Двенадцатая, в которой обсуждаются непростые вопросы, герои демонстрируют характер, а герой снова удивляет всех, включая
 Скачать 1.52 Mb.
|
|
Глава пятая, в которой Николай Самойлов поступает в несвойственной ему манере, но Любовь Соловьева это не оценивает Его она заметила сразу, как он вошел. Трудно не заметить такого здоровенного амбала — сколько в нем росту, интересно? Люба придирчиво разглядывала Ника, пока он сначала осматривал кафе в поисках ее, а потом, увидев, улыбнулся и пошел к ней. Черный пуховик, темно-синие джинсы. Он одет так, как десятки тысяч парней в этом городе. Но все равно выделяется — своим огромным ростом и темно-рыжим ежиком. — Привет еще раз. — Привет. Раздевайся, давай, и садись. Широченные плечи обтягивает обыкновенная темно-зеленая толстовка. Ник Самойлов явно не слишком заморачивается своим внешним видом. — Ты на машине? — На метро, — он устраивается за столом, берет в руки меню. — Ты забыла, что ли? — Ах, да, — усмехается Люба. — У тебя же мотоцикл. Ты же у нас великий мотогонщик. — Просто гонщик, если верить Варьке, — он возвращает ей усмешку. — В смысле, гоню постоянно — по ее утверждению. — Чудесные у вас отношения. — С сестрами всегда так. Ты-то должна понимать. — Понимаю. Ну что, выбрал? Рекомендую черничный чизкейк — свежий и довольно приличный. — Не хочу есть, — он откидывается на стуле. — Кофе только выпью. — Коля! Кто тебя сглазил?! ТЫ не хочешь есть?! — Угум. Новогодние праздники не прошли даром. Не могу уже есть — надоело. Она смеется в ответ, он же даже не улыбается. Интересно, сколько мужиков в кофейне пялились на нее? Сколько ему сейчас смертельно завидуют? И — если бы они знали правду… Подходит официант, чтобы принять заказ, Николая начинают уговаривать попробовать фирменные блинчики с лесными ягодами. А она снова принимается разглядывать его. Подсознательно сравнивает Ника с Марком. Обыкновенная одежда, ничем не примечательная. Стилягой Ника точно не назовешь. Приехал на метро. И Марк — холеный, со стильной стрижкой, со вкусом одетый, на пижонском «Кашкае». Тут ей почему-то еще странным образом припомнился парфюм Марка, который ей категорически не нравился — слишком сладкий. А от Ника не пахло ничем. Или чем-то… чем-то трудно уловимым. От кожи. — Уговорили все-таки, — ворчит Ник, и она отвлекается от своих мыслей. Парадоксально, но сравнение вышло все равно не в пользу Марка отчего-то. Заказ приносят быстро, они успевают переброситься лишь парой фраз — про родителей, погоду. А потом… он же хотел у нее узнать… — Ты как вообще? — Вообще — прекрасно, — она демонстративно пожимает плечами. Жест изящный, как и плечи в тонкой, синей с темно-красными цветами, блузке. — Как… самочувствие? — Нормально, — еще одно пожимание плечами. — Насморк еще пару недель назад прошел. — Люб, я не про насморк. Я про другое. — Про что? — она смотрит ему прямо в глаза, и тут же легкий румянец выступает на щеках. — А, ты про… это. Все… — прокашлявшись, — все в порядке. — Слушай, я сказать хотел, — он отхлебывает кофе. — Там же произошел разрыв мягких тканей… — Что? А… ну и… Произошел и произошел! — румянец на щеках становится ярче, она даже отворачивает лицо, демонстрируя опять все ту же идеальную линию скулы и беззащитную натянутость шеи. — После разрыва… гхм… девственной плевы… там образовалась раневая поверхность. На стенках… — Ты мне тут лекцию по анатомии читать собрался?! — Нет. Я к тому, что края разрыва зарубцуются через полторы-две недели. И раньше этого времени не стоит… заниматься сексом. Может наступить повторное кровотечение. И вообще… — он замолкает — выражение лица у собеседницы способствует. Румянец ее становится совсем ярким — два темно-красных пятна на побледневших щеках. И глаза у нее такие… В жизни не видел у Любы такого выражения в