Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава тринадцатая, в которой на авансцену выходят, по заказу публики — фигура третья, разлучная, а затем Денис Валентинович Батюшко Первое время она надеялась, что они будут общаться хотя бы виртуально. Но Ник бывал он-лайн редко, набегами. — Тут кошмарный африканский интернет. Работает на магии вуду, по-моему. И на человеческих жертвоприношениях. И времени реально нет. Я один на пятьдесят детей в среднем. Ничего не успеваю. … — Не зря заставляют делать прививку от желтой лихорадки. — Ты заболел?!? — Нет. Пока ничем не заболел, но самочувствие так себе. Господи, Любка, здесь такая грязь, знала бы ты… — Да? —ну что она может еще сказать. — Они вообще не знают, что такое гигиена. Это другая планета. Черт! Опять. Все, убежал. … — Мне дали африканское имя. Теперь я Тэкле-Никос. — Ну, здравствуй, Тэкле. — Привет. Научил санитара Фикаду ругаться матом. — По-русски?! — Они не понимают, что значит: «Operating room urgently». А когда я ору: «Бегом, на х*й, бл*дь!» — хоть как-то начинают шевелиться. — Трудно? — Очень. Все, исчез. … — Как дела, Тэкле? — Принимал роды сегодня. — Это же не твой профиль?! — Никого это не интересует, по большому счету. Ну, так вышло, в общем. — И… как? — До сих пор в шоке. — Страшно? — Ой, погоди, я тут с Дарь Санной консультируюсь параллельно. И все — офф-лайн. … — Ты там жив вообще? — Условно. Хочу борща. Хочу овсянки. И аппарат УЗИ. — Чего больше? — Не знаю. Зато тут никакой бюрократии. Никто тебя не контролирует. Кроме Бога — так они считают. — Ник… —она не знает, что ему сказать. — Приходится полагаться только на собственные глаза и уши. У нас тут есть инфекционист Хабаров. Пьет страшно, но не в этом дело. Он мне все говорит: «Развивай клиническое мышление, Николай». — Развивается? — Семимильными шагами. Не расстаюсь с учебником по тропическим болезням. Хорошо, что взял с собой. — Ник… — Лучше тебе не знать, что такое муха Тумбу. Все, ушел. Извини. И так целый месяц. Один раз она не выдержала и написала ему в офф-лайн. — Я понимаю, что тебе трудно. Я чувствую. Не знаю, захочешь ли ты это прочитать, но я скучаю по тебе. Очень. Написала. Перечитала. Нет, не надо ему это видеть. Но палец дернулся на кнопке мышки. Сообщение ушло. Удалить не успела — как по заказу он-лайн. Ответил он через минуту. — Спасибо, что сказала. Я тоже ужасно скучаю. И… мать их! Ушел. … — Дурак я. Опыта захотелось набраться. Романтики африканской. Набрался столько, что не унести. — Жалеешь? — Хочу домой. Но останусь до истечения срока контракта. Извини, что ною. Все, больше не буду. — Ты не ноешь! — Все, убежал. … Потом он будто втянулся, привык там. Сообщения стали еще реже. Сплошное «времени нет», «убегаю», «труба зовет». А затем у нее наконец-то случился запланированный и долгожданный отпуск, который она собиралась провести с Соней. Шенген, серебристый «Фольксваген Гольф» и две синеглазые брюнетки внутри. Трепещи, старушка Европа! Только вот настроение было не особо боевое. Но не подводить же Соню? Тем более, что они планировали совместный отпуск еще с осени. Ударить автопробегом по Бургундии, Оверни и Лангедоку. А потом — по Каталонии и Валенсии. Там, в Валенсии, и планировали недельку пожариться на пляже. А потом обратно — Каталония, Лангедок, Овернь, Бургундия, Париж. Отличный план. Еще бы с настроением что-нибудь сделать. — Любашкин, так не честно! Бедный Серхио истомился твоей холодностью, на него даже мне жаль смотреть. — Ну и не смотри. Было бы на что. — Как это — «было бы на что»? Взор горящий, щетина брутальная, пресс