Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава одиннадцатая, в которой содержится история болезни, а так же иные медицинские и физиологические подробности — Коля?! — Да не беспокойся, ничего заразного. — Рассказывай. Отец утверждал, что причина была в том, что Ник из-за своей патологической чистоплотности просто смыл с себя весь иммунитет. Или наложился тяжелый грипп, выкосивший к черту остатки все того же иммунитета. И еще новое средство для обработки рук перед операцией. Или еще что-то… Ник терпел несколько недель. Сначала думал, что ему кажется. Потом надеялся, что пройдет само. Потом терпеть стало уже невозможно — дождался того, что коросты расползлись по всему телу — вплоть до головы. И пришлось все же сознаться отцу. Тот заставил его раздеться догола, оглядел внимательно и выдал мрачно: «Кретин». После чего схватился за телефон, позвонил какой-то Анне Самуиловне, и в тот же день Ник загремел в «кожвен». К сифилитикам и чесоточникам. «Так тебе и надо», — отрезал отец. К слову сказать, на тот момент Нику уже было все по барабану. Сильнейшая интоксикация, неделя под капельницей. Голову обрили налысо, кожа с него слезала струпьями неделями, строгая диета, похудел на десять килограмм за месяц. Страшен был тогда — исхудавший, с темными кругами вокруг глаз, лысый, в лохмотьях отмирающей кожи. — Вот тогда Варвар меня Ящером и окрестила. Сказала, что я — вылитая рептилия. Люба… нет, она даже не потрясена. Она просто в шоке. — Господи… Варька — изверг! — Да прямо, — он показно беззаботно пожал плечами. — Как ты думаешь, кто ко мне все это время каждый день в больницу мотался? Кормила, развлекала. Не только меня развлекала — очаровала всех местных жертв бледной трепонемы и гонококка. — Коленька… Слушай, я даже не знала… Даже не предполагала… — Я просил родителей… не афишировать. Значит, и правда никому не рассказывали, если ты не знаешь. Было б чем гордиться — месяц провалялся в «кожвене», пусть и с дерматитом. А потом еще полгода ходил исключительно в рубашках с длинными рукавами, в том числе и летом. Но я быстро оклемался, Анна Самуиловна сказала, что легко отделался. Люба отстраняется и внимательно оглядывает его. Гладкая кожа, никаких не то что шрамов — даже прыщиков или каких-то других следов… Даже не верится. — На звероящерах все заживает как на собаке, — он правильно истолковывает ее взгляд. — Я, правда, быстро поправился. Вовремя спохватились. Но с тех пор я Звероящер. — Я больше никогда так тебя не назову! — Да все нормально, я привык. Как напоминание о собственной глупости. Но с той истории мне многое осталось на долгую память. Не только прозвище. Овсянку люто ненавидел первое время, а мне прописали строгую диету. Потом привык. Теперь всегда на завтрак ем, — он усмехнулся. — Но вся косметика… бытовая химия… с этим мне контактировать теперь нельзя. Сразу пятнами и зверски чесаться начинаю. Единственное, чем могу мыться — детское мыло. Ну и тальк — вместо дезодоранта. А я же… Люб… — Что? — Я здоровый молодой мужик, — он вздохнул. — Двигаюсь, потею. Люб, если от меня пахнет неприятно, ты скажи, я не обижусь, правда. — Дурак, — она всхлипнула и снова уткнулась носом ему в шею. — Ты пахнешь ОБАЛДЕННО! — Угу. Детским мылом. — Знаешь, я, наверное, извращенка… — Любопытное заявление. — Мне ужасно нравится это сочетание — молодого здорового мужика, детского мыла и талька. Очень, — провела носом по шее, поцеловала за ухом. — Самое лучшее сочетание. Он промолчал, лишь руки сильнее сжал вокруг нее. — Ник… — Да? — А… на женскую косметику у тебя аллергии нет? — Не знаю, не пробовал. — Рассказывай мне тут, ага. Что, и губную помаду ни разу не пробовал на вкус? — Ладно, спалила, — он усмехнулся. — Было пару раз. Я как-то одно время… ну, просил… убрать косметику… с губ, по крайней мере. А потом… исчезли острые реакции, так что… На духи только чихаю — капец. Мама все духи на работу унесла, Варька в сумочке таскает — дома не пользуются. Хотя у меня не на все духи такая реакция. — А на мои? — Нет. Мне очень нравится, как от тебя пахнет. Она прижалась плотнее. Вот сейчас собственная нагота вообще не беспокоила. После того, что она о Нике узнала, поняла вдруг, что стесняться его уже не будет никогда. Переплела свои пальцы с его. — Ник, пожалуйста, если у тебя на что-то из моей косметики проявится какая-то реакция… Пообещай мне, что скажешь! — И что ты сделаешь? — Перестану пользоваться тем, на что у тебя аллергия. Он зарылся лицом в ее волосы и сказал что-то — неразборчиво. — Что? — У меня на тебя целиком… нездоровая реакция. — Аллергическая? — Наркотическая. Что на это сказать — Люба не знает. И поэтому просто: — Спасибо, что рассказал. — Да дело прошлое. Просто некоторые последствия остались со мной на всю жизнь, наверное. Знаешь, мне очень повезло. — С чем? — У меня повылезала аллергия до фига на что. Но на латекс не проявилась. Иначе был бы мне полный капец. Она сначала не может сообразить, к чему он упомянул латекс. Потом дошло. — А, ну да. Презервативы же из латекса. — Люба! — Что? Не из латекса? — Ты кем меня считаешь? Сексуально озабоченным маньяком? Вот, знаешь, это меня не слишком волновало тогда! — А при чем тогда латекс? — Перчатки хирургические, вообще-то, из латекса делают! И если бы у меня вылезла аллергия на латекс, я бы повесился. Это всего лишь аллегория, но именно в этот момент она понимает, как важна Нику его работа. — Ладно, — Ник легко шлепает ее по попе. — Беги