Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава четырнадцатая, которая содержит информацию о предметах женского и мужского гардероба и о приметах Она думала, что все будет происходить в этой квартире по тому же сценарию, что и в прошлый раз. И она ошиблась. Он ее удивил. Он был упоительно, томительно, мучительно нежен и нетороплив. Топик он снимал с нее минут десять — то спускал лямки вниз, то снова поднимал, целуя шею, плечи. Тонкий шелк мял как настоящий восточный торговец тканями. Потом пришла очередь юбки — потрогал все складки, с удивлением обнаружил вторую, нижнюю, кружевную юбку и принялся изучать ее с энтузиазмом естествоиспытателя. Затем долго искал застежку — с правого бока, с левого. Пока она не выдохнула: «Сзади!». И юбка наконец-то пала к ее ногам. Она поняла, что не надевать бюстгальтер было очень верным решением — неизвестно, сколько бы Ник потратил времени на избавление ее от этого предмета дамского гардероба. Потому что трусикам — простым, белым слипам с отделкой узким кружевом он уделил самое пристальное внимание: гладил ткань (причем, совсем не там, где ей хотелось, между прочим!), рубчатый кружевной край, кожу под резинкой. И к тому моменту, когда он их все-таки с нее снял, у Любы не осталось не то, что стыда или, скажем, приличия. Даже здравого смысла — и того не наблюдалось. Одно сплошное неконтролируемое желание. Потянулась к молнии на его джинсах, (слава Богу, футболка каким-то чудом оказалась уже снятой). На полпути ее рука была решительно перехвачена. — Ты первая. И пока она пыталась найти в своей совсем помутившейся от желания голове объяснение этим словам, Люба оказалась сидящей на постели и прижатой спиной к широкой, чуть влажной груди. Ноги ей бесцеремонно развели в стороны — впрочем, она и не думала сопротивляться, мужские руки обхватили поперек живота, Ник уткнулся ей губами в шею чуть ниже уха и прошептал: — Как же я об этом мечтал… Внутри вспыхнуло совсем горячо, обожгло огнем, свело судорогой горло. Но она как-то умудрилась прошептать в ответ: — Если мечтал — начинай. И он начал. Очень издалека! Снова целовал плечи, водил пальцами по рукам, по животу, легко щекотал ребра. Только вот ей было совсем не до смеха. И снова она, потерев терпение, сама сдвигает его руку в желаемое, да нет же, в требуемое положение! Что делать с левой рукой, он додумывает сам, и вот его огромные ладони накрывают ее неполный второй. — Наконец-то… — выдыхает со стоном она. — Кто-то торопится… — мурлычет провокационно он ей на ухо. — Кто-то сейчас сдохнет! Если кого-то не начнут немедленно… — она выгибается, сильнее вжимаясь в его ладони. — Не начнут что? Вот так? — пальцы его чуть сжимаются. Ответить она может уже только стоном. И снова он издевательски нетороплив. К тому моменту, когда его пальцы, вдоволь нарисовав всяческих причудливых фигур на идеальных полусферах, касаются ставших сверхчувствительными вершин, Любе кажется, что кровь ее реально кипит. И мозг кипит — это совершенно точно. Потому что она уже просто не понимает, что делает. Тело живет своей жизнью, повинуясь одному-единственному то ли инстинкту, то ли желанию. Именно поэтому она снова своей рукой меняет дислокацию его ладони. Прижимает сверху плотнее его пальцы своими, немного приподнимает бедра. Она бы ему сказала еще что-то вроде: «Ну, давай!», но говорить уже просто не в состоянии. Однако то, какое все под его пальцами — влажное, горячее, упругое, яснее ясного говорит ему о том, чего она не может сказать словами. Пальцы его начинаются двигаться под фирменное хриплое: «Вот так… вот так…», прошептанное на ухо. Если бы кто-то включил секундомер в этот момент, то бесстрастный прибор зафиксировал бы, что с момента первого движения пальцев Ника до того, как Любу накрыл мощнейший оргазм, прошло менее минуты. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что на тот момент им было совершенно не до секундомера. Они был заняты другим. В миг наивысшего наслаждения ее бедра сжались так сильно, что его отнюдь немаленькая ладонь оказалась свернутой между ними, словно лист бумаги в трубочку. Было больно, но эта была сладкая, правильная боль. Он ни за чтобы не убрал сейчас свою руку оттуда. И даже потом, когда она расслабилась и обмякла на нем, ладони его так и остались — левая на ее груди, правая — там, между бедер. Не хотел убирать руки. Словно закрывал ото всех. Или метил. Что-то странное ворочалось в груди. Но черт с ними, с чувствами. Хочется же, смертельно! Люба наконец-то шевельнулась, томно выдохнула, потерлась спиной о его грудь. Поясницу ей царапнула пряжка его ремня. — Коля, скажи мне, почему так постоянно выходит, что я голая, а ты как минимум в штанах? — Потому что кто-то постоянно торопится, — усмехнулся он ей в шею. — Я?! — Ну не я же? — А ну снимай штаны! — Ну, а я о чем говорю?… — Тогда я сама! Впрочем, с поставленной задачей Люба не справилась. Просто потому что в области «молнии» джинсовая ткань была натянута практически до звона. — Подожди, я встану, так мы не расстегнем… — Это ты мне или своему другу, томящемуся в заточении? — Быстро учишься, — хохотнул Ник, вставая. А потом все случилось так, как она и мечтала все эти месяцы. И как вспоминал он. Тяжелое мужское тело на хрупком женском. Хриплое дыхание. Яростные движения навстречу друг другу. И в этом есть только сладость, страсть и гармония. Ей кажется, что ее качает на волнах огромный океан. Странное сочетание умиротворения и возбуждения. А еще — что-то поднимается оттуда, из глубин. Что-то, что она не хочет пока осознавать. Подсознательно не хочет. Это «что-то» изменит ее жизнь, она это просто знает. Но не сейчас, еще не сейчас. Сейчас она просто отдается магии этих древних, изначальных движений. А думать — думать будет потом. Когда-нибудь потом. И если бы кто-то все же снова включил в эти минуты секундомер, то бесстрастный прибор зафиксировал бы, что Ник ненамного опередил Любу. А потом они лежали, крепко обнявшись. — Люб, можно, я тебя кое о чем спрошу? — Спрашивай. — Ты только не сердись, хорошо? — Знал бы ты, как я не люблю такие преамбулы в твоем исполнении… Ник вздохнул. Но, все-таки, сказавши «А»… И потом, этот вопрос его ужасно волновал — в последние несколько часов. Идея пришла в голову внезапно и мгновенно приобрела статус «навязчивой». — Люб, я спросить хотел… А ты… ну… У тебя был кто-то? Пока я… В эти три месяца?… — чувствует, как она напряглась под его руками. — Люба… скажи… пожалуйста. Почему ты молчишь?! — А я обиделась! — Почему? — Потому! — Люба… — Знаешь, я предполагала, что у нас есть некие… обязательства друг перед другом! А ты так не считаешь, видимо?! — Считаю! — он выдохнул облегченно, прижал к себе крепче. — Просто мы так расстались перед моим отъездом… Мне казалось, ты на меня все еще сердилась тогда и… — И побежала утешаться к первому встречному?! — Нет. Я просто дурак, ты же знаешь. — Вот в этот раз даже не буду с тобой спорить! Дурак как он есть! А скажи мне, мой больной на всю голову друг, а ты сам хранил мне верность?! Он не то, чтобы замешкался с ответом, но она успела понять, как требовательно прозвучал ее вопрос. И формулировку оценила — уже только когда она прозвучала вслух. Хранить верность? Да, черт побери, она хочет, чтобы он хранил ей верность! — Люба… — он вздохнул куда-то ей в висок. — Даже если бы мне захотелось вдруг гульнуть налево… у меня просто не было для этого никаких возможностей. — То есть, тебя удерживало только отсутствие возможностей найти приключения на стороне?! — Любка… — он простонал ей так же в висок. — Ты хочешь слишком много от мужчины спустя пять минут после оргазма. Я плохо соображаю. И не так выразился. Я и не хотел ничего. И никого. Кроме тебя. Его слова ей польстили, еще как! Но она не собиралась так легко это показывать. — Да? — включила