Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава двадцатая, в которой герои вьют гнездо и учатся жить вместе — Тебе нравится? — Нормально. — Что — и цвет не смущает? — Люба, почему у меня такое ощущение, что унитазом в нашей квартире буду пользоваться только я? Если тебя не смущает розовый цвет — то почему меня должен? Это вообще вещь сугубо… утилитарная. — Ты портишь мне все удовольствие! — она с досады притопывает ногой — прямо посреди зала сантехники в строительном гипермаркете. — Я согласен доставлять тебе удовольствие, — он наклоняется к ее уху. — Но не здесь же. И не в процессе покупки унитаза. Ник довольно наблюдает за выражением смущения на ее лице. — Как тебе тот ламбрекен? — Люба, что из ЭТОГО является ламб… этой штукой? — Вон та штучка сверху, с драпировкой. Красиво. Тебе нравится? — Угу. — Что — угу? — Нравится. — Что именно тебе нравится? — Ну, этот… ламберекон. — Ламбрекен! Ты даже название не запомнил! — Зачем мне знать название того, что будет висеть на окне? — Ты портишь мне все… — и тут она замолкает под его насмешливым взглядом. — Николай, да оставался бы уже у нас ночевать. — Нет, спасибо. Мне завтра на работу рано, а от вас очень далеко ехать. Подниму вас тут ни свет, ни заря. — Ну, вызывай тогда такси. Может, еще чаю с кексом на дорожку? — Спасибо, Стас Саныч, но — нет. Очень вкусно, но больше не хочу. — Мое дело — предложить. А потом они уединяются в ее комнате. — Ну чего ты упрямишься? Оставался бы у нас ночевать. — Угу. Чтобы меня твой отец прибил. Он довольно ясно высказался на этот счет. Что, дескать, в своей квартире можем делать, что хотим. А тут — ни-ни. — Ну и не надо «ни-ни». Кто тебе мешает спать на диване в гостиной? — Ты! — Я?! — предельно округлив глаза. — Ты! Блин, — он проводит рукой по волосам. — Я думал, что раз мы жених и невеста, то хоть как-то сможем… А тут этот ремонт все время пожирает. Батя твой высокоморальный. Дэн сволочь завистливая, — Ник совсем удрученно вздыхает. — Малыш Звероящер скучает? — она прижимается к нему, стоящему у самой двери в комнату. — У нас секс в последний раз был в новогоднюю ночь! А сейчас, слава Богу, февраль уже на дворе! — Кто-то говорил мне, что три месяца без секса — это вообще ни о чем, и от этого не умирают… — От этого не умирают. От этого с ума сходят! Только тут Ник сообразил, что в процессе диалога его ненавязчиво прижали к двери. И засунули ладошки под толстовку. Он хотел возмутиться. И, разумеется, не смог. Лишь выдохнул жалобно: — Ты что творишь?… — Молчи, мужчина. Когда женщина делом занята. Он начал задыхаться. Потому что она перекрыла ему кислород своими поцелуями. Потому что долго и мучительно сражалась с «молнией» на джинсах. И когда ее рука наконец-то преодолела последнее препятствие в виде резинки на трусах, он застонал. — А ну тихо! — его повелительно цапнули за нижнюю губу. — Тихо, кому я сказала! Он попробовал быть тихим. Но это было невероятно трудно. За что она ему мстит этой медлительностью и неторопливостью?! Этими почти невесомыми движениями?! Снова теряется все вокруг. Туман вожделения, только ее губы и дыхание, только ее пальцы там. Он не выдержал этой пытки, сорвался, сжал свои пальцы вокруг ее ладошки. Вот так, сильнее, резче, пожалуйста… Она поняла, умница, девочка. И… и… и… — Вот урод же… — это были его первые слова. Когда вообще говорить смог. — Придурок я. Прости меня. — Перестань. Тебе не за что просить прощения. — Угу. А полная пригоршня спермы — это мне кажется? — у него дернулся уголок рта. — Посмотри на меня, — свободной рукой она обхватила его подбородок. Ой, взгляд какой виноватый… — Знаешь, мне один умный человек сказал однажды такую вещь. — Какую? — Не надо этого стесняться, Ник, — она смотрит ему в глаза, не отрываясь. — Не надо стесняться того, что мы хотим друг друга так, что нам плевать на все. — Но не так же! — Кто сказал? Он вздыхает. Потом еще раз. — Ладно. Все равно извини. — Тебе было хорошо? — Да, — совсем шепотом. — Это главное. — Главное — найти сейчас влажные салфетки. — Погоди, у меня в сумочке есть, — она отклоняется назад и, порывшись в сумочке, стоящей на столе, достает упаковку. Он отбирает у нее и сам тщательно вытирает ее руку — пальчик за пальчиком. А потом целует так же — пальчик за пальчиком. И лишь потом, отвернувшись, приводит в порядок себя. — Вы страшная женщина, Любовь Станиславовна. Меня в первый раз в жизни… так совратили. — Помни об этом. — Коль, ты закончил с розетками? — она окликает его из кухни. — Да, почти. — И я закончила тут всю грязь вывозить, — Люба проходит в комнату, вытирая пот со лба. — Даже не верится, что это все наконец-то скоро завершится… На всю тяжелую работу они наняли бригаду отделочников — точнее, наняли родители в виде подарка на свадьбу, и будущие молодые супруги не стали демонстрировать гордость. Но всякую мелочь они уже доделывали сами. Двухмесячный ремонтный марафон почти завершен. Ламинат, обои, плинтуса. Собрана кухня. Готова ванная комната. Сколько это все стоило времени, нервов, денег! Но было еще и невероятно приятно. Обустраивать дом. Свой собственный дом. Их. Только их. Их собственный дом. На пятницу — доставка кровати. В среду должны привезти и смонтировать стенной шкаф. Через неделю можно уже переезжать. — Я тоже не верю, — Ник кладет отвертку на подоконник и обнимает Любу за плечи. — Что скоро совсем все. И будет уже можно… Устала? — Немножко, — она прижимается к его груди. — Ну, хоть квартира на квартиру стал похожа. Пол чистый, мусор весь вывезли. И даже на кухне подключен холодильник, а в нем есть сок. Боже, на что похожи мои руки? Самойлов, тебе не совестно? Заставляешь меня работать. Посмотри на мой маникюр. Стыд и позор. — Знаешь, после того, что ты делаешь со своими руками у горелки… И тебя никто не заставляет. И тяжести поднимать не смей! — Раскомандовался. Ну что, давай собираться по домам? — Угу. — Коля… Коля, перестань! Ну что ты делаешь? Я два часа мыла пол и таскала мусор. Я потная и грязная. Да прекрати же ты! С ума сошел. Тут даже кровати нет! Коля! — Пол чистый, и я буду снизу, — скороговоркой и неразборчиво, потому что целует ей шею. — Давай, хоть в душ сходим… Коля… Паразит! — Потом в душ, — стаскивая с нее заляпанную пятнами краски футболку. Его — похожая, только в два раза больше размером и темно-синяя, летит на пол следом. — Иди сюда, садись на меня… — Ты ненормальный. Ты извращенец! Ты… сделай так еще раз… На них обоих джинсы — старенькие, потертые, с прорехами. А выше талии — голое тело и сплошной простор для рук и губ. Она выгибается на нем, задевая его грудь своею. Он чувствует, что еще чуть-чуть — и терпеть боль и дискомфорт от плотного шва ширинки, о которую трется эта бесстыжая кошка, станет невозможно. И жар ее тела он чувствует даже сквозь все эти слои джинсовой ткани. — Приподнимись, давай снимем… — хрипит он. А она вдруг спохватывается. — Ник, а у тебя есть?… С собой? — Нет, — он, казалось, тоже опомнился. — Не взял. Не… подумал. — Тогда лучше не стоит. Все равно через несколько дней переедем, и тогда уже… Чуть-чуть подождать. — Я не могу ждать, — со стоном. Расстегивает пуговицу на ее джинсах. — Пожалуйста… — Коля… Я не хочу больше пить те таблетки. Я после них не очень хорошо себя чувствовала… — И думать забудь. Никаких гормональных таблеток. — Коля, ну как же?… — Я позабочусь, — он стаскивает с нее джинсы вместе с бельем. — Коля?! — Не переживай, я обо всем позабочусь, — теперь он снимает свои джинсы. — Коля! — Женщина, доверяй мне, — Ник опрокидывает ее на себя. — Я выйду. Перед. Из… Я не кончу в тебя. Все будет в порядке. Давай… Иди ко мне… Да, вот тааак… Надо сказать, что, несмотря на все приятности, этот вид контрацепции Любе не понравился категорически. Это же было отдельное наслаждение — чувствовать, как он пульсирует внутри, вздрагивает всем телом, стонет в ухо. А вместо этого она созерцает его содрогающуюся спину, слушает хриплое дыхание. — Я пол мыла-мыла… А ты его снова испачкал. — Ты зараза, — обессилено. — А ты не мог потерпеть пару дней! — Не мог, — он поворачивается к ней, обнимает. Целует в висок. — Прости меня. Я больше не буду. — Ну-ну… — Ты сегодня рано, доченька. А где Коля? — Коля сегодня играет в мачо. И собирает собственноручно кровать. — А сборку оплатить? — ухмыляется Стас. — Это не по-пацански, — ответно усмехается Люба. — Хотя, по-моему, ему просто нужен повод — купить пива, позвать Дэна и Вика. Ну, заодно, может, пару ножек прикрутят. Родители смеются. — Нет, ну а что? Если ему так хочется поизображать самца — не буду Кольке мешать. В кои-то веки можно полежать в ванной, сделать маску для волос… — Какая у нас дочь мудрая молодая женщина. И в кого бы это? — Ну, мудрая в тебя, а женщина — видимо, в меня, — парирует Вера. — И не поспоришь. Они молчат и смотрят друг на друга, пока лифт поднимает их на пятнадцатый этаж. У Ника в ногах стоит спортивная сумка, у Любы — небольшой чемодан на колесах. Самое необходимое на первое время. Лязгают двери лифты, звякают ключи. А потом Ник неожиданно подхватывает Любу на руки. — Ты чего?! — Мать велела так сделать. Примета такая — что на новоселье муж должен жену через порог перенести. — Ты мне пока не муж. — Да кому нужны эти формальности, — он шагает через порог. В коридоре Ник аккуратно ставит ее на ноги, а потом внезапности продолжаются — Любе споро завязывают глаза мягким кашемировым шарфом, от которого пахнет детским мылом и любимым мужчиной. — Ник?… — Что? — Знаешь… я как-то не чувствую склонности к ролевым играм с завязыванием глаз и прочим связыванием. Боюсь, я для этого недостаточно… искушенная. — Да ладно. А вдруг тебе понравится? — Ник! — Постой пару минут, ладно? Я приготовил тебе сюрприз. — Что-то мне уже страшно… — Заметь — я пока даже не связал тебе руки. Ей казалось, что она так, в темноте под шарфом, стояла куда больше двух минут. А потом его большая ладонь обхватила ее руку. — Пойдем. Теплая кашемировая пелена сползает с глаз. И Любу укутывают отсветы от десятков свечей, расставленных по всей комнате на полу. Ник все-таки собрал кровать. И сейчас она застелена черным, матово поблескивающим атласом. На котором россыпь лепестков роз. Розовых. Люба молчит. Молчит так долго, что Ник не выдерживает первым. — Ну как? Тебе нравится? Она медленно выдыхает, оборачивается к нему. Говорить почему-то трудно, какой-то комок в горле. Он помнит. Он все помнит… — Хороший мой… Это совсем не обязательно. — Как это — не обязательно? То есть, я зря искал этот комплект черного постельного