Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
— Послушай, а… а что вчера было? Любе едва удалось сдержать улыбку. — Да как тебе сказать-то… Ты крепко на ногах стоишь? — Вроде да, — настороженно. — Ну, тогда слушай. Ты вчера… — тут ее голос упал до драматического шепота. Люба выдержала паузу. — Женился! На мне. Кстати, позволь представиться — Любовь Самойлова. Твоя жена. — Любава, прекрати! — Ты сам спросил, — пожала она плечами. Начал облизывать пальцы, но решила употребить еще один сырник — ну вкуснющие же до невозможности! И вообще — жизнь прекрасна. — Я… — Ник вздохнул. — Я вчера, похоже, выпил… лишнего. И мало что помню. Если честно. — Кстати, как голова, мой юный друг-алкоголик? — Как ни странно, почти цела. Сушняк с утра был, конечно, жуткий. Спасибо за минералку. — Пожалуйста. — Люб, — он, наконец-то, решился. — Я вчера… все испортил, да? — Почему же… Ты был главным украшением торжества, я бы сказала. — Издеваешься? — Отнюдь. Ты был необыкновенно мил. Поучаствовал практически во всех конкурсах. По просьбе Машки принимал дивной красоты фотогеничные позы и был ее любимой фотомоделью. Пел в караоке-баре, набрал сто баллов, между прочим. — Я?! Пел?! — Лишь позавчера нас судьба свела, — хорошо поставленным голосом промурлыкала Люба, — а до этих пор где же ты была… — Что это за песня?! — Это ты меня спрашиваешь? Ты ее вчера дважды пел на бис. Точно попадая в ноты. У тебя неплохой голос, кстати. По крайней мере, громкий, — с усмешкой добавила Люба. — Любава… скажи, что ты шутишь. — Какие могут быть шутки в таком серьезном деле? Вот фото и видео нам сольют — сам увидишь. А как ты вальсировал с моей мамой… — Что?! — с ужасом выдохнул Ник. — Я… я ее уронил, да? — Даже на ноги ни разу не наступил. В тебе после стакана коньяка на голодный желудок такая грациозность просыпается. — О, Господи, нееет… — А папе моему ты пообещал, что мы родим ему пятерых внуков. Папа был в легком… шоке. Я, впрочем, тоже. — Это не может быть правдой! — Ты главного не знаешь, — Люба устроилась на табурете за столом, вытерла пальцы салфеткой. — Про нашу… первую брачную ночь. — Что? — он едва выдохнул это короткое слово. — Что ты творил, Боже мой… — Люба закрыла лицо руками. И оттуда, глухо: — Я даже предположить не могла, что ты на такое способен… Сквозь неплотно сомкнутые пальцы она увидела, как он присел на корточки перед ней. Почувствовала, как его пальцы коснулись ее рук. — Люба… — голос его совсем тих. — Что я сделал? Я… обидел тебя? Я был груб? Сделал тебе больно? Взял силой? Господи, Люба, скажи мне! Не молчи! Он потянул ее ладонь, она убрала руки от лица. И Ник увидел смеющиеся глаза. — Ты храпел! Всю ночь! Рокотал как трактор! Удивляюсь, как нам не стучали в стену соседи. Ник со стоном уткнулся в ее колени, не в силах ничего сказать в ответ. А потом резко поднял голову. Уголки губ опущены, и такой безжизненный голос. — Ты теперь со мной разведешься? Судя по всему, чувство юмора на место так и не вернулось. Хотелось верить, что это явление временное. — Знаешь, разводиться на следующий день после свадьбы — страшный моветон. — Мове… что? — Дурной тон. Так что… я разведусь с тобой… позже. Или не разведусь. В общем, ты, Самойлов, на испытательном сроке. На два месяца. Нет, на три. Его губы трогает робкая улыбка. — Да? И… каковы будут условия? — Во-первых, — Люба указывает пальчиком на тарелку на столе, — ты спалился, поэтому готовишь завтраки. — Хорошо, — покорно кивает Ник. — Во-вторых, во-вторых… — Люба почесала кончик носа. — Думаю, ежедневный куннилингус — это справедливо. Ник едва не поперхнулся. — А ты сама-то выдержишь? Каждый день? — Ой. Твоя