Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава девятнадцатая, в которой Николай делает то, чего от него все так ждут, а история замыкается в круг Наверное, у него было классическое состояние аффекта. Потому что Ником овладело одно-единственное желание, одна мысль, одно устремление — успеть. Успеть до наступления Нового года сказать ей. Все остальное отошло на задний план, потеряло на данный момент значение — то, что ее может не быть дома, этот гребанный Марк и все, что она сказала ему самому на свой день рождения. Важным было только одно — успеть сказать ей. И если он имеет на это право, если она все еще ждет и если… много-много «если», ни грамма логики — и он просто рвался изо всех сил туда, к ней, сквозь метель, местами нетрезвую и куда-то спешащую толпу, не отпускающие столицу даже в преддверии наступления Нового года пробки. И точно Ник знал только одно — он должен успеть, должен успеть до двенадцати. Такая вот хреновая Золушка! Он не успел набрать номер квартиры на домофоне — сзади его приперла веселая компания, дверь подъезда открыли, с Новым годом поздравили, нового счастья пожелали. Счастье у него одно. Не новое. Прошлогоднее даже. Звонит долго. Сконцентрировавшись на собственном указательном пальце, на кнопке звонка под ним, на едва слышном треньканье за дверью. Не позволяя себе думать о том, что будет, если… Нет, она дома. Она должна быть дома. Она должна ждать его! Он, в конце концов, отпустил кнопку звонка. Гробовая тишина в подъезде. Тишина за дверью. Ее нет дома. Он устало упирается ладонью в запертую дверь. Все напрасно. Все зря. Щелкает замок. Ник едва успевает убрать руку, как дверь открывается. И там, за дверью — она. Любава. На ней спортивные бирюзовые брючки, белая футболка, ноги упакованы в теплые носки. Совсем не праздничный наряд. Челка убрана ото лба заколкой, лицо без косметики. Абсолютно домашний вид — будто спать уже собралась и читала книжку перед сном. Лишь дорогой золотой браслет на запястье выбивается. И дает надежду. Он без приглашения шагнул через порог, заставив ее отступить вглубь квартиры, захлопнул за собой дверь. Вдохнул поглубже, шумно выдохнул и понял. Что не в состоянии сказать ни слова. Словно напрочь отказал речевой аппарат — как при каком-то там синдроме. Вдохнул еще раз. Не помогло. Дышать может. Говорить — нет. Люба тоже молчит. Ник зажмуривается и делает шаг к ней. На его протянутой ладони — оранжевый мандарин. Он открывает глаза, чтобы увидеть, как она отрицательно качает головой. Еще шаг, еще более настойчиво предложенная мандаринка. Она снова качает головой. Все верно. Он должен сказать. Должен — и не может. А Люба неожиданно первая нарушает молчание. — Ладно. Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Но только один, слышишь, Самойлов, только один! — голос ее звучит звонко, и она следует примеру Ника — шумно выдыхает. Продолжает уже спокойнее: — Это не секс, слышишь меня? Тут не будет третьей, четвертой и черт знает какой попытки! Еще один шанс. Только один, понял меня?! Он кивает. Он такой красивый. Сбившийся шарф, наполовину расстегнутое пальто, снежинки в рыжих волосах, румяные щеки. И совершенно какие-то странные глаза. Эти глаза говорят больше, чем он ей сказал за все время. Они кричат. И Люба не может не ответить им. Она уже говорила это ему. Она уже слышала в ответ то, что едва не убило ее. Хуже не будет. Она его любит. Ей нетрудно сказать это еще раз. — Я люблю тебя. Эти слова рушат что-то. Стену его молчания. Прозрачную стеклянную преграду между ними. И его ответное «Я люблю тебя» начинает звучать еще до того, как отзвучало ее. И остановиться он уже не может и не хочет. Два шага к ней, прижать к себе — и целовать во