глазах. — Так, значит… — и голос ее очень тихий, но он отчетливо слышит его почему-то. — Значит, так ты об этом думаешь, да? Что я пришла к тебе тогда за избавлением от… от лишних мягких тканей? А теперь… как только добрый доктор Самойлов помог пациентке Любе Соловьевой — вуаля! Можно пускаться во все тяжкие! Ничего же не мешает! — голос ее стремительно набирает силу, превращаясь из шепота в гневный звон. — Отлично! Я только и ждала от тебя разрешения! Может быть, ты и справку мне напишешь? Что я уже пригодна… к употреблению?! Или что — тебе требуется провести еще одно обследование? Так ты скажи, не стесняйся! Прямо здесь будешь проверять — как зарубцевалось? — Люба… — он реально ошарашен ее словами, ее тоном. Совсем не это же имел в виду, и, правда, беспокоился. — Ты меня не так поняла. Я же… — Нет, Самойлов, ты не ящер! Ты… ты… ты придурок! Идиот! Кретин! Последние слова она уже кричит, не стесняясь. А потом хватает шубку и сумочку — и вот ее уже нет. Теперь он узнает Любу Соловьеву — ведет себя так, как и положено. Да что он такого сказал?! Все перевернула с ног на голову. Вот и старайся, беспокойся о людях! Он допивает остывший кофе, блинчики на тарелке тоже выглядят холодными и невкусными. Ник поворачивает голову к стеклянной стене кофейни. Чтобы увидеть, как Люба падает. Поскальзывается прямо напротив того места, где он сидит, где еще недавно сидели они вдвоем. Падает навзничь, взмахнув руками, о ледяной асфальт ударяется сумочка, рассыпая вокруг содержимое. Он вскакивает с места. Люба тоже поднимается — только медленно и на четвереньки. Так же, стоя на четвереньках, начинает собирать рассыпавшееся — насколько ему видно, в основном, это содержимое косметички. Движения у нее торопливые и неловкие, а на повернутой к кафе щеке видна блестящая дорожка. Люба плачет?! Она все-таки встает на ноги и уходит — быстро и все же чуть прихрамывая. На границе света от окна кофейни остается лежать ярко-розовый цилиндрик. Губная помада. Какое-то время он смотрит на этот розовый цилиндр. А потом просто срывается с места. У дверей его решительно перехватывают. Ник оборачивается: тщедушный парнишка-официант держит его за локоть — вид испуганный, но храбрится. — Молодой человек, а расплатиться?! Ник чертыхнулся. — Сколько с меня?! В ответ на названную сумму сунул купюру в протянутую руку. — Сдачи не надо! На улице его ждал лишь розовый цилиндр помады. Любы не было видно. Поначалу. Потом он заметил ее голосующий силуэт у края проезжей части, дальше по улице. Рванул бегом, думая только об одном: как бы самому не грохнуться на этом гололеде, как Люба только что. — Отпусти меня! — Не отпущу. Люба, что с ногой? Больно? Где? — Не твое дело! Отпусти, я кому сказала! — у нее получается не так грозно, как ей хотелось бы, потому что говорить приходится ему в пуховик — Ник прижимает ее к себе, и у нее хватает здравого смысла не пытаться вырваться силой. — Нет. Нам надо поговорить. — Уже поговорили! — Ты меня неправильно поняла. Я не хотел тебя обидеть. — И, тем не менее — у тебя прекрасно получилось! — Любаша… Его прерывает звук автомобильного клаксона. Ник оборачивается. У обочины стоит такси, стекло на пассажирской двери опущено. — Молодые люди, едем? — Едем! — кивает решительно он. В такси Люба демонстративно отвернулась к окну. На названный адрес не соизволила прореагировать. А он достал из кармана телефон. «Ты дома?» «Нет» «Во сколько будешь?» «Во сколько надо?» «Не раньше десяти» «Помни — бл*дство в таких объемах до добра не доводит. Не забудь помещение проветрить и резинки выкинуть» На последнюю смс-ку он не стал отвечать. А телефон через пару минут снова пиликнул. «И ужин приготовь — сегодня твоя очередь» Это было чистой воды шантажом и вымогательством, но он не в том положении, чтобы спорить с сестрой. В прихожей