надменность на полную катушку. — Что-то не похоже. Я думала, мужчина после трех месяцев воздержания будет более… нетерпелив! — Ты хочешь сказать, что тебе не понравилось? — Я… — да как ответить-то, чтобы сохранить преимущество в разговоре?! — Любава, открою тебе пару страшных мужских секретов… — А ну-ка? Удиви меня! — Во-первых, иногда мужчинам хочется именно этого. — Чего? Пива, пиццы и футбола? — Нежности. Вместо того, чтобы наброситься на девушку аки тигр на беззащитную жертву и терзать грубым животным сексом. Иногда хочется просто… вот так. Как было у нас сначала. Я не притворялся. Мне действительно хотелось именно так. Не знаю, почему — я не психоаналитик. Но хотелось именно этого — прикосновений, ласки, нежности. Я думал, тебе понравилось… — Очень! — тут она уже забыла о тактических преимуществах в разговоре. — Вот и мне показалось… что тебе понравилось. Ты… у тебя в этот раз так ярко и бурно получилось… Она засопела ему в шею. — Чего это мы там делаем? Снова стесняемся? — Немножко. — Не надо, Любава. Мне очень важно видеть… слышать… чувствовать это. Когда тебе хорошо. Пожалуйста, не сдерживайся, когда тебе хорошо. — Да у меня и не получается… сдерживаться. — Ну и здорово. — Давай лучше про второй мужской секрет, — она решает, что лучше все-таки сменить тему. — А… Ну, собственно, три месяца без секса — это вообще ни о чем. От этого не умирают. И даже легкого недомогания не чувствуют. Тем более если есть чем заняться. А мне было чем. — А я думала, тебе меня не хватало… — Не хватало. Но это разные вещи, ты же понимаешь? — Понимаю, — пожалуй, хватит откровений на сегодня. — Расскажи мне, чем ты там занимался? А то по скайпу ты был очень лаконичен. А мне интересно. — Да я же в ресторане рассказывал… — Совсем чуть-чуть! — Слушай, давай, я как-нибудь потом расскажу… попозже… в другой раз, а? И она понимает. Мгновенно, непонятно, как именно, но понимает, что стоит за его нежеланием рассказывать. Негромко и почему-то тяжело сглотнув: — Оно открылось, да? Она уже знает ответ, но он все равно звучит, точно так же негромко: — Да. Она сжимает кулаки, ногти впиваются в ладони. Все это несправедливо. И ему больно! А она не знает, что сказать или сделать. — Знаешь, — Ник неожиданно продолжает. — У них другой цвет кожи. У них совершенно дикие на наш взгляд обычаи. Взять хотя бы обрезание у девочек… Хотя тебе лучше об этом не знать. У них чудовищные условия жизни — у многих. Но они от этого не перестают быть людьми. И детьми. — Ник… — Мне Хабаров говорил… Это инфекционист наш, кажется, я тебе про него рассказывал, да? — Да. — Так он мне говорил, что Африка из тебя сделает либо циника, либо настоящего врача. Циником не хочу, а до настоящего врача я еще не дорос, видимо. Не для меня там. — А… куда ты теперь? — В отделении останусь, у Владимира Алексеевича есть для меня ставка. И я рад, знаешь. — Ник, послушай. Я… я… — Не говори ничего. Не стоит. Не сейчас. Мне надо это… пережить. Мы как-нибудь потом об этом поговорим, ладно? — Ладно. — Иди сюда. Время сопливых нежностей прошло. И настало время настоящей проверки на прочность. — Матраса? — Тебя! — Ой, я вся прямо дрожу. — Дрррожишь? — пророкотал он ей в шею. — Отчетливей дрррожи! Она сначала рассмеялась, а потом… потом было все: и дрожь, и стоны. Но он обманул — все было по-прежнему нежно. Они виделись едва ли не каждый день. Ну, через день точно. Она узнавала по звуку его мотоцикл и, только лишь услышав, выбегала из квартиры. Ник отказывался заходить. Без объяснений, а она не спрашивала. Один лишь раз решился зайти в гости — когда привез эту свою, а точнее, уже Любину джебену. Больше всего обрадовался этому подарку Любин отец — оказывается, давно мечтал. Тут же опробовал, напоил их кофе, сваренным из привезенных Ником зерен. И расплылся в искренней улыбке, когда Ник сказал, попробовав кофе: «Ну, точь-в-точь как там!». И все равно Любе казалось, что