все, что попадется: макушка, смешная заколка, лоб, скула, веко, кончик носа. Едва не задыхаясь и приговаривая между поцелуями: «Люблю тебя. Люблю. Люблю». Сначала она пытается сдержаться, но не получается. И она начинает реветь, не плакать, а именно реветь, уткнувшись ему в распахнутый ворот пальто, куда-то то ли в шарф, то ли в толстовку. Он сначала пытается спросить, понять, успокоить, а потом лишь прижимает ее к себе и слегка раскачивается, гладя по голове, по вздрагивающим плечам. И шепчет все то же «Люблю», не в силах сказать ничего иного. Потом она все же успокаивается. Поднимает к нему лицо, нисколько не стесняясь своей зареванности: — Вот скажи мне… скажи мне, кто тебе мешал это сказать мне тогда?! — Никто, — честно отвечает он. — Я сам. Я. Дурак. Тупой. Идиот. Тормоз. Болван. — Прекрати! Прекрати ругать моего любимого мужчину! — Любимый мужчина… это я? — Ну а кто же еще? — сквозь еще непросохшие слезы усмехается Люба. — Любава… — Ник накрывает своей рукой ее, лежащую у него на груди. — Я… я точно знаю, что недостоин тебя. У меня непростой характер — я тугодум, молчун и зануда. У меня тяжелая и не самая престижная работа, нет и в помине хрустального дворца для тебя — хотя я, конечно, буду стараться. Внешне я далеко не красавец и… В общем, ты могла бы найти себе кого-то и получше. Но уже поздно. Я тебя не отпущу. Никому не отдам и не отпущу, слышишь?! — Не отпускай, — она привстает на носочки, утыкается ему губами в ухо и обнимает за шею. — Держи крепче и не отпускай. Пожалуйста, не отпускай… — Не отпущу, — он обхватывает ее обеими руками. — Никогда не отпущу. Они стоят так — вне времени. Только они двое, слушая дыхание, ощущая тепло друг друга. Сейчас им достаточно и этого. А потом… — Ник, сколько сейчас?… — голос ее чуть хрипловат. Он убирает одну руку из-за ее спины, поворачивает к себе запястье. Усмехается. — Меньше минуты до Нового года. Что, пора? — Пора, — кивает она. И он целует ее в соленый от слез рот. И они снова, второй год подряд, встречают смену календаря вот так — целуясь. А потом, уже после, в наступившем Новом году они чистят и делят на дольки так и не выпущенную им из рук мандаринку. И кормят друг друга — то смеясь, то снова начиная целоваться сладкими от мандаринового сока губами. А потом Ник вдруг становится серьезным. — Любава… Скажи мне — почему? Почему ты пришла тогда? Почему поцеловала? Зачем? — Не знаю, — она тоже перестает улыбаться. — Если ты думаешь, что я… что я знаю ответ — ты ошибаешься. Я не планировала. Я ничего к тебе не чувствовала тогда — это правда, и не буду сочинять о мгновенно вспыхнувшей любви. — Она шмыгнула носом. — Просто… я не знаю… ты, наверное, будешь смеяться, но теперь мне кажется — будто в спину меня кто-то толкнул тогда. К тебе. А я не жалею. Даже в эти месяцы… когда я думала, что ты не… — она еще раз шмыгнула носом, — ты не любишь меня… я все равно ни о чем не жалела! — Солнышко мое… — он снова прижал ее к себе. — Мне страшно становится… что этого могло не случиться. И жил бы я так до сих пор. И не знал бы, какая ты на самом деле… — Какая? — Фантастическая. Я никогда не смогу тебя это объяснить. И я просто нереально счастлив, что ты тогда, год назад… Я люблю тебя! — И я тебя, — наверное, в сотый раз за эти немногие, но такие насыщенные минуты. — Люба… а у нас там когда секс по расписанию? Через полчаса примерно? Люба хихикнула. Вот за что она отдельно любит этого мужчину — так это за прямоту! — Ага. Но я предлагаю не ждать так долго. — Кто-то снова торопится… — Мы оба, — она обнимает его за шею и прижимается крепко. — Давай, бери меня уже на руки и тащи в мою комнату. Дорогу помнишь? — Помню. Погоди, воспитанный человек только ботинки и