он помог ей снять шубку, как-то даже привычно уже. И они замерли, прямо там — наверное, на том месте, где все и началось. Ей там стоять ужасно неловко, но куда идти? В гостиную, где они целовались на диване? На кухню, где было то утро после? В его комнату? О, да, там самое подходящее место, чтобы перестать чувствовать себя неловко. — Пошли, — он взял ее за руку, но она резко высвободила ладонь. В спальню? Сама дойду, дорогу знаю! В комнате уселась в кресло за компьютерным столом, сложила руки на груди. — Ну-с, Николай Глебович, я вас внимательнейшим образом слушаю. Он вздохнул, сел напротив нее, на кровать, провел ладонью по голове, ероша короткие волосы. Наверное, это ему помогает думать. Ну, давай, выкладывай, Ник, что там у тебя на уме? — Люб, я… — еще раз вздохнул, — я, правда, не думал, что… Я просто… Ну, раз уж так получилось у нас… После этого многословного монолога он замолчал. Бросил на нее короткий взгляд и отвернулся. Отличный у них разговор, занимательный. — Хорошо. Я сама расскажу, что все это значит. Ты на самом деле вправе. Вправе составить обо мне… об этой ситуации такое мнение. Нет, ну а что еще ты мог подумать? Пришла, пристала с поцелуями, влезла в койку… — Люба, ну что ты… — Молчи, ты все равно говорить не умеешь! Значит так, о чем это я?… А, ну вот. Влезла в койку, потом обрадовала приятной… новостью. Понимаю, тебе деваться уже некуда было. — Люба! — Коль, давай просто все забудем, а? Как страшный сон. Ну, было — и было. Я перед тобой извинилась. Все, проехали. Дальше каждый сам за себя. Она несла такую откровенную чушь, что ответить он мог только одним — сдернуть ее за руку с этого чертова кресла и… — Что ты себе позволяешь?! Он молча уткнулся носом в ее шею, удерживая обеими руками Любу у себя на коленях. Пахнет она офигенно. Слабый, почти неуловимый, нежный запах… — Самойлов! Ты что там себе придумал?! Что у тебя теперь есть право?! Он ее поцеловал. Сначала в шею, но уже после этого она не смогла ничего произнести. А потом в губы — и это сделало продолжение дискуссии вовсе невозможным. — Люб, — прервавшись, задыхаясь. — Дай мне еще один шанс. — Второй бесплатный урок от секс-инструктора? — она умеет держать марку до последнего. — Угу, — улыбается ей — как-то совсем растерянно. А потом, посерьезнев: — Я постараюсь сделать в этот раз… как надо. — Ладно, — да почему же она не может просто послать его на фиг?! — Я тоже постараюсь вести себя прилично, не рыдать и не орать. — Надеюсь, повода не дам. Она зажата, это чувствуется. Вроде бы отвечает на поцелуи, прогибается под его руками. Но все равно, что-то есть внутри — словно нетающая льдинка. Помнит, ждет — возможно, подсознательно даже. Что будет больно. И он ни хрена не представляет, что с этим делать! Не эксперт он по девственницам, первый раз… так. А у самого уже в ушах гудит кровь — так завелся. — Чего ты ждешь? — дыхание у нее все же сбившееся, жаркое. — Начинай уже… — Давай, ты не будешь меня учить, а? — Я готова, правда. Вот что ты с ней будешь делать?! Ломает все его стереотипы — о себе, о том, как ведут себя неопытные девушки в постели. И он же не железный, в конце концов — чтобы отказываться от того, что ТАК предлагают. — Люба, не зажимайся, пожалуйста… Будет только больнее. — Я не специально! Я стараюсь… Она все такая же невозможно, почти болезненно узкая. Видно, как она захлебывается собственным вдохом на его проникновение, замирает, прикусывает губу. Он двигается чуть вперед, она отвечает дрожью тела — дрожью, которую не в состоянии унять. Пара движений, взгляд на ее лицо… Смачно выругавшись, он резко выходит из нее. — Ну, и зачем ты остановился? — она поразительно быстро приходит в себя. Все повторяется. Он снова сидит на краю постели, голый, спиной к ней. Люба быстро смахивает с глаз совершенно