правда. Снимаю предложение. Тогда — массаж. Каждый вечер перед сном! У тебя такие ручки волшебные. — Договорились. — Массаж по желанию заказчика может быть дополнен куни! — Заметано. — Ну, тогда, — Люба встала. — Пожалуй, по рукам? — По рукам, — он встал вслед аз ней. А потом Ник обнял, наконец-то, свою жену. Уткнулся лицом в волосы. — Любка, тебе достался никудышный муж. — Да ладно тебе. Сырники отлично готовишь. — Любава, — он прижался губами к ее пальцу с обручальным кольцом. — Знаешь, несмотря на то, что я практически не помню, как прошла значительная часть нашей свадьбы… Сейчас я счастлив. Мы наконец-то вместе. По-настоящему. Навсегда. Я люблю тебя. Ты лучшее, что случилось в моей жизни. Моя Любава. Моя любовь. — Коля, женатым звероящерам не положено говорить такие красивые и проникновенные слова. — А это твое облагораживающее влияние. — И не поспоришь. Ну, — поднимая к нему лицо: — где мой супружеский поцелуй? Эпилог, в котором *голосом Николая Дроздова* мы будем наблюдать, как в гнезде Звероящеров появляется потомство — Ник… — Ммм?… Это такое особенное, специальное «Ммм», которое расшифровывается как: «Если ничего срочного, давай потом, позже, завтра, я устал и уже почти сплю». Люба это понимает, но игнорирует. — Мне надо поговорить с тобой. — Хорошо, — со вздохом поворачивается на бок, лицом к ней. — Слушаю. Ник не особенно демонстрирует желание вести диалог. А ей плевать! Она все для себя решила, и сил больше нет молчать. — Я хочу ребенка. — Окей, — после небольшой паузы. Зевнул. — Только давай завтра, ладно? Я устал сегодня жутко. — Что — завтра?! — Завтра будем ребенка делать. Вот прямо с утра, со свежими силами. — Ты издеваешься?! — Почему это? Серьезно. — То есть… Я говорю, что хочу ребенка, а ты говоришь: «Окей»?! — А что я должен был сказать? — он ее просто выводит из себя своей невозмутимостью, которую в данный момент хочется назвать совсем другим словом. — А ты сам хочешь?! Твое желание иметь ребенка?! Оно есть? — Люб, — он притягивает ее к себе. Вот вечно он так — в любом споре тут же начинает распускать руки! — Мы это уже давным-давно решили. Что у нас будут двое детей. И как только мы будет готовы… — И это я должна решить, что мы готовы?! — А кто? — А у тебя есть мнение по данному вопросу?! — Есть. Я готов. В материальном плане уверен — справимся. А насчет всего остального — это решать тебе. — Почему?! — ей кажется, она сейчас просто лопнет от его спокойной упертости. — Потому что, — Ник вздыхает и пресекает ее попытки вывернуться, — так несправедливо устроен этот мир, Любава. Потому что именно в твоем теле зародится новая жизнь. Именно из твоих клеток он, ребенок, и будет создаваться. Именно твоему телу придется подстраиваться, чтобы выполнить эту функцию. Внутри тебя вырастет новая жизнь. Ты… ты очень сильно изменишься на целых девять месяцев, ты же это понимаешь? Чтобы потом выпустить малыша наружу — а это очень трудно и больно, я видел. Да и потом будет не проще. Именно ты будешь кормить ребенка грудью, не высыпаться первое время, вставать к нему по ночам. Это работа — нужная, но очень непростая. Ты сама должна решить, когда ты к ней будешь готова. Люба молчит долго. Потом выдыхает. — Вот что ты за человек, Самойлов… Вечно своими подробностями все портишь. Что за привычка вываливать правду-матку во всех случаях?… — Ты же знаешь, я прагматик. — Ты Звероящер! — И это тоже. — А что, ты вот не собираешь мне помогать? С ребенком? — Каким образом? — Ну… ты тоже можешь вставать к нему ночью. — Зачем? Если ребенок кушать хочет, чем я ему могу помочь? — А гулять? Гулять-то ты с ним можешь? — почему-то картина Ника с коляской вызывает острое чувство увидеть это в реальности! — Могу. Любава… Я буду делать все, что положено. И что смогу. Но этого все равно будет мало по сравнению с тем, что придется делать тебе. Это не я придумал. Такова физиология репродукции человека. — Иди ты к черту со своей физиологией! И ты меня не напугал. Я все равно хочу ребенка. — Хорошо, — и она вдруг оказывается уже под ним. Под его губами, руками. — Ты же устал? И говорил про завтра?! — Я извращенец. Разговоры про детей меня возбуждают. — Точно, извращенец, — она легко и счастливо смеется, запрокидывая голову, подставляя ему шею для поцелуев. Впрочем, и Люба сама такая же. Заводится быстро, прижимается к нему нетерпеливо, шепчет жарко: — Ну, давай уже… А Ник слегка отстраняется. — Любава, ты знаешь, без чего не делается ни одно важное дело? — Без чего? — Ну, подумай… А ей и думать не надо — понимает сразу. Трется кончиком носа о его. — Я люблю тебя. — Я люблю тебя, — он отвечает ей тем же самым жестом. — Все, теперь можно начинать. Ну, что, девочку делаем? — А что, мальчики и девочки по-разному делаются? — Люба не может удержаться от улыбки. И вообще — состояние счастья в организме просто зашкаливает. — Конечно. — Откуда ты знаешь? У тебя был практический опыт?! — Нет. Это интуитивное знание. Ну что, девочка? — Девочка. Маленькая наследная принцесса. — Ладно, — он замирает ненадолго. — Все, я настроился на девочку. Можно приступать. Ник из них двоих, утомленных, расслабленных, шевельнулся первым. — Ооох… Как-то надо собраться и доползти до душа. Ты меня вымотала, женщина. — Угу. Самки Звероящеров очень страстные. Скажи спасибо, что не пожирают самцов, как некоторые представители фауны. — Спасибо. Ладно, — выдохнул. — Я в душ. — Нет! Я первая. — Ага, как же. Никакого душа до утра. Лежи и беременей. — Чего?! — Того. Что я — зря старался? Лежи, женщина, и делом занимайся. Выполняй свою часть работы. — Ты это специально придумал, чтобы первому в душ пойти, признайся! — Ничего подобного. Если ты встанешь, начнет вытекать то, что должно остаться внутри. — Коля! — Ну, факт же. — Ты невозможный тииип, — со стоном в подушку. — Уж какой есть, — невозмутимо. — Все, я в душ. — Ник… ты поел? — Угу. Спасибо. Очень вкусно. — Тогда смотри, — на кухонный стол кладется бумажная салфетка, на которой лежит тонкая полоска ламинированного картона. — Ого… Это значит… А ты перепроверяла?… На салфетку кладутся еще две тонких полоски — с теми же двумя поперечными линиями. — Дважды. — Ух ты… Значит, мы забеременели в первый же цикл, да? Круто. — Круто — и все? — Ну… Я рад. Правда. Очень рад. Мы же этого хотели. — Что-то не очень заметно, что ты рад. — Люб… ну ты же знаешь… У меня с выражением мыслей не очень. Не умею я. — Все ты умеешь. Когда хочешь, — и она неожиданно поворачивается, спиной к нему, лицом к окну. Ник задумчиво смотрит на замершую фигуру в угасающем свете заката. Видимое напряжение в спине, шее, плечах, руках, демонстративно засунутых в карманы джинсов. Не дала ему и минуты на то, чтобы осознать. Невозможная. Нетерпеливая. Любимая. Поднимается с места, обходит Любу, встает перед ней. Она упорно продолжает смотреть мимо него, в окно. Да и пусть смотрит. И он опускается на колени перед ней. Расстегивает пуговицу, замок «молнии» на ее джинсах. Приподнимает трикотажную кофточку. И прижимается губами к плоскому животу. Там, в том месте, где под кожей находится небольшой, с ее кулак размером, орган, в котором сейчас происходит чудо. Согласно заложенной в них программе, делятся клетки, созидая новую жизнь. Нового человека. Их ребенка. Его поцелуи нежные, едва касаясь