пальто скинет. И… Вот, теперь можно. Подхватывает ее под попу, она привычно обнимает его ногами за талию. Если новогодний сценарий хорош, зачем от него отклоняться? Руки не могут насытиться ею. Гладкая нежная кожа — пальцы и губы словно узнают ее заново. А Люба нетерпелива, ей мало прикосновений, и он не может ей противиться долго, не сегодня, слишком долго был без нее… Падает в нее, тонет в ней — томительно-узкой, идеально-горячей. Задыхается ее стоном, лишается головы под ее пальцами на своей шее. Плавится под ним, растворяется в нем, проникает под кожу и остается там. Наконец-то чувствует себе полной, заполненной, цельной. Потому что — с ним. Год назад они были очень разговорчивы в постели. Сейчас за них говорят тела, одно на двоих дыхание, и лишь короткое хриплое «Люблю» — чье? Ее? Его? Неважно. Их. — Знаешь… Я так часто мечтала об этом… Все это время, когда мы не… А ты? — Да. Я тоже. Люба лежит, прижавшись щекой к его груди. Прямо под ее ухом стучит его сердце — стучит еще быстро, рвано, постепенно замедляя свой ритм после того, что было только что. А потом она приподнимается на локте. Его лицо слабо освещается разноцветными бликами гирлянды на окне. — Ник, о чем ты сейчас подумал? — А почему ты спрашиваешь? — У тебя дыхание изменилось. И сердце… иначе стучать стало. — Глупости. — О чем подумал?! — А… неважно. — Коля! — Хорошо, — он вздыхает. — Только ты не сердись, ладно? — Ооо… Мое любимое. Началось. Говори. Он прижал ее к себе. — Люб, правда. Не сердись. И не обижайся. Но… Знаешь, я ведь был у тебя первым. И единственным. Какое-то время. Теперь… теперь это не так. Я не единственный у тебя. — Тааак… — Дослушай меня! Я знаю, что виноват сам! Когда… не ответил тебе на твое признание. Ты… — он еще раз вздохнул, — ты имела право… так поступить. Если считала, что ты мне безразлична. Если я… ну… в общем, я тебя не виню, правда. Просто это очень… больно. Я один виноват, что потерял это! Но легче мне от этого не становится. Люб, ты не виновата, но… ты спросила… Я ответил тебе. Честно. Мне плохо… очень плохо и очень больно от того, что я больше не единственный мужчина в твоей жизни. Я знаю, что это моя вина и… Я справлюсь с этим. Переживу. Обещаю. Но пока… пока вот так. Какое-то время она молчит. На лице ее пляшут многоцветные отсветы от гирлянды. А потом произносит негромко: — Знаешь… вот согласно всем законам педагогики — не надо бы тебе ничего говорить сейчас… Чтобы ты пострадал и помучился этак с полгодика — в отместку, так сказать. Но я ведь так не сделаю… — Ты о чем? — спрашивает он совсем тихо. — Да не было ничего. У меня с Марком. Кроме того поцелуя, который ты видел. И то противно было… до невозможности, — она передергивает плечами. — Марк явился без приглашения, весь вечер мне проходу не давал, на кухню за мной увязался, приставать начал. А потом я услышала шаги и… и поняла, что это ты. И так захотелось вдруг… сделать тебе больно. Очень больно. Прости. Прости. А с Марком больше и не было ничего — все на твоих глазах было, ничего, кроме этого. Так что ты по-прежнему единственный и неповторимый… Ой! Перестань. Прекрати! Ты мне шею сломаешь! Задушишь! Колька, остановись! Но он не может остановиться — стискивает в своих медвежьих объятьях, целует беспорядочно и шепчет «Моя! Моя! Только моя». Люба понимает, что сопротивление бесполезно и покорно пережидает вспышку собственнической радости Звероящера — ей и приятно, и немного досадно одновременно. — Послушай, — ей наконец-то дают возможность свободно дышать и говорить, — Коля, ты ненормальный! Ты меня чуть не придушил. А если я тебя обманула? Это же всего лишь слова — как и в тот раз. — Нет! — он обхватывает пальцами ее лицо, вглядывается в