Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава девятая, полная последствий трудовых будней и сказанных сгоряча слов — Привет, Ник. — Привет, Люба. — Как дела? — Торпидно, — он подошел к окну в ординаторской. Снег идет — крупными хлопьями. — Тор… что? Это как? — опешила она. — Без ярко выраженных реакций со стороны организма. Вялотекуще, в общем. — Понятно, — она немного помолчала, обдумывая услышанное. Потом решилась. — Слушай, тор… торпеда ты моя… А потом она снова замолчала. Потому что притяжательное местоимение «моя» по отношению к Нику прозвучало очень странно. И дело было отнюдь не в женском роде. А в самом факте… «Мой», «моя»… Принадлежащий мне. Ник тоже молчал — видимо, так же «мою торпеду» переваривал. — Я сказать хотела… Точнее, предложить. В общем, у меня сегодня дома никого не будет. Часов до одиннадцати точно. А, может, и до двенадцати. Родители на каком-то приеме-фуршете. Ресторан и прочий разврат. — Разврат? Разврат — это хорошо. На самом деле, пять минут назад он мечтал только об одном — доползти до дому и отрубиться. День просто жуткий, устал — физически, но больше эмоционально. К тому же, не высыпался в последние дни. Что изменилось? Она позвонила. Нет, спать он хочет по-прежнему. Но отказаться от этой возможности — слишком большое расточительство, учитывая их ограниченные возможности к такого рода встречам. — Разврат будет у родителей в ресторане. А я тебя приглашаю на чай. — Обожаю чай. Я тогда после работы сразу к тебе. — Договорились. Только ты… — немного замялась, но потом решила продемонстрировать свою взрослость и ответственность, — в аптеку зайди — к чаю купи… чего-нибудь. — Угу. Куплю. Ты ж не знаешь, какие… хм… торты нужны. Люба не выдержала и хихикнула. Почему-то с ним даже на самые сложные и деликатные темы говорить легко. — Да что там знать-то? Все просто, по-моему. King size? Или как — XXL? — Какие мы грамотные, просто удивительно. Давай, я лучше все-таки сам. — Ну, раз ты стесняешься… — Ник на другом конце трубки хмыкнул. — Сам — так сам. До встречи. Нажимает отбой. Спать он меньше хотеть не стал. Но настроение определенно улучшилось. Она все успела — принять душ, освежить гладкость кожи в нужных местах и даже пять минут потратить на выбор белья. Да, определенно, вот это. Весьма закрытый по крою фасон компенсировался возмутительно прозрачным кружевным исполнением. А еще ей нравились вот эти белые атласные бантики по бокам. Оглядела себя в зеркало. Даже себе она нравится. Ник должен оценить! Хотя… он может и не заметить. Люба улыбнулась своему отражению. Ей кажется, что она его уже знает достаточно для того, чтобы предположить, что так вполне может случиться. Ник определенно может поторопиться и просто не оценить всей этой красоты. И что? А она даже и не расстроится. Главное, что она чувствует себя уверенно. Она безупречна. Бросив последний взгляд в зеркало, Люба потянулась за джинсами. А интересно, как бы отреагировал Ник, если бы она его встретила вот так… в одном этом черном прозрачном кружеве? И хорошо, что она не решилась реализовывать эту идею. Потому что выглядел Ник как-то так, что… Она даже не решилась его поцеловать. И он тоже не поцеловал ее. Вроде бы улыбается, а в глазах, уголках губ словно притаилось что-то. Она даже не знала, что сказать после привычного: «Привет». И выдала вдруг неожиданное — неожиданное с учетом ее только что весьма игривого настроения. — Ты голодный? — Не откажусь, если предложат, — он как-то виновато улыбнулся. — День просто сумасшедший сегодня, ни присесть, ни поесть. — Плов будешь? — Ооо… — простонал Ник. Причем практически с той же