой акт связи с общественностью стороны светофора успешен, если пешеход идет на красный свет – речевой акт не успешен. В ХХ столетии семиотика стала супердисциплиной. Вся культура рассматривалась как язык, знаковая система. Поэтому возникла семиотика литературы, искусства, моды, рекламы, человеческого поведения и др. Основные теоретические разработки в области языка коммуникации (синтактика; семантика; прагматика) принадлежат ученым – основоположникам и представителям семиотического направления в гуманитарных науках. Мы рассмотрим две из них: Юрия Лотмана и Умберто Эко. Семиотические модели языка. Ю. Лотман. Ю. Лотман считал слишком абстрактной модель коммуникации, предложенную Р.Якобсоном, подчеркивая, что в действительности у говорящего и слушающего не может быть абсолютно одинаковых кодов, как не может быть и одинакового объема памяти. «Язык – это код плюс его история», – исправлял Р. Якобсона Юрий Лотман. При полном подобии говорящего и слушающего исчезает потребность в коммуникации вообще: им не о чем будет говорить. Единственное, что остается – это передача команд. То есть для коммуникации изначально требуется неэквивалентность говорящего и слушающего. О самой коммуникации Ю. Лотман говорит как о переводе текста с языка моего «я» на язык твоего «ты». «Самая возможность такого перевода обусловлена тем, что коды обоих участников коммуникации, хотя и не тождественны, но образуют пересекающиеся множества». В том или ином виде эта идея несовпадения кодов прослеживается у Ю. Лотмана и в других его работах. Так, в одном из первых московских изданиях его трудов речь шла о неоднозначности как об определяющей характеристике художественного текста. Именно эта характеристика делает возможным постоянное обращение к литературному тексту, его повторное чтение, поскольку в этом случае возможным оказывается получение новых знаний при чтении уже известного текста. Для самой же литературной коммуникации Ю. Лотман предложил также структуру смены деавтоматизации автоматизацией, заимствуя эти идеи у русских формалистов. Художественное произведение характеризует процесс отстранения, создания нового взгляда даже на старый и известный объект. Но как только деавтоматизация восприятия сменяется автоматизацией, как автор текста должен предложить новую деавтоматизацию. Ю. Лотман отмечает, что для того чтобы общая структура текста сохраняла информативность, она должна постоянно выводиться из состояния автоматизма, которое присуще нехудожественным структурам. Однако одновременно работает и противоположная тенденция: только элементы, поставленные в определенные предсказываемые последовательности, могут выполнять роль коммуникативных систем. Таким образом, в структуре художественного текста одновременно работают два противоположных механизма: один стремится все элементы текста подчинить системе, превратить их в автоматизированную грамматику, без которой невозможен акт коммуникации, а другой – разрушить эту автоматизацию и сделать самое структуру носителем информации. Феномен чтения уже известного текста приводит Ю. Лотмана к формулировке двух возможных типов получения информации. Например, записка и платок с узелком. Если в первом случае сообщение заключено в тексте и может быть оттуда изъято, то во втором случае сообщение нельзя извлечь из текста, который играет чисто мнемоническую роль. Ю. Лотман пишет о том, что можно рассматривать два случая увеличения информации, которой владеет какой-либо индивид или коллектив. Один – получение извне. В этом случае информация вырабатывается где-то на стороне и в константном объеме передается получателю. Второй – строится иначе: извне получается лишь определенная часть информации, которая играет роль возбудителя, вызывающего возрастание информации внутри сознания получателя. Именно так читал человек прошлого, у которого могла быть только одна книга, но чтение которой все равно могло обогащать его новым знанием. Современный человек, читая книгу одна за другой, механически «складывает» их в памяти. Эта же схема активного потребления информации заложена и в фольклорной коммуникации, где вновь отсутствует сегодняшняя форма пассивного получателя информации. Он не только слушатель, но и творец. С этим и связано то, что столь каноническая система не теряет способности быть информационно активной. Слушатель фольклора скорее напоминает слушателя музыкальной пьесы, чем читателя романа. Не менее существенные характеристики обнаруживаются в рамках анализа фольклорной коммуникации. В «высоком искусстве» нельзя вносить ничего своего: бегать, кричать в театре, трогать руками в музее, пританцовывать в балете и т.д. Ю. Лотман отмечает иное положение фольклорной аудитории. Фольклорная аудитория активна, она непосредственно вмешивается в текст: кричит в балагане, тычет пальцами в картины, притоптывает и подпевает. В кинематографе она криками подбадривает героя. В таком поведении ребенка или носителя фольклорного сознания «цивилизованный» человек письменной культуры видит «невоспитанность». На самом деле перед нами иной тип культуры и иное отношение между аудиторией и текстом. Сопоставим скульптуру и игрушку. Скульптура рассчитана на созерцание: она монолог, который должен быть услышан, но не требует ответа, она сообщение, которое адресат должен получить. Игрушка, кукла не ставится на постамент – ее надо вертеть в руках, трогать, сажать или ставить, с ней надо разговаривать и за нее отвечать. На статую надо смотреть, с куклой следует играть. Нам представляется, что объяснить подобную ситуацию можно тем, что потребитель информации в этом случае убран с позиции потребителя на позицию наблюдателя, у которого, конечно, совсем другие права. Это связано с тем, что данное сообщение – скульптура в музее – не предназначалась для данного потребителя. Это сообщение с автором, но без получателя, поскольку в результате любой становится получателем этого сообщения. Поэтому он и не имеет права ничего в нем менять. Занижение активности получателя Ю. Лотман видел также в ситуации мифологических ритуалов, объединяющих архаический коллектив в единое целое. Он будет исполнителем или хранителем информации в значительно большей степени, чем ее творцом. Ю. Лотман выделяет также две коммуникативные модели «Я – ОН» и «Я – Я». Последний случай он именует автокоммуникацией. В ее рамках сообщение приобретает новый смысл, поскольку вводится второй добавочный код и сообщение перекодируется, для отображения чего предлагается рис. 10: Рис. 10. Специфика процесса автокоммуникации Ю. Лотмана Передачу сообщения самому себе Ю. Лотман трактует как перестройку собственной личности. И еще одно наблюдение. Поэтические тексты, по его мнению, используют обе коммуникативные системы. Тексты, создаваемые в системе «Я – ОН», функционируют как автокоммуникации и наоборот: тексты становятся кодами, коды – сообщениями. Следуя законам автокоммуникации – членению текста на ритмические куски, сведению слов к индексам, ослаблению семантических связей и подчеркиванию синтагматических – поэтический текст вступает в конфликт с законами естественного языка. А ведь восприятие его как текста на естественном языке – условие, без которого поэзия существовать и выполнять свою коммуникативную функцию не может. Ю. Лотман уделял особое внимание визуальной коммуникации, подчеркивая особый статус отражения. Отражение лица не может быть включено в связи, естественные для отражаемого объекта: его нельзя касаться или ласкать, но оно вполне может включиться в семиотические связи: его можно оскорблять или использовать для магических манипуляций. На пути к изобразительной коммуникации он различает этап первичного кодирования, примером чего может служить этикет или ритуал. Театр также может служить промежуточным кодом: существует манера портрета, когда модель одевалась в какой-нибудь театральный костюм. Придворный церемониал Наполеона ориентировался не на предыдущий королевский придворный этикет, а на нормы изображения французским театром двора римских императоров. Отдельному рассмотрению подверглось бытовое поведение. Ю. Лотман проанализировал коммуникативные аспекты бытового поведения людей XVIII века. Так, русское дворянство после Петра I должно было обучаться искусственными методами тому, что люди на Западе получали в раннем детстве. Это противоречило принятым нормам. Голландская речь в Голландии и в России воспринимается по-разному. Образ европейской жизни удваивался в ритуализированной игре в европейскую жизнь. Каждодневное поведение становилось знаками каждодневного поведения. Степень семиотизации, сознательного субъективного восприятия быта как знака резко возросла. Бытовая жизнь приобретала черты театра. Ю. Лотман рассматривал культуру как генератор кодов, считая, что культура заинтересована во множестве кодов, что не может быть культуры, построенной на одном коде. То есть и все явления культуры трактуются им как разного рода коммуникативные механизмы, то есть как разного рода языки. Отсюда возникает приоритетность лингвистических методов для их анализа, использование терминов «словарь» или «грамматика» для описания совершенно далеких от естественного языка коммуникативных явлений. Определение такой роли естественного языка и лингвистического механизма связано также с рассмотрением первичных и вторичных моделирующих систем как объекта семиотики. Под первичным понимался язык. Вторичные – литература, театр, кино – принимали на себя большое число