Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава десятая, в которой говорится о настоящей мужской дружбе и о пользе, которую она приносит Ей есть не особенно хотелось, но она все равно себе заказала, просто чтобы Нику не было неловко — он-то отсутствием аппетита традиционно не страдал. А ей, вместо того, чтобы кушать самой, почему-то хотелось смотреть, как ест он. Странное желание какое-то, абсурдное. Неприлично это — смотреть, как человек ест. Но хотелось. А потом, когда они уже пили кофе, Люба попросила его: — Ник, расскажи мне про эту женщину. — Да это мама мальчика, которого я сегодня ночью оперировал. — Вот и расскажи мне, почему она плакала у тебя на груди. — Ну, если тебе это интересно… — Очень. На лице Ника отразилось явное изумление, но комментировать не стал, вместо этого послушно пересказал трагическую историю семьи Луцык. Его рассказ Любу потряс. Особенно та часть, что касалась Глеба Николаевича. — Господи, ужас какой. Несправедливо, что она его обвиняла. Я понимаю, что горе у человека. Но назвать твоего отца убийцей… — Люба покачала головой. — Кошмар. — И, тем не менее, — Ник пожал плечами. Дым от чашки с кофе искажал выражение глаз. — У каждого врача есть свое персональное кладбище. И у моего отца в том числе. — А у тебя? — Пока нет. Но оно обязательно будет. Иначе не может быть. А я пока морально готовлюсь… к его открытию. Люба не знала, что на это сказать. На эти страшные, если вдуматься, слова, произнесенные ровным тоном. Просто не знала. И поэтому… — Ник, как ты думаешь… — она придвинулась к нему совсем близко. — Если я тебя поцелую, как скоро нас выгонят? — А ты поцелуй. А я попробую отбиться от охраны. Не зря же я восемь лет вольной борьбой занимался… Наверное, на них снова пялились. Но ей, как и ему — плевать. Нет, она не позволила себе целовать его так, как хотелось. Просто нежные касания — в уголок губ, в верхнюю, в нижнюю. Сносило крышу от другого. Его пальцы пробрались под манжету блузки и гладили запястье — то размеренными круговыми движениями, то плотно потирая место, где бился пульс. Ровно такими же движениями, которыми он гладил ее совсем в другом месте. Отстраняться пришлось резко, на клочках, остатках приличного воспитания хорошей девочки. Но руку ее Ник так и не выпустил, крепко перехватил запястье. — Любаш… У меня есть вариант… как мне реабилитироваться за свой прошлый провал… — Тебе не за что реабилитироваться! — Есть за что. В общем, у меня есть друг. Со своей квартирой. Если ты не против, то я… Люба слегка покраснела. Хотя… Чего уже стесняться? — Не против. — Я переговорю с ним, и тебе позвоню, хорошо? — Ладно. Пойдем? Поздно уже. — Пойдем. — Проводишь меня домой? — Люба! — он сказал это как-то даже не то, чтобы серьезно — строго. — Я, конечно, звероящер, но немного… прирученный. Что ты обо мне так думаешь, будто я совсем… хам какой-то невоспитанный? Конечно, провожу. Это даже не обсуждается. — Ну, тогда пойдем. В квартиру Ник отказался заходить. Зато был поцелуй прямо у двери, в темноте подъезда — страстный, горячий, так, как они не позволили себе в кафе. И было совершенно невозможно оторваться от его губ. Невозможно. Пока подлый звероящер не нажал вдруг на кнопку звонка. Вывернулся из ее рук, чмокнул в лоб, шепнув: «Так и до секса в подъезде недалеко! Я позвоню. Пока». И был таков — лишь быстрые шаги по лестнице. Люба едва успела перевести дыхание, прежде чем открылась дверь квартиры. Ей показалось, что отец что-то заметил странное в ее внешнем виде, но никак не прокомментировал. А ведь раньше она себе такого не позволяла. Таким приключениям место в жизни школьницы-старшеклассницы. Ну, в крайнем случае — студентки. А она — взрослая работающая женщина! Люба усмехнулась своим мыслям. С Ником она почему-то чувствовала себя действительно как чуть ли не школьница. Девчонка. Лет на шестнадцать. Видимо, побочный эффект от того, что ты вляпалась в сексуальные отношения с другом