интонацией, что и в совершенно… другой, горизонтальной ситуации. — Плооов… от Стаса Санычааа… — Давай, раздевайся, — усмехнулась она. А после они все же оказались в ее комнате, на ее кровати. Но совершенно не так, как она себе это представляла. Ник привалился к стене, устроил ее привычно на коленях, спиной к себе, обхватил поперек живота и уткнулся лбом ей в шею. Выдохнул тепло. — Люб… ты меня сейчас убьешь… и права будешь сто раз… но этот плов меня подкосил. — Кончил в процессе поглощения плова? — Я не кончил. Я кончился. — Я всегда знала, что не выдерживаю никакой конкуренции с папиным пловом. — Да не в тебе дело! — он повернул голову и теперь прижимался к основанию ее шеи щекой. - Просто день сегодня выдался тяжелый… очень. Ладно. Она справится. Она переживет. Ничего страшного. Ей только что отказали. Надо называть вещи своими именами — ей именно отказали! — и надо учиться принимать это. Наверное, так случается со всеми когда-нибудь в первый раз, рано или поздно. Наверное, для этого даже могут быть веские причины. А сейчас главное — сохранить лицо. — Ник, — она старалась говорить ровно. — Ты не обязан передо мной оправдываться. Ты мне ничего не должен. Не хочешь — кто же тебя неволит… — Любааа, — простонал он ей между лопаток. — Да какое там «не хочешь»! Просто… А потом он взял ее за плечи и повернул лицом к себе. Несколько секунд смотрел в глаза, словно пытаясь прочитать там что-то. А потом поцеловал. — Слушай… не надо… через силу… если ты устал… — Поздно. У меня уже сменились приоритеты. Хочу тебя. Очень. Пожалуйста… Он действительно не заметил черного откровенного кружева не ней. И случилось все довольно быстро и бурно. Но, самое главное — уже совсем не больно и даже приятно, очень даже приятно. И еще она определенно рассчитывала на продолжение. Сладкое продолжение — как в прошлый раз. — Люб… выгони меня домой, а? Иначе я отрублюсь секунд через десять прямо вот тут. Что-то перемкнуло у нее в голове на эти слова. И она сорвалась. Не на крик, нет. Негромко и расчетливо. — Ну, в принципе, ты прав. Поел, потрахался. Что тут еще делать? Можно и домой ехать — спать. — Люба… — Я в душ, — она встала, нисколько не стесняясь своей наготы. Подняла с пола так и не оцененное белье. Спина прямая, подбородок вверх. — Дверь входную за собой захлопни. Когда она вышла из душа, его в квартире уже не было. Она злилась и негодовала две недели. Внутри все кипело. Сначала был стыд — никому она так себя не предлагала. Сама первая позвонила, откровенно сказала, чего хочет, а он… он… он!.. Она, можно сказать, из-за него с Марком рассталась! А этот… звероящер! Животное! Свое получил, и на нее ему плевать. Угораздило же ее с таким связаться! Ее добивались, еще как добиваюсь, ухаживали, говорили комплименты, дарили подарки. А досталось все тому, кто принимает это все, как само собой разумеющееся. Который ее нисколько не ценит. Люба, ты идиотка! Потом она решила срочно ему отомстить. Найти по-настоящему достойного кандидата. Который оценит счастье, которое ему выпадет. Только вот стоящих, интересных парней в данный момент не было на примете. Она даже подумывала о том, чтобы позвонить Марку. Была уверена — он будет рад, если она вернется к нему. Но это было как-то… Не самая выгодная для нее ситуация. Хотя, если правильно ее подать… В общем, Люба все еще была занята наполеоновскими планами восстановления своего попранного достоинства, когда любимая сестра и ее муж показали ей картинку совсем под другим углом. — Баженов, это твой сын! Так и норовит… — Люба со смехом выудила руку племянника из выреза своей блузки — Ваня, радостно причмокивая, вовсю уже шарил у нее в бюстгальтере. — Ванечка, там ничего вкусного для тебя нет. Я не мама. — Ну, если не поесть, то хоть потискать, — ухмыльнулся Вик. — Пользуйся, сын, пока еще можно. А потом вырастешь — и за то же самое тебе будут говорить «Фи!» и бить по физиономии. Обе сестры дружно рассмеялись. — Надь, а чего Ник меня не дождался? Люба резко перестала даже улыбаться. — Сказал, что устал и поедет домой отсыпаться. Он и правда какой-то замученный в последнее время. Даже есть не стал. — Неудивительно, знаешь ли. Я вообще удивляюсь, как у него нервов хватает на такую работу. — Это точно. Слушай, а ты не в курсе, чем та история жуткая закончилась? Которую он в прошлый раз рассказывал? — В курсе. — И? — Лучше тебе не знать, — поморщился Вик. — Действительно, страшная история. Не для ушей кормящей матери. — Ну, хоть Ник не?… — Да нет, он там вообще не при чем. Ну, просто сама ситуация, ты же понимаешь? — Понимаю. Но он так переживал… будто это был его пациент. — Да Колька только прикидывается толстокожим. — Я знаю. Ей потребовалась еще неделя на осознание того печального факта, что, похоже, она была неправа. Что она знает о том, каково это — быть врачом? В их семье к медикам относились с уважением — и тетя Даша, и дядя Глеб были прекрасными представителями это профессии, и их нельзя было не уважать. Но какова оборотная сторона всего этого? Чем они платят за свой профессионализм? А что, если в тот день у Ника… умер пациент?! Нет, Вик и Надя говорили, что это не его пациент, и вообще там что-то непонятное, но… Даже если он был просто свидетелем этого? А ведь разнообразные тягостные инциденты наверняка случаются у него в отделении — это же больница, там бывает всякое. Вот если представить, например… Если бы на глазах у Любы сбили ребенка на дороге. Она представила на секунду картину: летящая машина, визг тормозов, удар, маленькое тело подлетает в воздух и падает на асфальт. Кровь… У нее слишком богатое воображение! После такого у нее явно было бы очень подавленное состояние. А Ник… для него это вообще, наверно, как-то иначе. Он к этому ближе. Он… Люба не знает, что он там конкретно делает на работе, но если в целом… Человек спасает жизни. Пафосно, но, по сути, верно — вся его работа направлена на это. Делать все, чтобы дети жили и были здоровыми. Она вспомнила, как резко поменялась по отношению к Нику сестра после рождения Вани и диагностирования у мальчика пупочной грыжи. Не самая сложная ситуация, как стало ясно потом, но тогда, в начале, Ник им здорово помог — в первую очередь, вправляя на место мозги Наде с Виком. А ведь для него это, наверное, самая рядовая ситуация — и такое у него каждый день, и разное, и тяжелее… А она изволила психануть, что с ней сексом не занялись так, как ей этого хотелось! Не удовлетворили девочку. Тут взыграла все-таки гордость. Если он был такой уставший и расстроенный, какого черта он к ней поехал тогда?! И тут же внутренний голос шепнул: «А если он хотел? Скучал? Может быть, каким бы ни был уставшим, а видеть все равно хотел? Может быть, рассчитывал на какую-то… поддержку с твоей стороны? Чтобы просто обнять, прижаться? Чтобы пожалели, приласкали? Вот как ты сама, тогда, в новогоднюю ночь? А ты…». А она повела себя как эгоистичная стерва! Она ни разу в жизни не просила прощения. Нет, перед родителями виниться приходилось. Но перед парнями — нет! Никогда. И как подступиться к этому, просто не представляла. Хотя… в новогоднюю ночь она перед Ником уже извинялась. И он перед ней. И ничего страшного не случилось. Надо просто сказать это. «Прости меня, я вела себя как дура». Люба смотрит на зеленую галочку в скайпе — напротив «Звероящера». Потом переводит взгляд на такую же зеленую «птичку» напротив «Варвара». Если бы Варя их тогда не застукала утром, сейчас Люба могла бы как-нибудь ненароком порасспрашивать ее о брате. Но теперь, когда Варя видела… Люба снова смотрит на список контактов скайпа. Они сейчас наверняка рядом — в соседних комнатах, возможно. И Варя может встать, сделать несколько шагов и подойти к нему, прикоснуться, просто положить руку на плечо. Как Люба хочет отказаться на ее месте… Вздыхает. Нет, скайп ей не помощник. Хамила в лицо — извиняться надо так же. Владимир Алексеевич спихнул на него VIP-палату. Со словами: «Когда-то надо учиться». Имелось в виду — учиться искусству дипломатии и умению обхождения с «важными» пациентами. Для Ника, в виду его, по выражению того же Владимира Алексеевича, «подросткового максимализма», все пациенты были равны. Различие он делал только с сугубо с медицинской точки зрения, но уж никак не с социальной. «Ничего, пора тебя начинать обтесывать, — такими словами заведующий пресек все возражения молодого ординатора. — Иди, работай». Пошел — куда деваться. — Здравствуйте, меня зовут Самойлов Николай Глебович. Я лечащий врач вашего сына, — с этой дежурной фразой он зашел в палату. Сидящая на кровати женщина обернулась и встала ему навстречу. Внимательно его осмотрела. Даже не осмотрела — просканировала. Он в ответ рассматривал ее. На вид — лет тридцать, ухоженная, без каких-то ярких, искусственных акцентов во внешности. Первое впечатление приятное. А вдруг — адекватная? — Выйдите! — Что?! — он моргнул от неожиданности. — Вы и близко не подойдете к моему сыну! Ник сразу понял — по тону, в котором явно сквозили истерические нотки, что спорить тут бесполезно. Однако, в первый раз с ним такое — чтобы даже ребенка осмотреть не дали. Ладно, пусть с этой дамой Владимир Алексеевич сам разбирается. А Ник вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Владимир Алексеевич, я понятия не имею, что ей в голову взбрело! Я успел только поздороваться — и меня вытолкали взашей. Честное слово, я не виноват! — Да знаю я, — морщится заведующий. — Не в тебе дело. — А в ком? — облегченно выдохнул Ник. — У нее с головой все в порядке? — Лично я не уверен, но… — А что она говорит вообще? Она как-то объяснила, чем я ей не угодил? Она не любит рыжих? Или высоких? Или всех, у кого фамилия «Самойлов»? — Последнее недалеко от истины. — Чего?! — Дословно: «Его отец убил моего мужа. Я больше не позволю никому из врачей-убийц Самойловых подходить к моей семье». — Ого… Как все запущено-то… — Вот именно. Я хотел Глебу позвонить, да закрутился. Ты у него сегодня поинтересуйся тогда сам. — Обязательно. — Глеб Николаевич, позвольте вопрос? — Спрашивайте, Николай Глебович. Только чаю мне налей, раз уж ты там рядом с чайником. — Пап, — протягивая отцу кружку, — тебе фамилия «Луцык» о чем-то говорит? — Нет. А должна? — Гипотетически — да. — Что-то не припомню. Это кто? Наш знакомый? Имя какое? — Имя не знаю. Жену зовут Татьяна. — Татьяна Луцык? Нет, не помню. Ааа… Луцык… Луцык… Да, точно, — отец отставляет в сторону кружку. — Сергей Луцык, да? — Наверное. Вспомнил? — Да. Покойник мой последний. — Расскажи, — Ник устроился напротив отца за кухонным столом. — Да под прошлый Новый год… Помнишь, тридцать первого какая метель была? — Помню. Ты дежурил в прошлом году. — Ну вот, этого Луцыка как раз тридцать первого часов в шесть вечера и привезли. Мне потом «ДПС-ники» картину рассказали — как все было. Занесло его, развернуло, вылетел на «встречку». И — в лобовую с «КамАЗом». А ты же знаешь — самое безопасное место при столкновении с «КамАЗом»… — …в кабине «КамАЗа», — закончил за отца Ник. — Точно. Была б наша отечественная жестянка — был бы там фарш. А у этого Луцика джип был хороший, немецкий. На стали немцы не экономят, подушки безопасности вкруговую, опять же. В общем, довезли живым. И даже шансы были у него — не скажу, что прямо много шансов, но мог бы выкарабкаться. Я трое суток в операционной провел… — Я помню прошлый Новый год, па. — В итоге сердце не выдержало. Жировая эмболия вследствие множественных переломов. — То есть — ты не виноват? — кому-то этот вопрос мог бы показаться обидным. Но отец и сын мыслили на одной волне. И Самойлов-старший принял вопрос как надо. Правильно. — Врач всегда виноват. Так считают родные. Но объективно — нет. — Тебя обвинили? — Жена Луцыка грозилась на меня в суд подать. Всю больницу спалить. Президенту написать. Киллеров нанять. В общем, чего только я не наслушался. — Ясно. — Нет, потом объявились другие его родственники — родители, старший брат. Они даже передо мной извинялись. Но, знаешь, людям надо кого-то считать виноватым. Так проще. А ты каким боком эту историю зацепил? — Илья Луцык, пять лет, паховая грыжа. Мой пациент. Уже бывший. Отстранили меня от него. — Ну надо же… — покачал головой Глеб Николаевич. — Бывают же совпадения. — Угу. Она меня как увидела, особенно когда я представился — ее даже трясти начало. Велела сыну убийцы ее мужа и близко не подходить к ее собственному сыну. — Ну, что я тебе могу сказать… Держись подальше, у вас врачей в отделении достаточно. — Мальчики, у вас что тут за совет в Филях? — на кухню заглянула Юлия. Посмотрела по очереди на серьезные, даже грустные лица мужа и сына. — Все в порядке? Глеб? Коля? — Все в порядке, Юленька. У нас тут просто рабочий разговор. На профессиональные темы. — Ну ладно, — она сделал вид, что поверила. Имея в семье двух таких мужчин, поневоле пришлось научиться иногда уступать. — Не буду мешать. — Я, знаешь, чему удивляюсь, пап? Фамилия у нас не самая редкая… Как она так мгновенно вычислила?… — Фамилия у нас, может, и не самая редкая, — усмехается невесело отец. — А вот наружность очень приметная — и у тебя, и у меня. Ему казалось, что только-только заснул. И вот уже в густой сон врывается безжалостно шепот: «Николай Глебович!». И за плечо трясут — не слишком деликатно. Ник зевнул и сел на диване. — Что случилось? — У Луцыка из VIP-а температура. Жалуется на живот, маму зовет. — А мать где? — Так она сегодня не ночует в больнице — в командировку уехала. Нас специально предупредила — чтобы мы приглядывали за мальчиком. — Ладно, — протер глаза. — Сейчас, иду. Температура какая? Что-то непонятное, болит то ли в области пупка, то ли в правом подвздошье. Ребенок испуган, плачет. А пока Ник осторожно повторно пальпировал живот, мальчика вдруг внезапно и обильно вырвало. Ник резко встал, крикнув медсестре, чтобы убрала, стянул испачканный халат, вытер об него руки. Что же это? Картина атипичная, но что-то крутится в голове. Спустя пятнадцать минут, вернувшись в уже убранную палату, в чистом халате, Ник был практически уверен в диагнозе. Аппендицит в этом возрасте — явление не частое, но не из области невозможного. Вопрос в том, что делать? Аппендэктомия — операция простая, он уже делал. Другое дело, что ему же строго-настрого запретили… Нет, это все несерьезно, конечно. Но, возможно, стоит подождать до утра, а там Владимир Алексеевич сам?… Зачем накалять ситуацию, он уверен, что мать Луцыка будет просто вне себя, если Ник посмеет тронуть мальчика без веских причин. Черт, ну почему это случилось именно в его дежурство?! Илья Луцык лежал на кровати, бледный, с влажным от пота лбом. Он повернул голову в сторону вошедшего врача. — Где мама? Я хочу к маме! — Мама… мама придет завтра. Дай-ка я посмотрю еще раз. Тебя не тошнит больше? Мальчик покачал головой. А вот едва прикоснувшуюся к его животу руку оттолкнул с громким криком: «Больно!». Ник резко встал. Нечего ждать. С перитонитом шутки плохи. Обернулся к стоящей в дверях дежурной сестре. — Готовьте операционную. — Николай Глебович, надеюсь, у тебя есть хорошие оправдания?! — Есть. Лопнувший аппендикс — вот мое оправдание. — Как — лопнул? Где? — Владимир Алексеевич чуть заметно побледнел. — У меня в руках. Над лотком. Заведующий шумно выдохнул. — Ну, молодец тогда. Ник сдержанно кивнул в ответ. — Ты же понимаешь… — видно, что Владимиру Алексеевичу немного неловко. — Что тут такая ситуация… — Понимаю. Но ждать до утра я не рискнул. — И правильно сделал. С матерью я сам поговорю, как объявится. На улице в лицо дунуло ветром — сырым и теплым. Совсем весенним. Ник поднял воротник бушлата. Мартовский ветер коварен, а он вчера поленился надеть дома шапку. — Доктор, постойте! Ему? Обернулся. Вздохнул. Ему. Эх, надо было быстрее домой собираться. Быстрым шагом к нему направлялась Татьяна Луцык. Остановилась в метре от него, смотрит пристально. Будет полноценный скандал? Или просто быстренько проорется и разойдемся? Ник не выдержал и еще раз вздохнул. Чего молчим? Раньше начнем — раньше закончим. — Слушаю вас. — Мне Владимир Алексеевич сказал… — она начала негромко, — что вы сегодня ночью Илюшу прооперировали… — Были показания, — Ник старался говорить ровно. — Я Владимиру Алексеевичу все объяснил. И он принял мои доводы. Кроме того, мальчик себя нормально чувствует. Я был у него сегодня в реанимации, — а вот последнее он напрасно сказал, наверное. Ему же строго-настрого запретили… — Я знаю, — она говорит все так же странно, неожиданно спокойно. А Ник все подсознательно ждал повышенного тона, крика. — Владимир Алексеевич сказал, что аппендицит лопнул прямо во время операции. Что была реальная угроза воспаления брюшной полости. И даже заражения крови. Ого, заведующий постарался — нагнал жути. Ну, и почти не соврал — так, чуть сгустил краски, может быть. — Да, все верно, аппендикс лопнул. Поверьте, — Ник изо всех сил пытался, чтобы голос его звучал убедительно, — я бы не стал без веской причины трогать вашего сына. Но ждать действительно было нецелесоо… — Простите меня, — она вдруг всхлипнула, шагнула к нему и… Этот модный кашемировый шарф матушка ему подарила на Новый год. И теперь в него громко и не стесняясь рыдала мама Ильи Луцыка. А Ник просто не знал, что делать — стоял столбом. Ну не отталкивать же? И уже тем более — не обнимать. — Вы простите… я на вас тогда накинулась… просто вы так похожи… — слышалось между всхлипами. — Илья — все, что у меня осталось после Сережи… а ваш отец не виноват, я знаю… просто… я так испугалась, знаете… ваша фамилия… как предвестник смерти… нет, не так… Господи, простите меня — несу всякую чушь… Так продолжалось еще пару минут. Ник так и стоял все это время молча. Он понятия не имел, как на такое можно и нужно реагировать. Все, любые действия казались сейчас нелепыми и неправильными. Но когда мимо прошел, бросив косой любопытный взгляд, его коллега, Ник не выдержал, аккуратно взял плачущую женщину за локоть. — Послушайте, Татьяна… — Да-да, простите, — это «простите» у нее просто зациклило. Но отстранилась так же резко, вытерла щеки. — Я… я просто… — Все в порядке, — так принято говорить, кажется? — Да уж, теперь точно в порядке, — она вдруг усмехнулась сквозь слезы. — Это все нервы, правда. Это срыв, — она помолчала немного. — Знаете, наверное, это судьба. Я была несправедлива к вашему отцу. Судьба дала мне шанс исправиться. Правда, я им… своеобразно воспользовалась. Вы простите меня, Николай Глебович? — Вам не за что… Да, конечно, — поняв, что так будет проще и быстрее. — И перед отцом извинитесь за меня. Я знаю, что он сделал все, что мог. И даже больше, наверное. Я, правда, не уверена, что он помнит… — Он помнит. — Он очень… очень талантливый доктор. Просто… просто нам не повезло, — Татьяна прерывисто вздохнула. — Николай Глебович, могу я вас просить быть нашим лечащим врачом? Он удивился, но решил не спорить. — Да, конечно. — Спасибо. — Тогда, на правах вашего лечащего врача… Не знаю, сказал ли вам Владимир Алексеевич, но паховый канал я тоже подшил — чтобы два раза не резать. — Вы замечательный доктор. Как и ваш отец. Чудны дела твои, Господи. Так он думал, глядя в спину заходящей обратно в здание больницы Татьяны Луцык. А когда обернулся — тогда понял, что на самом деле они чудны теперь. Потому что в паре шагов за его спиной стояла Люба. Стояла, скорее всего, уже какое-то время. А у него сегодня образцово-показательные выступления, видимо. Он шагнул ей навстречу. — Привет. — Привет. У нее слегка удивленный вид. И она невозможно хороша — румянец, растрепанные мартовским ветром волосы, ярко-синий воздушный шарф и клетчатое пальто с перехваченной кожаным ремнем тонкой талией. — Это была мама пациента. Я… ее сына сегодня прооперировал, — он зачем-то посчитал нужным пояснить. — Ясно. Часто у тебя… такое? — Впервые. — Впечатляет. Она иронизирует? Серьезно? И вообще — зачем она здесь? — Ник, послушай. Я приехала, чтобы… — Люба словно прочитала его мысли. — В общем, я хочу попросить у тебя прощения. Сегодня его день. Все у него прощения просят. Ник дернул плечом. — Это не обязательно. Но смотрит он почему-то в сторону. Ему ужасно идет это короткое двубортное темно-серое пальто, и даже торчащий из-за воротника капюшон неизменной толстовки — сегодня кирпично-красной — не портит. — Ты хочешь сказать, что ты на меня… что я тебя… не обидела тогда? В нашу… последнюю встречу? Он какое-то время еще смотрел мимо нее. А потом все-таки перевел взгляд на ее лицо. Губы дрогнули, и в лице его, в глазах вдруг появилось что-то совсем детское. Детское, растерянное и… — Обидела. Он сказал это так, что она просто не смогла устоять на месте. Снова на цыпочки, руки на шею, притянуть к себе и шепнуть в многострадальный кашемировый шарф: — Прости меня. Пожалуйста, прости меня. Руки его не промедлили ни секунды. Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало. Странно, неправильно и непривычно не хватало. Они стояли так, обнявшись — стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было все равно. Он стоял, прикрыв глаза и прижавшись щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо… Еще чуть приподняться, чтобы дотянуться губами до уха. — Простил? — Да что ты такое говоришь! — руки его сжимаются еще крепче. — Я тоже тогда… отличился. И ты прости меня, пожалуйста. Я просто тогда уставший был ужасно. И не надо было мне приезжать. Но я… — Тшшш… Не надо… — выдохнула ему на ухо. А потом отстранилась. — Давай посидим где-нибудь, а? Поужинаем, поговорим? Я так… — она осеклась. Но несказанное «соскучилась» все равно будто бы прозвучало. — Пойдем, — улыбнулся — немного растерянно и радостно одновременно. — Тут недалеко есть пиццерия. Ничего особенного, но не отравят точно. Крупная рука в черной кожаной перчатке уверенно обхватывает изящную ладошку в ярко-синей. |