кубиками. Что тебе еще надобно, капризная ты моя? — Ничего, — Люба лениво переворачивается на живот, стряхивает песок с ног. — Вот именно что — ничего. — Люба! А как же я? — А что ты? Воркуй с этим… как его… Фелипе. — Люба! Не притворяйся, что не понимаешь. Их двое. Нас двое. Ну, хотя бы разговор поддержи. — Языками не владею. — Сейчас подзатыльник получишь! Твой испанский на порядок лучше моего. — Вот и тренируй свой испанский. — Любка! — Не хочу. — Ну что ты там пытаешься увидеть, Любовь Станиславовна? Другой берег моря? Там нет ничего. Там за морем — Африка. — Угу. Помашем ручкой Кольке? — Какому Кольке?! — У тебя много знакомых Колек? — Самойлов, что ли?! — Соня соображает несвойственно ей долго. — Что он делает в Африке? — Работает. — Вот же оригинал, — Софья звонко смеется. — Чудак он все-таки. Смешной. Неужели так буквально воспринимает сказку о докторе Айболите? Он в Африке, он в Африке под пальмою сидит, — с чувством продекламировала сестра, — и на море, и море без отдыха глядит. Не едет ли в кораблике доктор Айболит? — Наверное, — деланно безразлично пожимает плечами Люба, загребая ступнями песок. — Вот насобирает он там приключений на свою рыжую задницу. — Почему — рыжую? — Понятия не имею, — сестра зеркальным жестом пожимает плечами. — Голова рыжая же? Может, у него и задница — рыжая и волосатая? Я как-то особо не задумывалась на эту тему. Люба молчит. А могла бы сказать, что задница там совсем не волосатая. Гладкая, упругая очень аппетитная. И Люба бы весьма шокировала сестру, если бы сказала это вслух. Даже вообразить себе не может, чтобы рассказать Соне о том, что у нее с Ником. Потому что точно может представить сто и один вопрос, который задаст ей сестра. Но не представляет, как на них отвечать. Первая и единственная, спустя десять лет, запись в девичьем дневнике Любы Соловьевой Покатилось красным шаром лето. Мне тебя не хватает. Это кошмарное лето — я теперь это точно понимаю. Как будто что-то было, а потом прошло. Что это «что-то» — мне трудно описать. Попробуй додумать сам. Подземелье лета. Не лето, а Лета. Забытое время. Не хочу о нем вспоминать. Я жду сентябрь. А сейчас только лишь проклятый август. Все-таки это лето — как след от бича, выжженная солнцем пустыня на моей разумной, но глупой планете. Ты знаешь, это такое страшное солнце — без жалости и пятен. Беспощадное, пыльное, сухое, убивающее лето. Если дождь — то заливает до потопа. Если жара — то выжигает клеймо загаром, снимает кожу, обдирает до сердца, на котором пляшут канкан огненные черти. Моя маленькая, глупая планета, ты не тоскуешь по своему прохладному полуледниковому состоянию, по сумеречным, вечно сумеречным облакам? Да и потом не будешь плакать под бичами лучей безжалостного солнца? Впрочем, жалеть о содеянном — признак слабых и глупых. Черт, пишу какой-то бред. С дневниками надо завязывать еще в школе. А литератор из меня никудышный, маминого таланта нет. Просто я очень скучаю по тебе, Ник. И, кажется, ненавижу тебя за это. Надо завязывать писать всякий бред на бумаге. Надо завязывать думать о нем постоянно. Надо. Легко сказать. И если старый школьный дневник можно затолкать подальше в письменный стол, то от мыслей так просто не избавишься. И она все же сдается на их обманчивую милость. Лежать перед сном и представлять, точнее, мечтать. Что вдруг он сейчас каким-то чудом окажется рядом, в одной постели с ней. И она вот сейчас почувствует это невероятное и сладкое — горячую тяжесть. Как он вжимает ее в матрас. Тяжелый. И ей это нравится. Наверное, это как-то неправильно, но это приносит ей