языковых характеристик, поскольку базировались на языке. Отсюда следовала значимость именно лингвистического инструментария. Ю. Лотман в целом заложил основы коммуникативного анализа культуры, анализируя ее как коммуникативный механизм. Умберто Эко. Если Ю. Лотман был специалистом по русской культуре XVIII- XIX веков, то У. Эко специализируется в средневековой культуре. У. Эко сделал важное замечание по поводу привычно признанной определяющей роли лингвистики в семиотическом анализе о том, что далеко не все коммуникативные феномены можно объяснить с помощью лингвистических категорий. Это замечание отдаляет его от тартусско-московской школы, в рамках которой интуитивно признавалась базисность лингвистики. У. Эко трактует иконический знак как континуум, в котором невозможно вычленить дискретные смыслоразличительные элементы, подобные существующим в естественном языке. У. Эко ставит это известное наблюдение в систему, объясняющую различие визуальной коммуникации. Знаки рисунка не являются единицами членения, соотносимыми с фонемами языка, потому что они лишены предзаданного позиционального и оппозиционального значения, сам факт их наличия или отсутствия еще не определяет однозначно смысла сообщения, они значат только в контексте (точка, вписанная в миндалевидную форму, обозначает зрачок) и не значат сами по себе, они не образуют системы жестких различий, внутри которой точка обретает собственное значение, будучи противопоставленной прямой или кругу. В естественном языке значение оказывается заданным заранее, в визуальном оно вырабатывается по мере получения сообщения. Иконический знак, обладающий сходством с изображаемым предметом, берет не все его характеристики. У. Эко подчеркивает условность этого типа изображения. Иконические знаки воспроизводят некоторые условные восприятия объекта, но после отбора, осуществленного на основе кода узнавания, и согласования их с имеющимся репертуаром графических конвенций. Или такой пример: художник XIII века рисует льва в соответствии с требованиями тогдашних иконических кодов, а не исходя из реальности. Визуальный знак должен обладать следующими типами характеристик: a) оптическими (видимыми); b) онтологическими (предполагаемыми); c) условными. Под последними У. Эко понимает иконографические коды того времени. Архитектурный знак, а это вариант уже архитектурной коммуникации, по его мнению, обладает в качестве значения его собственным функциональным назначением. То есть это знак, отсылающий к своей функции. Дверь имеет в качестве референта «возможность войти». Архитектурное сообщение может получать чуждые ему значения. Например, размещение солдат в заброшенной церкви. При этом подмена значений не ощущается. Восприятие архитектурного дискурса не требует того внимания, которое наблюдается при потреблении фильмов, телевидения, комиксов, детективов. У. Эко предлагает следующую модель коммуникации, отраженную в рис. 11. Рис. 11. Модель коммуникации У. Эко Это стандартная прикладная модель, которая усилена понятием лексикодов, или вторичных кодов, под которыми У. Эко понимает разного рода дополнительные коннотативные значения, которые известны не всем, а только части аудитории. Анализируя раннее христианство, У. Эко подчеркивал, что для воздействия приходилось изобретать притчи и символы, чего не может сделать чистая теория. Иисус, например, символизировался с помощью изображения рыбы. Профессор Умберто Эко посвятил отдельное исследование коммуникации в рамках массовой культуры. Его основной постулат состоит в том, что при рассмотрении текстов массовой культуры следует учитывать, что они написаны одновременно как автором, так и читателем. Он анализирует при этом супермена, шпионские романы Я. Флеминга, «Парижские тайны» Эжена Сю. Здесь вновь возникает идея литературы как коллажа, как китча. У. Эко предложил существенные для моделирования коммуникации общие модели, а также конкретные модели визуальной коммуникации и коммуникации в рамках массовой культуры. И то, и другое весьма важно для специалистов в области паблик рилейшнз. Модель Ж. Лакана. Жак Лакан считается создателем «структурного психоанализа». Он строит свою теорию, подчеркивая свое новое прочтение Фрейда. Он начинает с коммуникативных оснований: «Чего бы ни добивался психоанализ – исцеления ли, профессиональной подготовки, или исследования – среда у него одна: речь пациента». А поскольку это речь, то она рассчитана на существование Другого. Даже молчание является ответом. Психоаналитик стремится обнаружить в поведении пациента то, о чем он умалчивает. Ж. Лакан составляет целый список возможных структур, где записана информация, не прошедшая цензуру. Это памятники – мое тело, где записан невроз. Это архивные документы, каковыми он называет воспоминания детства, смысл которых часто неясен. Это семантическая эволюция, т.е. запас слов и особенности их употребления. Это традиции и легенды, где индивидуальная история облекается в героизированные формы. Бессознательное субъекта есть дискурс другого. Он также возвращается к основным символам. Именно в имени отца следует видеть носителя символической функции, которая уже на заре человеческой истории идентифицирует его лицо с образом закона. Жак Лакан описывает как действует символическая функция. Например, человек зачисляет себя в ряды пролетариев, а затем из-за своей принадлежности к ним принимает участие в забастовке. Ж. Лакан считает, что символическая функция обнаруживает себя как двойное движение внутри субъекта: человек сначала превращает свое действие в объект, но затем, в нужное время, снова восстанавливает это действие в качестве основания. Разграничивая понятия реального и символического, Ж. Лакан считает, что реальное всегда стоит на своем месте, в отношении него не возникает вопросов, в то же время символическое является заместителем того, что отсутствует на своем месте. Символ, слово и т.д. всегда вызывают отсутствие объекта или референта. Таким образом, центральными моментами с точки зрения паблик рилейшнз являются понятия Другого (даже монолог, с точки зрения Лакана, предполагает наличие Другого) и Символического (любое символическое является таковым в глазах Другого). Ж. Лакан и предназначение языка видит исключительно в терминах паблик рилейшнз: функция языка – не информировать, а вызывать представления. Модели мифологической коммуникации. Мы рассмотрим четыре мифологических модели коммуникации: Бронислава Малиновского, Ролана Барта, Карла Юнга и Клода Леви-Строса. Первые двое изучали миф в примитивных обществах, последние – в современных. Правда, К. Юнга можно отнести сразу к двум группам. Одной из основных особенностей мифа является то, что миф не повествует о чуждых человеку событиях, он рассказывает о событиях, в которых человек задействован самым активным способом. Ю. Лотман выразил это следующими словами: «Миф всегда говорит обо мне. «Новость», анекдот повествуют о другом. Первое организует мир слушателя, второе добавляет интересные подробности к его знанию этого мира». Миф является несомненным близким «родственником» для паблик рилейшнз, особенно в области политики. Именно мифологический архетип (типа «отца нации») во многом определяют взаимоотношения лидеров и населения. Не следует забывать и о том, что образ политического оппонента очень легко трансформируется в образ «врага». И это происходит в соответствии с мифологическими моделями. Паблик рилейшнз в принципе очень часто строит мифы, давая свою интерпретацию окружающего мира, точно так же, как делал это и древний человек, пытаясь объяснить свой мир. Миф соединяет в себе рациональное и иррациональное. Рациональное, поскольку без него не может мыслить себя современный человек, а в попытках управляемости и понятности окружающего мира он находит успокоение. Но иррациональное в мифе еще важнее, поскольку затрагивает в человеческой душе те «болевые» точки, которые находятся вне сознания человека, вне его рационализма. Эффективность воздействия мифа связана с заранее заданной его истинностью. Мифологическое не проверяется. Если ему нет соответствия в действительности, то в этом вина действительности, а не мифа. Тогда начинает препарироваться и подгоняться действительность, а не миф. В рамках тоталитарной мифологии «Кубанские казаки» были правдой, а их несоответствие действительности объяснялось исключениями локального характера. Мифологическое может быть исправлено только на своем уровне. Коммуникация в структуре человеческой цивилизации. Когда во время Великой Отечественной войны переделывали фильм «Чапаев», то он выплывал живым в конце фильма, призывая громить немецко-фашистских захватчиков. Еще одним свойством мифологического, обеспечивающим его эффективное воздействие, является то, что мифологическое – это, как правило, повторение того, что уже случалось ранее. Находясь в пределах тоталитарной мифологии, мы постоянно попадали в это священное время, эпицентром которого были люди и события 1917 года, представленные в рамках мифологической модели, когда ряд персонажей был стерт, а роль других – увеличена. Такое «проживание» себя в рамках мифа действует спасительно на человеческую психологию, придавая истории объективный вид. «Сталин – это Ленин сегодня» является законом скорее естественнонаучного, а не гуманитарного порядка. В то же самое время в период самой революции миф работать не может. Ролан Барт видит в революции редкий случай немифической речи. Истинно революционный