непроизвольно выступившие слезы. Она обещала ему не рыдать, но они покатились как-то сами собой, без ее участия… По-прежнему почему-то очень больно. — Чего молчишь, Ник?! Какого остановился, я тебя спрашиваю! Я тебя об этом не просила! — Знаешь… — у него такой безразличный голос, что ее только от этого тона начинает потряхивать. — Заниматься сексом с девушкой, которая плачет от боли подо мной, не входит в число моих излюбленных занятий. — Ах, это снова я виновата?! — Я этого не говорил, — все так же ровно и безразлично. — Тебе вообще лучше не говорить! — она резко садится на кровати, чуть поморщившись от легкой боли, нисколько не смущаясь собственной наготы. — А вот я тебе, скажу, Николай Глебович! Свою вторую попытку ты с треском провалил! Третьей не будет! И не звони мне больше, понял?! Он в ответ лишь дергает плечом, все так же не оборачиваясь. Вот теперь она снова ведет себя предсказуемо. Как и положено девчонке Соловьевой. Стерва. Не будет он ей звонить, одного раза хватило. Глава шестая, в которой на сцене появляются: пироги с капустой, инструктор по рукопашному бою и еще куча разного. А заканчивается все совсем уж неожиданно — Вкусные пироги, Николай Глебович? — Очень вкусные, Нина Гавриловна. — Альбинка у меня такая, — ему пододвигают ближе пакет с домашними пирогами. — Сама ее выучила, но она уже лучше меня тесто ставит. Вон какие получаются — пышные, мягкие. Ник с наслаждением откусывает еще треть пирожка с капустой. Действительно, вкусные. И вообще — хорошо поесть, впервые за день. А то он проспал сегодня, позавтракать не успел. А потом как началось… Нина Гавриловна Данченко, операционная сестра с тридцатилетним стажем, сидит напротив, сложив руки под внушительным бюстом, и совершенно по-матерински смотрит, как молодой хирург Николай Глебович Самойлов обедает. Хотя для нее — какой он Николай Глебович? Николаша… хороший парень. Вот прямо для ее Альбины. — Кушай, кушай, — она забирает у него кружку. — Давай, еще чаю налью. — Спасибо, — сквозь пирог. — Николай, ты б, может… — она наедине позволяет себе нарушить субординацию и обратиться к врачу на «ты» и по имени. Знает, что Николай к этому относится болезненно — как и все молодые врачи, но сейчас они одни, да и тема разговора… — Может, сходил бы с Альбиной куда — в кино там, или в кафе… Она у меня хорошая, знаешь, какая? Готовит вкусно, дома чистота. И вяжет сама, и шьет. А уж хорошенькая! И за собой следит — в зал ходит тренажерный. Я вот тебе фотографии покажу… — Вы уже показывали! — торопливо. — Альбина и правда симпатичная. — Ну вот! — тон Нины Гавриловны настолько торжествующий, что он мгновенно осознает всю опрометчивость своего ответа. — Вот и пригласи ее куда-нибудь! Не понравится — ну, стало быть, не судьба. Но она у меня такая… Не может не понравиться! Ник вздыхает. Не первый этот разговор. Пироги Альбина печет замечательные. И внешне, по крайней мере, на фото — ничего вроде бы. Тоже брюнетка. Тоже?! Господи, да когда же он этуиз головы выбросит?! В общем, все бы ничего, если бы не мама Альбины. Нина Гавриловна, самая опытная сестра в их отделении, человек, к мнению которого прислушивался даже заведующий. Ее и Владимира Алексеевича Ник считал своими учителями. Уважал, внимательно слушал, перенимал опыт. И совершенно четко понимал, что любой маломальский романчик с дочкой Нины Гавриловны поставят его профессиональные отношения с лучшей операционной сестрой отделения под удар. И еще как-то вызывало сомнения, почему это такую во всех отношениях замечательную девушку еще не прибрал к рукам кто-то достойный. Видимо, или материнский взгляд не совсем объективный, или кастинг претендентов чрезмерно суровый. Обе версии ему не очень-то нравились. Эх, главное, Нину Гавриловну не обидеть. Ценнейший специалист, а уж опыта сколько… — