Джоан Келли - Ранняя феминистская теория и спор о женщинах, 1400-1789. Джоан Келли - Ранняя феминистская теория и спор о женщинах, 1400. Джоан Келли ранняя феминистская теория и спор
 Скачать 195 Kb.
|
|
Сознание и культура До наших дней любой феминист, последовавший за Кристиной Пизанской, должен был пройти через своеобразный кризис сознания, который она описала с такой же самоуверенностью, какую Петрарка привнес в его внутреннюю борьбу с пробуждающимся новым этосом. В отличие от ранних гуманистов Кристина, однако, не могла обратиться к классическому образованию, чтобы оно направило ее к ее новой интеллектуальной позиции. Она должна была противостоять тому, что казалось, и что все еще кажется авторитетным среди ученых по поводу подчиненности женщин. Степень мужского презрения по отношению к женщине, проявлявшегося не только в отдельных произведениях, но находившего выход фактически в работах всех философов, поэтов, образованных людей в целом, казалась Кристине Пизанской настолько огромной, что поначалу она даже не пыталась усомниться в правоте мужчин. Действительно, разве можно было предположить, что “столько выдающихся мужчин… так часто лгали”? “Невозможно найти ни одну книгу по [моральной философии], где автор в той или иной главе не обвинял бы [женщин]”. Взяв тему женоненавистничества, Кристина начала изучать женский опыт. “Я начала исследовать себя и свое положение как женщины”, - писала она. Она обращалась к другим женщинам, “к принцессам, великим дамам и к многочисленным благородным женщинам более низкого социального положения, все из них свободно говорили мне о частных и искренних мыслях, которые я могла знать сама, если свидетельства столь многих мужчин были правдой”. Но до того, как были предприняты эти первые усилия развить сознание, Кристина внутренне пережила пренебрежительное отношение к своему полу. “Я более полагалась на суждения других, нежели на то, что я чувствовала или думала сама”. Не имея связи с основанием истины, своим собственным опытом и опытом других женщин, она была охвачена мужским презрением к женщинам. На память приходило все больше и больше авторов, которые находили ее и всех женщин “отвратительной”, “сосудом, как говорят люди, зла и всех пороков”. Погруженная в печаль, это первая феминистка-теоретик нашла себя “презирающей себя и женственность”, обвиняющей создателя, поскольку она не была “рождена в этот мир мужчиной”xxviii. Исходившая из типично женской тоски, женского самопрезрения, молитва Кристины за себя и за всех женщин получила отклик. Ей явились символические Дамы (Разумность, Правота и Справедливость) во главе с самой Марией. Царица небесная заверила ее: “Я есть и всегда буду главой женщин”xxix. Получившая силы от этой поддержки, а также от женщин из разных классов, которые говорили с ней о своем самосознании, Кристина Пизанская сделала то, что пришло к нам в качестве первого исследования сексуальных предрассудков самой культуры. От принятия женского сословия как более низкого она двигалась в направлении признания того, что это утверждение было сделано мужчинами и имело женоненавистническую природу. Казавшееся универсальным пренебрежительное отношение к женщинам не обосновывалось ни ее собственным опытом, ни опытом других женщин. “Хотя вы встречали такие вещи в письменных трудах, вы не видели их своими глазами”, - отметила одна из ее Дам. Она была ослеплена знаменитыми авторами, веря “в противоречащее тому, что вы не можете ни почувствовать, ни увидеть, ни знать иначе, нежели из многообразия странных мнений”. Вместо объективных описаний женской природы и поведения она видела мнения, которые сковали ее, будучи проекциями мужчин – мужских страхов, интересов и забот: "не женщинами писаны были все эти книги"xxx. Овидий, перешел от эротической поэзии к злобным нападкам на женщин, например, потому, что, как сообщила одна из ее Дам, был кастрирован. Наказанный так за то, что прежде любил неблагоразумно часто, он впоследствии хотел, чтобы женщины оказались непритягательными, а не недоступными. Тосканский поэт Ceco d’Ascoli поносил женщин за то, что они избегали его. Более того, он был сожжен у позорного столба за то, что Кристина осторожно назвала “его пороком”xxxi. Обнаружение присутствия идеологии – в форме идеологии пола - в том, что она читала, заставило Кристину встать на позицию критики того образа женщин, который она первоначально приняла. Ее мистические Дамы говорили с ней не только тоном современного эмпиризма, убеждая принимать за истину лишь то, что согласуется с ее опытом (и опытом других женщин); они также указали, что труды ученых и образованных людей были искажены тем, что мы сейчас называем сексизмом. Ранние феминисты в качестве отправного пункта использовали изучение книг, как это делали Кристина и гуманисты. Основой обучения были священные и светские тексты. Но феминисты, не имевшие