самое настоящее наслаждение — чувствовать его на себе. Все его килограммы, она теперь знает, сколько именно, спрашивала — девяносто шесть. И чтобы вдавливал ее, вжимал в себя и наполнял собой. Возможно, дело действительно в его крупногабаритности. Или откуда это чувство фантастической цельности, когда он в ней? Даже не верится, что раньше было больно. Больно — теперь, когда он черт знает где. Больно от того, что нельзя прикоснуться. Нельзя запах вдохнуть — совершенно сумасшедший коктейль разгоряченного мужского тела, детского мыла и талька. Многое бы отдала, чтобы сейчас почувствовать этот запах. И услышать его тяжелое хриплое дыхание в такт движениям внутри. И… Когда-то, как ей сейчас представляется, давно, в иной жизни, она как-то сказала ему, что, кажется, фригидна. Люба невесело усмехается. Нет, ее диагноз иной. Она чертова нимфоманка! Иногда, когда он совсем уставал — от этой чужой страны, больше похожей на чужую планету даже, от бесконечности проблем, каждый день новых, от тяжелых и непривычных моральных дилемм, он позволял себе. Вспомнить. Помечтать. Как она выгибается под ним. Кожа шелковая, нежная. Везде. Прогибается так, что касается сосками его груди. И их прошибает до озноба обоих от этого. И подсунуть ладонь ей под поясницу, прижав еще плотнее к себе. И упиваться тем, какая она — нереально узкая, тугая и… и идеально ему походящая. И ей хорошо с ним, он просто знает это, знает — и все. Его теперешнее место работы кажется ему временами просто страшным. Здесь все не так, как он привык, и можно забыть многое из того, чему его учили, здесь приходится действовать по обстоятельствам, и они далеко не всегда благоприятны. Иногда ему нестерпимо тошно, но он не хочет ее пугать, да и стыдно жаловаться. И тогда он просто вспоминает, и от этого становится хоть ненамного, но легче. Вернулся. Ник наконец-то вернулся. И что же она сделала? Она ему сказала, что у нее сегодня важная встреча, и она не может с ним увидеться. Потому что уже окончательно в себе запуталась! — Очень жаль, что ты занята, — Ник поверил. Потому что ему самому в голову бы не пришло так ей соврать! — Тогда завтра увидимся? — Хорошо. — У меня там для тебя сувенир дома, завтра получишь. — Какой сувенир? — Джебена. — Что это? — Кофейник национальный эфиопский. Из глины, ручной работы. И еще несколько пакетов кофе. Вот кофе там вкусный. Ты же любишь кофе? — Люблю. — Ну, тогда завтра оценишь. До завтра? — До завтра. Через десять минут она не может себе объяснить, КАК она могла так ступить? Какого черта соврала?! Идиотка! Еще спустя двадцать минут желание видеть его пересиливает все, и она хватается за телефон. — Ник? — Любаша, что случилось? — У меня отменилась встреча. Давай увидимся? — Ааа… Ну, хорошо… Ее настораживает его неуверенный тон. — Ты занят? У тебя уже есть планы? — Да не особо, просто… Раз уж ты сегодня занята, я решил… В общем, мы тут с Дэном пиво пьем. Но если ты хочешь… — Я могу к вам присоединиться? — Конечно! — Говори адрес. Что надеть?! Быстро, Люба, соображай быстро! На улице по-прежнему жара. Топик? Топик. Цвета фуксии или темно-синий? Темно-синий и юбку к нему вот эту, двойную, пышную, верх сине-цветочный, низ белопенный. Белье можно любое, все равно ничего не светит, а босоножки на высоком каблуке обязательно, чтобы ему не сильно нагибаться, а ей не вставать на носочки. Последний взгляд в зеркало, сумочку с полки и бегом-бегом по лестнице. И когда она увидела его, то поняла — все. На все плевать, сейчас будет его целовать, и пусть смотрят, осуждают, пусть кто угодно думает что угодно. Она начинает