детства. И время будто пошло вспять. — Денис Валентинович, приветствую. — И вам не кашлять, Николай Глебович, — пробасил в трубку Батюшко. — Как дела? Как клиентура? — Сплошные приятности перед глазами и денежный дождь в карманы. И так — с утра до вечера. Ник усмехнулся. Дэн в своем неизменном репертуаре. — Ну, а если серьезно? — Да как обычно — без потрясений и бурь. Ты как? Все детей потрошишь? — Не всем же так повезло с призванием, как тебе… Тут хмыкнул уже Дэн. — Ладно, этак мы паясничать долго можем, а у меня прием, между прочим. Ты зачем звонишь? По делу? — По делу. — Излагай. — Дэн, квартира нужна. Денис демонстративно вздохнул. — Вот сколько раз я тебе говорил, Самойлов — в твои годы стыдно жить с родителями! — Зато удобно! — Угу. А как потрахаться, так: «Денис, дай ключи от квартиры!». Несерьезно, Николай Глебович. Хочешь иметь свободу половой жизни — снимай квартиру. Или бери ипотеку. С твоими родителями это вообще вопрос несложный. — Батя, не учите меня жить. Лучше помогите материально. — Голодранец! Ладно. У меня послезавтра дежурство в отделении. За ключами сам приедешь. И помни мою доброту. — Спасибо, о благодетель! — «Спасибо» в карман не положишь и в стакан не нальешь. Я жажду грязных подробностей. Она хорошенькая? — Она красавица, — и тут же хотелось себе рот заткнуть. Вот кто его за язык тянул? Дэн хохотнул. — Ты научился убедительно врать, Коля. А то я не знаю твой вкус. Тебе же главное — чтобы дала без лишних разговоров. А внешность — дело десятое. Никакой любви к прекрасному. — Я тебя переубеждать не собираюсь. — А вот это подозрительно. Ты возбудил мое любопытство. Не оставить ли мне включенной веб-камеру?… — Не пересчитать ли мне тебе зубы? — Не очень вежливо по отношению к благодетелю. — Ладно, увидимся еще. До встречи. — Бывай, Казанова. Ник позвонил и сказал, что договорился. С одной стороны, это замечательная новость. Она безумно хочет остаться с ним наедине за закрытыми дверями, только он и она, и чтобы не мешал никто хотя бы несколько часов. А с другой — это так… неприкрыто, откровенно. Встреча ради секса. Неужели это нормально? Тело сладостно предвкушало встречу, чувство собственного достоинства упрямо бунтовало. А Любе хоть разорвись! Они условились, что она заедет за ним на работу, а оттуда поедут уже вместе. На место… хм… свидания. Ей так не удалось найти мир самой с собой. Внутренний голос шептал гадости, среди которых были такие слова как «бесстыжая» и даже «шлюха». Затыкался внутренний голос лишь когда она представляла, как Ник, обнаженный и напряженный, накрывает ее тело своим. Чуть остановку нужную не проехала, замечтавшись! А стоило выплыть из тумана чувственных мыслей, как зловредный внутренний голос затянул снова о том, достойна ли уважения та, которая так безропотно соглашается на интим — безо всяких прелюдий, ухаживаний, хотя бы флера приличий! Взять хотя бы прошлый раз… Как она докатилась до этого?! В общем, до Ника она добралась в состоянии войны сама с собой. В последнее время жизнь его представляла череду совпадений: события просто не приходили в нее поодиночке, а непременно парами — чтобы нескучно было. Событиям. И ему заодно. Ник стоял на крыльце и ждал Любу. Она опаздывала, но его это не удивляло. Он был готов ждать столько, сколько нужно. — Николай Глебович! — его окликнули. Он обернулся. Нина Гавриловна. И не одна. — Вот, знакомьтесь. Дочка моя, Альбиночка. А это наш молодой, но очень перспективный доктор — Николай Самойлов, я тебе рассказывала, доча. — Привет, — Альбина улыбнулась. Взгляд ее был определенно оценивающий. Сначала. А потом — заинтересованный. — Привет, — а она ничего. Правда, черты лица простоваты — ни безупречных скул, ни изящного тонкого носа, ни бездонных синих глаз. Более крупная фигура — такую не страшно обнять покрепче. Макияж кажется ярким, а духи — слишком резким. Вот черт! Ник чихнул. — Извините, — убирая от лица ладонь в кожаной