высоких образовательных мандатов, были очень критичными по отношению к авторам – древним, современным и даже библейским – и это в то время, когда авторы (auctores) были все еще для многих авторитетами (auctoritates). Объяснения, которые они давали враждебности и предубеждениям, найденным в традиционных текстах, а также у “важных донов, ученых мужчинах и мужчинах со здравым смыслом”xxxii, которые писали современные обличения против женщин, были главным образом психологическими, как и те, что у Кристины. Они особо отмечали мужское соперничество, при котором мужчины очерняли женщин из страха, что женщин могут счесть равными или даже превосходящими ихxxxiii. Филолог-классик из Голландии Анна Мария ван Шурман просила автора трактата о женском превосходстве не посвящать его ей, поскольку возникнут враждебные отклики на ее исследования. “Вы знаете, какими враждебными глазами смотрит подавляющее большинство мужчин (высокопочитаемых мужчин) на то, что вызывает похвалу нам”xxxiv, – написала она словами, находящими отклик у всех феминистов. Потребность чувствовать превосходство и вытесненные сексуальные чувства составляли значительную часть психологии образованного мужчины. Наиболее систематическое исследование “причин, которые побуждают знающих и образованных мужчин критиковать и поносить женщин”, было сделано итальянкой Лукрецией Маринеллой (Lucrezia Marinella). Она выделила четыре такие причины, три из которых (самолюбие, зависть и отсутствие таланта) связаны с потребностью мужчин чувствовать превосходство над женщинами, и одна из них (презрение, надменность) происходила из-за расстройства мужских сексуальных влеченийxxxv. Даже на Аристотеля – или особенно на Аристотеля, благодаря авторитетности его взглядов на женщин – следует смотреть с точки зрения его собственных сексуальных отношений, если мы хотим понять его взгляды. Гомосексуальная любовь, считавшаяся в те времена высшим видом любви, привела его, как заключила Лукреция Маринелла, к непоследовательным, пренебрежительным утверждениям о женщинах. К тому же стыд, гнев и зависть к той любви, которую испытывают к женщинам, и в особенности его собственные чувства к любовнице, на которой он женился, и которая его сексуально поработила, приводили его к неодобрению женщинxxxvi. Хотя у феминистов не было социального исследования, посвященного мужской психологии, понимание того, что приобретенная “мудрость” про женщин вытекала из специфического психосоциального опыта, сплошь мужского, привело их к критическому взгляду на интеллектуальную традицию, которая была, насколько я могу судить, уникальной <…> Феминисты критиковали не мужчин, а женоненавистничество и мужскую предвзятость в культуре образованного слоя. “Мы угрожаем не мужчинам, а их умам, не их личностям, а их перьям, которые, несомненно, необоснованно и недопустимо направлены против нас”xxxvii. Каждая научная традиция была подвергнута феминистской критике, поскольку эти традиции находились под влиянием мужчин и оправдывали подавление женщин. Феминистское остроумие доходило до самого ядра мужских притязаний на неопровержимые доказательства и изречения на уровне здравого смысла, которые поддерживали мужскую власть над женщинами. Сила ума определенно сопровождает телесную силу, соглашалась Мэри Астелл, “но только в редких случаях, которые философы еще не обдумали должным образом, чтобы проникнуть в суть того, что самый сильный швейцар не является мудрейшим человеком”xxxviii. Стронников Аристотеля поднимали на смех из-за их фаллической концепции женщины как изуродованного мужчины или импотента. Если Аристотелю женщины казались “несовершенными мужчинами”, то несомненно, что это было из-за того, что “им недостает этого украшения подбородка, бороды, - а что еще можно иметь в виду?”xxxix. Однако глубже, чем только на уровне остроумия, феминисты понимали, что унаследованное ими учение было не просто предвзято, но глубоко искажено из-за мужской заинтересованности в поддержании превосходства мужчин. Мэри Астелл отчаялась изучить что-то о женщинах из книг, “потому что писатели, будучи мужчинами, завидующими хорошим работам женщин, не излагают их великих дел”xl. Женщины отмечали, что авторы-мужчины апеллируют к Природе и Разуму, чтобы “объяснить” исключение женщин из образования, управления и общественной службы, “но у нас должны быть лучшие доказательства, чем голый лозунг личностей, выдвигающих аргументы наподобие того, что они – персоны первостепенной важности, и ко всяким высказываниям такого рода нужно относиться с большим подозрением"xli. 3. Женщины и власть Защитники женщин, таким образом, опровергали мужской авторитет, выраженный в виде учений. Главной темой их отклика на “те изящные рассуждения, которые проводились против женщин от наших великих предков до настоящего времени”xlii, было восстановление истинного образа женщин – образа, который можно было благополучно усвоить для мобилизации сил женщин. Положив начало тому, что мы можем назвать первыми попытками “женских исследований”, “Город женщин” и защита, последовавшая за этой книгой, имели целью изменить знания женщин (и мужчин) с феминистской точки зрения. Как жанр они состояли, главным образом, из перетолкований исторических и библейских рассказов о женщинах. Их переписывание истории, на котором я хочу здесь сосредоточиться, представляет собой род пересмотра, который хотели предпринять ранние феминисты. Оправдания обычно отводили определенное время примерам женских добродетелей: целомудрия, верности, их родовых мук – ко всему этому относились неодобрительно. Но главной их заботой были два аспекта женского поведения, подвергавшихся нападкам. Презрение к женщинам, характерное для женоненавистничества начала нового времени, вытекало из позиций, которые признавал и даже требовал брак. Однако для того, чтобы принизить женщину до подчинения мужьям и отрицать их и иной образ жизни, требовалось относиться к ним, как умственно неполноценным, что и делалось. Они не могли управлять, их нельзя было обучать – и именно эти две группы женщин - женщины-правительницы и образованные женщины - были теми, кого ранние феминисты отыскивали в прошлом. Они использовали историю главным образом для того, чтобы найти примеры женского правления (и, следовательно, их права на самоуправление) и женского образования (от которого они чувствовали себя по-новому и несправедливо отрешенными). Война и литература (ars et mars): женщин изолировали от этих двух дел культуры и цивилизации (как их понимал высший класс), и им было сказано, что их природа не позволяет этого. “Если бы Бог, - протестовала Лукреция Маринелла, - разрешил теперь женщинам заниматься войной и литературой. Какие чудеса мы бы увидели… Я бы хотела, чтобы эти [клеветники на женщин] провели такой эксперимент: воспитывали бы мальчика и девочку одинакового возраста, здоровых телом и умом, в литературе и военных занятиях. Они скоро увидели бы, что девочка была бы более совершенно обучена, чем мальчик, и превзошла бы его”xliii. В отсутствие такого социального экспериментирования, то, что могли делать и делали феминисты, это - показать на исторических примерах, чем на самом деле была природа женщин по отношению к власти и разуму. Историческое содержание защиты женщин, подчиненное этой цели, было довольно примитивно. Как и Кристина, феминисты просто обращались к историям знаменитых женщин, что началось с Бокаччо, и к другим подобным древним и средневековым источникам для “примеров” женских способностей. Представление об идеологии и гендере, лежавшие в основе этих работ, было, однако, новым и передовым. История “извращена, чтобы унизить нас”, утверждала София. История написана мужчинами, отмечала Мэри Астелл, “они излагают подвиги друг друга, и всегда так делали”xliv. Понимание того, что история истолкована с мужских позиций, все еще не принимается большинством профессиональных историков. Ранние феминисты были совершенно уверены в подобной фальсификации, но они думали, что для устранения ее последствий они просто должны были “распутать” истину о женщинах из тех же самых исторических источников. “Когда кому-то говорят об этой пристрастной обработке, и он делает попытку изучения прошлого, то оказывается, что женщины не были отсталыми по сравнению с мужчинами в любом деле, и что достоинства, которые они проявляли во всех случаях, далеко превосходят что-либо из того, что мужчины могли бы процитировать в свою пользу”xlv. Кристина, отбросив все представления Бокаччо о мужеподобном и “исключительном” характере исторических достижений женщин, использовала написанные им биографии для утверждения целиком положительного представления о женской природе. В самом деле, она даже превратила его рассказы об Исиде, Церере, Минерве и Карменте (основательнице Рима и латинского языка) в неотразимый довод в пользу женского происхождения культуры и цивилизацииxlvi. Эти мистические основательницы языка, сельского хозяйства, некоторых искусств и наук и государств выпали из наиболее поздних оправдательных текстов – вместе со святыми, упоминавшимися Кристиной. Те, что остались в качестве образцов для положительного изображения женской природы, были образованные женщины, женщины-воительницы и правительницы. Из века в век превозносились амазонки за их воинственную независимость от мужчин, но также и за их искусство управления государством. Французские авторы – Кристина Пизанская и Мари де Гурне - славили Жанну д’Арк в качестве воительницы, специально сравнивая ее с амазонками. Английские женщины, такие как Эстер Соувернэм, вспомнили Боадицею, королеву бретонцев, учившую римлян, "что женщина может покорить их - тех, которые покорили почти весь мир"xlvii. Вспоминали также древних женщин-правительниц, например, королеву Семирамиду и др. <…> Кристина, которая была историком и написала официальную историю правления КарлаY, перечисляла королев Франции в "Городе женщин"xlviii и отмечала, что некоторые из них правили самостоятельно <…>. Для Кристины Салическое право (1328), устранившее женщин от наследования французской короны, оставалось все еще новым и оскорбительным. Она отмечала, что правление королев во Франции было справедливым и мягким, то же самое можно сказать о многих женщинах, “великих и менее великих”, которые укрепляли владения своих мужей и управляли этими территориями на протяжении всей жизни, и которых почти столь же сильно любили подданныеxlix. Во времена Кристины женщины еще управляли и защищали свои владения. Она сама написала книгу о приемах ведения войны, а в книге "О трех добродетелях" требовала от женщин знания о том, как командовать в защите и в нападенииl. Однако по мере объединения европейских государств женщин твердо устраняли от исполнения подобных функций. По мере того, как военная, финансовая и юридическая власть феодальных семей становилась “публичной”, то есть государственной функцией, мужчины занимали новые позиции в управлении государством, и мужское представление о женском поведении принимало современные формы. Кастильоне, превративший феодального лорда в придворного и определивший образ жизни для целых поколений европейцев, которые с этого времени служили государю, определил новый образ действий и для женщин. Все еще “обходительный” по отношению к дамам, он признавал за ними равное образование с придворными. Но он устранил их от подготовки в военном деле и в искусстве верховой езды. Во время жизни Кастильоне Элеанор Арагонская как герцогиня Феррарская приняла единоличное управление городом, когда его осадили венецианцы в войне 1482-84, а Катарина Сфорца самостоятельно управляла небольшим государством Pesaro, приняв на себя командование и борясь за его поддержание. В самом деле, как сейчас мы начинаем вновь открывать, женщины были обычной частью европейских армий с четырнадцатого вплоть до девятнадцатого века, вдобавок к благородным женщинам, участвовавшими в командовании. Тем не менее, до второй половины семнадцатого века созданный Кастильоне образ разоруженной женщины, исключенной из государственных функций, превалировал в Европе в качестве идеологии и во все большей степени становился реальностью. “Героические действия, общественные занятия, могущественные правительства и красноречивая защита – наш пол был исключен из всего этого в том веке”, - писала Маргарет Кавендиш в 1656 г., комментируя Постановление содружества. Ее слова остаются верными как для периода Реставрации, так и для республиканской Англии. Даже для герцогини Ньюкаслской, исключительной как по уму, так и по ее связям, единственным выходом честолюбию было взяться за перо. Она заявляла, что не будет даже читать историю, уверенная, что история была иной для женщин прошлого, что в ней можно найти “таких женщин, что превзошли всю ту славу, к которой я стремилась”. Перед лицом таких изменений во власти женщин феминисты периода querelle развивали другую стратегию для ответной борьбы. Они использовали знания о доблестных, воинственных возможностях и о правлении женщин прошлого для того, чтобы определить собственную позицию: что власть женщин и господствующее представление о природе женщин были ограничены недавно. Мари де Гурне справедливо заметила, что Салическая Правда была создана, чтобы регулировать спорные вопросы престолонаследия: она вступила в действие только во Франции, где ранее женщины наравне с мужчинами участвовали в процессе законотворчества. В далеком прошлом спартанцы совещались с женщинами по “публичным и частным” вопросам. Так же обстояли дела в германских племенах, описанных Тацитом. Некоторые государства управлялись исключительно женщинами. Героиней книги “Страшная месть женщин” Мэри Тэтл-Уид и Джоан Хит-Хим-Хоум стала Длинная Мег из Вестминстера, вернее, ее вооруженный призрак, призванный бороться за права своего пола. Мег завоевала благосклонность короля Генриха за воинскую доблесть, проявленную в Булонской битве (1544): “кости врагов трещали под моими ударами”. В XYII в. ее призрак вернулся, чтобы протестовать против унижения женщин. Феминисты верно понимали, что тема женской власти была критической даже для женщин, не имеющих высокого социального положения. На повестку дня выносилось нечто большее, нежели просто участие женщин высших слоев в выполнении государственных функций. Формировалось представление, что женщины как женщины были лишены власти и авторитета самой их природой. Действительно, именно в этом состояла суть спора. С феминистской стороны были увековечены амазонки и рассказы о матриархате наряду с биографиями действительно существовавших воительницах и правительницах, чтобы поддержать жизнеспособность стирающегося образа независимой женщины и женщины – творца культуры и цивилизации. С женоненавистнической стороны мужчины – представители противоположных классов и партий объединяли ряды во вновь обретенной уверенности в женском “естественном” подчинении мужчинам. Республиканцы, буржуа (во Флоренции и Венеции эпохи Ренессанса, в кальвинистской Женеве или пуританской Англии) ни на минуту не сомневались, что место женщины дома, и что она должна полностью подчиняться мужу. В Женеве вышла работа Д. Нокса “Первый призыв к свержению чудовищного женского правления” (1558). Автор стремился донести до масс слово Божье о том, что женщине не следует править мужчинами. Однако у Нокса были свои причины недолюбливать женщин-правительниц: он был изгнан из Англии Марией Тюдор. Но его позиция в глазах общественности была обоснованной в силу двух факторов, влияющих на определение роли женщин в процессе формирования государства. Один – это потеря власти женщинами высокого положения по мере того, как государства разрушали военную, юридическую и политическую власть аристократических семей. Другой – формирование прединдустриального, патриархального домашнего хозяйства как основной социальной и экономической единицы постфеодального периода. Государственное законодательство в пятнадцатом и шестнадцатом веках укрепляло домашнее хозяйство как орудие социального контроля. Законы о бедности, законы против бродяг, проституток, ведьм и даже против религиозных орденов в протестантских странах собирали людей в домашнее хозяйство для обеспечения средств к жизни и отсылали неимущих мужчин - и всех женщин - под власть хозяина дома. Даже восход на престол Елизаветы в 1588 г. слабо способствовал возрождению древних традиций женского правления. За годы ее пребывания на престоле призывы Нокса затихли, но статус женщины почти не изменился. Джон Эйлмер, критиковавший работы Нокса в период, когда Елизавета была уже королевой, а позднее ставший епископом лондонским, в своем полуофициальном трактате в защиту женщин-правительниц писал: “Женщина может быть магистратом, но дома она все равно должна быть послушной женой”li. Правление Елизаветы не способствовало изменению положения женщин. Как писал Спенсер, “добродетельные женщины понимают, что их предназначение – смирение, пока судьба не сделает их королевами”lii. Действительно, если кто-нибудь и пытался соответствовать идеалу женщины эпохи Возрождения, то это, в первую очередь, сама Елизавета – она была в некотором роде удостоена чести считаться мужчиной. Как королева, она все время давала понять, что является неким “исключением из Законов Природы” и что больше ни одна женщина не может преуспеть в управлении государством. Свой пол она представляла как недостаток, имея в виду приличествующую женщине скромность и слабость. Например, в знаменитой речи в Тилбури она говорила: “Я знаю, что у меня тело слабой и хилой женщины, но сердце и отвага короля, в том числе и короля Англии”liii. Однако, как отмечали феминисты периода querelle, к женщинам не всегда относились как к слабым и беззащитным, поскольку они не были такими. Действительно, предпринимались серьезные меры, чтобы ввергнуть их в такую форму. После “исключительного” правления Елизаветы английский король Джеймс I положил начало малоизвестной фазе querelle, показывая, что не только республиканцы или пуритане, но и верные сторонники иерархии и монархии должны были отрицать какое-либо отношение женщин к политической или военной власти. У него был такой же “домашний” взгляд на женщин, как у любого буржуа. Когда ему представляли молодую женщину, известную знанием латинского, греческого и еврейского языков, его ответом было: “Но умеет ли она прясть?”liv. Его совет старшему сыну по поводу брака был: "Ты голова, она - твое тело. У тебя право приказывать, ее долг - подчиняться"lv. Такое понимание женской роли распространялось и на женщин аристократического сословия, что проявилось в попытке заставить их отказаться от таких традиционных прерогатив как ношение одежды для поездок верхом на лошади и использование оружия. Кампания короля Джеймса началась в январе 1620г., когда он приказал епископу Лондона проинструктировать все духовенство “страстно выступать против наглости наших женщин и их ношения широкополых шляп, расшитых жакетов, их коротко стриженых волос, а также стилетов или кинжалов”. Новые гендерные требования к дамам, подобные тем, которые выдвинул Кастильоне, теперь должны были проводиться в жизнь указами: проходить сверху вниз от короля через епископа ко всему духовенству. Культура также была официально завербована для поддержки государства и церкви. Стихи, пьесы, баллады, проповеди и памфлеты призывали женщин воздерживаться от таких нарядов и поведения, которые в то время были определены как “мужские”. Три памфлета 1620 г. особенно ясно показали, как буржуазные семейные нормы распространились на всех женщин, и насколько правы были феминисты, понимая, что борьба полов в форме querelle была борьбой по ту сторону гендера: по ту сторону того, как надо воспринимать женщин, и какими им быть. С памфлета Hic Mulier (1620) началась кампания против женщин, чье поведение походило на мужское. Эта мысль нашла отражение уже в заглавии. Мужским в данном случае считался свободный костюм, кстати, осужденный королем Яковом, а также короткие стрижки и ношение оружия. Как раз в этот период пуританин Вильям Принн выступил против коротких волос, называя их “признаком продажных женщин”. Как и ношение брюк, короткие волосы таили в себе угрозу важной составляющей божественного общественного уклада, а именно, балансу сил в отношениях между полами. А короткие волосы и брюки были непременными атрибутами мужчин. С другой стороны, “разве длинные волосы женщин не являлись показателем их покорности и смирения перед Богом и Мужчиной?”.lvi Филип Стаббз, автор пуританских памфлетов 1580-х гг. в сходной манере писал о “падших” женщинах, носящих “экстравагантную одежду, которую пристало носить только мужчинам”. Он был уверен, что некоторые женщины, взявшие мужскую моду, стали бы мужчинами, если бы моглиlvii. Разумеется, памфлеты в поддержку королевской кампании не имели ничего общего с пуританской моралью. Например, в них нигде не критикуются женские платья, в которых не прикрывается грудь. Очевидно, что независимость “маскулинных” женщин, их претензии на равенство с мужчинами настораживали общество. Их удобные костюмы для верховой езды, короткие волосы и, в особенности, оружие, придавали женщинам мужские черты, делали их равными мужчинам “по одежде, по поведению, по натуре и склонности к гневу, по поступкам в вопросах мести, в обращении с оружием”lviii. Как показывают дискуссии якобинцев по проблемам гендера, в то время, когда европейские монархи начала эпохи Нового времени разоружать дворянство и приучать его к государственному праву, женщин высшего класса дополнительно стали приучать к семейному и социальному праву. Второй памфлет, Haec Vir, появившийся неделей позже Hic Mulier, на первый взгляд пропагандировал равенство полов, поскольку в нем содержались призывы к мужчинам не становиться женоподобными. Памфлет скрыто критиковал гомосексуальный двор Якова, напудренные прически мужчин, напыщенные речи, макияж и развлечения придворных. Однако автор памфлета обещает мужчинам, что если они вернутся к нормальному мужскому облику, женщины вновь станут “прекрасными” и будут “служить” им. Мужеподобным женщинам и женоподобным мужчинам следует поменять платье и таким образом вернуться к естественному порядку вещей. Следует отметить, что этот “естественный” порядок в эпоху Якова очень мало имел общего с пуританской моралью, особенно в отношении женщин. Они были вынуждены покориться общественным требованиям и вернуться к чтению Библии, шитью, носить “шляпы, чтобы закрываться от солнца, скромные закрытые платья, а не легкие юбки и французские камзолы, отказаться от ношения кинжалов, пистолетов, шпор и взять молитвенники”lix. Третий памфлет из этой серии развивал тему патриархата. Автор, выступая, как критик-моралист и представитель среднего класса, свел всю проблему “смены платьев” к патриархальному авторитету в буржуазном обществе. “Женщина была создана для почитания своих родителей (читай - отца) и для повиновения мужу”, - писал он. Пусть используют отцы свою власть над детьми, пусть мужья наставляют жен своих, поскольку тот мужчина женоподобен, кто передает данное ему от рождения право своей жене или дочери, и поскольку мужеподобна та женщина, которая лишает родителей авторитета, мужа – власти или отступает от присущей ее полу скромности"lx. Такое изменение настроение третьего памфлета по сравнению со вторым предвещало скорое общественное недовольство, которое вылилось в протест против короля, церкви и аристократии, но не против дискриминации женщин. Когда пуританская революция свергла монархию, положение женщины не изменилось. В эпоху Елизаветы и Якова гендер как социальный конструкт четко прослеживался в общественной жизни. Даже в памфлете Hic Mulier, выражавшеем взгляды аристократии, содержится призыв к применению мер по ограничению экономической самостоятельности слишком свободолюбивых женщин. Если отцы, мужья, попечители этих “гермафродитов” будут требовать от женщин отчета об их расходах, то тяга к самостоятельности скоро исчезнет. Меры, предпринятые королем Яковом для “приручения” женщин, скоро будут казаться такими же несуразными, как и его рассуждения о божественном происхождении королевской власти. Он получил королевскую власть в борьбе с женщинами, вернее против их манеры одеваться. Когда в 1615 г. он велел казнить миссис Энн Тюнер за отравление, он потребовал, чтобы на казнь она надела не то платье с накрахмаленными желтыми рюшами, которое так оскорбило вкус Его величества. К 1620 