в душ, а я пока пиццу закажу. — Пиццу? — Конечно. Пицца, пиво и футбол — то, что нужно мужчине после секса. Ай! Нет, ты меня сегодня покалечишь, точно! — Пиво?! Футбол?! — Пошутил я. Не увлекаюсь. Футболом, по крайней мере. Но про пиццу серьезно. Надо же чем-то поужинать. — Заботливый… — Марш в душ! Пока я не передумал тебя кормить. И не надумал еще раз тебя… — Бегу-бегу! Это был какой-то странный вечер. Действительно, с пивом и пиццей, но вместо футбола была серия «Гарри Поттера» по телевизору. Люба вспоминала их поход в кино. Примерно тоже самое, только помноженное на десять. Уютно, комфортно, весело. У Кольки, оказывается, потрясающее чувство юмора. Которое проявляется особенно ярко, если при этом сидеть у него на коленях, уткнувшись в шею. И больше даже не кино смотреть, а на него. Запах вдыхать, голос слушать. Наркотическая реакция? Да, именно такая. А потом они убрали следы своего кинопросмотра на кухню, Ник встал к раковине. Ее это, собственно, не удивило, это было нормально. И только спустя пару минут она ужаснулась собственному эгоизму. — Коля, у тебя на жидкость для мытья посуды тоже аллергия? — Да. Там же всякой активной химии до фига. — А ну, брысь от раковины! — Люб, убрать надо за собой. — Я сама посуду помою. Кто бы ее сейчас слышал… Грядущая совместная ночь волновала. Честно говоря, сама не понимала — почему. И еще не знала — хочется ли ей еще продолжения или уже хватит. Откровенно говоря, тело было полно усталости и приятной истомы, и спать хотелось больше, чем НЕ спать. Кроме того, она вообще не представляла, как это — спать с мужчиной? И ко всему ее беспокоил дурацкий вопрос: в чем это делать? Она захватила с собой пижаму — короткие бирюзовые шортики и белую маечку с бирюзовой же отделкой, на тонких лямочках. И теперь ей самой эта одежда казалась чуть ли не соблазняющей — шорты едва попу прикрывают, вырез на майке глубокий, кружевные вставки. Стукнула дверь ванной, в комнату зашел Ник. Абсолютно голый. У Любы банально отвисла челюсть. Она ни разу не видела вот так вот… Вот так вот рядом, открыто. Она уставилась именно туда! И лишь спустя несколько секунд подняла взгляд — вверх по полоске темно-рыжих волос, через широченную грудь, к демонстративно серьезному лицу. Лишь уголок рта подозрительно подрагивал. Рыжая бровь взметнулась вверх. — Я тебя смутил? — Нет. Но ты забыл сказать. — Что именно? Что сплю голый? — Нет. Ты забыл сказать «Авада Кедавра». — Чего?! — Прежде чем сразить меня своей волшебной палочкой. Ник запрокинул голову и расхохотался. А потом хлопнулся на кровать рядом с ней, потянул лямку с плеча. — Что это за безобразие? — Это пижама! Из самого Парижу! Соня на Новый год подарила! — Вот Соня пусть ее и носит, — стаскивая с Любы сначала верхнюю часть пижамы, а потом толкая на спину, чтобы стащить нижнюю. — А со мной ты будешь спать голая. — Ты… ты… — Что за манера постоянно спорить по пустякам, — Ник приподнялся, щелкнул выключателем. А потом привлек ее к себе, обнял. Обморочное чувство — даже не возбуждение, а вот так вот, просто голым телом — к чистому голому ему. Вроде бы без явного сексуального подтекста, и даже эрекции его она не чувствует. Но что-то буквально вибрирует внутри — как задетая умелыми пальцами струна. — Спокойной ночи, Любава. Значит, все-таки спать. Нельзя сказать, что она расстроена. — Спокойной ночи, Ник. Он заснул первый, быстро. Впрочем, она вскоре тоже последовала за ним. Они в детстве часто спали вместе с сестрами. Она и сама помнит, и родители рассказывали. Но уже давно Люба привыкла спать одна. А вот сейчас… Наверное, именно поэтому с непривычки она проснулась посреди ночи. Сначала даже не смогла сообразить — где она. Потом вспомнила. Повернула голову. Как-то подсознательно она ожидала, что такой большой парень должен спать как-то… шумно, например. Храпеть, может быть. Ник спал тихо, даже не ворочался. Только занимал две трети далеко не маленькой кровати. Она легла на бок, оперлась на локоть. И поняла вдруг, что сна ни в одном глазу. И что хочет. Его. Пальцем по щеке. Уже немного колючий. А вечером еще был гладкий. Целовать начала с шеи, под подбородком. Потом по груди, вот там по-прежнему гладко. Сосок — тронула языком. Ей самой безумно нравится, когда он вот так вот языком с ней. Может быть, и ему понравится? Втянула в рот, прихватила легко зубами. Дыхание Ника изменилось. Проснулся? Но молчит. Долго будет молчать, интересно? Он подал голос, когда ее губы гуляли где-то в районе его паха. Честно говоря, что-то вроде неуверенности, даже опасения, все-таки шевелилось внутри. — Люба… — Да? — щеки вдруг коснулось что-то твердое и гладкое. Она же не маленькая девочка, она знает — что. — Ты что делаешь? — А то ты не знаешь, как это называется. — Знаю, — выдохнул — хрипло, шумно. — Спички детям не игрушка. — Спокойно, — она повернула голову и рискнула. Коснуться губами теплой кожи. Еще один шумный выдох. — Дети умеют обращаться со спичками. — Ты делала это раньше? — вопрос прозвучал тихо. Напряженно. И она вдруг четко поняла, что так явно звучит в нем. Ревность. Ну, надо же… — Люба! — он схватил ее за плечо, притянул к себе, наверх. — Ты делала это раньше? — Странный вопрос. Ты-то должен знать… — Это не одно и то же! Можно же и так только… без… Она промолчала. — Люба! Скажи мне — ты делала это раньше?! Теперь совершенно точно — ревность. Требовательная ревность. Глаза его поблескивают в темноте. — Люба! — он уже рычит. — Нет, — наконец-то смилостивилась она. — Не делала. Но хочу… попробовать. С тобой. — Черт… — он притянул ее голову к плечу. — Ты зараза… — Почему это? Ты что — боишься? Что я сделаю что-то не так? Откушу что-то… ценное? — Любава… — Можешь выдать мне краткие инструкции. — Я сам тебя укушу! Потом. А сейчас… — Да? — Делай все, что хочешь. Не стесняйся. Не бойся. Я вообще люблю… погрубее… Вот как?! Ему делали погрубее? Твою мать! Сейчас она ему покажет! Люба выдохнула и двинулась вниз. Не страшно. Не противно. Любопытно. Все любопытнее и любопытнее. Она решилась и взяла его в рот. Наградой — стон Ника. Наказанием, спустя несколько секунд ее неуверенных движений — рука его на затылок, давление вниз, она едва не задохнулась и дернулась назад. — Прекрати! — Прости! — она не узнает голос, будто не его, задушенный какой-то. — Так! — она снова подтягивается к нему наверх. — Что это за новости? Чего руки распускаешь?! — Ну, простиии… Я голову потерял… — Вот чтобы не терять — держи ее! Руки за голову! Он, не споря, выполняет ее приказ. — Так и лежи, понял? Где только привычек этих пошлых набрался? — Прости, я больше не буду! — он упоительно послушен. Приподнимает с подушки голову, тянется к ней губами. — Пожалуйста, Любава… — Пожалуйста — что? Вот так? — рука ее двигается вниз, пальцы сжимаются на твердом и подрагивающем. — Дааа… — Хорошо, — начиная медленно двигать рукой вверх и вниз. — Обещай, что будешь хорошим мальчиком. — Обещаю! Только… — Только — что? Он молчит какое-то время, тяжело дыша в такт движениям ее ладони. А потом сдается. Тихо, со стоном: — Поцелуй его. Пожалуйста… Ну, невозможно же отказать… Чувство власти просто выносит мозг. Тем, как Ник реагирует на ее движения, прикосновения. Тем, как иногда не может сдержаться и стонет. Тем, как подается бедрами вверх, стоит ей ненадолго отстраниться. И даже тем, как он послушно не убирает рук со своего затылка. Но особенно — каким он становится под ее губами. Меняется, твердеет, хотя куда уж дальше… Он вывернулся из ее рук и губ стремительно. Опрокинулся на живот, с шипением, как мокрый чайник на горячей плите, плечи дрожат. — Ник… — Сейчас… — с низким стоном. И лишь спустя несколько секунд. — Уффф… успел… — Что успел?! — Сейчас узнаешь! Она оказался мгновенно на спине, под ним. И вот он уже в ней. Господи, даже не верится, что раньше он внутри причинял ей боль. Сейчас — лишь острое, почти болезненное наслаждение. Наслаждение быть наполненной им. — Обними меня! Она покорно сцепляет руки на его шее. — Ногами тоже! Перекрещивает икры на его пояснице. — Вот так. Вот тааак… Черт… такая сладкая… узкая… горячая… Болтун хренов, убивает ее этими хриплыми отрывистыми словами! Этими резкими движениями. Все быстрее и быстрее. Навстречу ему разворачивается собственное наслаждение, побуждая двигаться в ответ. Так же быстро. Но он явно быстрее. — Ник… — Что?… — голос звучит так, что ясно: он не понимает толком, что говорит — уже там, почти за гранью. — Ты торопишься… — Да? — Да, — шепотом ему на ухо. — Я не успеваю. А я хочу с тобой, малыш… — Ооох… — его лицо так близко, что ей даже в этой полутьме, рассеиваемой лишь светом фонаря над подъездом, видно — как блестит капля пота на виске, как ходит желвак под скулой. — Хорошо… я сейчас… я попробую… Так. Выполняем разрез брюшной стенки в правой верхне-подвздошной области… В разрез выводим слепую кишку и аппендикс… Перевязываем брыжейку. Отсекаем отросток. Обработать культю антисептиком. Кисетный шов. При затяжке шва культю погрузить в просвет слепой кишки. Уффф… Кажется, отпустило немного. — Ник?… — Сейчас, моя хорошая, — начиная неспешно двигаться. — Сейчас, моя сладкая. Медленно и печально. Я буду нетороплив, как улитка. Чтобы мы успели оба. Улитка, как же. Вместо этого он рвет темп. То сильно и часто. То медленно и почти лениво. То глубоко, то почти не входя, лишь дразня. Сдерживает себя, зажмуривается до огненных всполохов под веками. Наградой ему сначала ее жалобные всхлипы, неразборчивые слова, ногти в плечи. А потом она затихает под ним. И это офигенный признак. Перед оргазмом она всегда становится тихой. Лишь дышит — все чаще и чаще, и вот, наконец-то… И без того тугая, сжимается так, что он дергается. И еще, еще, ритмично, сладко. Все, теперь его очередь. Догоняет ее в пару движений, падает сверху, совершенно без сил. В пустой голове одна мысль: кончать в кончающую девушку — нереальный, запредельный кайф. Глава двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая автора Он далеко не сразу смог даже просто сменить положение тела. Было фантастически хорошо, а Люба притихла под ним, по-прежнему крепко обнимая его руками за шею, а ногами за талию. Но потом Ник все же сообразил, что это полнейшее свинство с его стороны — валяться своими почти ста на ее в лучшем случае пятидесяти с небольшим. Откатился в сторону, привычно протянул руку к паху. И замер. Перепроверил. Чисто теоретически, могло остаться в Любе, бывало у него такое с другими партнершами пару раз, но… Он вспомнил. Что забыл. Твою ж мать! — Люб, я дурак, — он не стал откладывать неприятные новости в долгий ящик. Да и сам был просто в ужасе от того, что сделал. — Не то, чтобы я была с тобой согласна. Но в данный момент контраргументировать не способна, — в ее голосе убойное сочетание — истомы и иронии. Он бы восхитился в любой другой момент. Но не сейчас. Не сейчас. — Я забыл надеть презерватив. Вот это ее мгновенно вернуло, так сказать, с небес на землю. Она молчала долго, обдумывая. Из двух вопросов «Что делать?» волновал ее больше всего. Потому что «Кто виноват?» было ясно, да толку с этого? Видимо, слова Ника ее хорошенько встряхнули, потому что сообразила она на удивление быстро — с учетом ее неопытности в данных вопросах. — Есть такие таблетки, — она начала медленно, будто подбирая слова. — Я забыла, как называются. Но я узнаю… или посмотрю в Интернете. Их нужно принять в первые сутки, кажется. После… незащищенного полового акта, — тут ей показалось, что это не она говорит. Но слова, когда-то сказанные их семейным женским доктором тетей Дашей, сами собой всплыли в памяти. — После этого наступают месячные, вроде бы. И… и все. Никаких… последствий. — Да, я знаю, — глухо отозвался Ник. — Экстренная контрацепция, я тоже… слышал. Ничего хорошего, конечно, такой гормональный удар. Но, наверное, лучше это все-таки сделать… — Завтра же этим займусь. — Люб, нежелательная… беременность — это еще не все… последствия. Тут ее уже начинает подташнивать от обилия этих сухих медицинских терминов. С трудом удается ответить ровно. — Что еще? Ник молчит какое-то время. А у нее острое желание стукнуть его. По глупой рыжей голове. По бесчувственной широченной груди. Встряхнуть. Наорать. — Я… я все анализы сдавал полгода назад. Все отрицательное — реакция Вассермана, на ВИЧ, на гепатит, еще там… Я чист. Теперь молчит она, переваривая услышанное. Заговорить удается далеко не сразу — что-то горячее встает в горле. — Я так понимаю… ты хочешь услышать от меня то же самое? — Да. — А я понятия не имею! Что у меня есть, а чего нет! Я не хожу по больницам, не сдаю анализы! У меня не было возможностей подхватить гепатит или ВИЧ, потому что… Ты знаешь, почему! Если ты, как ты выражаешься, «чист», то и я тоже! — Люба, послушай, просто я знаю точно про себя… — Тебе нужно… что?!? Справка? Анализ из лаборатории? Так выпиши мне направления, черт побери! Я сдам все, что нужно! Сколько тебе нужно моей крови? Пол-литра хватит?!? Скажи уже, что тебе нужно и… Ее трясет. Даже плакать не может — не гнев, не ярость. Все вместе и еще что-то. Остро хочется выскочить вон из этой чужой квартиры, свидетельницы ее позора, ее падения, ее бесконтрольного подчинения этому… этому… — Люба… — Не прикасайся ко мне! Мало ли, может, заражу еще тебя чем-нибудь! Вот сначала анализы сдам, тогда… — Прекрати! — он сгреб ее, наплевав на удар локтем в правое подвздошье и пинок коленом в голень. — Пожалуйста, Люба. Я не… Извини. Прости. Я виноват. Ты права. — Пусти! — Я это сказал, чтобы ты знала. Что я не мог ничем… тебя заразить. Я… у меня так… в первый раз. Чтобы я забыл. Я всегда раньше… Я сказал это, чтобы ты знала. Что тебе не о чем переживать. — Ну да, конечно! Не ври! Ты хотел, чтобы я тебе сказала, что я тоже… «чиста», — она все-таки хлюпает прямо ему во влажную грудь. Звук выходит громкий и смешной. Но они оба не обращают на это никакого внимания. — Люба, это я… ну, просто на рефлексе. Брякнул, не подумав. Я… Извини. — Отпусти меня, — сказано так, что он разжимает руки. А она вздыхает. И, после паузы: — Если мы все обсудили, спокойной ночи. Завтра я сделаю все, что нужно, — голос ее чуть прерывистый, но тон… тон холодный и острый, как хирургическая сталь тщательно заточенного скальпеля. Отворачивается от него и замирает, затихает. — Спокойной ночи, — говорит он ее спине. Они не могли заснуть оба долго, прислушиваясь к дыханию друг друга. Она сознательно закопалась в работу, с самого утра. Чтобы не думать. Не вспоминать. Не анализировать. Не зареветь в офисе, черт подери! В довершение всего позвонил дражайший папенька — удостовериться, что с дочкой все в порядке, вздумал ворчать еще, что дите дома не ночевала. Господи, ей уже двадцать пять лет, она взрослая, совершеннолетняя и… и идиотка. В обеденный перерыв сходила в аптеку и купила нужное. Не дав себе времени на раздумья, выпила согласно инструкции, поставила напоминание в телефон на следующий прием препарата. И снова уткнулась в монитор. Читать. Работать. Не думать. Не ждать звонка, как дура! Он позвонил — уже ближе к концу рабочего дня. Она вышла из кабинета, в коридоре, по счастью, пусто. — Привет. — Привет. — Ты извини, я не мог раньше позвонить. У меня тут как по заказу. Три операции — два раза ассистировал шефу, одна раз сам. — Ничего страшного. — Люб, слушай… — Ник вздохнул. — Ты… ты выпила… таблетку? — Да. — Правда? То есть, не то. Я не… — Я сходила в аптеку. Купила. Выпила в обед согласно инструкции. Живот уже начал болеть. Так что все в порядке. Кажется, из трубки веет арктическим холодом от ее слов, от тона, от коротких фраз. — Люба, я не… Я просто беспокоюсь. — Напрасно. Не надо держать меня за идиотку. Я тоже не горю желанием забеременеть от тебя, Самойлов. Так что все под контролем, доктор. Если что-то пойдет не так — я тебе сообщу. — Люба, послушай, ну прости меня! Я действительно… — Мне нужно работать. Если надумаешь выписать мне направления на нужные тебе анализы — позвони. — Люба! Короткие гудки. Он сжимает пальцы в кулак. Она часто моргает, чтобы не заплакать. Оба делают это в такт им — коротким гудкам. А вечером дома она совсем расклеилась. Живот разболелся — просто ужасно. И голова тоже. Папа жужжал над ухом, Люба знала, в чем причина — он плохо переносил, когда она не ночевала дома. В общем, рявкнула на отца, чего за ней не водилась ранее. Папа надулся, но отстал. Зато в комнату зашла