перчатке. — Простыл, наверное. Рад знакомству, Альбина. Твоя мама много о тебе рассказывала. — Надеюсь, хорошее? — тон ее определенно кокетливый, да и прицельная стрельба глазами говорит сама за себя. — Ну, мама разве плохое скажет про своего ребенка? — он улыбнулся как можно нейтральнее. — Альбина у меня золото! — поспешила прийти на помощь Нина Гавриловна. — Вот, решила меня развлечь — в кино старушку-мать вывести. — Ай-ай-ай, — рассмеялся Ник. — Нина Гавриловна, вам напомнить как «старушка» на новогоднем «корпоративе» цыганочку с выходом плясала? Да так, что все отделение хлопало? — Ох, вспомнил тоже! — Нина Гавриловна совсем по-девичьи зарделась. А потом вспомнила о своей цели. — А я вот думаю, что негоже симпатичной девчонке с матерью в кино ходить — коли есть с кем другим. На него уставились две пары выжидающих глаз. Намек был толщиной с бревно. Сделать вид, что он не понял, просто не получится. — Вы… хм… извините, но у меня… Ладони в ярко-синих перчатках закрыли ему глаза. — Угадай, кто? Он обернулся. Люба. — Я опоздала? Ну, прости меня, малыш! Отвыкла от общественного транспорта. А потом его неожиданно, демонстративно, но все равно чертовски приятно поцеловали. — Ник, познакомь нас, — Люба какая-то странная. И обе женщины напротив смотрят на нее как-то… неприязненно. А вот он — любуется. Идеальные ножки сверху обтягивает трикотажное платье, снизу облегают изящные сапожки. Короткая кожаная куртка и обманчиво небрежные темные волосы, в которые смертельно хочется запустить пальцы — до зуда. Кажется, выражение лица выдает его с головой. — А… хм… знакомьтесь. Это Нина Гавриловна, наша лучшая операционная сестра. И мой личный ангел-хранитель. Присматривает за мной по доброте душевной. И… А это Альбина — дочь Нины Гавриловны. — Здравствуйте, — Люба мило улыбнулась. — А я Люба, девушка Коли. Глаза Ника обрели размеры и форму чайных блюдец. А Люба продолжила, обращаясь уже к снова нему, на добивание: — Пойдем, солнышко? Я ужасно… проголодалась. «Блюдца» распахнулись еще больше. — Да, конечно, пойдем. Всего хорошего, — кивнул неловко Нине Гавриловне с дочерью. — Ну, знаешь ли! Стоит тебя на пару дней одного оставить — и ты уже намылился налево! Ник остановился как вкопанный. Она что… ревнует его? — Люба, да я ее сегодня в первый раз в жизни увидел! — Ты же сказал, что она твой личный ангел-хранитель! — Я Альбину имел в виду! Ее я в первый раз сегодня увидел! — Ну-ну… — Люба постукивает пальчиками по ремешку сумочки на плече. — А что это она на тебя глядела, как кот на сметану, только что не облизывалась?! — Слушай, да ты… — Ник смотрел на нее, не веря в то, что она… Неужели и в самом деле… ревнует?! Рассмеялся — легко, счастливо. — Сметана в этом не виновата, если что! — Пошли уже, сметана! — она берет его за руку. — Молочные продукты — они скоропортящиеся, между прочим. Как бы не… скисла сметана. Изящные пальцы в ярко-синей кожаной перчатке уютно покоятся в большой ладони в черной. Это был порыв — сиюминутный, неконтролируемый. Она сразу поняла, что Ник нравится это девице в вульгарном пальто. Почувствовала — не пойми чем. И желание показать… да что там… надо называть вещи своими именами — застолбить территорию — было невозможно сдержать. Хотя, имела ли Люба право? А, все равно — раскаиваться не собирается. Но и обсуждать свое поведение с Ником тоже не хотелось. И вообще, это нахальство — смотреть на других, когда она рядом. Так что теперь… теперь, когда они приедут на место — пусть реабилитируется. Сам согласился, что ему есть за что. Она представила, как все будет — нежные губы, требовательные пальцы… по всему телу — долго, томительно медленно… и весь вечер и ночь впереди… Дыхание участилось. Она бросила на него косой взгляд. Он смотрел на нее. И, такое ощущение, точно знал, о чем она думает. Щелкнул, закрываясь, замок входной двери. Они посмотрели друг на друга. И события понеслись совершенно по другому сценарию. Полетели на пол шарф, сумочка, куртка, пальто. Разлетелась по углам торопливо скинутая обувь. Путаясь в ногах, запинаясь о брошенные вещи и не прекращая целоваться — до дивана. Раздеваться не было ни моральных сил, ни, главное, терпения — и вот трикотажное платье просто задрано на талию, жалобно затрещали то ли плотные колготки, то ли круженные шортики. От возбуждения горло схватило комом, и она даже сказать ничего не может. Но он понимает все и так. Легкий толчок мужской ладони ей в спину, коленями на сиденье, руками упереться — одной в спинку дивана, другой — в стену. Прогибается в спине как кошка, пустота внутри, его отсутствие там в данный момент — почти болезненно. — Нииик… — Сейчас… — хриплый низкий голос, шелест фольги и вот, наконец-то… Уже успевшая позабыться острая боль полоснула изнутри. — Ай!.. — Прости-прости, — он резко подается назад, не переставая сжимать ее талию. — Черт, это поза такая — очень глубоко получается… Я сейчас, подожди… Огромные ладони ложатся на ее ягодицы, обхватывая идеально плотно. Он снова подается вперед, упираясь пахом в свои руки, как в буфер. Наклоняется вперед, прижимается губами к уху: — Так нормально? — Да… — Хорошо… — начинает двигаться — сильно и размеренно. — Я постараюсь не до упора… Если будет больно… не молчи… хорошо?… Она только кивает. Все, навык речи временно утрачен. Двигайся, мой хороший, двигайся быстрее… А потом они сидели рядом, тяжело дыша. Ник привел свое белье и джинсы в некое подобие порядка, она лишь просто одернула трикотажное платье вниз, до середины бедра. — Даже раздеться не соизволили. Это и сексом-то назвать нельзя… — голос ее тихий, чуть громче его шумного дыхания. — Просто совокупление… как у животных. — Ага, — довольно выдыхает он. — Классно было. Лишь спустя пару минут до него доходит, что сказал он что-то явно совершенно не то и невпопад. — Люба… — он находит ее ладонь на сиденье дивана. — Люб, ты же не… — Знаешь, — она смотрит в сторону окна с короткими бежевыми не задернутыми жалюзи — Я раньше… до того, как получила реальный сексуальный опыт… Ну, я думала, представляла, как это может быть. — Голос ее звучит… как-то безжизненно. Очень размеренно, словно не было только что в этой комнате стонов, всхлипов, словно не она только что стояла на коленях на этом диване, умоляя его двигаться быстрее. — Мне всегда представлялось, что это будет на шелковых простынях. Цвет… ну, разный, в зависимости от настроения. Но чаще всего — либо темно-бордовый, либо черный. Да, почему-то, чаще всего, черный. — Люба… — И свечи обязательно по периметру комнаты, — она его словно не слышит. — Много-много свечей, пламя мерцает. И еще лепестки роз, — она то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. — На кровати. На черном шелке красиво, наверное. И запах от них… — Люба, послушай… — И шампанское у кровати непременно — в серебряном ведерке. И какая-то музыка… Хотя, насчет музыки не уверена. Вот такая вот банальщина, представляешь? Наверное, я просто перечитала слишком много всяких глупых женских романов. Да, точно. А на самом деле все… вот так. — Люба, посмотри на меня. Пожалуйста. Она послушно поворачивает голову. Нет слез в глазах. Даже нельзя сказать, что она расстроена или обижена. Хуже. Вот это едва читаемое напряжение в уголках губ. Этот вздернутый подбородок. И размеренный голос. И лед в глазах. В данный момент она презирает. Себя. Накатило кристально ясное осознание, что он должен сию минуту что-то сказать, чтобы убрать эту горечь из ее глаз, губ, голоса. Будь проклято его вечное косноязычие! Наверное, надо просто сказать, что чувствуешь. Уж как получится. Уж какими найдутся словами. Но молчать нельзя. — Люб, ты хоть представляешь, что я чувствую? — О чем ты? — волоски на руках дыбом встают от ее ровного безжизненного тона. — Я… я понимаю. Правда, понимаю. Ты… ты достойна всего этого. Шелковых простыней, свечей, этих гребанных лепестков роз и шампанского! Наверное, это и правда круто! — перевел дыхание. Главное, не орать. — Но ты не представляешь… что со мной творится, когда я вижу тебя такой… — Какой? — Такой! Когда ты забываешь обо всем этом! — он обхватил ее лицо ладонями, не позволяя отвести взгляда. — Такой, какой ты была только что! Когда тебе плевать на все — на обстановку, на то, как это выглядит, на… на все! Когда только одно имеет значение для тебя. Я! Я, черт побери! Когда ты меня так хочешь, что забываешь обо всем! Ты хоть представляешь, что я при этом чувствую?! — А что ты чувствуешь?