глаза в переменчивом свете новогодних огоньков. Качает головой. — Ты не обманываешь. Тогда — могла обмануть. Сейчас — нет. Ты моя. Только моя. Знаешь… — его голос звучит с какой-то странной убежденностью. — Наверное, где-то в глубине души я это всегда знал. Ты же любишь меня. Ты не могла… с другим. Я вот не смог. И ты не смогла. — Не смогла, — соглашается она. — И не хотела. Ударить побольнее хотела, это правда. Прости меня. — Я это заслужил, — он говорит это совершенно искренне. — Главное, что ты — моя. Только моя. Моя Любава. Моя любовь. Она утыкается лицом ему в шею. Он такой… такой… это его «моя» просто выбивает ее из состояния равновесия. — Скажи мне — когда это стало так важно? Что ты первый и единственный? Только не говори мне, что ты всегда мечтал о девственнице — не поверю. Я помню, в каком ты был шоке год назад! — Так заметно было? — усмехается Ник. — Весьма. — Ну… ты права. Был даже момент, когда я подумывал… как бы выкрутиться без потерь из той… хм… ситуации. — Слинять хотел?! — Ну, не то, чтобы слинять… Но… — Что же тебя остановило, благородный рыцарь? — Ты, — ответил честно. — Когда ты рядом, голая — это чертовски мощный аргумент. В пользу того, чтобы тебя… ну… — Ну-ну… И что же дальше? Ты как-то не проникся оказанной честью, насколько я помню. — Факт, — вздыхает он. — Сначала — да. — А потом? — А потом… потом… Знаешь, я не помню точно, когда именно… Но помню сам момент. Мы с тобой лежали в постели. После секса. Мне кажется, это было у Дэна. Так вот, мы лежали, было так… офигенно. Ты что-то говорила, рассказывала, смеялась. А я вдруг, знаешь, как со стороны увидел. Вот я лежу в постели. Голый. У меня только что был офигенный секс. И рядом со мной девушка. Нереальная просто. Красивая. Умная. С чувством юмора. Такая… каких у меня просто и близко никогда не было. И при этом — никто никогда не прикасался к ней так, как я. У нее не было никого, кроме меня. И тут — все. — Что — все? — подначивает его Люба. — Переклинило меня, — вздыхает Ник. — Только я не сразу это понял. Но до меня вообще все долго доходит. — Тут даже спорить не буду. Но… Коля, Коля… Ну нельзя на этом так зацикливаться. А если бы я не была… ну… если бы меня был уже опыт — ты бы меня не полюбил? — Не знаю. Все сложилось так, как сложилось. Ты пришла ко мне. Подарила мне себя. Свела меня с ума. А теперь — мы в ответе за тех, кого приручили, Любовь Станиславовна. — Чего так официально? Первый раз ты меня в постели по имени-отчеству. — Любка, — он выдохнул, словно решаясь. — Выходи за меня замуж. Вот тут она все-таки оторопела. Помолчала. Прокашлялась. — Коля, ты торопишься… — Не тороплюсь! — Совершенно определенно торопишься. — Почему?! — упрямо. — Потому что… ну… не принято так… сразу… — Ты еще скажи, что мы мало знакомы и должны получше узнать друг друга! Любка, что за детский сад?! Мы с тобой знаем друг друга с детства. Я люблю тебя. Ты любишь меня. Чего нам ждать? У моря погоды? Я не могу без тебя. Я чуть не сдох без тебя за эти месяцы. Я хочу засыпать с тобой. И просыпаться с тобой! И чтобы все знали, что ты моя! Чтобы ты носила мою фамилию! Чтобы… — он перевел дыхание. — Чего нам ждать? Ты нужна мне! Каждый день. Разве я тебе не нужен? Так же? Зачем нам чего-то ждать? — Угу… — Люба ошарашена его бурным монологом. — Вот когда я тебе говорю, что люблю тебя, ты можешь себе позволить несколько месяцев раздумывать над ответом. А когда ты зовешь меня замуж — я должна дать ответ сиюминутно. Ник засопел — смешно, по-детски. — Ладно. Ты права. Имеешь право. Думай. — Вот спасибо, облагодетельствовал. — Только имей в виду — ты все равно никуда не денешься, — рано она начала праздновать победу. — Я тебя все равно возьму измором. Ты