белья в Интернете? Зря зажигал пятьдесят сечей? Зря исколол все пальцы, обдирая кучу роз? Зря выжрал полпачки антигистаминных? Она могла бы сказать многое. Но сказала главное: — Нет. Не зря. — Нравится? — Очень. Он довольно улыбается в мерцающем свете свечей. — Тогда давай посмотрим, как ты будешь выглядеть среди розовых лепестков на черном шелке в свете свечей. — Давай посмотрим. — Раздевайся. Люба удивленно посмотрела на Ника. Он демонстративно сложил руки на груди. Ну что ж, мальчик, сам напросился. Дома она не переоделась, и сейчас на ней приличный костюм для офиса — короткий, в талию, жакет, прямая юбка-тюльпан. Пальцы ее начинают одна за одной расстегивать потайные кнопки на жакете. Первая, вторая, третья, четвертая. Повела плечами, и черный жакет из шитья упал к ее ногам. Черный же, прозрачный кружевной бюстгальтер мало что скрывает. Да и нечего ей скрывать от Ника. Глаза в глаза. Он на мгновение прервал зрительный контакт, проследив за соскользнувшей по бедрам юбкой. Сглотнул. — Помочь не хочешь? Он помотал головой. И потом умудрился вытолкнуть сквозь пересохшее горло: — Я лучше посмотрю. Люба деланно равнодушно пожала плечами и завела руки за спину. Не торопясь, аккуратно расстегнула крючки. Ник демонстрирует поразительную выдержку. Но и Люба еще не все показала. Изящное движение плеч — и кружевной бюстгальтер пополняет кучку черной одежды у ее ног. Жаль, что на ней не чулки, а просто тонкие телесного цвета колготы-невидимки. Были бы чулки — Ник бы уже сдался. А так придется прибегать к крайним мерам. Колготы снять красиво трудно, поэтому Люба постаралась сделать это побыстрее. Зато собой в одних лишь прозрачных кружевных трусиках позволила Нику полюбоваться всласть. А потом подцепила пальцами тоненькие кружевные края и уничтожила всю интригу. Одежды на ней не осталось. Ее одевал только мужской взгляд — ласкающий, обволакивающий, словно шелковое покрывало. Но с места Ник так и не сдвинулся. И, поскольку было очень на то похоже, что он просто прирос к полу, Люба по-кошачьи скользнула по черному атласу. — Оууу, — выгнула спину, закинула руки за голову, потянулась. — Знаешь, а мне нравится. А тебе? Он смог только кивнуть. — Очень приятно на ощупь, — продолжила буквально мурлыкать Люба. Слегка отвела в сторону бедро, позволив ему лишь на мгновение увидеть… И снова сомкнула ноги. — Такая гладкая ткань, мягкая и гладкая… Тут он все-таки не выдержал. Матрас прогнулся под его весом — он сел у нее в ногах. Стопы коснулось его обтянутое джинсами бедро, Ник провел пальцем по ее икре. — Вряд ли более мягкая и гладкая, чем твоя кожа… Знаешь, ты была права. — В чем? — Это красиво. Нереально красиво. У него никогда не хватит слов, чтобы описать, какая она. Фарфоровая кожа на черном шелке. Розовые лепестки роз и розовые лепестки ее сосков и… И просто комок в горле. Бывает так — что сказать не можешь. Так красиво, что дыхание перехватывает. — Скажи мне, — она гладит стопой его бедро, — почему опять я голая, а ты — нет? Он не стал произносить дежурную фразу о том, что кто-то торопится. Вместо этого перегнулся, подцепил один из усыпавших кровать лепестков роз и аккуратно положил его на вершину левой груди. Наклонил голову, оценивая результат. Идеально подошло — и цвет, и размер. Повторил то же самое с правой. Выдохнул хрипло. — Ну вот… Я тебя одел. Теперь не нашлась с ответом Люба. Лишь грудная клетка под его взглядом поднималась все чаще и чаще. — А теперь — раздел, — в одно движение сметает лепестки с ее груди. И заменяет их своими губами. Время любоваться закончилось. И пришло время наслаждаться. — У нас есть минералка в холодильнике? — Угу, — у него еще не выровнялось дыхание. — Есть. И сок есть. Сейчас принесу. — Не надо. Я сама схожу. Ты и так постарался. — Тебе, правда, понравилось? — Очень. — А… о чем ты сейчас думаешь? — Почему ты спрашиваешь? — Ответь мне! — Ну, если честно… то о том, что надо бы погасить свечи — они жгут кислород. Хотя пару можно оставить. И надо бы убрать все лепестки, и упаковать герметично — иначе ты у меня под утро расчихаешься. — Ты ужасно неромантичная женщина, Любава Станиславовна. — Я не женщина. Я самка Звероящера, ты разве забыл? От его карающей длани Люба со смехом увернулась и отправилась за минералкой. А когда вернулась… — Боже мой! — она демонстративно прикрыла лицо ладонью. — Что такое? — лежащий на животе Ник чуть приподнялся и повернул лицо в ее сторону. — Самойлов, я тебе говорила, что у тебя отпадная задница? — Хм… По-моему, нет. — Не попка — пЭрсик! Особенно с этими прилипшими лепестками роз. Просто самое оно для гей-порно… — Любава! Во второй раз ей не удалось увернуться, и он повалил ее на кровать и щекотал, пока она не взмолилась о пощаде и пообещала, что больше так не будет. Или будет. Вот так. Вот тааак… Тонкое кружево ее белья и его хлопковое — то с мульяшными героями, то консервативное — вместе, на соседних полках в шкафу. А в прихожей — его зимние ботинки сорок пятого растоптанного и ее изящные сапожки тридцать пятого. В ванной все уставлено ее кремами, лосьонами и прочими артефактами в борьбе за девичью красу. А в шкафчике под раковиной — стратегический запас детского мыла. Его синее полотенце, и ее — персикового цвета. С Ником оказалось очень