мама. — Любовь Станиславовна, ты как с отцом разговариваешь? Что за новости? Люба отвернулась к стене и плотнее укуталась в одеяло. Мать села на край кровати. — Любаша, в чем дело? — Мам, у меня месячные как-то плохо начинаются. Живот болит, голова тоже. Тошнит. А папа пристал как назло… — Любочка… — мама осторожно погладила ее по плечу. — А это точно… месячные? Вот оно — материнское чутье. Как не вовремя! — Точно, мам. Иногда бывает у меня — что так болезненно начинаются. Просто надо полежать. — Ты таблетку выпила? Люба вздрогнула. — Таблетку? — Обезболивающее. Принести тебе? — Я уже выпила на работе, мам. — Ну, выпей еще одну — если не отпускает. — Да вроде бы утихает. Спасибо, мамуль. Я перед папой потом… извинюсь. — Да я объясню. Поймет, думаю. Все же у него жена и три дочери. — Хорошо. — Ох, Любаша, Любаша… Организм намекает… — На что? — Да пора бы уже, дочка… — Мам, — Люба повернулась к матери, — ты издеваешься?! Не ты ли говорила, что сначала нужно встретить нужного мужчину?! А потом уже о детях думать?! — Ну так встреть, — мать невозмутима. — Где, интересно?! Может быть, он под кроватью валяется? — Люба, Люба… Нет же недостатка в выборе. — Нужного нет! — Тоже верно, — со вздохом согласилась мать. — Нужный — он один. Ладно, — Вера коснулась лба дочери губами, — отдыхай, девочка моя. Завтра все будет в порядке. Все уже не будет в порядке. Ни-ког-да. — Самойлов, у нее офигенные духи. От подушки пахнет — ммм! Поздравляю, в кои-то веки ты выбрал девчонку со вкусом. — Батюшко, у тебя ко мне дело? — Конечно. Я оценил духи твоей подружки. Тебе это не важно? — Нет. — Ник… — интонация Дениса резко меняется. — У тебя все в порядке? — Нет. — Нет — и все? Больше ничего не добавишь? — У меня полная ж*па. Извини, Дэн, мне надо на обход. Созвонимся. — Ох, Николай Глебович, дело-то, конечно, твое. И я не буду больше тебе Альбинку сватать, она себе парня и без тебя найдет. Но уж я повидала в этой жизни всякое. Послушай меня… Ник безучастно отхлебывает чай, придерживая большим пальцем ложку. — Молчишь? Ну, молчи, а я тебе все равно скажу! Не пара она тебе! Ну, по всему же видно! — Что — видно? — все также безучастно, просто чтобы не молчать. — Что эта твоя Люба привыкла, чтобы ей ножки целовали! Взгляд такой — смотрит на всех, как на мусор у ног. Красивая, спору нет. Очень красивая, и Альбинки красивее, — Нина Гавриловна поджала губы. — Да только не в красоте ж счастье, Коля! Ник поморщился, но Нина Гавриловна не обратила внимания и продолжила: — Ну, ты же вон какой умный парень! Чтобы за красивым личиком не смог разглядеть натуру — не верю я, Николай! — А вы разглядели, значит? — А я на глазки да губки красивые не смотрю. Да на прочее! Коля, я ж ее не ругаю, ты пойми. Она, может, и хороша. Для кого другого. Кто будет перед ней на задних лапах прыгать, об кого она сможет ножки свои вытирать да пальчиком указывать — что делать и как. Но ты-то не таков. Только время потеряешь с ней, поверь мне. Не стоит оно глаз синих бедовых. Ник все так же безучастно пьет чай и смотрит в окно. Но видит там не голые деревья, а синие бедовые глаза. Он ей звонил. Три раза. Три. Извинялся, каялся, просил прощения. Наверное, коряво, но уж как умеет. Предлагал встретиться. И слышал все время одно. «Все в порядке. Нет, я занята. Созвонимся». Он виноват. Сильно виноват, это правда. Он поступил просто… просто слов нет как неосмотрительно. И то, что в первый раз у него так — его не оправдывает. Он мужчина, он обязан был позаботиться о защите. А он голову потерял до того, что про все забыл. Это не просто неосмотрительно. Это, черт побери, очень опасно для здоровья — так терять голову! Потому что список инфекций, передающихся половым путем, весьма внушителен и, к сожалению, шанс получить что-то из этого букета при несоблюдении мер предосторожности — отнюдь не иллюзорен, любой, работающий в медицине, это знает. Правда, потерял голову он с Любой, которая… которая… у которой он был первым и единственным мужчиной, и тут-то все было нормально. Кроме возможной беременности. Но он же и здесь отличился! Он умудрился сделать все еще хуже. Да, он испугался, надо сказать честно. Испугался до того, что говорить начал прежде, чем сообразил, с кем он говорит. Рефлекс, да. И этот разговор об анализах и прочем был бы отнюдь не пустым с любой другой, кто был в его постели. Но не с Любой же! Не надо было так. Не надо было. А он испугался. Он начал говорить раньше, чем думать — и все из-за паники. Но это не могло его оправдать. А теперь, похоже, все. Он пытался объяснить. Пытался исправить. Если человека хотят простить — его простят, тем более, если человек признает свою вину. Но не в его случае. Видимо, совершенное и сказанное им оказалось для Любы слишком. Слишком обидным. Он сделал все, что мог. Унижаться и ползать на коленях не будет. Теперь же придется зализывать раны и жить дальше. Как-то без нее. Наверное, взрослые женщины, ведущие нормальную половую жизнь, не стали бы на эту ситуацию так реагировать. А она… А Любу просто переклинило — ничего не могла с собой сделать. И, самое парадоксальное, его вопросы про анализы она не то, чтобы забыла. Но, в принципе, остыв немного и подумав — смогла понять, почему он так сказал. У врачей своя логика, немного отличное от других людей восприятие жизни. Ей не давало покоя иное. Именно оно заставляло раз за разом отвергать его извинения и вести себя как законченная стерва. То, как важно для него было, чтобы она, не дай Бог, не забеременела. Нет, это и Любе самой не было нужно, конечно. Но чисто гипотетически… Нет, вот если бы это все-таки случилось… Ведь таблетки не дают гарантии 100 %. Всего лишь девяносто с чем-то. Но в ее случае все прошло как и положено. Ну, а если бы вдруг… Как бы он отреагировал, если бы она все-таки забеременела? Люба с каким-то мазохистским удовольствием думала об этом, даже престав себе задавать вопрос — зачем делает так. И понимала — для него это был бы наихудший вариант развития событий. Он очень не хотел этого. Нет, она не хотела такого тоже. Но это его явное нежелание, боязнь того, что их может связать что-то, помимо секса, оно было чертовски обидным. Болезненно обидным, острым, раздирающим. Вот для чего она нужна ему. Добро пожаловать во взрослую жизнь, Любовь Станиславовна. И в ней не принято ждать, что мужчина в сложной ситуации скажет тебе какую-то романтическую бредятину, вроде того: «Милая, если ты забеременеешь, я тебя не брошу и бла-бла-бла…». Такое бывает только в книжках. А в реальности ты понимаешь, для чего нужна ему. Для секса, только для секса. И не надо усложнять эту простую конструкцию. Как она докатилась до жизни такой? Где ее гордость, девичья честь и чувство собственного достоинства? Были да сплыли. Раны зализывались плохо. Откровенно не хотели рубцеваться, кровоточили воспоминаниями, раздражали зеленой галочкой в скайпе напротив «Любы Соловьевой», царапались почти осязаемым беспокойством, что он не сделал все, что мог. Почему же у нее характер паскудный? Надо было его простить, надо! Потому что спустя месяц хотелось уже выть, скулить, лезть на стену. Спасала только гордость. От того, чтобы самой не позвонить, не написать в скайп, не приехать на работу или домой. Ну, не она же виновата? Не она! Он виноват. Ну почему он не может позвонить сам еще раз? Хотя бы еще один-единственный раз? Ну почему он такой упрямый, а она такая стерва?! Прошумел сырыми ветрами март. Прозвенел капелью апрель. А в начале мая в один из бесчисленных московских дворов въехал, раскатисто урча, зеленый мотоцикл. Очередной день. Уставала в последнее время сильно — у них в редакции какой-то чуть ли не мор, Кольчевский в шутку говорил, что пора попа приглашать: освящать помещение. Трое сотрудников практически одновременно экстренно ушли на больничный — перелом, язва и пневмония. Работать приходилось за двоих. Впрочем, Любе это было на руку. Меньше думать. И уже дышалось почти без напряжения. Подумаешь, гордый какой и упрямый. На нем свет клином не сошелся. Не думать о нем, нет, не думать. Мороженого купить, что ли? И посидеть на лавочке у подъезда, есть мороженое и щуриться на теплое майское солнце. Люба не сразу поняла, что человек, шагнувший ей наперерез — Ник. Потертые светло-синие джинсы, мягкие замшевые зеленые кроссовки, кожаная черная куртка и шлем — тоже зеленый. И лишь когда он снял его, под шлемом обнаружилось знакомое лицо. Голубые внимательные глаза, отросшие влажные волосы торчком. Выглядит нереально круто — иначе не скажешь. — Здравствуй, Люба. — Привет. И больше нечего сказать как будто. Молчат, глядя друг на друга. И все же он решается. Заговорить. Хотя больше всего хочется плюнуть на все и просто поцеловать. Нельзя, неправильно, но хочется смертельно. — Люб, я приехал, чтобы сказать тебе кое-что. У меня новости. И… — Синенькая юбочка, ленточка в косе. Кто не знает Любочку? Любу знают все! — пропел кто-то за их спинами. Они обернулись на громкий голос оба. Но узнала быстро подходящего к ним только Люба. Левка Лопатин, еще один друг детства, правда, по месту жительства. Парень из соседнего подъезда, все школьные годы безнадежно влюбленный в них всех трех разом. Впрочем, не особо страдавший от неразделенности своих чувств, зато очень любивший демонстрировать свое восхищение. До сих пор, между прочим. Несмотря на то, что вырос и повзрослел, оставался преданным ценителем красоты девчонок Соловьевых. Правда, теперь у него остался всего один доступный объект обожания — Люба. Был Левка сам отнюдь не красавцем, но чертовски обаятельным, долговязым и работал ди-джеем на одной весьма популярной радиостанции, так что языком молол вполне профессионально. В общем, то, что надо, чтобы продемонстрировать кое-кому, как нужно обращаться с девушками. — Левушка, привет, — Люба привычно протянула руку для поцелуя Левке — это ритуал. Так же привычно и восхищение в его взгляде, немного наигранное, но он вообще артист по жизни. — Мое почтение, сударыня! Вы, как всегда, ослепительно обворожительны, — Левка галантно поцеловал руку. А потом вдруг просто охнул восторженно: — Это Kawasaki Ninja, да?! Люба все еще недоуменно хлопала глазами, когда Левка уже вовсю ощупывал, оглаживал и чуть ли не обнюхивал зеленый мотоцикл, который был похож на какого-то огромного хищного кузнечика. А Ник рядом вполне увлеченно отвечал на Левкины вопросы — что-то про разгон до сотни, про обратную трансмиссию, про телескопическую вилку. На нее внимания ноль. И Левка туда же. Совсем охренели. Да пошли они оба! Люба резко развернулась к подъезду. — Любава, подожди! — Звероящер споро перехватил ее за локоток. — Извини, друг, — это уже Левке, — в другой раз. Я тут по делу. Важному делу. — Вас понял, — Левка лихо подмигнул ей, оттопырил большой палец. — Вот такой парень, Любашик! С таким-то зверем. Люба фыркнула и демонстративно закатила глаза. А Лева, пожав руку Нику, оставил их