Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава семнадцатая, в которой Николай страдает и работает, а Любовь — работает и страдает Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве — либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой «фантазии». Он вкалывал как проклятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно — несмотря на то, что будили и дергали. Но дома — дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки — и все. Кино включают, блин! Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии. Что собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери. Люба не отпускала его даже в беспокойных, рваных снах. Ему снилось. Она, обнаженная, с капельками пота над верхней губой, с закрытыми глазами. Выгибается, постанывает. Под другим. Чужие руки накрывают идеальную грудь. Чужие губы целуют. Он просыпается посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. И так хочется сказать себе: «Успокойся, это всего лишь сон». Но — нет. Это не сон. Это, мать твою, правда! Он встает, идет в ванную комнату, умывается холодной водой. Потом на кухню, бутылку минералки из холодильника. А после не может уснуть до утра, и ненавидит и презирает себя за эту слабость, за то, что на поверку оказалось, что у него вместо нервов — вареные макароны. Никогда бы не подумал, что такое может быть с ним. Что вообще такое — бывает. В реальной жизни. В конце концов, это не могло не сказаться на работе. Владимир Алексеевич прямо спросил, в чем дело, и не дать ли Нику пару дней отгулов. Нина Гавриловна тоже деликатностью не отличилась. — Николай, а я тебя предупреждала. Вот что ж вы за люди — молодежь? Никогда не слушаетесь старших! Вот говорила я — не для тебя она? Говорила. А теперь вон на тебя смотреть тошно. Такого парня… Эх… У него нет сил даже спорить, оправдываться, огрызаться. Молча смотрит в окно. Хмурый, мрачный ноябрь за окном. И пироги с капустой совсем невкусные. С этим надо что-то делать — если уже работа начала страдать. Ему ошибаться нельзя никак. Спросил у отца, что лучше принимать от бессонницы — золпидем или нитрозепам. В ответ получил подзатыльник и совет: «Водку!». Мысль о спиртном вызывала отвращение, а вот отеческая длань оказала все-таки терапевтическое действие. Стыдно стало. Ну, надо же как-то справляться с собой. Не пацан уже. Ну, наломал дров. Ну, получил по заслугам. Жизнь на этом не кончилась. Хотя вот в данный момент кажется, что именно кончилась. Надо за что-то цепляться. Работа. У него есть работа. Его слабости не должны на ней отражаться. Спустя две недели он снова смог нормально спать. А вот аппетит так толком и не вернулся. — Любка, прекращай мне ребенка баловать! — А кто балует? — У него этих тракторов уже столько, что складывать некуда. — Ну, нравится же Ванечке, — Люба рассеянно смотрит на племянника, увлеченно исследующего новую игрушку. Берет чашку с чаем, но, так и не отпив из нее, ставит на стол. Рассеянность и задумчивость заметны невооруженным взглядом. Как и роскошный браслет на запястье. И Надя решается спросить. — Красивая вещь. Можно посмотреть? — Да, конечно, — Люба расстегивает замок и протягивает сестре браслет. Но у Нади странное чувство, что эту вещь хозяйка выпускает из рук крайне неохотно. Надежда защелкивает браслет на собственном запястье — на ее руке он сидит так же хорошо, как и на Любиной. Поворачивает руку из стороны в сторону. — Красота какая. Это кто же тебе такие дорогущие игрушки дарит? — А они именно дорогущие? Я не очень в этом разбираюсь, ты же в курсе. Это ты у нас ювелирный магнат стараниями Вектора. — Нууу… — Надя с видом профессионального ювелира прищуривает глаза, разглядывая украшение на собственном запястье. — Две — две с половиной тысячи, думаю. — То есть, это… бижутерия?! — Ну, мать, ты даешь… Две с половиной тысяч евро! — ЧТО?! Сколько?! — Ну, в этих пределах. Я же говорю — дорогой подарок. Люб, надеюсь, ты понимаешь… Не хочу тебя учить жизни, но если ты принимаешь такие подарки от мужчины — то ты даешь ему определенные надежды. И берешь на себя определенные обязательства. У сестры дрогнули губы, подбородок. Но Люба ничего не сказала в ответ. А Надя не смогла удержаться. — Любашик, кто он? — Неважно. Обидно такое недоверие от сестры. Тем более что сама Люба в свое время оказалась осведомлена о сердечных делах Нади едва ли не лучше самой Нади. — Это Ник, да? Сначала ей кажется, что Люба не ответит. Но та произносит, тихо, отвернувшись и глядя в окно: — Да. Только я не хочу об этом говорить. Не сердись, Надюш. И верни мне мой браслет, пожалуйста. — Витя, ты представляешь?! Это все-таки Ник! — Что — Ник? — Ну, Ник и Люба! — Офигеть… Как они так вляпались-то… друг в друга… Я их не могу представить вместе. — Знаешь, — Надя задумчива. — А я могу. Если у них все… по-настоящему. — Не знаю, как у них там, но Колька в последнее время или отмалчивается, или психует. — А Люба грустная. Блин… Как бы им помочь? — Никак. Двое дерутся — третий не мешай. Полезем — только хуже сделаем. — Ну, жалко же дураков. — Да кто ж спорит. Жалко. В какой-то момент Люба поняла, что она опасно привязывается к Егору. И что это чревато новыми потрясениями — для него, в первую очередь. Но без его мастерской жить уже не могла. И что делать? А решение оказалось простым — как в детстве. Если не знаешь, что делать — иди к папе. Папа все знает. Она скрывала от родителей свое увлечение стеклодувным делом. Не могла объяснить, почему. Придумывала какие-то несуществующие мероприятия, встречи, оправдывая свое почти ежедневное отсутствие дома до позднего вечера. А когда наконец-то созналась отцу, поняла, какой была дурочкой. У папы совершенно счастливые глаза, в которых ни тени упрека или непонимания, а только радость и гордость за ребенка. — Ты ж моя умница! — отец притянул ее за голову, поцеловал в висок. — Когда покажешь? — Принесу что-нибудь из своих поделок, они в мастерской у Егора, — она прижимается щекой к отцову плечу. — Знаешь, пап, мне так неудобно перед ним — я столько времени у Егора отнимаю, у него своих дел куча… — Ну, так давай сделаем тебе собственную мастерскую, — отец ответил спокойно, как будто это было нечто само собой разумеющееся. — А это можно?! — Думаю, нет ничего невозможного для человека с интеллектом, — усмехается отец, поглаживая ее по голове. — И с определенными финансовыми возможностями. — У Егора мастерская на базе химического факультета… — У нас не факультет, конечно, но мы попробуем что-нибудь сделать, если тебе это нужно. — Очень! Мама отреагировала на открытие дома филиала стеклодувной мастерской гораздо более скептически, нежели отец. — Доченька, ну зачем тебе это? Это же тяжело, опасно. Вон, уже один ожог на руке есть. Неужели ничего менее опасного нельзя выбрать? — Моя дочь — художник, — Стас обнимает Любу за плечи. — И только сам художник определяет материал, с которым будет работать. Если моя дочь хочет работать со стеклом — значит, она будет работать со стеклом. — Упрямые, — вздыхает Вера. Именно сейчас Люба поняла, как ей повезло с родителями. На обустройство домашней мастерской у отца ушла неделя. Под это дело была выделена бывшая комната Нади. Папа проконсультировался по телефону с Егором в части требуемого оборудования, нашел все необходимое, купил, сам установил и подключил. Мама при виде баллонов с газом и кислородом покачала головой, понимая, что спорить бесполезно. И только увидев сильную струю ярко-голубого пламени в опасной близости от своей девочки, охнула. И тут даже Любины уверения в том, что она этим уже не один месяц занимается и знает, что делает, не помогли — мама два дня отпаивалась успокоительным. И предпочитала не заходить в комнату, когда дочь работает. А Люба работала. Она была безумно благодарна Егору за все, что он для нее сделал. Но, лишь оставшись один на один со стеклянными заготовками и горелкой, она раскрепостилась по-настоящему. А у нее стало получаться такое… Такое, что даже Беркович присвистнул, когда она показала ему свою Жар-птицу. — Люба, это здорово. По-настоящему здорово. — Спасибо, — ей невероятно приятно. Слова Егора для нее много значат. — Не хочешь выставить на продажу? — Предлагаешь стоять на рынке? Налетай, не скупись, покупай живопись… — Не обязательно. Можно попробовать… — Эй, молодежь, — в комнату заглядывает отец. — Айда чай пить. «Прага» поспела. Торт удался, чай ароматный, беседа ведется на приятные для Любы темы. И вдруг, неожиданно, отец портит все: — Мне Глебадий втык тут дал. Сказал, заедет проверить, как я с кислородным баллоном обошелся. Историями страшными пугал. — Но ведь это действительно опасно, — Вера Владимировна до сих пор не в восторге от Любиной с отцом затеи. — Я сделал все, как положено, — парирует Стас. — Так что пусть приезжает, проверяет, бюрократ медицинский. Хоть один, хоть с Колькой. Мне стыдиться нечего — я все делаю на совесть, — тут Соловьев замолкает, недоуменно уставившись на толкающую его под столом ногой жену. А у Любы резко пропадает аппетит и желание поддерживать разговор. Одно только имя. Колька. Ник. Звероящер. Любимый. Потерянный любимый. Он ее не простит. Никогда. Работа не спасала — сколько бы ее ни было. Он стал спать по ночам, но проклятые картинки — они преследовали его и наяву. Кто бы мог подумать, что у него такое богатое воображение? Раньше вот Ник полагал, что у него оно отсутствует напрочь. Зато теперь с каким-то мазохизмом представлял. Ее. Любу. С другим. Обязательно в постели. Ей с другим так же хорошо, как было с ним? Или, возможно, тот, другой, дал ей то, что не дал он сам? От этих мыслей, от этих картин тошнило. Надо на что-то переключиться — работа не спасает. Решил заняться мотоциклом. Снова наведался в гараж, но там быстро понял: своими руками починить не удастся — слишком сильны повреждения, повело раму, нужна сварка. Проще купить новый, чем ремонтировать этот. Хотя это же его боевой друг, и продавать на запчасти было обидно. Может быть, попробовать вернуть любимое «детище» к жизни? Но в любом случае, на ремонт денег сейчас нет — все ушло на… А Ник все равно не жалеет о сделанном. Может быть, хоть так она будет иногда его вспоминать? Отбросив идею занять голову мотоциклом, Ник вдруг вспомнил о том, на что ему постоянно пенял Батюшко. О вопросе собственного жилья. А и в самом деле — может быть, пора уже валить из теплого родительского дома? Тем более, ему сейчас хотелось этого — чтобы было место, куда можно прийти и где тебя никто, никто не будет трогать, задавать вопросы и пытаться развлечь. Ник не страдал излишней гордыней и пошел за советом к человеку, который разбирался в рынке недвижимости куда лучше, чем он сам — к матери. В итоге его определили в хорошие руки — к специалисту по ипотечному кредитованию со сказочным именем «Аленушка» и обыкновенной фамилией «Елисеева». При непосредственном общении с Аленушкой Ник понял, как мало он еще в этой жизни повидал. Особенно в ее бюрократической составляющей. Теперь он стал гораздо лучше понимать шефа, который вечно ворчал на засилье бумажек. Ник все необходимые документы и справки переделывал раз по три, Аленушка, она же Алена Владимировна, терпеливо возилась с ним, как с малым дитем — ну, а как иначе, сама Юлия Юрьевна попросила помочь. Небыстро и неспешно, учитывая, что работу в отделении никто не отменял, но дело по получению ипотечного кредита, тем не менее, двигалось. И главное — он нашел, чем себя занять. Стеклянная армия заполонила весь комод и понемногу стала стекать на пол. Какие-то фантастические цветочные композиции, нереальной красоты хрупкие деревья, горделивый красавец олень и смешной сердитый домовой. Егор просто тащился от ее последней работы — пары Деда Мороза и Снегурочки. Добрый Дед Мороз у Любы вышел нетрадиционно суровым, от переливов синего стекла так и веяло холодом — суровое зимнее божество, а не добрый дедушка. Под стать ему была и Снегурочка — не веселая внучка, а, скорее, дочка — вся в отца, только фигура более светлая, искристо-льдистая. Пара оставляла странное впечатление, странное, но завораживающее. Егор сфотографировал и через неделю заявил, что нашел покупателя. На Любино тщательно скрываемое недовольство только фыркнул. — Учись расставаться с работами. Все, ты вышла из любителей. Будь профессионалом. — Да какой из меня профессионал? — Вот как первую работу продашь — так и станешь профессионалом. Ну, я забираю? — Забирай, — со вздохом. — Но Жар-птицу не отдам! — Если найду покупателя — отдашь. — Нет! Егор, — почти просительно, — все что, угодно, но ее не отдам. Она… моя. Для меня. — Ладно, — соглашается. — Ты работай, девочка, а мы там потом разберемся. Она гладит тонкий огненный гребень. Сама не может понять, чем ей так дорога эта работа. Она сделана качественно, это факт. Переливы — от темно-багряного через алый к трескучему оранжевому. Поднятые вверх крылья во всполохах застывшего пламени. Жар-птица. Феникс. Символ возрождения. И Люба так же, как феникс — когда-нибудь вернется к нормальной жизни. Сейчас она выживает. Через какое-то время несогласие выразил уже отец. — Любава, ну их уже скоро ставить некуда. Этак твое сказочное зверье скоро нас из дому выживет. — Пап, ну Егор продает понемногу… Мне, наверное, надо просто перестать их делать в таком объеме. А я остановиться не могу, — Люба вздохнула. — А что все Егор да Егор? Сама не можешь, что ли? Заниматься реализацией? Если это продается? — Ой, пап, это не так просто. Этим, правда, надо заниматься. Я не хочу. Мне времени жаль. Я лучше… — она виновато потупилась. — Кто тебя просит этим заниматься самолично? — удивленно спрашивает отец. — Есть такая штука, как Интернет. Открой свой интернет-магазин. От тебя ничего не будет требоваться. Почти. Только фотографии работ выкладывай. — Да? Но я совсем не знаю, как сделать… такое. — А тебе зачем знать? У нас есть для этого специально обученный человек — муж твоей старшей сестры. — Витя? — Витя. — Нет! — Почему? — отец удивлен. — Он в этом прекрасно разбирается. Люба не может толком объяснить, почему. Наверное, потому что Вик — друг Ника. А она сейчас не хочет видеть вокруг себя ничего и никого, кто хоть как-то будет напоминать ей о нем. — Ну, Вик же денег с меня не возьмет за то, что сделает этот магазин… — Конечно, не возьмет. Вот еще глупости. Мы все свои люди. — Не хочу его отвлекать от семьи на свои глупости, если это даже денег ему не принесет. — Да Виктор будет рад помочь, я уверен. — Пусть он это время лучше на жену и сына потратит, — Люба не собирается соглашаться. — Я попробую поискать кого-то. Спасибо за идею, па. — Привет, крыса. — Кто?! — Крыса, — голос Вика в телефонной трубке демонстративно ровен. — Баженов, ты там белены объелся?! Я твоей бесценной пожалуюсь, что ты меня обзываешь! — Я тебя не обзываю. Я констатирую факт. — И почему это я — крыса?! — А кто еще? Отказываешься от моей помощи, собираешь нанимать какого-то левого дядю со стороны. Как это еще назвать? — Вик… — похоже, папа ее сдал. — Люб, если ты на меня за что-то обиделась, или у тебя какие-то претензии ко мне — скажи прямо. К чему весь этот детский сад с привлечением чужих людей, когда я все могу сделать сам? — Да ни на что я не обиделась! — Тогда когда встречаемся? — Эээ… зачем? — Обсудить детали, — Вик по-прежнему невозмутим. — Ты расскажешь мне, чего хочешь от своего интернет-магазина. Люба вздыхает. Вот как Надя живет с этим упрямцем? Непременно все нужно сделать по-своему! — Ау, Любовь Станиславовна! Я жду ответа. Не отстанет, факт. — Ну, давай сегодня вечером после работы я к вам подъеду. — Не, давай лучше не дома. Дома Ванька нам не даст поработать. Приезжай ко мне в офис. Знаешь, где я обитаю? — Нет. — Так, сейчас скину адрес смс-кой. — Уютно у тебя тут. Боже мой, даже Надина фотография на столе… Баженов, ты законченный подкаблучник. — Угу. Кофе будешь? — А что у тебя есть к кофе? — Ну, надо же… — Вик качает головой. — Дали меду — и ложку теперь подавай. — Меду не хочу. — Какие ж вы, Соловьевы, все-таки капризные… Печеньем меня сегодня угостили. Будешь печенье? — Давай. А потом они устроились за столом Вика, перед монитором. — Ну, рассказывай. — Вить, я, наверно, только на пальцах смогу объяснить… — Давай на пальцах. Не впервой. За разговорами они просидели около часа, выпили по кружке кофе, сгрызли вкусное домашнее печенье. — Ну, мне все понятно, — Вик наклоняет голову направо, налево, наклоняет вперед, разминая шею. — На каркас уйдет пара недель, обкатаем — и в бой. Главное, чтобы доменное имя быстро зарегистрировали. — Что? — Не парься. Это я о своем. — Спасибо, Вить, — Любе неловко. — Тратишь на меня свое личное время за просто так. — Кто сказал, что за просто так? — Вик усмехается. — А… а что тебе нужно? Вик перестает улыбаться. — Совет. Помощь. Люба знает одну-единственную область, в которой Вику может понадобиться ее помощь. Хотя она была уверена, что Витька уже научился справляться с этим совершенно самостоятельно. — Что у вас с Надей случилось? — Надя меня ревнует, — Вик вздохнул. — До скандалов. — К кому? — Ко всем! Включая фонарные столбы. — Витя! Прекрати паясничать, если хочешь, чтобы я тебе помогла. Излагай факты. Не верю, что фактов нет. Кто она? — Ну… — Не нукай! — Блин, — Вик провел рукой по волосам. — Будто с Надей говорю. В общем, есть у меня коллега. Рита. Маргарита. Вот это имя лучше не произносить при Наде. Она закипает мгновенно. — Есть повод? — Ты издеваешься?! Я же русским языком сказал — коллега. Мы работаем вместе. Все. — Тогда почему Надя ревнует? — Потому что это Надя! Я не знаю… Ну, мы с Ритой много времени вместе проводим. Пару раз выезжали в командировки… — Так-так-так… Командировки, значит… С коллегой симпатичной… — Да она и несимпатичная даже! Ну… с Надей… или с тобой — не сравнить. Любка, прекрати! Я думал, ты мне поможешь. Меня Надя дома просто заклевала уже. И ты туда же. Я что, похож на идиота? Я люблю ее, а она совсем невменяемая становится, когда речь заходит о Рите! Если Маргарита звонит мне вечером, Надька потом со мной весь вечер не разговаривает. — Не бери трубку. — Это работа, блин! Могут быть срочные вопросы. Я уже не знаю, как объяснять… Их прерывает звук открывшейся двери. В кабинет входит высокая сухощавая брюнетка в темном брючном костюме. По тому, как меняется лицо Вика, Люба понимает — это предмет их обсуждения. — Ой, Витя, ты занят?… — Немного, Рит. Если ничего срочного, давай завтра. — Хорошо, — она кивает, а потом переводит взгляд на Любу. — Здравствуйте, эээ… Надежда? — Нет, — Люба сладко улыбается. — Я — Любовь Станиславовна. Сестра супруги Виктора, — по-хозяйски обнимает Витьку за плечи. — Я… как это называется, Витюш? Кажется, свояченица… Вот, я свояченица Вити. — Вы очень похожи… с супругой… Виктора, — Марагрита кивает на фотографию на столе. — Мы близнецы, — Любина улыбка демонстративно безмятежна. — Вы знаете, близнецы часто бывают похожи. — Ясно, — коллега Вика слегка растеряна. — А я — Маргарита, мы с Виктором вместе работаем. — Замечательно, — Люба улыбается еще слаще, — что у Витеньки такие чудесные коллеги. Повисает пауза. — Ну… Не буду вам мешать. — Спасибо, — улыбка Любы сочится патокой. — Всего хорошего. — И, как только за Маргаритой закрывается дверь: — Только не говори мне, будто ты не замечаешь, что она на тебя западает! — Замечаю, — Вик мрачен. — А говоришь, повода нет! Если эта Маргоша по тебе сохнет, спит и видит, как бы тебя прямо на рабочем месте совратить! — А что делать прикажешь?! Работу менять? Это несерьезно. Мне здесь нравится, я на хорошем счету у руководства, здесь есть перспективы профессионального роста. Я уже говорил… с шефом. — О чем? — Чтобы нас с Маргаритой больше не ставили на одни проекты. Ну, объяснил. Как мужчина мужчине. Он понял, вроде бы. Но у нас с Ритой еще два проекта! Один вот в конце года завершится. А второй долгоиграющий, еще на год. И, как бы… Мы там оба практически незаменимы — чтобы кого-то из нас с проекта снять, и другого человека поставить. Мне бы как-то год продержаться… — Боишься, что не устоишь перед Марго? — Влепить бы тебе подзатыльник… — Но-но, руки не распускай! Я твоему тестю пожалуюсь! — Я боюсь, что Надя за этот год совсем к черту нервы истреплет — и себе, и мне. На Вика действительно жаль смотреть. И объективно — ну, не виноват парень. Что запала на него это Маргарита. Тем более, есть на что западать. Женитьба Витьке пошла на пользу — из милого лохматого ботаника Вектора превратился в секси-блондина с проницательным прищуром голубых глаз, брутальной стрижкой и в неизменно стильном костюме. Люба сестру понимает — стеречь надо такое сокровище зорко. Да только и другое Любе совершенно очевидно: в одном Вик не изменился — как был по уши влюбленный дурак в свою Королеву Надин, так и остался. — Слушай, а вот скажи мне, Витенька, как ты считаешь: Надя — умная? — Дурацкий вопрос. — А ты ответь. — Умная! Очень. На мою голову. — Тогда скажи мне — что делать умной, деятельной женщине, которая сидит дома с маленьким ребенком? На лице Вика мелькает виноватое выражение. Видимо, сам думал об этом, и неоднократно. — Люб, ну а что мы можем сделать? Ваня маленький еще. От няни Надя категорически отказывается, да и все равно рано ей на работу выходить — она еще грудью кормит. Надюша и не рвется, собственно, знаешь ли. Ванькино благополучие нам важнее. Просто… — Вить, я не говорю о выходе на работу. — Тогда я не понял тебя. — Надя у нас кто? Юрист? — Юрист. — Специализация у нее — семейное право, верно? — Мы играем в игру «Дай ответ на очевидный вопрос»? — Нет, — Люба переводит взгляд на монитор. — Вот же решение. Такое же, как для меня или схожее. — Что?… Ты о чем? — Сделай ей интернет-приемную. Консультации по семейному праву по скайпу. Ну, ты же умный, придумай что-нибудь. Чтобы она могла, не выходя из дома, работать понемногу. Как только Надя займет свой мозг, — Люба постучала указательным пальцем по виску, — она перестанет есть твой. Вик сначала молчит, переводя взгляд с Любы на монитор и обратно. А потом вдруг широко улыбается. — Любка, я тебе говорил, что люблю тебя? А у нее вдруг каменеет лицо, начинает дрожать подбородок. — Вить, не надо так говорить, пожалуйста… — Эй, ты чего? Любаш, ну я же как брат… — Все равно не надо. У меня аллергия на эти слова. Он хочет что-то сказать еще, это видно. Но так и не решается. — Ладно, понял. В общем, спасибо за совет. Тогда, если у нас все — давай по домам? — Давай. Ты меня добросишь до метро? — Обижаете, Любовь Станиславовна. Только до подъезда. — Ну, как у нас продажи? — Пап, ты где таких слов и интонаций нахватался? — Я человек разнообразных интересов в жизни, — отец облокачивается на стол. — Как там твой магазин? — Да ты знаешь… как ни странно… на этой неделе продала три фигуры. Не знаю, откуда информация так быстро расходится. Витька, правда, что-то там оплатил за свой счет — какие-то рекламы на поисковиках, я не очень поняла. Но люди пишут, интересуются. — Так это ж замечательно! — С одной стороны, — Люба потерла висок. — А с другой — это времени занимает кучу. Все равно, надо встречаться с людьми, отдавать им покупку, а ее еще надо упаковать и… — Тебе нужна помощь? — Нужна, — кивает она. — И я даже знаю, чья! — Егор, у меня к тебе предложение. — Какие люди пожаловали! — Беркович искренне рад, подходит, целует в щеку. — Давно ты у меня не была. — Да не так уж и давно — месяц, наверное. — Поболее. Ну, что там за предложение? Руки и сердца? — Сердце занято, извини. А вот руку… — Заинтриговала, — усмехается Егор. — Слушай, Егорий, ну зашиваюсь я одна с этим магазином. Времени нет. Да и не хочется им заниматься, если честно. — И ты хочешь спихнуть это на меня? — Не спихнуть! Давай сделаем совместный магазин-мастерскую. Твои и мои работы. Ты все равно уже сбытом занимался. А тут готовая площадка. Удобная, кстати! Вик переделает нам дизайн, будет наш совместный проект. Что скажешь, Егорушка? — Люба использует запрещенный прием в виде жалостливого взгляда. На Егора таким не прошибешь, и она этому отчасти рада — значит, действительно, никаких романтических чувств у него к ней нет. Он складывает руки на груди. — А что будешь делать ты, Люба? — Работать. Со стеклом. — Хитрая какая. А ты не думала совсем бросить работу в редакции? — Не, пока не могу. Мне это тоже интересно и важно. Ну, Егооор… Ну, пожалуйстааа… — Ладно, шут с тобой. Давай свою руку и бери меня замуж. — Ура! |