комфортно жить. Непритязателен в еде, вполне аккуратен в быту. Пришлось учиться готовить и брать консультации у папы. Ник все уплетал с удовольствием и нахваливал. А если Люба по какой-то причине не успевала приготовить — спокойно обходился бутербродами. Более того, наличием еды в холодильнике бывал озабочен больше Любы, и запасы пополнял сам. Именно поэтому покупка продуктов как-то быстро и незаметно стала его обязанностью — о хлебе насущном забыть Ник не мог никоим образом. У него вообще был полный порядок с аппетитом. И не только в плане еды. — Ник… — Я понял, — он убирает руки, целует в основание шеи. — Ты устала и хочешь спать. — Я, правда, устала. У нас с Егором заказ… Ник сердито засопел, но продолжил ее обнимать. Ревнивое животное. Ревнивое, любимое и сексуально озабоченное. — Коленька, я, честно, засыпаю. Завтра, хорошо? — Хорошо. Она молчит какое-то время. Вот как можно уснуть, когда он ее обнимает, его губы прижимаются к ее шее, а в низ спины… — Коль, как ты думаешь, я смогу заснуть, когда ты… хм… так упираешься в меня? — Я что могу сделать? Оно само. Нормальная реакция, когда ты голая рядом. — Это ты запретил мне надевать пижамы! — А я и не жалуюсь. — Ты не жалуешься. А оно… там… немым укором. — Немым укором? А ты хочешь, что «оно» тебя укоряло… словами? Ну ты и фантазерка, Любава… Люба не выдержала и рассмеялась. Повернулась к нему лицом и вдруг прижалась крепко, закинула ногу на его бедро, Ник довольно выдохнул. — Самойлов, ты мертвого растормошишь и уговоришь. — Не-не, некрофилия — не мой конек. — Ой, лучше молчи! — Молчу… Она просыпается от того, что большие твердые ладони оглаживают ее — уверенно, по-хозяйски. И тело уже подло реагирует на эти прикосновения. Но… кромешная же темнота вокруг! — Коля, сколько времени? — голос спросонья немного хриплый. — Не знаю… — к ладоням присоединятся губы, Люба совершенно непроизвольно выгибается навстречу. — Коля! Сколько времени?! — Ну… — отрывается от нее со вздохом, — скоро шесть. — Шесть утра?! Коля, сегодня суббота! Нормальные люди используют субботу, чтобы выспаться! А ты будишь меня в шесть утра! — Я пить захотел, встал и… — И встал, видимо, не только ты один! — Угу, — его ладони снова приходят в движение. — Коля… Давай выспимся как белые люди… А потом… — Вот именно — потом и выспимся. — Ты — чудовище! Мой ночной кошмар, который не дает мне спать по ночам. Его ладонь без предупреждения оказывается между ее бедер. — Ты же хочешь… — Все-то ты знаешь, — тело предает ее окончательно. — Именно так, — он начинает двигать пальцами. — Так. Вот тааак… Она ненавидит и боится, когда он такой. Не его ненавидит и боится — саму ситуацию. Когда он приходит домой такой. Когда отказывается ужинать. Сразу в душ, а потом ложится на кровать лицом в стену. Она знает — устал. Она понимает — лучше не трогать. Сидит полчаса на кухне с планшетом. Но… но нельзя же так! Невозможно делать вид, что ничего не происходит! Проходит в комнату и, не дав себе времени на раздумья, ложится рядом, обнимает за широкую спину, прижимается щекой. Ник вздыхает. — Я понимаю… Ты устал. Ты, наверное, хочешь побыть один. Чтобы тебя никто не трогал. Что-то случилось, да? — Люба… — Можешь не рассказывать, если не хочешь. Но я не могу делать вид, что ничего не происходит! Я не могу заниматься своими делами, когда ты лежишь вот так — отвернувшись к стене! Мне кажется, что я могу что-то сделать… как-то помочь. Я не могу ничего не делать, когда ты такой, понимаешь?! Он молчит. Молчит так долго и обидно. — Ладно, — она со вздохом разжимает руки. — Тебе надо побыть одному, я поняла. Совсем отстраниться Люба не успевает — Ник поворачивается и уже сам обнимает ее, утыкается губами в макушку. Снова молчит. Но потом все же нарушает тишину. — Люб… да ничего особенного не случилось. Просто… у меня бывает так иногда… реально кончаюсь. Физически. Эмоционально. Прости. Это пройдет. — Перестань. Я понимаю. У тебя непростая работа. — Правда. Но я ее выбрал сам. А ты выбрала меня. И я люблю тебя. Я, правда, сейчас очень устал. Но ты не обязана прыгать вокруг меня, подстраиваться под мое настроение. И если ты… — Ник! — Если ты чего-то хочешь, — продолжает он упрямо, — скажи мне. Только скажи прямо — я сейчас просто не в состоянии гадать. Она выдыхает ему тепло в шею. И, после паузы, тихо: — Единственное, чего я хочу — чтобы тебе было хорошо. — Мне уже хорошо. — Угу, прямо невооруженным взглядом заметно, — она поднимается на локте, смотрит внимательно и вдруг начинает покрывать мелкими, легкими поцелуями его лицо — упрямый подбородок, скула, темно-рыжая бровь, лоб. И шепчет между поцелуями: — Хочу, чтобы тебе было хорошо, любимый мой, хороший мой. Хочу. Хочу, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты забыл про плохое и тяжелое. Хочу. Все будет хорошо, поверь мне. Люблю тебя. А потом их губы встречаются и… — Не надо… — как только они отрываются друг от друга. — Ты устал. Просто полежи, а я поглажу тебя по голове. Вот так. Вот так. — Хочу тебя. Пожалуйста… — Точно? — Точно, — кивает он. — Только можно… я буду сегодня снизу? Люба мгновенно понимает, о чем он. И не думает отказывать. Она выполняет его работу, то, что обычно делает он. Целует, ласкает, возбуждает, заводит его. Раздевает. И