Нику, который, по его собственному утверждению, разучился стесняться, было почему-то неловко у них дома. И она не настаивала. Звук его мотоцикла знала не только Люба. Как-то почти сразу Ник стал объектом поклонения местной детворы — точнее, ее мальчишеской части. Едва заслышав знакомый рокот, с воплями «Дядь Коля приехал!» малолетние головорезы, как стая голубей, слетались встречать Ника. Любу они считали крайне досадной помехой и совершенно лишним дополнением к «дядь Коле» и его великолепному Кавасаки. «Отпускали» Ника на свидание только после получаса, как минимум, посвященному ответам на животрепещущие вопросы о том, сделает ли на трассе Ниндзя Ямаху R1, а так же паре кругов по двору с маленьким пассажиром, устроенном на сиденье, между рук Ника. На то, чтобы покататься на мотоцикле, была организована целая очередь, за соблюдением которой головорезы следили самостоятельно. Люба терпеливо ждала положенные полчаса, попутно поражаясь тому, как Ник легко общается с этой бандой. Причем, мальчишки, напоминавшие свои поведением в любое иное время племя команчей во время налета на мирный городок, в присутствии Ника вели себя тише воды, ниже травы. Потом они вдвоем с Ником гуляли. Жаркий август сменил почти по-летнему теплый сентябрь. Бабье лето. Прозрачное осеннее небо, еще зеленые листья. И, несмотря на тепло дня, вечера уже остужают горячие головы прохладным дыханием. Они много где побывали. Парки, кафе, кинотеатры. Держались за руки, иногда целовались — почти невинно. Почему-то отсутствие на данный момент возможностей для более интимных встреч не напрягало ни ее, ни его. Ну, или ей так казалось. Зато они говорили, смеялись, обсуждали все, что видели. Время словно замерло, остановилось, давая им… А что может дать время? Только себя. Время быть вместе и ни о чем не думать. Она боялась думать. Не хотела. Жила одним днем. Почему-то осмысливать свои отношения с Ником ей казалось делом сейчас попросту невозможным. И неправильным. Ей, привыкшей разумно смотреть на вещи, взвешивать, давать оценку и прогнозировать события, не хотелось делать ничего из перечисленного. Ей казалось, что стоит начать копаться в себе — и что-то случится тут же. И после этого она уже не будет прежней. Впрочем, «что-то» случилось и без ее копания в себе. Наверное, просто потому что оно должно было случиться — рано или поздно. На часах почти десять, уже темнеет, они припозднились. Впрочем, Ник теперь не зависит от общественного транспорта — вольная птица на зеленом Kawasaki Ninja. На плечах Любы — согретая теплом его тела кожаная куртка, Ник же стоит напротив в тонкой футболке и утверждает, что ему не холодно. — Ладно, давай прощаться, поздно уже, тебе пора домой. — Хорошо. Про завтра помнишь? — Помню, — кивает Люба. — Вечером созвонимся. — Договорились. Она протягивает ему шлем, который до этого вертела в руках. Выходит неловко, и шлем падает на асфальт. — Ой! — Да ничего страшного, — Ник нагибается, поднимает зеленый пластиковый почти шар. — Цел? — Цел. Но примета плохая. — Что именно? — Уронить шлем — плохая примета. — Извини, — это глупо — верить в приметы, но она почему-то расстроена, что так неудачно подала ему шлем. — Да ерунда. Байкеры просто народ суеверный. Уронить шлем — плохо. Уронить ключ зажигания — вообще засада. Ронял сто раз — и ключи, и шлем. И все живой. — Мне очень жаль, правда. — Не бери в голову, — отмахивается Ник. — Знаешь, Дэн на все плохие приметы как говорит? — Как? — Зато в любви повезет, — он усмехается. — Ладно, завтра услышимся. Целует в щеку, снимает с ее плеч свою куртку. Спустя минуту он уезжает. Парадоксально, но иногда она даже завидует его мотоциклу — тому, как Ник приникает к нему, ложась почти всем корпусом на свое зеленое чудовище. И сейчас это чудовище с рокотом увозит Ника в очередной раз в темноту. Вечером, после работы они с мамой пьют на кухне чай. Родители не задают вопросы