язык не может быть мифическим. Революцию можно определить как катартический акт, высвобождающий политический заряд, накопившийся в мире. Революция созидает мир, и ее язык, весь ее язык, функционально вовлечен в этот творческий акт. Миф и Революция исключают друг друга, потому что революционное слово полностью, то есть от начала и до конца, политично, в то время как мифическое слово в исходном пункте представляет собой политическое высказывание, а в конце – натурализованное... Везде, где человек говорит для того, чтобы преобразовать реальность, а не для того, чтобы законсервировать ее в виде того или иного образа, везде, где его речь связана с производством вещей, метаязык совпадает с языком-объектом, и возникновение мифа становится невозможным. Ролан Барт определяет миф как вторичную семиотическую систему, поскольку он состоит из знаков системы первичной. Только теперь уже знаки сами по себе превращаются в означающие, отсылающие к новым означаемым. Он приводит пример с обложкой журнала «Пари-Матч», где изображен молодой африканец во французской военной форме, который салютует, глядя вверх, где предположительно должен находиться французский флаг. Передаваемый конечный смысл таков: Франция – это великая империя, которой служат даже бывшие под ее колониальным гнетом африканцы. Он пишет: «Передо мной имеется надстроенная семиологическая система: здесь есть означающее, которое само представляет собой первичную семиологическую систему (африканский солдат отдает честь, как это принято во французской армии); есть означаемое (в данном случае это намеренное смешение принадлежности к французской нации с воинским делом); наконец, есть репрезентация означаемого посредством означаемого». Отсюда видна основная особенность вторичной семиотической системы, в ней знак одновременно является и формой, и смыслом. Один миф может сменить другой, но человек никогда не остается без мифов. Человечество постоянно занято заменой мифов мифами же. В том числе и христианство культом мучеников заменило культ языческих предков. Святые мученики должны были предстать языческому сознанию в лике загробных сильных, могущих взять на себя защиту осиротелых живых и умиротворение обиженных мертвых. Но были ли новые пришельцы подлинно сильными, подлинно «героями»? Критерием «героя» было страстное поедание тризн, героические «страсти». Мученики были увенчаны этим «героическим» венцом и в смысле языческом. Литургии на гробах мучеников – прямое продолжение героического культа с его подобием эвхаристических обрядов. Рассмотрим теперь ряд наиболее известных подходов к мифу: один связан со структурализмом (К. Леви-Строс), другой – с анализом современных мифов, что весьма важно для паблик рилейшнз (Р. Барт), третий – с аналитической психологией (К.Г. Юнг), четвертый – с анализом мифа в примитивных обществах (Б. Малиновский). Модель Клода Леви-Строса. К. Леви-Строс первым дал современное представление о структуре мифа. Он начал с поиска ответа на вопрос: почему миф нельзя уничтожить даже самым плохим переводом? Отсюда следовало то, что мифологичность проявляется на ином уровне. Миф – это язык, но этот язык работает на самом высоком уровне, на котором смыслу удается, если можно так выразиться, отделиться от языковой основы, на которой он сложился. Он высказал следующую гипотезу, что сутью мифа являются пучки отношений и в результате комбинаций этих пучков образуются составляющие единицы мифа. Он попытался установить структуру мифа, группируя его по функциям. Структура мифа об Эдипе раскладывается им на четыре колонки. В первую попали события, которые можно обозначить как переоценка родственных отношений. Это, к примеру, «Эдип женится на своей матери Иокасте». Во второй колонке представлены те же отношения с обратным знаком, это недооценка родственных отношений, например, «Эдип убивает своего отца Лайя». Третья колонка рассказывает о чудовищах и об их уничтожении. В четвертую попало то, что три героя имеют затруднения в пользовании своими конечностями (там присутствуют хромой, левша, толстоногий). Все это дает ему возможность ответить на вопрос, почему в бесписьменной литературе столь значимы постоянные повторения ситуаций? Повторение несет специальную функцию, а именно – выявляет структуру мифа. Действительно, мы показали, что характерная для мифа синхронно-диахронная структура позволяет упорядочить структурные элементы мифа в диахронические последовательности (ряды в наших таблицах), которые должны читаться синхронно (по колонкам). Таким образом, всякий миф обладает слоистой структурой, которая на поверхности, если так можно выразиться, выявляется в самом приеме повторения и благодаря ему. Мифы и сказки как разновидности языка используют его «гиперструктурно». Они образуют, так сказать, метаязык, структура которого действенна на всех уровнях. Благодаря этому свойству они, конечно, должны быть прямо признаны сказками или мифами, а не историческими или художественными повествованиями. Будучи речью, они, несомненно, используют грамматические правила и слова из лексического набора. Но к привычному прибавляется и другой параметр, поскольку правила и слова служат здесь для построения образов и действий, являющихся «нормальными» обозначающими для обозначаемых речи и одновременно значащими элементами по отношению к дополнительной системе значений, которая развертывается в другом плане. Таким образом, центральным для Леви-Строса является восприятие мифа как структуры, даже содержанием которого является структура. Модель Барта. Миф носит императивный, побудительный характер, отталкиваясь от конкретного понятия, возникая в совершенно определенных обстоятельствах (... Французская империя в опасности), он обращается непосредственно ко мне, стремится добраться до меня, я испытываю на себе силу его интенции, он навязывает мне свою агрессивную двусмысленность. Продолжая рассмотрение, он подчеркивает два аспекта функционирования современного мифа. С одной стороны, миф стараются построить на достаточно бедном означающем, чтобы заполнить его значением. Это карикатуры, стилизации, символы. С другой стороны, сам миф может быть раскрыт любым иным означающим. В качестве примера он приводит различные реализации концепта «французская империя». Французский генерал вручает награду сенегальцу, потерявшему в боях руку; сестра милосердия протягивает целебный настой лежащему в постели раненному арабу; белый учитель проводит урок с прилежными негритятами; каждый день пресса демонстрирует нам, что запас означающих для создания мифов неисчерпаем. Но при этом Ролан Барт как бы забывает или не замечает, насколько исходный образ солдата-африканца в французской форме, отдающего честь невидимому, но предполагаемому французскому флагу, сильнее и действеннее приводимых им вариантов. Дело в том, что данный образ не имеет тех дополнительных значений, которые уводят нас в сторону. Первые два случая связаны с медициной и болезнью, белый учитель с образованием, последние два случая не несут жесткой отсылки в виде французской формы. Ролан Барт предлагает также три варианта прочтения мифа. Если сосредоточиться на одном означающем, то концепт заполняет все, и перед нами как бы буквальное прочтение: «Африканский солдат, отдающий честь, является примером французской империи, ее символом». На этом уровне работают создатели мифов, например, редактор журнала, который ищет форму под нужный ему миф. Во втором случае, означающее уже заполнено содержанием, и в нем следует различить смысл и форму, в результате чего будет ощущаться деформирующее влияние формы на смысл. Происходит определенное разрушение значения, и солдат, отдающий честь, превращается в оправдание для концепта «французская империя». В третьем случае, если означающее рассматривать как неразрывное единство смысла и формы, мы становимся читателями мифа. Образ африканского солдата уже не является ни примером, ни символом, еще менее его можно рассматривать как алиби; он является непосредственной репрезентацией французской империи. Суть мифа Ролан Барт видит в «похищении им языка», вероятно, имея в виду повтор как структурной организации языка в мифе, так и содержательное использование единиц языка. Если посмотреть на целевое предназначение мифа, то задача мифа заключается в том, чтобы придать исторически обусловленным интенциям статус природных, возвести исторически преходящие факты в ранг вечных. То есть миф из случая делает правило, обязательное для всех. Еще одно определение мифа данное Роланом Бартом, которое как бы противоречит использованию мифа в паблик рилейшнз. Миф есть деполитизированное слово. Но он сам же и оговаривается, что политика понимается им на самом глубинном уровне как реальное делание мира, подобное вышеупомянутой революции. И тем самым возникающее противоречие снимается. Одним из глобальных мифов является миф Порядка. Народные пословицы больше предсказывают, чем утверждают, это речь человечества, которое постоянно творит себя, а не просто существует. Буржуазные же афоризмы принадлежат метаязыку, это вторичная речь по поводу уже готовых вещей. Его классическая форма – это максима. В ней констатация фактов направлена не на творимый мир, наоборот, она должна скрывать уже сотворенный мир. То есть, раскрывая функционирование мифов в современном обществе, Ролан Барт центральным для них считает мифологию порядка, консервации существующего. Модель Карла Густава Юнга. Юнг пытался анализировать иррациональное