не только раздевает — одевает тоже. В первый раз он отдает всю инициативу в ее руки. Лишь вздрагивает от ее немного неумелого обращения с изделием из латекса. Но со второй попытки у Любы получается справиться. Опускается на Ника, ложится сверху. Целует его лицо, обнимает руками и не только — всем телом обнимает, согревает, дарит тепло и нежность, двигаясь неторопливо. Давая ему возможность сейчас просто наслаждаться и быть любимым. В конце концов, Звероящер в Нике проснулся. И Люба оказалась на спине, под ним. Но это ни ее, ни его нисколько не расстроило. — Спасибо, — тихо ей на ухо. — За такое не благодарят, дурачок. Ты аппетит не нагулял? — она гладит его по затылку. — В общем-то, да. Я бы съел чего-нибудь. — Ладно, иди в душ, а я пока на стол накрою. — Любава, — он перехватывает ее руку, целует в ладонь. — Я… я не часто буду такой. Правда. Когда со мной надо вот так… нянчиться. И ты не обязана… — Самойлов, иногда тебе лучше есть, чем говорить. Все, марш в душ! — Ник, я сегодня задержусь, не теряй меня. — Ты к родителям? — Нет, у меня встреча с Егором. — Я тебя встречу. — Коля! Я не маленькая. К восьми буду дома. — Я тебя встречу. Когда он говорит таким тоном, спорить с ним бесполезно. Он на каждый ее аргумент будет повторять одно: «Я тебя встречу». Упрямый и чертовски ревнивый. — Хорошо, — со вздохом соглашается она. — В полвосьмого возле мастерской. — Ну, все, Егорик, я побежала. — Куда так торопишься? Давай, чаем на дорогу угощу? — Не могу. Меня ждут. — Кто ждет? Твой Отелло? — Он самый. — Да познакомь меня уже с ним. Я твоего Николая понимаю, конечно, сам бы на его месте был бы начеку… — Егор! — Ну, надо же ему объяснить, что уж с моей-то стороны он может подвоха не ждать. Чтобы зря нервы не трепал. — Тут я согласна. Пойдем, выйдешь меня проводить, заодно и с Ником познакомлю. — Знакомьтесь, Николай, Егор. — Рад знакомству. Давно хотел… — Егор протянул руку и осекся на половине фразы. — И тут Штирлиц понял, что явка провалена, — после паузы хмыкнул Ник. — И тут Беркович понял, что полгода назад был в шаге от крупных неприятностей для своего здоровья, — в тон ему ответил Егор. — Ребята… — Люба растеряна. — А что происходит?… — Все в порядке, солнышко! — Ник деланно бодр. — Егор, рад знакомству! — крепко жмет руку Берковичу. — Извини, торопимся страшно, в другой раз пообщаемся. — Коля?! — Пойдем, пойдем. Все по дороге объясню! Егор с улыбкой смотрит вслед удаляющейся и бурно жестикулирующей парочке. Метров через двадцать они останавливаются и начинают целоваться — точнее, Он целует Ее, сломив легкое сопротивление. Завидовать чужому счастью нехорошо, но сейчас Егор все-таки немного завидует. Она ждет его возле работы — освободилась раньше и решила заехать. Конец марта — сырого и ветреного. Вспоминает, как вот так же приезжала тогда к нему — извиняться, примерно год назад. Сколько изменилось за этот год… — А это у нас Люба, никак? — из состояния задумчивости ее выводит женский голос. Оборачивается. Секундное замешательство, но имя вспоминает. — Здравствуйте, Нина Гавриловна. — Здравствуй, касатка. Николая ждешь? — Его. — То-то я смотрю, Николай Глебович как на иголках, а Владимир Алексеевич ему все какие-то поручения да наставления, и все никак остановиться не может. — Ничего страшного, — улыбается Люба. — Я подожду. Медсестра смотрит на нее внимательно. А потом вдруг произносит неожиданное: — Ты береги его, голубка. Такой парень — один на тысячу, уж не знаю, понимаешь ли ты свое счастье. А как любит-то тебя. Дороже такого ничего не бывает — поверь мне. Люба помедлила с ответом. Не сказала первое, что пришло в голову — ведь Нику с этой женщиной работать. И потом — права она, если рассуждать здраво, и Люба с ней согласна. Ну, просто есть такие люди: хлебом их не корми, дай в чужие дела повмешиваться. — Буду беречь, — Любе даже удается мило улыбнуться. — Ну, надо же, — качает головой Нина Гавриловна. — Все есть — и краса, и голова, и сердце. Нашел Николай невесту под стать себе. А потом улыбается — искренне от души. — Люб, давно ждешь? — Ник слегка запыхался. — Прости, шеф задержал. А… Нина Гавриловна, вы ж вроде бы домой пошли?… — Да вышла, смотрю — красавица твоя стоит одна, тебя дожидается, скучает. Дай, думаю, подойду, разговором развлеку. Ну, теперь все, сам свою голубку развлекай. А я домой пойду. До завтра, Николай Глебович. — До завтра. Люба, — как только они остались одни. — Не слушай ты ее! Она женщина хорошая, но много лишнего говорит и лезет, куда не просят. — Не слушать? — Не слушай! — Жаль. А мне Нина Гавриловна про тебя такие замечательные вещи говорила. — Да?! — Угу, — серьезно кивает Люба. — Знаешь, а я думал… Ну, я боялся… как бы она тебя не обидела… — Солнышко мое, — Люба берет жениха под руку, — меня не так-то просто обидеть. Пойдем? — Ник, как ты думаешь?… — Ммм?