делать глупости по-крупному! Ник встал ей навстречу из-за стола пивного ресторанчика, где они и встретились. — Ну, здравствуй. И ответить ему не дала. Каблуки оказались кстати, но она все равно обхватила его за шею, прижимаясь крепче. Губы, язык, слегка колючие щеки. Руки на ее талии, ежик под пальцами на затылке, запах детского мыла и талька. Все родное. Все ее. Кто-то сначала деликатно, а потом уже совсем надсадно кашлял у нее за спиной. Отстаньте, все отстаньте. Она еще не нацеловалась. — Самойлов, ты мстишь мне чересчур жестоко, — кашель превратился в низкий голос. — Оторвись от барышни и познакомь нас. И, правда, надо, наверное, возвращаться в мир приличий. Она слегка отстранилась, еще чуть приподнялась на цыпочки, чмокнула в кончик носа. Подмигнула изумленным и счастливым голубым глазам. И обернулась. — Привет. Дэн, верно? — Нет, — покачал головой молодой мужчина, стоявший напротив. — Я не Дэн. Позвольте представиться — идиот. — Самокритично, — рассмеялась Люба, прижимаясь спиной к груди Ника, а виском к его щеке. — А в чем причина? — Потому что меня развели и обманули как мальчишку, — усмехнулся ее новый знакомец. Интересный, между прочим. Сонька таких называет — «фактурный». Выразительные темные глаза, породистый шнобель и обаятельная улыбка. — Но, если согласно документам — Батюшко Денис Валентинович, для друзей — просто Дэн. Позвольте ручку облобызать? Люба протянула левую руку, правую отдав в безраздельное пользование ладони Ника. — Соловьева Любовь Станиславовна. Для друзей — просто Люба. — Любооовь, — протянул Денис, наклоняясь к ее руке. — Какое говорящее имя! Пока Денис демонстрировал галантность, она еще раз украдкой поцеловала шею чуть выше выреза оранжевой футболки, получив в ответ крепкое пожатие ее правой руки. — Люба… Любушка… Богиня… Нимфа… Ангел… Откройте мне один секрет, — Люба в ответ не может сдержать усмешку. Дэн и вправду забавный. Глаза у него не только большие и выразительные, но еще и умные и ироничные. — Что вы в нем нашли? Он же животное. — Друг называется, — фыркает Ник. — Давайте уже сядем. Люба, ты что будешь? — А вы что пьете? — «Крушовицу». — Не люблю темное, — морщит она нос. — Закажи мне маленький бокал светлого. На твой вкус, я не разбираюсь в пиве. — Будешь пиво? — Ник удивлен. — Ну а что — вы пиво, а я рыжая, что ли? Ник и Дэн дружно смеются это непритязательной шутке. — Кстати о рыжих, — у Дэна весьма внушительный бас, немного не сочетающийся с его сухощавым телосложением и несолидной, ироничной усмешкой. — Люба, ангел мой, что ты нашла в этом рыжем? Он же… он варвар! Не ухаживает, цветов не дарит, комплименты не говорит, и вообще говорить может только о сравнительных преимуществах брюшистых скальпелей перед остроконечными. Что ты нашла в нем, о гений чистой красоты? — Вот такие у меня друзья, — демонстративно вздыхает Ник. — Что я в нем нашла? — Люба под столом плотнее переплетает свои пальцы с его. — Ник — это настоящая индивидуальность. Он прекрасно образован, умен и начитан, интересный собеседник, яркая личность, большой души человек и привлекательный мужчина. А, да, еще. Он просто потрясающий любовник. Повисает молчание. Потом Дэн комично хватается за голову. — Вот и за какие заслуги ему все это?! Почему, я вас спрашиваю?! Почему самые лучшие девушки достаются тем, кто ничего для этого не сделал? Ник продолжает молчать, так и держа не донесенный до рта бокал с пивом в руке. — Что? — она оборачивается к нему. — Ты со мной не согласен? — А… Ну… Хм… Нет. То есть, да. То есть… — он ставит бокал обратно на стол. — Я просто не