не представляешь, каким я могу быть занудным и настырным. Я буду тебя спрашивать каждый день: «Люба, ты не передумала? А ты думаешь над моим предложением? Часто думаешь? Ты согласна стать моей женой?». Я тебе надоем. Я тебя достану. И ты все равно согласишься. Люба честно попыталась выдержать паузу, помучить Звероящера, как-то сдержаться. Но у нее ничего не вышло, и она рассмеялась. — Ты меня УЖЕ достал! Ладно, черт с тобой. Я согласна. Ай! Все, ты мне ребро сломал! — Люблю, — прошептал он ей на ухо, обнимая крепко. — Моя. Моя. — Твоя, твоя. Но свадьба — летом! — Хорошо, — безропотно соглашается счастливый только что получивший согласие жених. — Как раз за полгода квартиру в порядок приведем. — Какую квартиру?! — Нашу. — А вот с этого места — поподробнее! — Ну… зачем мне еще тебя замуж звать? Просто я один ипотеку не потяну… — Коля! Ты купил квартиру?! — Да. Однокомнатную, но, думаю, на первое время нам хватит, она довольно просторная. А там… посмотрим. — Так! — Люба резко садится на кровати. — Мы еще не женаты. А ты… ты уже принимаешь важные решения, касающиеся нас обоих, единолично?! — Любава… — А если мне не понравится район? Этаж? Планировка? Что, мое мнение не имеет значения?! — Боже мой, какая грозная, — Ник со смехом повалил Любу на себя. — Меня это так возбуждаееет… — Самойлов, прекрати меня лапать! Я серьезно! — Хорошо, хорошо. Давай так. Я купил квартиру. Это просто стены на данный момент. Ты решаешь, как там будет внутри. Внутренняя отделка — все, как ты захочешь. — Все? — Все. Обои, плитка в ванной, цвет штор и прочее — все на твое усмотрение. — Хм… Соблазнительно. Но недостаточно. — Недостаточно? — Совершенно определенно недостаточно. — Ну… — он провел рукой вдоль ее спины, устраивая ее на себе удобнее. — Тогда ты дашь имена нашим детям. Сама. Единолично. Теперь она не просто оторопела. Она офигела! — Детям?… — Ну да, — как о чем-то само собой разумеющемся. — Раз у нас будет семья, будут и дети. Не сразу, конечно, со временем, как мы решимся. Двое, наверное. Как ты думаешь? Он ее самым натуральным образом нокаутировал. И что сказать — Люба не знает. Одно слово «дети»… Их дети… Ее и Ника… что-то ранее неизвестное сладко сжимается внутри. Вопрос детей ее никогда не волновал раньше — они милые маленькие существа и только. А теперь же… одно лишь слово от него, и у нее кружится голова — от самой возможности. Он использует совершенно запрещенные приемы! — Хорошо, — она собирается с мыслями. — Старшего сына назову Марком. — Старшая у нас будет дочь! — Тогда младшего сына. — У меня будет две дочери! — Хочешь двух дочек? — он ее решил удивить сегодня всеми возможными способами! — А как же наследник рода и прочее? — Фигня! Вон у дядь Димы две девчонки, и он не выглядит несчастливым отцом. Да и твой отец тоже. — Ой, как будто это от тебя зависит! — А от кого? — весьма натурально демонстрирует удивление. — Пол будущего ребенка на сто процентов определяет мужчина. Так что — у меня будут две дочери. Люба молчит. Она реально не готова обсуждать такие темы. Слишком быстро. Слишком… невероятно… волнующе. Затихает под его ладонью, утыкается в шею. А Ник поднимает ее руку, переплетает их пальцы, трогает соскользнувший с запястья вниз браслет. — Тебе понравился мой подарок? — тихо. Она могла бы сыронизировать на тему: «А так незаметно?». Но вместо этого отвечает так же негромко: — Да. Очень. Теперь он гладит шрам у основания безымянного пальца. — Это от стекла, да? — Да. — Любава… — Даже не думай! — Что? — Я не брошу это — и не проси. Даже не заикайся! — Но это же очень опасно… — Жизнь вообще опасная штука — от нее умирают. Ник вздыхает, притягивает ее руку к губам, целует шрам. — Ладно. Но ты будешь осторожна. Очень осторожна, так ведь? — Так. — Бедный пальчик, — снова наглаживает. — Пальчику больно было… Надо будет тебе выбрать широкое кольцо — тогда будет почти незаметно. Знаешь… так хочу увидеть… обручальное кольцо на твоей руке… Дурак, да? — Нет, — голос ее звучит смущенно. Ник ее просто добивает! — А ты помнишь, что обручальное кольцо буду носить не только я? Готов увидеть обручальное кольцо, — Люба разворачивает их сплетенные руки так, чтобы была видна его рука, — на своем безымянном пальце? — Знаешь, вот на своем пальце я хочу увидеть обручальное кольцо едва ли не больше… — Хочешь носить обручальное кольцо?! — Очень, — Ник серьезен. — Почему?! — Хочу, чтобы все знали — я принадлежу одной конкретной женщине. И только ей. Я твой. И я хочу, чтобы все это знали. Что я уже нашел свою одну-единственную, и только ей принадлежу. Вот. Это те слова, которые хочет услышать, наверное, каждая девушка на свете. И произносит их самый неромантичный на свете парень. — А говорят, что мужчины все полигамны по своей сути. И им нужна хотя бы иллюзия свободы и возможности иметь много других… женщин, — Любе все же удается справиться с удивлением. И волнением. — Ну, мужчины, может, и полигамны… А самцы Звероящеров — нет. Звероящер — зверь-однолюб, - Ник прижимает ее к себе сильнее. — Одну-единственную-Любу-люб. — Вот скажи мне, Самойлов, — голос ее звучит чуть прерывисто, — как тебя можно не любить? — А зачем тебе об этом думать? Не надо тебе думать о том, как меня можно не любить. Ты должна думать о том, как меня любить, Самойлова. — Эй! Я еще не Самойлова! — Да куда ты теперь денешься, — он усмехнулся. — Ты теперь моя. Моя самочка Звероящера. — Что?! Колька, ты охренел! Только ты можешь обозвать девушку самочкой! — Ну, а что в этом такого? Не самец же? Самец Звероящера — это я. А ты… — Прекрати! — Люба не знает — плакать или смеяться. — И вообще — я биологически не отношусь к Звероящерам! — Почему это? — Потому что! У меня нет чешуи! И хвоста! — Нет хвоста? — у него такая улыбка, что Люба тут же начинает подозревать подвох. — А если найду? — Нет! Нет. У меня. Хвоста. — А я проверю, — и, без предупреждения… — Коля! Перестань! Черт… Бесстыжий… Нет! Нет… Чуть ниже. И нежнее. Да. Вот так. Вот тааак… Они целуются, пока он ласкает ее — интимно, нежно, так, как позволено только самому-самому, единственному. И потом берет ее — теплую и сладкую после оргазма. Засыпают они, крепко обнявшись. Если новогодний сценарий хорош — то зачем от него отступать? И новогоднее утро тоже не стало исключением. И проснулся Ник под чужим взглядом. И чей это был взгляд! Он проморгался, чуть повернул голову, рядом сонно заворочалась Люба. Картина не поменялась. В дверях стоял, сложив руки на груди, Любин отец. Охтыжелкипалки! Что сейчас будет… Ник сделал единственно возможное в данной ситуации — попробовал разбудить свою соседку по постели. — Колька, перестань щипать меня за попу, — недовольно промычала Люба, не открывая глаз. Ник похолодел. Все становилось еще хуже! — Ты разве не знаешь, что принцесс положено будить поцелуем? Он попытался донести всю серьезность ситуации до своей свежеобретенной невесты. Она не оценила. Но хоть глаза открыла. — Да прекрати ты щипаться! У меня синяк будет на попе! — на него уставились огромные синие глаза. Любимые синие глаза, но сейчас ему вот было, честно говоря, не до любования — с учетом того, кто грозно стоял в дверях и пока… пока! молчал. — Доброе утро, Коленька… — она потянулась к нему, но Ник отшатнулся — и максимально округлил глаза, скосив их за ее плечо. Люба нахмурилась, но пантомиму поняла и обернулась. — Ой, пап. Привет. Вы уже вернулись? Рано вы… — Люба как не в чем ни бывало