… — Боль может быть возбуждающей? — Внезапный вопрос. Откуда такой интерес? — Мы просто на работе одну книгу обсуждали. О субкультуре БДСМ. — Слушай, ты, вроде бы, в приличном месте работаешь? А говорите там о всякой ереси. — Это бестселлер, между прочим! — Да мало ли… Говорят, бумага все стерпит. Мне сегодня мама моего пациента рассказывала, что собственными глазами видела в павильоне детской литературы книжку под название «Приключения какашки». — Ты шутишь! — За что купил, за то и продаю. Гришина мама клялась и божилась, что видела. — Нет, ну правда. Шут с ним, с приключениями какашки. Но вот сам факт того, что боль может возбуждать… Ты думаешь, это правда? — Боль — это боль, как ее ты не назови. Боль — это страх, там, где страх, места нет любви, — безбожно фальшивя, пропел Ник. — Перестань паясничать! Я серьезно! — Да ерунда это все, Люб. Помнишь наш первый раз? И второй? Насколько я помню, тебе было больно. Очень больно. Ну и как? Это тебя возбуждало? Заводило? Мне вот показалось, что не особо. — Ну… да. Но если не по-настоящему. Так, чуть-чуть. Знаешь, отшлепать там. Или еще что-то… — Хочешь попробовать? — Нууу… Тяжелая мужская ладонь без предупреждения звонко и хлестко опускается на идеально-круглую женскую ягодицу. — Ай! С ума сошел?! Больно же! — Так и должно быть больно. Ну как? Ты возбуждаешься? Или еще добавить? — Идиот! Мне больно! — Правда? — Правда! — отворачивает обиженно. — Ну-ка, дай посмотрю, — переворачивает брыкающееся женское тело на живот. — Ого… Что-то я погорячился… На белой коже алеет большой след ладони. — Очень больно? — Очень больно! Сделай что-нибудь. — Подуть? Поцеловать? — Все сразу! — Сейчас, — усмехается. — Слушай, а неплохо смотрится. Может на другой половинке… для симметрии? — Только попробуй! — Неважный из тебя… бдсмщик. — Целуй давай! — Вот так всегда, — наклоняясь и дуя на алый след. — В голову приходят всякие идиотские мысли, а отдувается за это попа. Бедная, бедная попа… — А с чего ты вообще взял, что если БДСМ — то в подчинении обязательно женщина? — Люба из душа, одно полотенце вокруг тела, другим промокает волосы. Ник уже в постели. — Вы опять какую-то ерунду на работе обсуждали? Слушай, надо будет купить тебе «Приключения какашки» — уж лучше это обсуждайте. Все-таки книга о познании глубокого внутреннего мира книга, судя по названию. — Не уходи от темы! Не можешь представить себя в подчиненном положении? — Честно говоря, слабо. — А я бы, знаешь… посмотрела на тебя… стоящего на коленях… — Хочешь увидеть меня на коленях? — она уже точно знает, что этот взгляд означает готовящийся контрудар. И, тем не менее, отвечает: — Да. — Нет ничего проще. — Это как? — Хочешь увидеть меня на коленях перед собой — раздвинь ноги. Она так и знала! Что он скажет что-нибудь… этакое. И, тем не менее, румянец топит щеки. Да сколько же можно это спускать ему с рук?! Отбрасывает в сторону одно полотенце. А затем и другое. А затем… затем исполняет его просьбу — ставит ногу на пуфик. Но глаза все же на секунду прикрывает. А потом открывает и смотрит ему прямо в лицо. — Ну, Самойлов. На колени! Я жду. Не поймешь, кто кого переиграл. Он на коленях. Ее не держат ноги. И она стонет: — Ник, пожалуйста… — Нет уж, ты просила… — Я сейчас упаду… — Не упадешь. Но потом он все же позволяет ей упасть — на край кровати, а сам остается по-прежнему на коленях. При этом полностью контролируя ее всю, ее наслаждение, ее дрожь и стоны. — Ты фанатик орального секса… — утомленно и томно. Ник хмыкает, а потом и вовсе смеется. — От фобии до фанатика. Я крут, что тут скажешь. — Фобии?! — Ну… Я, кроме тебя, ни с кем это не практиковал. — Да? — Да. Я тебе говорил об этом, между прочим. Когда мы… когда я тебя в первый раз… поцеловал… там. — О… Ну, слушай, я тогда тоже… в первый раз же и… Наверное, забыла. — Вот так вот открываешь человеку душу — а он даже не помнит. — Бедненький. Но как же ты лишал своих предыдущих самого сладкого? — Ну вот так. — Слушай, а вообще это несправедливо. Ты меня можешь сравнивать с другими. — Я тебя ни с кем не сравниваю! Ты самая лучшая! — И, тем не менее. А я вынуждена верить на слово — что ты самый лучший. У меня возможности сравнить не было. Может быть, ты дашь мне возможность… шанс… сравнить? — Ты очень не смешно шутишь. — То есть, ты даже не допускаешь возможности? — А ты допускаешь такую возможность?! Что я с кем-то смогу? После тебя?! — При чем тут ты? Речь шла обо мне. — Люба, мать твою! Возможно, идею с поркой не стоило так сразу отвергать. — Ну что ты так завелся? Это шутка. — Повторяю — не смешно! — Нервный какой. — Люб, так не трепли мне нервы. Ты же знаешь, как… как это важно для меня — что ты только моя. Любава… — обнимает ее, крепко прижимая к себе. — Ну, все уже сложилось у меня как-то. До тебя. Какая разница, что там было до тебя. Это не важно. — А откуда я знаю — что там было до меня? Ты никогда не рассказывал. — И не собираюсь. — Почему? — Потому что до тебя никого не было. — Опачки… подозреваемый путается в показаниях. А мне говорил, что не девственник. Обманул? — Люб, — Ник вздыхает. — Ну к чему эти разговоры? Я даже не помню… Почти не помню ничего — ни имен, ни внешности. Так, какое-то смутное пятно. Ну, было. Как, с кем… Знаешь, словно это было не по-настоящему. Так, просто удовлетворение потребности тела. И все. Словно… ну, я не знаю. Не с живым человеком, а с куклой резиновой. Или… просто по необходимости. Не знаю, как объяснить. С тобой все совсем иначе. — Так, погоди. Кукла? У тебя был секс с резиновой куклой? — Люба! Это просто сравнение! Ты допросишься! — Такой грозный… Слушай, ну я просто вот в печали… Если ты не делал своим бывшим так приятно, как