думал… что ты все это… хм… замечаешь. — Вот! — Люба поднимает вверх указательный палец, обращаясь снова к Денису. — Он еще и скромный! — Самойлов, никогда бы не подумал, что скажу это, но я тебе смертельно завидую, — Дэн неверяще качает головой. — Люба, ангел мой, и все-таки… Если он тебя чем-то обидит, этот медведь неотесанный… Ну, или если он тебе просто надоест в своем безупречном совершенстве… Давай, я оставлю тебе свой телефон? Я всегда помогу, поддержу. Я же… Самойлов, прекрати меня пинать под столом! — Завидуй молча. И тебе ничего не светит. — Точно, — Люба прижимается щекой к плечу в оранжевой футболке. — Ничего личного, Денис, но, правда, не светит. — Нет, — Денис картинно всплескивает руками, — это выходит за рамки моего эмпирического познания жизни. Это просто несправедливо! — Дэн, а вы с Ником вместе учились, да? — Любу слегка утомило это представление. — Мне кажется, Ник говорил. Но ты же старше его? — Так, — Батюшко подчеркнуто обиженно отворачивается к окну, скорбно поджав губы и демонстрируя аристократический профиль. — Меня еще и старым назвали. Тут пиво не поможет. Официант, коньяку! — Денис, перестань. Ты мужчина в самом расцвете сил, — смеется Люба. — Как Карлсон, — встревает Ник. — Друг называется! — Мы с Дэном в самом деле учились вместе. Только на разных курсах. Я поступил, а он заканчивал. Денис старше меня на пять лет. — О моих преклонных годах мог бы и умолчать! — А как вы познакомились? — Любе действительно интересно. — В спортзале. Мы оба играли за сборную Мед. Академии в волейбол. Дэн был нашим капитаном. — Более того, — дополняет Денис, — я потом передал этому типу свою капитанскую майку. Правда, она на него не налезала уже тогда. — Ты был капитаном сборной по волейболу? — Угу, — Ник отпивает из бокала. — Четыре года. До последнего курса. Мы даже за это время один раз первенство города выиграли среди вузов. У нас сильная команда была. Вот и еще один штрих, которого она о нем не знала. Играл в волейбол за институт. Был капитаном. Сейчас она бы с удовольствием посмотрела на него такого — в роли капитана волейбольной команды. Они говорили еще о чем-то. Дэн и Ник вспоминали студенческие годы, Ник немного рассказывал об Африке, Люба по мере сил поддерживала разговор. Но в основном она была занята другим. И даже не сознавала толком, что делает. То по руке его погладит, то по бедру. То голову на плечо пристроит, то в мочку уха поцелует. Или начнет рисовать пальцами круги на большой ладони. Нику очень приятно, это заметно. А вот Дэн, в конце концов, не выдержал. О поверхность стола звонко шлепнулась связка ключей. — Все, сил моих нет смотреть на вас, пойду, удавлюсь от зависти! Помни мою доброту, Самойлов! Посмертно. Ник сообразил первый, быстро схватил ключи. — Спасибо, Дэнич! Ты сам куда? — Навещу Валентина Денисовича с сыновним визитом. Продую ему пару шахматных партий. Выслушаю пару сотен советов о том, как правильно жить. В общем, сделаю старику приятное. — Спасибо. Правда, спасибо, Дэн. — Не ради тебя это, — усмехнулся Денис. — Любушка, — та, к которой он обращался в этот момент, как раз решила вспомнить о приличиях и смущенно уткнулась лицом в плечо парня рядом. — Если ты вдруг решишь второпях завтра утром… забыть что-нибудь кружевное… в моей квартире… мне будет приятно. — Батя!!! — Батя шутит, сын мой, что ты так нервничаешь? Ладно, дети мои, — Дэн встал из-за стола, — за сим оставляю вас и вручаю судьбу вашу Купидману… или Купидону… В общем, идите и покажите моему немецкому матрасу, для чего его на фабрике сделали. Мне кажется, он по вам соскучился. |