г. он вынудил церковь, памфлетистов, составителей баллад, певцов и актеров присоединиться к кампании против “мужеподобных” женщин, носивших удобные костюмы для верховой езды, и имевших оружие. Яков получил известность за неприятие любого проявления женской свободы. Он пытался вернуть их к образу “скромницы”. Невзирая на социальную реальность, которая устранила всех женщин, кроме королев, от непосредственного исполнения властных функций к концу семнадцатого - восемнадцатого веков, историческая память о вооруженных женщинах и женском правлении упорно сохранялась. Более жизненной стала другая тема в гендерном споре – вопрос о женском образовании, однако королевы и претендентки в королевы продолжали возбуждать феминистов самим существованием. Они также давали материальную поддержку усилиям феминистов преодолеть барьер предполагаемого женского невежества и неправоспособности, как это делали другие женщины в верхах. Кристина Пизанская написала книгу по женскому образованию для Маргариты Бургундской, когда та собиралась выйти замуж за французского дофина; Батсуа Мэйкин (Batsua Makin) написала для Марии, старшей дочери герцога Йоркского. Мэри Астелл направила свои предложения о женском колледже будущей королеве Анне, впоследствии принцессе Дании, которая на самом деле собиралась его финансировать, пока епископ из Солсбери не разубедил ее. Мари де Гурне посвятила Анне Австрийской, будущей королеве Франции, свое сочинение "Равенство мужчин и женщин", получая от нее и от ее предшественницы Марии де Медичи средства на содержание. Леди Чадлейх, автор трактата "Защита женщин" ("Ladies Defence"), посвящала свои поэмы королеве Анне, а свои очерки - Electress Sophia. Наиболее впечатляющим примером того, как женская власть продолжала воодушевлять феминистскую сторону querelle, может быть Мэри Астелл. Астелл не писала в защиту женщин, но, вдобавок к хорошо известному предложению о женском колледже она написала сногсшибательную критику бракаlxi. Подписываясь под принципами англиканской церкви и иерархического общества, в первом издании книги она описала мужей в терминах иерархии раннего периода нового общества. Они были “лорды и хозяева” своих жен, которые были не более чем “бедными вассалами”lxii. Астелл была раздражена либеральной позицией Джона Локка в отношении права протестовать против тирании, не касаясь вопроса о том, как мужья должны править. Социальные ранги, включая высшее положение мужей, и право вышестоящих управлять нижестоящими казались предопределенными: “Бог разместил разные чины в мире, но некоторые в более высоком, а некоторые – в более низком положении по многим благим причинам”. Однако для самой Астелл не было хорошим аргументом, что высшие “от трона до частной семьи” правили как представители Бога. Она не была замужем и не могла пропагандировать брак для женщин. Но затем королева Анна взошла на английский трон в 1702. Вновь женщина правила самостоятельно, и это ускорило появление у Астелл пленительной феминистской версии просвещенческой революции в мышлении. Эта принадлежащая высокой церкви женщина, которая в печати возражала против деистических взглядов Локка, теперь приняла один из главных аргументов, освобождавших научную мысль от оков Священного писания и церкви. В 1703г. в приложении к “Размышлениям о браке” она воззвала к тому принципу, который использовал Галилей для защиты представления о движении земли вокруг солнца. Обосновывая, что язык Писания приспосабливается к обычному, чтобы лучше передать его уникальные теологические идеи, она отклонила библейские утверждения о подчинении женщин как не более, чем определенного рода приспособления к преобладающему образу мыслей. Она обнаружила, что отношения полов – это универсальная проблема. Она относится к человеческой природе в самом широком смысле, а не только к адресатам Откровения. Равенство женщин было, таким образом, проблемой, которую должен был решать разум – и ясно, что при правлении Анны в Англии все свидетельства здравого смысла и разума говорили против мужского превосходства. Не только каждый мужчина не превосходил каждую женщину, но одна женщина теперь была выше всех мужчин в королевстве. Если бы каждая женщина была подчинена какому-то мужчине согласно закону природы, отмечала Астелл, королева должна была бы подчиняться своему ливрейному лакею. И если мужчины теперь сошли с этой позиции, подтверждая, что только некоторые женщины занимают более низкое положение, чем некоторые мужчины, то это столь же верно, как и обратное утверждение, что некоторые мужчины определенно ниже некоторых женщинlxiii. Довольно говорить о предполагаемом естественном более низком положении женщин. Старый принцип женского правления еще раз победил доктрину женской универсальной подчиненности мужчине. Власть женщин высокого общественного положения была слабым основанием для того, чтобы надеяться на