одних, наконец-то. И снова повисло молчание. Ник поправил стоящий на сиденье шлем. Вздохнул. — Люба, послушай… Тебе не кажется, что мы два месяца валяли дурака? «Да!» — хочется крикнуть ей. Но почему-то молчит. — Я виноват, я знаю. Я вот не знаю только — что я должен сделать, чтобы ты меня простила. И вообще — могу ли я что-то сделать? Люб, но я не могу так больше. Давай внесем ясность. Или уже прости меня. Или скажи мне прямо сейчас: «Самойлов, иди к черту!». Люба, давай решать. Я не могу так больше. Я устал. Ну? Не молчи. Скажи что-нибудь! — Самойлов, иди к черту! — она шагнула вперед и уткнулась лицом ему в расстегнутый ворот крутки, в основание шеи. — Любка, ты хочешь, чтобы у меня мозг взорвался? — он обнял ее тут же, словно боясь, что она передумает, оттолкнет. — Говоришь одно, делаешь другое. Скажи прямо — простила или нет? — Простила, — глухо ему в шею. — Спасибо, — теплым выдохом ей на ухо. И снова они стоят молча, обнявшись, наплевав на любопытные взгляды. — Ну, где там твои новости? — она отстранилась первая. — А давай, — главное — не поцеловать ее прямо сейчас, — посидим где-нибудь? — Давай. Тут не очень далеко есть кофейня приличная. Минут пятнадцать пешком. — Хорошо, — Ник бросил неуверенный взгляд на мотоцикл. — Нет-нет! Даже и не рассчитывай! Я не поеду с тобой на этом чудовище! — Люба, — Ник улыбнулся немного растерянно. — Это спортбайк. — И что?! — Он не предназначен для перевозки пассажиров. Там есть место только для водителя. — Ну вот и отлично, — она гордо вздернула подбородок. — Можно его здесь оставить? — Конечно, — он подхватил одной рукой зеленый шлем, а другой взял ее за ладошку. Люба не выдержала и зажмурилась от удовольствия, переплетая свои пальцы с его. А он заметил и наклонился к ее уху. — Знаешь, я тоже ужасно скучал. Прости меня. — Ну, какие там у тебя новости? — майская жара заставила их остановить свой выбор на мохито — безалкогольном в случае Ника и с честным ромом в ее бокале. А еще Ник, словно угадав ее мысли, заказал ей мороженое. — Новости? Да они про мою работу… Дело в том, что у меня скоро ординатура заканчивается. И мне тут предложили… и я подумал и решил согласиться. В общем, я уезжаю на стажировку. Люба отставляет в сторону бокал. Нельзя сказать, что ее радуют такие новости. Но она старается не слишком это показывать. — Куда уезжаешь? — В Эфиопию. — Ты шутишь?! — Нет. В следующий четверг вылетаю в Аддис-Абебу. Через Каир. — Коля! Что ты забыл в Эфиопии?! — Предложили работу. В качестве стажировки финальной. По линии Красного Креста. Там госпиталь Красного Креста в Аддис-Абебе. — Ты шутишь. Ты все-таки шутишь, да? — Люб, это правда, — у него слегка смущенный вид. — Звучит странно, наверное. Но вообще наших врачей там немало, но специалисты любые всегда нужны, потому что почти за даром, да и условия там, говорят… Но такой практики, как там, нигде не будет. В общем, я решил… что это полезно будет. Вот. — Надолго? — неужели он это действительно серьезно? — На три месяца. Тут ей уже становится все равно, как она выглядит. И Люба буквально хватается за голову. Она только-только почувствовала, что все хорошо, все в порядке. Размолвка позади, впереди — что-то хорошее и приятное. И он снова ее… под дых… нокаутом. Не чувствуя вкуса, отпивает коктейль. — Люб… — он протягивает руку, берет ее ладонь. — А если бы ты не собрался в эту свою Африку — ты бы не приехал ко мне, так? — мысль неожиданная, тон расстроенный и обиженный, но ей уже плевать. — Нет, — Ник вздыхает. — То есть, да. То есть… Черт, запутался! Люб, извини, я должен был приехать раньше, когда… по телефону не получилось. До меня просто доходит… как до жирафа. Она лишь махнула рукой, высвободив ладонь из его пальцев, и отвернулась, упершись взглядом в стену кафе. Как же он не любит эти ее взгляды в стену! — Люб… — он встал с места и пересел рядом с ней. Обнял за плечи. — Пожалуйста. Не сердись… — Молчание в ответ. — Послушай… Не хочет она его слушать! Ничего хорошего он ей не скажет. Но Ник умудрился привлечь ее внимание. Негромко, на ухо: — Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. Хотя… — после паузы, полной ее потрясенного молчания, задумчиво добавил Ник. — Чад не в Эфиопии. А я жираф не изысканный, а самый обыкновенный. Тугодумающий. — Коля… Ты знаешь на память Гумилева?! — Не знаю никакого Гумилева. Кто это? — А чьи ты стихи только что декламировал?! — А, это… Это мне Варька рассказала, когда узнала, что я в Африку на стажировку собрался. А я запомнил почему-то. Хорошие стихи, значит. Если с первого раза запоминаются. Надо будет почитать. — Между прочим, Гумилев не только поэт, но и один из крупнейших исследователей Африки, — отвечает Люба растерянно. — И в этой твоей Аддис-Абебе бывал. А еще там есть памятник Пушкину. — Ничего себе! — присвистнул Ник. — Ай да Пушкин! Ай да… везде успел. — Предположительно, прадед Пушкина именно из Эфиопии. — Ясно. Повисает молчание. Господи, неужели всего несколько месяцев назад она считала, что знает, кто такой Ник Самойлов? Невозмутимый рыжеволосый здоровяк с непритязательным чувством юмора и полнейшим иммунитетом к внешним данным сестер Соловьевых. Сейчас рядом с ней сидит совершенно другой человек. Широкоплечий стиляга-байкер, на которого заглядывается пара девиц за соседним столиком. Человек, который читает на память Гумилева, даже не зная, кто это. Тип, который через неделю улетает за каким-то бесом не куда-нибудь, а в Африку! И ей это