зевнула. — С Новым годом, папа. Соловьев, наконец-то, подает голос: — Через пять минут. На кухне. С объяснениями. После этого уходит, прикрыв дверь. — Ушел наконец-то, — вздыхает Люба. — Ну, меня будут целовать? — Любка, нас ждут! — его голос звучит хрипло — Ник надеется, что это спросонья, а не от пережитого ужаса. — Подождут — Люба, в противовес ему, беспечна. — Куда папа денется? А я уже соскучилась по своему Звероящеру… — Давай одеваться! — он умудрятся вывернуться, сесть на кровати, а потом и вовсе встать на ноги. Оглядывается в поисках одежды. Джинсы валяются почти рядом с дверью. Ему хочется стонать — голый, в чужой квартире, за дверью — разгневанный отец его невесты и… и даже физиология подводит! Несмотря на два раз ночью и обстоятельства пробуждения утренний стояк никто не отменял. Наклоняется за боксерами — те тоже на самом видном месте, мать их, в самом центре комнаты! И пара использованных презервативов рядом с кроватью. Вообще зашибись картина! — Ты одевайся красиво, с чувством, с толком, с расстановкой. Чтобы я могла насладиться… процессом, — Люба и не думает вставать с постели. И даже прикрываться не собирается — бесстыдница. Ник замирает и смотрит на нее, забыв на какое-то время обо всем. И Люба это понимает. Томно, с придыханием: — Иди ко мне, мой самец Звероящера… — Зараза! — он все-таки отводит взгляд от ее голой груди. В два шага добирается до своих штанов. — Марш одеваться! Нас ждут. — Зануда. Пусть ждут. Что ты паникуешь? — Я не паникую. Я… — он снова сбился, совершив ошибку и опустив взгляд ниже ее лица. — Коля, если ты забыл — ты мне ночью предложение сделал. Или ты передумал? — Я не забыл! И не передумал! — Ну, тогда все в порядке. Не паникуй, — Люба садится на кровати, одеяло совсем сползает, она сладко потягивается, а Ник снова «зависает». — Точно будем одеваться? По-моему, ты совсем не этого хочешь… — Я тебе отомщу, — грозит он, натягивая толстовку. — Страшно отомщу! Если сам выживу, конечно… На кухню они зашли, держась за руки. Стас Саныч стоит, прислонившись к углу подоконника, сложив руки на груди. С другого угла зеркальной копией стоит Вера Владимировна. Нефиговая такая мизансцена. — Ну-с. Я жажду услышать объяснения увиденному, — Любин отец не собирается ждать, пока Ник соберется с мыслями. — Здравствуйте… Стас Са… Станислав Александрович… Вера Владимировна… — неловкий кивок в сторону будущей, как он надеется, тещи. — Дело в том, что я… что мы… с Любой… в эту ночь… хотя, на самом деле, это еще год назад… началось. Хотя это неважно. Или важно… То есть, я хотел сказать… — все, его словарный запас исчерпался — особенно под пронзительным синим взглядом взрослого мужика, который ему в отцы годится. — До чего же любопытная история, Верочка, ты не находишь? — Соловьев демонстративно обращается к супруге. — Так увлекательно излагает молодой человек — слушал бы и слушал. — Папа, прекрати! — Люба, как кролик из цилиндра фокусника, высовывается из-за плеча любимого. Встает перед Ником, прижимается спиной к его груди, берет его руки и обнимает ими себя за талию. — Перестань пугать Колю, он скоро заикаться начнет — из-за тебя! Ты и так все прекрасно понимаешь! — Боюсь, ты переоцениваешь мои мыслительные способности, дочь. — Хорошо, — Люба невозмутима и нисколько не обескуражена строгим тоном отца. — Коля вчера пришел ко мне. Сказал, что любит, жить без меня не может. Предложил выйти за него замуж. Я согласилась. И потом мы слегка увлеклись… празднованием этого события. И Нового года. Вот. Все просто. — Да, — Ника вдруг внезапно наконец-то отпустило. Что он, как мальчишка, в конце-то концов? Ничего плохого и недостойного он не совершил! Обнял Любу покрепче. — Так все и было. Я люблю вашу дочь и прошу ее руки. Соловьев какое-то время смотрит на них молча. А потом обращается все так же к супруге: — Верочка, тебе не кажется, что наши дочери завели какую-то странную привычку — выходить замуж за сыновей наших лучших друзей? — Факт, — Вера едва сдерживает улыбку. — Надежда выскочила замуж за сына Баженовых, Любава намылилась за сына Самойловых. Что будем делать с Софьей? Парней больше нет. — Не знаю, не знаю, — Вера уже откровенно улыбается, глядя на среднюю дочь и ее избранника. — Одна надежда на Тихомирова, — продолжает разговор на отвлеченную тему Стас, — может быть, у него где-то завалялся незаконнорожденный отпрыск? — О, зная Дашу — это вряд ли. — Да у него там этих незаконнорожденных — целая горнолыжная секция, — решает поддержать тему Люба. — Как там этого их юного Васькиного чемпиона зовут? Артур? — Эдик, — смеется Вера. — Но он совсем мальчик еще. — Ну, вот Сонька себе сызмальства мужа и воспитает как надо. И вообще, — Люба с видимым удовольствием трется затылком о плечо жениха, продолжая милый необременительный домашний треп, — мало ли, каких она там себе привычек приобретет на своей второй Родине — при их-то либеральных нравах? Вот сменит сексуальную ориентацию — и соблазнит… Катьку. Или Варьку. Стас и Ник поперхнулись одновременно. И одновременно рыкнули: — Любава! — Все, молчу, молчу! — смеется Люба. — Цени, папа, я тебе привела нормального жениха! — А я ценю, — наконец-то улыбается Соловьев. Протягивает ладонь Нику. — Добро пожаловать в семью, Николай. — Спасибо, — Ник отвечает на рукопожатие. И тут нервное напряжение его отпускает окончательно. Все хорошо. Все правильно. — Мы очень рады за вас, дети, — Люба перекочевывает из рук Ника в материнские объятья. Вера целует дочь в лоб, а потом спрашивает: — Коля, твои уже знают? — Нет. Пока… не знают. — Так это надо срочно исправить! — Стас берет со стола лежащий там телефон. — Надо же обрадовать… свата. — Рано еще, пусть человек поспит, — смеется Вера. — Да как можно спать, когда такие новости? Доброе утро, Глеб Николаевич! — последнее уже в трубку. — Недоброе? Ну, извини, просто у меня тут такое — только к тебе могу обратиться, уж прости, что разбудил. Что случилось? Рассказываю, слушай. Прихожу я, значит, утром, домой из гостей — а у меня дома, в постели моей средней дочери, лежит голый парень. Нет, я звоню тебе не как травматологу и не потому, что я его из окна выкинул. Ах, почему не выкинул?! Ну, во-первых, он здоровенный лоб под два метра. Согласен, не аргумент. А во-вторых, он — твой сын. Что значит: «Какой сын?!». У тебя их сколько? Да не ори ты так! — Стас убирает трубку от уха. — Капец у тебя папаша горластый, — это уже Нику. И снова в телефон: — Ну, проорался? Нет, я не шучу. Абсолютно серьезно. Что я сделал? О, ну я был в негодовании. В страшном, да. Что они? Ну, они у меня оба в ногах тут валялись. Долго валялись — с полчаса, наверное. Долго и убедительно. Ну, ты же знаешь мое доброе сердце. Простил. Простил и благословил. Так что теперь твоя очередь. Приезжай… благословлять детей. Да, все есть у меня для благословения. Полный буфет и холодильник. Даже этот твой поганый сидр есть, к которому ты в последнее время пристрастился. Все, приезжайте. Ждем. Стас нажимает отбой. — Слушай, Николай, ну отец твой… Что за манера у этих заведующих: чуть что — сразу орать? Но ты не переживай, — хлопает Ника по плечу. — Я своих зятьев в обиду не даю. Ладно, дети. Идите в душ и завтракать будем. А потом у нас гости. С кухни Люба и Ник выходят так же — держась за руки. И уже на выходе их настигает голос Стаса: — На тот случай, если я неясно выразился: в душ — по отдельности! Люба и Ник переглядываются и дружно улыбаются. |