женскую окончательную эмансипацию, как это делала Астелл. До начала восемнадцатого столетия их влияние было очень ограниченным, так как сами феминисты были никем, и до конца века общественное положение как таковое должно было быть заменено буржуазным социальным порядком. Все же в историческом переходе от феодального к буржуазному обществу большинство ранних феминистов периода querelle продолжали обращаться к представительницам старого порядка и консервативно приукрашивать их. В частности, их политический консерватизм был ограничением, налагаемым их классом. Отделенные от большинства других женщин классовыми привилегиями, они плохо представляли себе их жизнь и не воспринимали их как источник власти. Несмотря на все грозные возражения против женоненавистничества они, например, никогда не замечали одного его наиболее отвратительного проявления в Европе эпохи начала Нового времени – повешения или сжигания заживо около 100 000 или более женщин как ведьм. Как социалисты-утописты того времени, на кого они были похожи своими взглядами, ранние феминистские теоретики обращались к просвещению и к традиционным источникам власти, когда надеялись на социальные изменения. Поскольку они были женщинами, для которых сексуальная политика была главным, они ностальгически смотрели на те времена, когда эта традиционная власть осуществлялась женщинами. Даже их сексуальная политика выглядит в наше время консервативной. То, что феминисты querelle должны были сказать женщинам и обществу, было в большой степени реакцией на то, что говорили женоненавистники. Хотя через это лежал путь за пределы сопротивления женоненавистничеству. Альтернативой служило принятие тех образов, которые показывали женщинам разного общественного ранга их более низкое положение и подчиненность мужчинам. Для того, чтобы противостоять женоненавистничеству, надо было начать долгую феминистскую борьбу. Наибольшими достижениями ранних феминистских теоретиков было приведение в движение этой диалектики. Они были ограничены сражениями с писателями, но и в этом сражении они показали мужское влияние на образование и его женоненавистническую направленность. И они добились, по крайней мере, для феминистского сознания более широкого и общего взгляда на женщин, чем суживающие гендерные предписания, налагаемые обществом начала нового времени. Эти достижения не были утрачены. В течение веков, когда власть женщин из аристократии становилась все более ограниченной, когда право, экономика и общественная власть ограничивали женщин среднего класса и бедных от вступления в общественную жизнь, феминисты игнорировали и отрицали сопутствующие эпоху образы женщин, которые лишали их достоинства и авторитета. Они отвергали как мужскую идеологию представления о женской неспособности, которые отражали и подкрепляли методичный переход власти и авторитета к мужчинам. Таким образом, они создавали интеллектуальную традицию, в которой память о феодальном правлении женщин и смутные воспоминания о вооруженных и воюющих женщинах, поддерживали представление о естественном назначении женщин. Однако никто все-таки полностью не знает распространенности и влиятельности этой традицииlxiv. Ясно, что писатели-феминисты черпали силу и аргументы у своих предшественников. Их традиция простиралась за пределы querelle. Интерес ранних феминистов к мужской идеологии и гендеру оставался центральным и для последующей феминистской мысли. Несмотря на позднее развитие сознания, снова и снова появлялись исторические описания женщин-воительниц и правительниц - от Гарриет Тейлор Милль в начале первой волны женского движения до Мэри Бирд - в конце, и все еще действовали, как воодушевляющий образ в полумифических потомках прежних защительных трактатов, таких, как “Матери и амазонки” Элен Дайнер (1929) и “Первый пол” Элизабет Дэвис(1971). Вне границ теории мы можем только предполагать, какие контркультурные образы внушили ранние феминисты. Однако мы действительно знаем, что когда женщины поднялись, чтобы присоединиться к революции, которая положила конец феодализму, они опять были теми женщинами, которые вооружились и стремились к общественной власти. Они формировали военные объединения, которые называли Легионами амазонок, и они требовали политических прав для женщин, хотя в то время как граждан, а не дамlxv. Итак, таким был вклад ранней феминистской теории. Женщины эпохи querelle заложили и продолжили четырехвековую традицию интеллектуального противостояния женоненавистничеству. Они показали, как может быть использовано образование для принижения женщин, и они создали компенсирующий образ исторической женской власти. Способности женского ума они защищали почти с такой же силой. Письма, как и оружие, составили их двойную “защиту” против женоненавистнического использования культуры. Перевод Е.Лучининой и В. Успенской Редакция В.Успенской ПРИМЕЧАНИЯ 1 |