о ее отношениях с Ником, хотя, наверное, о чем-то догадываются. Но мама не спрашивает, и Люба ей за это благодарна. Вместо этого они разговаривают о последнем «Букере». Все-таки, это клево, когда с родителями можно побеседовать, в том числе, и на профессиональные темы. По крайней мере, с мамой — точно. В фотографии Люба понимает только на уровне «нравится» — «не нравится». И то, что делает собственный отец, ей очень нравится. Их разговор прерывает телефонный звонок. Мама откладывает на блюдце только что надкушенное лимонное печенье, вытирает пальцы о салфетку, смотрит на экран телефона и удивленно вскидывает бровь. — Юля звонит. Она же в командировке… — а затем уже в телефон: — Юлечка Юрьевна, чего тебе не сидится спокойно в городе белых ночей? А потом Вера молчит, хмурится, слушая далекого собеседника. — Так, ты, мать, главное, успокойся! Глеб же сказал… Да, я понимаю, но ты успокойся! Хорошо. Ладно. Да, прямо сейчас. Обещаю! Как только — сразу перезвоню. Все, давай, выпей чего-нибудь. Не знаю, чего! От нервов! До связи. — Мама, что случилось? Мать какое-то время смотрит на нее, словно раздумывая, стоит ли отвечать. А потом, осторожно подбирая слова: — Коля… на мотоцикле… в аварию попал. — Что с ним?!? — Юля звонила — она сейчас в командировке, форум у них какой-то банковский в Санкт-Петербурге. Она… совсем не в себе, паникует и бьется в истерике. При том, что сказала, будто Глеб утверждает, что ничего страшного. Он как раз дежурит сегодня, Коля у него. Но ты же знаешь Глеба Николаевича: для него не в коме — уже в порядке. А Юля там просто с ума сходит, мужу уже не верит. Просила меня съездить и удостовериться самолично… — Я с тобой! — Конечно. Поехали. Они добирались до больницы около часа. За это время Люба себя даже не накрутила. Она была, наверное, примерно в том же состоянии, что и еще одна женщина, где-то там, в северной столице. Люба сидела, неосознанно сцепив добела руки на коленях и глядя пустым взглядом на машины за окном. Как? Что случилось? И, самое главное, что сейчас с ним? Не думать! Не представлять! Пытается переключиться на что-то, и вдруг обжигает воспоминание. Зеленый шлем, падающий из рук на асфальт с сухим звуком. Плохая примета? Да, чертовски плохая, ужасная примета, приносящая несчастье! Это Люба во всем виновата! Она пронеслась по коридорам больницы смерчем, ураганом, тайфуном. Мать еще где-то там, на улице парковала машину, а Люба уже пролетала мимо охраны. «Мне разрешили пройти!», «Меня ждут!», «Где травм. отделение?!». Смелость города берет. Смелость, помноженная на отчаяние, на удивление быстро довела ее до двери с табличкой «Самойлов Глеб Николаевич. Заведующий отделением». Она толкнула ее без стука и вошла внутрь. А там в ее сторону повернулись два очень похожих человека. Отец и сын. Глеб Николаевич в синем почему-то — просторные штаны и рубашка с короткими рукавами, обнажающая огромные ручищи. Он указательным пальцем сдвигает узкие очки в тонкой оправе на кончик носа. — Любочка, ты, что ли? Но она смотрит на второго в этом кабинете. Колька сидит на диване, напротив стоящего, прислонившись к столу, отца. Люба сначала просто упивается тем, что Ник жив, в сознании, сидит тут, а не лежит где-то в реанимации, непонятно в каком состоянии! А потом лишь замечает детали. У него гипс — ниже колена левая штанина джинсов обрезана, и нога вся в белом. Левый локоть тоже забинтован, но уже без гипса. На скуле и челюсти кровоподтеки. Выглядит в целом потрепанным. Живым, но потрепанным. Зафиксировав все эти детали, ее мозг уходит на перезагрузку. А Люба сползает по стенке в первый в жизни обморок. — Ну что за глупости, девочка, — низкий мужской голос звучит бодро и сопровождается легкими шлепками по щекам. Люба открывает глаза. Что случилось? Где она? — Вот, умничка, пришла в себя. На-ка, выпей, — к губам подносят пластиковый стаканчик, из него пахнет резко, крепким спиртным, Люба морщится. — Ты мне тут нос не морщи, а пей лучше, — голос Глеба Николаевича звучит чуть строже. — Я плохого не посоветую. Опять же, семилетний «Наири» — вещь. Пей, кому говорю! Давай помогу. Те самые здоровенные ручищи легко, как пушинку, поднимают ее под спину и придают сидячее положение. — Держи, — в руку суют все тот же стаканчик. — Держишь? А теперь пей. Вот, теперь молодец, теперь хвалю. Что это ты удумала — у меня в кабинете в обморок хлопаться? Вот что я скажу тебе, Верочка, — Глеб Николаевич оборачивается к Любиной маме, которая тут же, неподалеку, со встревоженным видом сидит на стуле. — Это все Соловьевские гены. Тот тоже норовил по любому пустяку в обморок грохаться. — Не наговаривай на моего мужа, Глеб, — немного нервно усмехается Вера. — Такое было с ним всего один раз. И у него был повод! — Ну, может, и был, — невозмутимо соглашается Глеб. — Если б у меня три девки зараз родились — я бы, наверное, стал веревку и мыло искать. Что же вы, дети, как сговорились, а? — это уже обращаясь к сидящим на разных концах дивана Нику и Любе — обоим одинаково бледным и дезориентированным. — Одна в обмороки падает, другой супермена изображает — летает по воздуху и автобусные остановки крушит. — Ужас! — выдыхает Вера. — Вот Стас периодически начинает жаловаться, что я ему сына так и не родила. Расскажу ему, что мальчишки вытворяют! Ох, Коля, Коля… Что ж ты делаешь-то? Зачем так гонять? А мать там теперь с ума сходит. — Вот тут я категорически не согласен! — Глеб Николаевич возвращается на свое место за столом. — Любовь Станиславовна, до конца все выпей, я контролирую! Это терапевтическая доза. Так это я к чему? У меня уже служивые были, картину прояснили. Колька не виноват. — Да! — это наконец-то подает голос Ник. — Я на «зеленый» ехал! — Истину отрок глаголет. Урод какой-то на «красный» летел, пьяный там или просто дурак — пока неясно. Но поддел Кольку под заднее колесо. — Я заметил его, да тормозить смысла не было. Наоборот, газу выжал, думал — проскочу перед ним, успею. Не успел. — Не успел, — соглашается Глеб. — Со слов очевидцев, летел метров пять, обрушил скамейку и часть остановки автобусной. Вообще, удачно влетел. Вера просто потрясенно качает головой. — Нет, ну а что? Скамейка удар смягчила, людей ему не подвернулось. Так что Колька молодец. — Молодец?! — Конечно, молодец, — невозмутимо кивает Глеб Николаевич. — Среагировал, действовал правильно. Опять же, шлем на нем был — башка целая, легкий сотряс не в счет. Куртка специальная у него, что тоже немаловажно — кожа толстая, усиления, вставки защитные — все это сыграло свою роль, руки и ребра целы. — А нога? — А что нога? Там перелом закрытый и с небольшим смещением. Рентген, репозиция — все честь по чести сделали. До свадьбы заживет. — Надо Юле позвонить. — Так это Юлия Юрьевна всех переполошила?! Вот же… Скажи мне, Вера Владимировна, как может женщина не доверять мужу, с которым прожила больше двадцати лет?! — Она тебе доверяет! — Да? А ведь я ей сказал, что все с Колькой в порядке. Нет же! Устроила панику, подняла людей на уши. Ох, я ей устрою! — Пожалуй, я в коридор выйду для разговора, — смеется Вера Владимировна. — Выходи, — кивает Глеб, — но женщине моей передай, что ее по приезду ждет серьезный разговор! Вера прикрывает за собой дверь кабинета. — Ну что, красавица, полегчало тебе? — Глеб Николаевич переключает внимание на Любу. — Налить еще? — Нет, спасибо, не надо. И так все… в порядке, — смущенно отвечает Люба. А потом она решается посмотреть на него. Ник улыбается ей — смущенно и как-то немного виновато. Вера возвращается быстро. — Ну, все, женщину твою успокоила, Глеб Николаевич, слова твои передала. Только Юля, по-моему, не впечатлилась. Сказала, что сейчас коньяку купит и… — Коньяк — это правильно. Она, поди, и домой намылилась досрочно? — Точно. Жди завтра. — Отлично! — Глеб с хрустом переплетает пальцы. — Вот приедет завтра — и всыплю ей по первое число… ремня… сначала. — Да поздно уже… ремня, — усмехается Вера. — Ничего подобного! Это дело никогда не поздно! — Ладно, грозный глава семьи, поедем мы. Раз все в порядке. — Давайте. А то у меня еще дел куча, и так на этого супермена полдня убил. Только, Верунчик, не в службу, а в дружбу — отбуксируй моего охламона домой, будь ласкова? У меня дежурство, Юля, сама понимаешь, далеко, Варвара на дачу к друзьям с ночевой умотала — шашлыки и прочее. Да и не буду ее уже дергать, ничего ж страшного не случилось, пусть отдыхает. Отвезешь? — Конечно, отвезу. — Давай, вали домой, герой ютуба. — Чего?! — Да мне уже сообщили, что видео с твоим полетом, снятое на чей-то видеорегистратор, бьет рекорды по просмотрам. Ладно, еще налюбуешься, как ты летал красиво. Держи вот, — Глеб достает из-за спины стоящие у стены костыли. — Под твой рост вроде бы подойдет. Обезболивающее дома есть, наркоз начнет отходить — что делать, знаешь. — Знаю. — Ну, тогда хромай отсюда и не мешай мне работать. Чтобы выйти из машины, Нику потребовалась помощь. Видно, что собственная беспомощность ему страшно неловка, но пришлось принять протянутую руку. Даже две, учитывая соотношение масс — его и двух хрупких женщин. — Мам, я Коле помогу до квартиры добраться? — Конечно. Люба… тебя ждать? — Нет, мам, не жди. Вера Владимировна неуверенно кивает, но не говорит ничего. Садится в машину и уезжает. — Ну, пойдем? Давай ключи, буду двери открывать. Смотреть, как он передвигается на костылях, больно. Но… это временно! Все будет в порядке. Это всего лишь не самый сложный перелом. Заживет, срастется. Месяц, два — и он будет в порядке. Даже не верится, что после всех ее страхов все обошлось так — малой кровью. В квартире она, шикнув на него, заставила сесть на пуфик и помогла снять кроссовок с ноги. — Люба, да я бы сам… — Не спорь со мной! — Хорошо. Потом они переместились в гостиную, Ник тяжело опустился на стул. — Наконец-то… Да, наконец-то… Наконец-то можно подойти, обхватить плечи, прижаться грудью к затылку и замереть. Ничего страшного не случилось. Он тут, он рядом, живой, теплый. Гипс — пустяки. Главное — что жив-здоров. Люба не выдержала, всхлипнула, наклонилась и уткнулась губами в рыжую макушку. — Любава, ну, ты что?… Все в порядке… — Ник погладил ее руку. — Чего переполошилась? Все хорошо. Я живучий. Я же Звероящер. Люба выпрямилась. — Ну, малыш… — он еще погладил ее по руке, запрокинул голову, глядя на нее снизу вверх. — Не переживай так сильно. Ничего со мной не случилось, видишь? Чего ты так?… — Чего я так?! — Ну да… — Да я люблю тебя! Как я могу не переживать?! И они замерли оба. У него затекла шея, но он продолжал потрясенно смотреть на нее — перевернутую в его глазах. — Да… — кивает она. Она сказала это? Она сказала это! И это правда. Вот именно сейчас, сию секунду она поняла, что это правда. — Да, я люблю тебя! Терпеть боль в шее уже невмоготу, и он опускает голову. Она смотрит на рыжий затылок. Потом он снова запрокидывает голову. — Ничего не хочешь мне сказать, Ник? Он моргнул. — Люба… мне… мне очень приятно это слышать… честно. Правда обрушилась на нее молниеносно, полоснула по сердцу, отобрала дыхание. Но гордость… гордость дала ей возможность не упасть на колени прямо в этот момент. Гордость дала силы заговорить. — Да? Мне тоже очень приятно. Что тебе приятно. Ладно, я пойду. — Люба, постой. Погоди. Я не… — Отдыхай. Тебе, наверное, надо больше лежать. Не провожай меня. Я сама дверь захлопну. — Подожди! — он попытался удержать ее за руку, но не успел — ее ладонь выскользнула из его пальцев. — Поправляйся, Ник. Пока. — Да постой же ты! Не слушает его. Уходит. Он попробовал встать, чуть не грохнулся со стула, зарычал от боли, уронил костыли. — Люба!!! Хлопнула дверь. Ушла. Да что же такое сегодня происходит?! Что за день такой?! Все к черту наперекосяк! |