рациональными методами. Этим путем он приходит к понятию архетипа как явлению коллективного бессознательного. Очень важны и интересны в наших целях предлагаемые им архетипы враждебных сил. Таким явлением, с которым он сталкивался в проекциях коллективно-бессознательного содержания, был колдовской демон. Эта фигура, если она представляет некоторый негативный и, возможно, опасный аспект, часто выступает как темнокожая и относящаяся к монголоидному типу. Такого рода вещи вполне могут использоваться пропагандой, вспомним, к примеру, что советские военнопленные в войну портретировались немецкой пропагандой часто именно как люди монголоидного типа. Приведя часто бытующие высказывания «Из него делают бога» или «имярек производит на X дьявольское впечатление», Карл Юнг видит в этом проекции архетипов, только в качестве пере- или недооценки. В принципе он считал возможным поставить их на весьма существенный для паблик рилейшнз уровень. Поэтому архетипы являются в высшей степени важными вещами, оказывающими значительное воздействие, и к ним надо относиться со всей внимательностью. Их не следовало бы просто подавлять, напротив, они достойны того, чтобы самым тщательным образом принимать их в расчет, ибо они несут в себе опасность психического заражения. Юнг рассматривает очень важный для паблик рилейшнз архетип Героя, о котором мы говорили в разделе о психоанализе, а также архетип Отца. Как и образ матери, отец также представляет собой могущественный архетип, живущий в душе ребенка. Отец тоже сначала является отцом, всеобъемлющим образом Бога, динамическим принципом. В течение жизни этот властный образ также отступает на задний план: отец становится имеющей границы, зачастую слишком человеческой личностью. И наоборот, образ отца распространяется на все возможные сферы, соответствующие его значению. Отсюда можно перекинуть мостик к психологическому восприятию Христа, ведь несомненно тысячелетия дают право и на этот срез его существования. Символ Христа для психологии – предмет наиважнейший, поскольку наряду с образом Будды является, может быть, наиболее развитым и дифференцированным символом самости. Мы определяем это по масштабам и содержанию имеющихся высказываний о Христе, которые в удивительно высокой степени соответствуют психологической феноменологии самости, хотя и не заключают в себе всех аспектов этого архетипа. Кстати, и здесь следует важное для паблик рилейшнз замечание о парадоксальности этого образа, о соединении в нем противоположностей. Переживание противоположности не является интеллектуальным объектом, Юнг называет это судьбой. Без переживания этой противоречивости нет опыта целостности, а тем самым нет и внутреннего доступа к священным образам. На этом основании христианство по праву настаивает на греховности и на наследственном грехе – с очевидным намерением по меньшей мере снаружи набросать очертания той пропасти космической противоречивости в каждом индивидууме. Как же мы выходим на коллективное бессознательное? Юнг считает, что никакая аналитическая техника не помогает его «вспомнить», поскольку оно не было забыто или вытеснено. Он находит его лишь в творчески оформленном материале. Прообраз, или архетип, есть фигура – будь то демона, человека или события, – повторяющаяся на протяжении истории везде, где свободно действует творческая фантазия. Соответственно, мы имеем здесь в первую очередь мифологическую фигуру. Модель Бронислава Малиновского. Английский ученый польского происхождения Бронислав Малиновский изучал мифологическую коммуникацию в обществах примитивного типа. Общество, как прошлого, так и настоящего, нуждается в определенных объединяющих его механизмах. Сегодня в этих целях активно используется информационная составляющая в виде СМИ. Отсутствие СМИ в прошлом делала иной значимость ритуалов. Б. Малиновский отмечает публичный характер примитивных культов. Ритуалы, связанные с рождением человека, обряды инициации, дань почестей умершему во время оплакивания, похорон и поминовения, обряды жертвоприношения и тотемические ритуалы – все до единого предполагают публичность и коллективность, зачастую объединяя все племя в целом и требуя на определенное время мобилизации всей его энергии. Нам следует подчеркнуть, что это не просто одинаковость поведения, не просто равенство другому в поведенческих моделях, а равенство сакральной норме, откуда и следует равенство другому. Необходимость публичных ритуалов Б. Малиновский объясняет не только потребностями общества, но и обратными требованиями, например, невозможностью разрешения некоторых проблем на уровне индивидуального сознания. Он пишет о ритуале, связанном со смертью. Член группы, потерявший близкого человека и сам преисполненный