губами, чуть ниже пупка. Ее пальцы ложатся на его затылок, ерошат рыжий ежик. Люба выдыхает довольно. — Вот можешь же… когда хочешь. — Ник? — Да? — Покрась ногти на ногах. — Чего?! — Лаком ногти покрась. Пожалуйста. — Не буду! — Почему? — Никогда раньше этого не делал и сейчас не буду! Люба обиженно поджимает губы и уходит на кухню. Если поплакать, Ник приползет, как миленький. Но плакать не хочется. Устала она уже от этих перепадов настроения — то слезы по малейшему поводу, то на все плевать. И Ник устал от ее капризов, сейчас она это понимает. Но в другие моменты он бесит ее так, что просто стукнуть хочется. Люба, отставив в сторону ногу, разглядывает облупившийся лак. Ну и ладно. В салоне покрасит, недалеко идти, в соседнем доме. Ей не очень хочется ходить по салонам красоты с таким огромным животом, как-то неловко. Но раз уж Ник так на это реагирует… А когда она вернулась в комнату, то схватилась за живот. И тихо сползла в кресло, задыхаясь от смеха. В соседнем кресле, склонившись над коленями, любимый муж, ворча что-то под нос, красил ногти розовым перламутровым лаком. Себе! Люба охнула, придерживая живот. Так и родить недолго досрочно. Ник повернул голову. Разогнулся. — Чего ржешь? — хмуро. Люба смогла ответить далеко не сразу. Сначала прохихкалась. Потом продышалась. Потом вытерла слезки. И лишь потом ответила: — Коленька… Я просила ногти на ногах покрасить себе. Я сама не могу уже — живот мешает. — Себе?! — Себе, — для убедительности вытянула свою стройную изящную ножку — немногое из того, что у нее осталось стройного. — А… — Ник озадаченно посмотрел сначала на ее ногу, потом на свой босой сорок пятый с тремя из пяти накрашенными розовым лаком ногтями. — Черт… Я тебя не так понял, да? — Ага, — Люба еще раз хихикнула. — Да кто тебя поймет с твоими хотелками непредсказуемыми. Блин… — снова перевел взгляд на свою ногу. — Вот дурак… — А, по-моему, красиво вышло. — Слушай, а что делать-то? — Иди, в ванной возьми ватные диски и… Нет, я лучше сама принесу, а то ты что-нибудь напутаешь. А потом она сидит в кресле, а он, сложив ноги «по-турецки» — на полу, перед ней. Ее стопа — на его колене. — Коля… Ты так аккуратно красишь. У меня так не всегда получается. А ты в первый раз — и так ровненько. — Ты еще не видела, какие я аккуратные и ровные узлы на шовном материале завязываю. — Ник… Он в последнюю пару месяцев спал плохо. Просыпался вместе с Любой, когда она вставала ночью в туалет. Сквозь сон чувствовал, как она ворочается. Спал чутко, чтобы, не дай Бог, не задеть ее нечаянно. А вот сегодня его по какому-то капризу нервной системы вырубило. И он не почувствовал, как она вставала. И проснулся лишь, когда Люба потрясла его за плечо. — Что? Что случилось? — сел резко на постели. В комнату падает свет из прихожей. Люба выглядит слегка растерянной. — Воды отошли… Что-то вдруг ухнуло внутри. — Точно? — Да. По-моему, да. Ну… так много… Я в туалет встала, а оно там как полилось… — Я посмотрю. Его не было минут пять. Вернулся. — Да. Это воды отошли. Убрал там. Как ты? — осторожно присел рядом на кровать. А Люба вдруг поморщилась, и он понял сразу. — Схватки? — Да. — Как часто? — Не знаю. — Надо засечь. — Надо, — она вздохнула, положила ему голову на плечо. Ник одной рукой привычным движением погладил ее по пояснице, другой дотянулся до телефона. Без пяти три. До утра ждать не стоит. — Любава, у тебя все собрано, так ведь? — Угу. — Тогда одевайся потихоньку. А я за машиной, — он встал, протянул ей руку. Люба поднялась и вдруг прижалась к нему — боком, как только и получалось в последние месяцы. Выдохнула ему в грудь. И он почувствовал, что