… — что-то неуловимо изменилось в глубине синих глаз. — У меня башню сносит, Любка… — он шумно выдохнул. — От тебя. От того, что ты меня ТАК хочешь. Пожалуйста, — он приблизил свое лицо к ее совсем вплотную, глаза в глаза. Погладил большими пальцами идеальные скулы. — Пожалуйста, не стыдись этого. Не стыдись НАС. Того, что между нами происходит. Того, что мы так хотим друг друга так, что нам плевать на все. Пожалуйста… Она, словно завороженная, кивнула. — Ты хочешь меня? Еще один медленный, завороженный кивок, не отрывая взгляда от его глаз. — Покажи — как?… Они по прежнему смотрят в глаза друг другу, и он не видит. Но чувствует — как коснулось его бедра ее колено, отведенное в сторону. — Да, вот так… — выдохнул ей в губы. — Ты же знаешь, что я сейчас буду делать? У нее уже нет сил даже кивнуть — она просто опускается ресницы в знак согласия. — Ты хочешь этого? Еще одно движение черных длинных ресниц. — И я хочу. А потом он стянул с нее это серое трикотажное платье, щелкнул застежкой бюстгальтера. И она осталась совсем голой. Обнаженная, с закрытыми глазами и разведенными бедрами. С ума сойти. Такая откровенная в своем желании. Только для него — такая. В одно движение стащил толстовку. — Малыш, приподнимись. Она послушно приподнимает бедра. Ник прикрывает толстовкой диван под ней. Последняя здравая мысль — если они испачкают светлый бежевый диван, Дэн его живьем съест. А потом он опускается на колени перед ней. Прощай, разум. Встретимся позже. — Положи мне ноги на плечи. Она упоительно послушна. А он подсовывает ладони ей под ягодицы, обхватывает идеальные полукружия, словно берет в руки чашу. И испивает из нее. Во второй раз не так. В первый раз для него было потрясение, откровение. В этот раз — чистейшее наслаждение. Упивается влажной нежностью кожи, запахом… его вообще никак нельзя описать — только наслаждаться. Какой же он был дурак, что раньше не… Нет, не так. Где она была раньше, чтобы он мог познать это с ней? Потому что только с ней можно вот так. Оказывается, когда ты делаешь хорошо другому человеку — то и сам нереально кайфуешь. Постепенно что-то начинает туго закручиваться изнутри — на собственные движения губ и языка, на ее ответную дрожь и звук царапающих обивку дивана ногтей. Категорически не хватает пальцев, но положение рук он менять не рискует — потому что… Потому что чувствует, что она скоро… Прихватывает губами то, что сейчас более всего похоже на карамельку — твердую, гладкую, сладкую. И делает то, что с карамельками делать и положено. Ритмично, внутрь своего рта, поглаживая языком. Недолго. Ее бедра неожиданно сильно сжимают ему шею, пятки твердо упираются куда-то в район лопаток, она выгибается навстречу, хотя и так они там плотно друг к другу. «Карамелька» пульсирует ему в губы. И тут его внезапно и остро накрывает собственное наслаждение. Сил поначалу не было не то, чтобы встать — даже голову повернуть. Он так и стоял на коленях, еще вздрагивая, уткнувшись лицом между ее бедер. Ого, как бывает, оказывается… — Ник… Он, наконец-то, собрался с силами и поднял голову. Мелкие, осторожные, почти воздушные поцелуи… Люба попыталась свести ноги, но положение у нее для этого было совершенно невыгодное. — Ник, иди сюда… — Мне и тут хорошо, — продолжая легкие касания губами. — Тут такая красота… — Ник!.. — Моя ссссобссственоссссть, — целуя слева от влажной полоски темных волос. — Моя прелесссть, — то же самое справа. Люба вздрогнула — то ли от смеха, то ли от поцелуя. — Ссссамойлов! Иди ссссюда! Я тебя потсссселую… — Ну, ради этого только… Вставать было непросто — сил, казалось, не осталось ни в руках, ни в ногах. Плюхнулся на диван рядом, потянул Любу за руку. — Это ты иди сюда. Она привычно устроилась на его коленях верхом, прижалась щекой к влажной груди. Он провел рукой вдоль ее спины. Идеальная. Совершенная. Его. — Ну как, не стесняешься больше? — Да поздняк уже метаться, — хмыкнула Люба. — Вот и умница, — коснулся губами виска. — Так и надо. — Ник, а ты… ты не будешь… не хочешь… еще раз? — Неа. — А… почему? — А я уже. Во второй раз. Люба отстраняется. Огромные распахнутые изумленные глаза. Офигенное сочетание с ее наготой и расположением верхом на него коленях. Руки сами собой сползают вниз по ее спине. — Как?! — А вот так. Знаешь, когда мне исполнилось четырнадцать, отец подарил мне книгу. Издательства «Просвещение», — Ник ухмыльнулся. — Называлась она — «Популярная сексология». — Многообещающее начало, — хихикнула Люба, устраиваясь удобнее на его коленях. — Продолжай. — Сказал, что, вместо того, чтобы слушать байки пацанов постарше, лучше получить информацию из проверенного источника. Ну, я и засел за книжку. — Книжка-то хоть с картинками была? — Вот картинки как раз мне в ней не понравились. Никаких фотографий, черно-белые рисунки с кучей цифр и сносок — как что называется. А еще в разрезе… бррр… — А чего ты про нее вспомнил? — Да я там про такую штуку вычитал… И долго думал, что такого не бывает. Сейчас вот убедился, что автор не соврал. — Ты о чем? — Это называется оргазм без эякуляции. — Эя… что?! Коля, я тебя укушу! — Кусай, — он наклонил голову набок. — Вот сюда. — Нет, я серьезно. Ты нормально выражаться можешь?! Без этих заумных слов? — Хочешь сказать, что не знаешь, что оно означает? — Нет. А должна? — Кошмар! Половая безграмотность населения достигла ужасающих размеров. Эй! Нежнее кусай. И лизни теперь. Да, вот так. Так, о чем это я? — Просветитель, блин, — Люба устроила голову у него на плече. — Что такое эта твоя «эя»-штука? — Она не лично моя. Она достояние всего мужского населения планеты Земля. Эякуляция — это семяизвержение. — Ясно, — тон у нее чуть смущенный. — А сразу нельзя было так сказать? — Откуда же я знал, что ты такая темная? Люба хотела было еще поспорить, но вспомнила о начале разговора. — То есть, ты?… У тебя был… оргазм? Когда ты меня… — Угу. Одновременно с тобой, практически. Из-за тебя, я бы сказал. Ну, только что не в тебя. — Не стесняешься? — она подняла голову с его плеча и заглянула ему в глаза. — Вот еще! — фыркнул Ник. — Было очень приятно, не так ярко, конечно, как с эякуляцией, зато трусы остались сухие. По-моему, все отлично. — Ты… ты циник! — Я реалист, — усмехнулся он в ответ. А потом, вдруг перестав улыбаться: — Спасибо тебе. Она снова смущенно уткнулась ему в шею. Вздохнула. — Ник, а я еще хочу тебя спросить… — Спрашивай, девочка. Что ты еще хотела узнать о сексе? Дядя Коля тебе все расскажет… Да что ж такое! У меня синяк будет! — Это тебе за «дядю Колю», педофил несчастный! — Злюка, — нейтрализуя руки хулиганке на коленях. — Что спросить хотела, Любава? — Меня так только папа называет… — Как? Любава? — Да. — А мне можно? — Можно. Слушай, скажи мне — чем от тебя пахнет? — В смысле — пахнет? — он как-то сразу напрягся. — Плохо пахнет? Потом? — Тьфу, дурак! — Люба еще раз ткнулась носом в шею, втянула воздух. — Хорошо ты пахнешь. Очень хорошо. Только я не могу понять, чем. Что за парфюм, а, Ник? Опознать не могу. — Я не пользуюсь парфюмом. — Гель для душа? — Нет. — А… а чем пахнешь? — Не знаю, — он пожал плечами. — Собой. А еще, наверное, детским мылом. И тальком. — Ты пользуешься детским мылом и тальком?! — Да. — Почему? — Потому что ничего другого мне нельзя. — Почему?! — Потому что я больной. — В каком смысле?! — В прямом. |