горя и страха, не может полагаться на свои собственные силы. Он не способен только лишь своими силами выполнить должное. Здесь вступает группа. Другие ее члены, не будучи во власти горя, не раздираемые метафизической дилеммой, способны реагировать на кризис в соответствии с требованиями религиозного порядка. Общество должно было выработать стандартные пути реагирования на кризисные явления, чтобы не допустить разрушения коллективной идентичности. Тем более в социальной психологии зафиксировано, что совместное прохождение трудных ситуаций серьезным образом скрепляет группу. В данном случае религиозный порядок закрепляет позитивную альтернативу – надежду на будущую жизнь. В этом же плане Б. Малиновский трактует и миф, функцию которого он видит не в том, чтобы рассказывать о прошлых событиях, или выражать человеческие фантазии. Функция мифа – социальна. Он служит матрицей социального порядка и сводом примеров нравственного поведения. Общество должно иметь набор постулатов правильного поведения, чтобы удержать от мутаций поведение, реализуемое каждый день и час. В другой своей работе он более подробно раскрывает целевое предназначение мифа. В примитивной культуре миф выполняет незаменимую функцию: он выражает, укрепляет и кодифицирует веру; он оправдывает и проводит в жизнь моральные принципы; он подтверждает действенность обряда и содержит практические правила, направляющие человека. Таким образом, миф является существенной составной частью человеческой цивилизации; это не праздная сказка, а активно действующая сила, не интеллектуальное объяснение или художественная фантазия, а прагматический устав примитивной веры и нравственной мудрости. Набор информации и действий, имеющихся у примитивного общества, достаточно системен. Это единство обеспечивается, в числе прочего, и мифами. На этом уровне мифы, ритуалы и т.д. описывают одно и то же, усиливая общественные составляющие. Ритуалы, обряды, обычаи и социальные институты порой заключают в себе прямые мифологические коннотации и считаются производными от тех или иных мифических событий. Культурный факт является памятником, в котором воплощен миф, а миф считается подлинным источником, из которого родились мораль, социальное группирование, обряды и обычаи. Таким образом, священные сказания – это функционально интегрированная часть культуры. Б. Малиновский утверждает, что это особый класс историй, это не вымышленные истории, а отражение более величественной и значимой реальности, задающей мотивы ритуальных и моральных действий человека. Миф «решает» определенные проблемы, стоящие перед обществом. В качестве примера можно привести миф о бессмертии, который, по мнению Б. Малиновского, является не интеллектуальным ответом, а «определенным актом веры, рожденной из глубочайшей инстинктивной и эмоциональной реакции на самую страшную к навязчивую идею». Вероятно, в этом же плане функционируют слухи, поскольку их распространение в значительной степени зависит от совпадения в определенной степени с мифологическими представлениями об устройстве современного мира. Например, при постулате «все чиновники – коррупционеры» хорошо распространяется слух о том, что у чиновника X обокрали дачу и вынесли вещей на сто тысяч долларов. Миф функционирует не в рассказывании, а в процессе всей жизни человека примитивного общества. Рассказывание служит лишь кристаллизацией уже существующих в его сознании правил устройства мира и правил поведения. Миф «говорит» туземцу гораздо больше, чем реально говорится при его пересказе; в рассказе содержатся лишь конкретные сведения о характерных обстоятельствах мифологической истории данной местности; истинный смысл мифа, фактически вся его суть, заключены не в рассказе, а в принципах социальной организации, которые туземец усваивает не тогда, когда прослушивает фрагментарные пересказы мифов, а непосредственно в процессе социальной жизни, постепенно постигая свое социальное окружение и устройство своего племени. Другими словами, именно контекст социальной жизни, а также последовательное постижение того, что все, что велят ему делать, имеет свой прецедент и образец в ушедших временах, ставит в его сознании на свои места содержащиеся в мифе сведения. Вероятно, следует добавить, что миф реализуется, выходит на поверхность в процессе повествования. Рассказывание просто наращивает плоть на абстрактные правила устройства мира, что облегчает их запоминание и трансляцию последующим поколениям. Б. Малиновский выступал против интерпретации мифа как прообраза науки, объясняющего на примитивном уровне природные и социальные явления. Вопросы для самопроверки: 1. Почему миф «говорит» туземцу гораздо больше, чем реально говорится при его пересказе. |