мне… Если ты к ним так относился. Коленька, какие же у них остались о тебе воспоминания? — Мне как-то все равно. — А мне — нет! Я переживаю за твою репутацию. Надо порыться в твоем телефоне! И обзвонить их всех и рассказать, какой ты на самом деле великолепный любовник. Где там твой телефон? — Эээ… — он выглядит реально озадаченным. А потом вдруг начинает хохотать. — Чего ты ржешь? — Боже мой, — Ник все еще давится от смеха. — Люба, это просто смешно! — Что именно? — Твоя ревность. Если кто и может из нас двоих ревновать, то я. — Почему это? — Потому что ты — это ты. На тебя мужики на улице головы сворачивают. — Ты преувеличиваешь. — Не имею такой привычки. Ты у меня принцесса. А я обыкновенный. — Обыкновенный свинопас? — Ерунду не говори. — Это ты говоришь ерунду. Между прочим, на тебя девчонки очень даже заглядываются. — Да? Ты так считаешь? — Нет! Я пошутила. Никому ты не нужен, Самойлов! Кроме меня на тебя никто не посмотрит! Он снова смеется, а потом прижимает ее к себе. — А мне больше никто и не нужен. — Слушай, я в аптеке сегодня покупала презервативы… — Умница. — Я не о том. На меня продавщица с такой завистью посмотрела, когда я попросила Durex XL. И мне пришло в голову… А вот ты когда сам покупаешь… — Что? — Прекрати так ухмыляться! Сознавайся — часто знакомился с девушками в аптеках? — Ну, бывало пару раз. Один раз девушка-фармацевт… хм… впечатлилась моей покупкой, еще как-то в очереди просто за мной стояла девушка, потом сразу за мной на улицу вышла. — Значит, пару раз? — Ну, может, пару-тройку. — Все, с сегодняшнего дня презервативы покупаю только я! — Как скажешь, милая. Когда ни у нее, ни у него уже нет сил сдерживаться, и они наконец-то становятся одним целым, он заводит ее руки ей за голову. И удерживает все время, пока любит ее. — Что за первобытные инстинкты? — уже потом, после, пристроив голову ему на плечо. — Зачем ты мне руки фиксируешь? Боишься, что сбегу? Что-то не так сделаю? — Извини. Это само как-то вышло. Если тебе неприятно, надо было сказать. — Я бы сказала. Если бы было неприятно. Мне просто интересно — это особенность Звероящеров? — Это особенность всех мужиков. За косу и в пещеру. Кстати, о косе… — Что? — Люб, а можно, я тебя кое о чем попрошу?… — Я даже догадываюсь, о чем. Ты же утверждал, что тебе нравится моя стрижка. Что она стильная. И что мне идет. Врал? — Не врал. Но так хочется… — За косу и в пещеру? — Нет. Лицом в волосы зарыться. Пальцами перебирать. — Ты еще скажи — косы заплетать! — Вот кстати — да! Надо же мне на ком-то тренироваться, с учетом того, что у меня будут две дочери. — Ты невозможный тип! — смеется Люба. — Ну, предположим. Я снова отращу волосы. Чтобы угодить тебе. А на какие изменения в своей внешности готов пойти ты ради меня? — А чего ты хочешь, Любава? — Надо подумать… — Татуировка — сразу нет. — Нет? — Нет. Ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь. Хватит с нас твоей глупости, — Ник перевернул ее не живот и в очередной раз принялся разглядывать пару крылышек, притаившихся между лопаток. Эта татуировка была очередной ее попыткой быть «не как все». Папа тогда, пару лет назад, был в предобморочном состоянии, когда узнал. Мама хмыкнула и сказала отцу, что ничуть не удивлена. Но самые забавные последствия этот ее импульсивный поступок имел для Нади с Виком. Потому что старшая сестричка, увидев пару ангельских крыльев на спине у средней, срочно захотела себе такие же. Вик заявил, что только через его труп. А поскольку на тот момент они переживали период установления внутрисемейного этикета и правил, кому что можно, а что нельзя, то они примерно месяц выносили мозг друг другу на эту тему. А потом Вик одномоментно виртуозно переиграл свою ненаглядную, заявив, что если Надя хочет тату, то он не против. Но, поскольку это очень больно, потенциально опасно и так далее, и тому подобное, то носить Надину татушку будет он сам. И не успела Надежда пикнуть, как ее любимый в тот же вечер вернулся домой буквально «окрыленный»: с парочкой крыльев между лопаток — точной копией Любиных. Возражать уже было поздно и, по сути, нечего. Зато на совместном отдыхе в Турции Люба и Вик на пляже вызывали натуральный фурор. — Не хочешь себе пару крылышек — и к нам с Витькой в компанию? — Тебе рассказать, как в тату-салонах заражают СПИДом и гепатитом? — Меня же не заразили. Вика тоже. Вряд ли это вообще происходит в дорогих, приличных салонах! — Не вижу смысла рисковать. — Что, и пирсинг тоже нет? Так и вижу тебя со стразиком на крыле носа… — Увы, я не вижу. — Ты зануда. Консерватор. Ладно. Отрасти бороду. — Хорошо. — Так сразу согласился?! Это подозрительно. — Ты знаешь, мне Владимир Алексеевич давно советует отрастить бороду. Чтобы солиднее и старше выглядеть. Правда, меня даже слегка небритого дети начинают бояться, по-моему. Но попробовать можно. — Пробуй. А может, мы тебя обесцветим, а? Будешь белый-белый… Ник округлил глаза. — А, может, не надо? — Ладно, не надо, — Люба проводит ладошкой по его голове. — Мне очень нравится твой цвет волос — такой… солнечный. Бороду расти — я хоть посмеюсь. — Все, я не могу больше! Сбривай это безобразие! — Напоминаю — ты сама этого хотела… — Больше не хочу! Оно колется! И ты выглядишь реально старше