почему-то не все равно. Очень не все равно. Слишком не все равно. — Ладно, — она поводит плечами, вынуждая его убрать руку со своих плеч. Не то, чтобы хочет его обидеть — просто ей сейчас необходимо больше личного пространства. Ника и так слишком много внутри нее — в голове, в сердце. — Африка — так Африка. Приедешь — расскажешь, правда ли там реки вооот такой ширины. И горы вооот такой вышины. И про крокодилов и бегемотов. — Это вряд ли, — он возвращается на свое место, напротив нее, усиленно делая вид, что его не задело ее нежелание прикосновений. — Думаю, буду там пахать, не поднимая головы, в госпитале. И не до крокодилов с бегемотами мне там будет, — тут он глубоко вздыхает, словно решаясь на что-то. — Люб, я хочу тебя кое о чем попросить. — Говори. — Только ты, пожалуйста, не сердись на меня, — он говорит тихо, но решительно. И за руку все же берет, несмотря на то, что она только что дала понять, что не хочет его прикосновений. — Люба, пожалуйста, сделай тест на беременность и УЗИ. — Что?! — он снова умудрился ее удивить. — Я почитал об этом препарате… который ты пила. Одно из возможных последствий его приема — внематочная беременность. Сначала она просто не может сказать ничего. Ей требуется около минуты, чтобы собраться с силами. Ответить нормально, а не выплеснуть в словах то, что копилось внутри все это время. — Так боишься, что я от тебя залечу? Да как тебе объяснить, что это не входит в мои жизненные планы — завести от тебя ребенка и таким образом захомутать тебя?! — Люба, — он качает головой и крепко держит ее запястье, несмотря на все ее попытки вырвать руку. — Внематочная беременность не вынашивается. Это патологическое состояние, которое очень опасно для здоровья. И может быть прекращено только хирургическим путем, а в случае несвоевременной диагностики может привести к кровотечению в брюшную полость и… Люба бледнеет. — У меня все в порядке! Нет никакой беременности, все… все наступило, как положено! Тем более, прошло уже столько времени! — Она может протекать первое время бессимптомно. Люба, пожалуйста. Это очень серьезно. Просто сделай тест и УЗИ. Чтобы мы знали точно — что у тебя все в порядке. Я не хочу… чтобы ты расплачивалась своим здоровьем за мою ошибку. Пожалуйста. Я тебя прошу. Это просто, быстро, не больно и делается в любом частном гинекологическом кабинете. Анонимно можно даже. Раньше надо было, конечно, но я не сразу сообразил. Да и думал, что ты меня слушать не станешь. И… Люба… Ну, пожалуйста… Сделай это. Давай, я оплачу все и… — Прекрати! Ладно. Я все сделаю. Сама. — Спасибо. Не сердись. Я переживаю. И мне очень стыдно, что я втянул тебя в это и подверг таким… неприятностям. А потом притянул ее руку и поцеловал в ладонь. Совсем с ума сошел! В довершение к этой пижонской байкерской куртке, Гумилеву и Африке еще и руки целовать вздумал! Что с ним делать прикажете? Что?! И с собой заодно. Он все-таки умудрился ее напугать, и на следующий день Люба с утра первым делом нашла в Интернете адрес ближайшего к офису гинекологического кабинета. В пяти минутах находится, оказывается. Позвонила. И есть запись как раз на время обеденного перерыва. В общем, Ник оказался прав — быстро и просто. На все ушел час времени. В два часа дня Ник получили смс-ку: «Я все сделала. Все в порядке». Ответ ей пришел быстро: «Спасибо». А еще через пару часов ему пришла еще одна смс-ка от нее: «Сегодня после работы. До девяти вечера квартира наша». Ответ был еще лаконичнее: «Ок». Она не ждала ничего от этой встречи. Точнее, запретила себе ждать. Только одно. Он уезжает на три месяца. Просто… просто на прощание. Чтобы помнить. Чтобы он помнил. Чтобы самой… И когда, спустя несколько минут после первого жадного раза, едва у них обоих выровнялось дыхание, его рука скользнула к внутренней поверхности ее бедра, она сжала ноги и перехватила его ладонь. — Не надо. — Почему? — Не хочу. — Люба… Что я сделал не так? Тебе же нравится… Пожалуйста, — теплое дыхание прямо на ухо, тело мгновенно покрывается мурашками и почти нестерпимое желание развести бедра и позволить ему дать ей то, чего она хочет. Он прав! Хочет. И боится. Боится дать ему слишком большую власть над собой. Каждый раз, когда она так отдается ему, словно какая-то часть ее переходит ему. С каждым разом все больше и больше ее принадлежит ему. И это пугает, реально пугает. Потому что она не представляет, что с этим делать. И как с этим жить, особенно в свете того, что было совсем недавно. И из-за перспектив его скорого отъезда. Нет, инстинкт самосохранения берет верх над собственным вожделением. — Я не могу. — Почему?! Ты сердишься на меня? Все еще сердишься? — Не в тебе дело. — А в ком?! — Во мне, — она прячет лицо ему в шею, чтобы он не видел. Не прочитал в глазах что-то, чему она и сама не может дать названия. — Что случилось, Любава? Что изменилось? Почему? — Я… — она вздыхает. — Ник, я… Ну, просто, мне нужен настрой и… Мне и так было очень хорошо. — Люба… — Правда, все в порядке, — оплетает его руками, ногами. — Давай просто полежим так, ладно? — Ладно, — со вздохом соглашается он. Провожать она его не поехала. С чего бы? Лишь за полчаса до времени вылета отправила смс-ку: «Удачного полета». Ответ пришел традиционный: «Спасибо». Пусть летит. В Африку. К черту. К памятнику Пушкину! К крокодилам и бегемотам! Она обойдется прекрасно без него. Подумаешь, три месяца. Подумаешь, одно лето. Как долго. Как же это бесконечно долго. |