она дрожит. Обнял осторожно. — Боишься? — Да, — не понимая головы. Ник вздохнул. Чем помочь? Как успокоить? — Хочешь, я пойду с тобой? — погладил по темноволосой голове. — Буду там, с тобой? Если тебе нужно… — Теть Даша скептически относится к партнерским родам. Говорит, что мужчины там лишние. — Да мало ли что она там говорит. Если я тебе нужен — я пойду с тобой. В обморок не упаду, под ногами мешаться не буду, порядки знаю. Не знаю, чем помочь смогу, но если смогу… если тебе так будет легче… — Не надо, — произносит она после небольшой паузы, негромко, но твердо. Повторяет: — Не надо. Я сама. Я должна сама справиться. — Ты справишься, — он приподнимает ее за подбородок, смотрит в глаза. Боится. Его маленькая любимая девочка с огромным животом боится того, что сейчас происходит с ней, с ее телом. — Но я буду недалеко. Я все время буду там, неподалеку, за парой стен. Если что… помни — я рядом. — Хорошо, — она улыбается — слегка вымученно. И тут же вздрагивает всем телом, охает. — Коля, твоя дочь такая же торопыга как ты! — Хулиганит? — он улыбается Любе ободряюще. Приседает на корточки, прижимается губами к ее животу. — Дочь, веди себя прилично, слушайся маму, пока папа за машиной ходит. За окном рассвело. Медленно вальсируя, опускаются на землю крупные хлопья. Все укутано снегом. Наверное, один из последних снегопадов этой зимой. А там уже недалеко и весна. — А кто это у нас такой напряженный… — пропел за спиной знакомый голос. Ник резко обернулся. — Такой бледный… такой нервный… А это наш папочка… Он не смог ничего ответить сразу. Просто смотрел. Смотрел на сверток на руках Дарьи Александровны. — Ну, что стоишь столбом? Принимай дочь на руки. И он принял. Не весит, кажется, ничего. И стоит целого мира. Вглядывается в крошечные черты лица, но его глаза в этом не участвуют. Сердцем смотрит. — Она красавица, — наконец-то может выдохнуть первые слова. — Конечно, красавица, — Дарья смотрит на ребенка, наклонив голову. — На тебя-то не похожа, это Соловьевская порода. В маму пошла. — Как Люба? Как все прошло? Сколько баллов? — из него вдруг посыпались вопросы. — Девять баллов. А Люба молодец. Говорю же — девочка не в тебя пошла, в маму: маленькая, ладная, шустрая. Два восемьсот всего. Вышла отлично, без эпизиотомии и разрывов, — Ник едва заметно вздрогнул. — Так что обе твои девицы просто умницы — и Люба, и… — … и Леночка, — наконец-то решается прикоснуться к маленькой щеке. В пальце покалывает — кожица под ним невообразимо мягкая. — Леночка? — усмехается Дарья. — А мне Люба сказала, что она еще не придумала имя дочке… — Ну… — смущенно улыбается свежеиспеченный папаша, — ну, я… — Вот все вы такие! — ответно смеется Дарья. — Мы девять месяцев ребенка под сердцем носим, рожаем его в муках, а вы потом заявляете: «У меня Машка родилась! А вот и моя Катенька!». Где справедливость, Коля, где, я тебя спрашиваю? — Ну… хм… Маше… и Кате… очень подходят их имена. Я не представляю, чтобы Машку или Катьку звали бы по-другому. По-моему, дядь Дима очень хорошие имена выбрал. — Хорошие. Но не в этом же дело, а в принципе! — Ну, она же Леночка… — Ник всматривается в лицо новорожденной дочери. — Она Леночка, это видно сразу. Дарья подходит ближе. — Леночка… Елена Николаевна Самойлова. Будущая Елена Прекрасная. Наверное, ты прав. Знаешь… — женщина переводит взгляд в окно, на медленно падающий снег. — А ведь, кажется, совсем недавно… Вот так же напротив меня стоял Глеб. С тобой на руках. А теперь ты уже сам отец. Как летит время. Как же оно летит… В такие моменты я особенно остро чувствую, сколько мне лет. — Э, нет! Я знаю, к чему это! Не думайте даже! |