меня лет на десять! Марш бриться! — То есть, свою часть сделки я выполнил? — Да-да! Стой. Нет. Сбрей только бороду, усы оставь. Хочу посмотреть на тебя с усами. — Как скажешь, солнышко. — Готова? — голос Ника звучит немного глухо, он промокает лицо полотенцем. — Открой личико, Гюльчатай. ААААААА!!! — Люба взвизгнула. — Что? — Ты ужасен! Марш бриться! Немедленно! — А как же поцеловать? — Ник сделал шаг вперед. — Не подходи ко мне! Ты похож на таракана с этими рыжими усами! — Ну, один поцелуйчииик… — Ник вытянул губы в трубочку. — Прекрати! Я сейчас из дому сбегу! Иди в ванную и не показывайся мне на глаза, пока не будешь гладко выбрит! — Слушаюсь, госпожа. — Ну, наконец-то! Иди сюда, поцелую. — Целуй. — Господи, как приятно-то… Не смей больше отращивать эту кошмарную растительность! — Ради тебя — все, что угодно. Но ты мне обещала… — Да помню я, помню. Неделя выдалась сумасшедшая, но она закончилось, сегодня пятница, и Ник вполне живой приехал с работы. И даже раньше Любы. И даже купил ей бутылку шампанского. Она какая-то скованная в его руках — он чувствует это сразу. — Что такое? Устала? — Да, немного, — но взгляд отводит. — Люба… — предупреждающе. — Не надо. Если что-то не так — говори прямо. Ты же знаешь — я никогда сам не догадаюсь. — Все в порядке, правда. — Если ты говоришь, что все в порядке — я буду себя вести так, будто все в порядке! Хотя я точно вижу, что что-то не так! — Хорошо! Я… мы… мне… в последние пару раз… — решимости ее хватает ненадолго и она замолкает. — Вон оно что… — Ник вздыхает. — Ты права. Прости. Я сплоховал в последние два раза. — Вовсе нет. — Вовсе да. Люб, прости меня. Просто секс — это самое лучшее средство сбросить нервное напряжение и… — Вот и у меня было такое чувство, что меня используют как… тренажер, — произносит она совсем тихо. — Могла бы сказать сразу! — Трудно разговаривать со спящим человеком. Он краснеет — чуть-чуть, но на рыжих это заметно сразу. Отводит взгляд в сторону. А потом решительно: — Ты меня разбаловала. И это надо срочно исправлять! Раздевайся. — Не буду. — Поверь мне, в одежде ванну принимать не очень удобно. — Ты сколько пены вылил?! — Не знаю. Треть, наверное. Много? — Много, — смеется Люба. — Учту на будущее. Потрогай воду. Нормальная? — Да, отлично. — Тогда залезай. — Эй, ты зачем выключил свет? Он вернулся через пару минут. Принес свечи, потом ушел еще раз, вернулся уже с бокалами и шампанским. — Откуда? — Из магазина, — Ник пожал плечами. Пламя свечей отражается от плитки и пузырьков пены. С мягким звуком пробка покидает горлышко. — Ты тоже будешь шампанское? — Чуть-чуть. За компанию. Ник сидит, скрестив ноги «по-турецки» на полу. Что-то рассказывает, веселит ее. — Слушай, Люб, а почему пахнет шоколадом? — Потому что пена шоколадная. — Серьезно? — Коля, не ешь пену! — Не буду, — морщится. — Сплошной обман. Пахнет шоколадом, а на вкус — гадость. — Ты невозможный тип, Самойлов! Перестань есть пену, кому сказано! — А вдруг я не распробовал… Теплая вода, полутьма, алкоголь в крови. Веки тяжелеют сами собой. — Знаешь, если ты планировал меня соблазнить, то добился прямо противоположного эффекта. Сейчас отключусь. — Не-не, это не вариант. Погоди отключаться пару минут. Возвращается с большим полотенцем, слегка промокает ее от пены и на руки, как маленькую. А на кровати переворачивает на живот, убирает полотенце и… С губ Любы срывается стон. — Дааа… Ты волшебник… — Я не волшебник, я только учусь, — он аккуратно разминает ей спину. — Это не настоящий массаж, а баловство. Настоящий я не умею. — Мне очень нравится. — Ну и славно. В итоге она почти уснула. Уже в полудреме почувствовала, как он напоследок погладил спину, укрыл одеялом. Встал, вышел из комнаты. И не вернулся. И вместо того, чтобы заснуть, она заплакала. Сначала тихо, потом начала хлюпать. — Люба, что случилось? — Ник вернулся с кухни, присел перед кроватью. — Любава… Ты плачешь?! В чем дело? Я думал, ты заснула. — Ты такой… такой заботливый… Он уткнулся лбом в матрас рядом с подушкой. — Знаешь, я удивляюсь. Как мужики в первый год после женитьбы не седеют от такой жизни и таких приколов. Ты плачешь, потому что я проявил заботу о тебе? — Ну… можешь считать, что у меня ПМС. — Неправда. У тебя только середина цикла. — Коля! Бессовестный. У меня никакой личной жизни, — шмыгнула носом. — Любава, подвинься, — Ник устроился рядом, на краешке, обнял ее поверх одеяла. — Люб, мне ужасно стыдно. Что просто малейшие знаки внимания с моей стороны ты так воспринимаешь. Я, видимо, совсем животное. И ты меня разбаловала. Она промолчала. — Ты пинай меня, Люб, если что. Не стесняйся. Я очень хочу, чтобы тебе со мной было хорошо. Важнее тебя у меня ничего и никого нет. — Я важнее… всего? Важнее родителей? Важнее твоей работы? — Даже обидно, что ты так спрашиваешь. Ты. Важнее. Всего. Она вздохнула и подвинулась ближе, чтобы уткнуться лицом в шею. — Но я надеюсь, ты не попросишь меня сменить работу. Потому что ничего другого я не умею. — Не попрошу. Коль… расскажи мне сказку. — Хорошо. Слушай… — он помолчал немного. — Жил-был на свете рыжий мальчик. И был он, как водится, дураком. — Самокритично. — Ты слушай дальше. Знаешь, говорят дуракам и рыжим везет. Вот и ему повезло. Очень сильно повезло. |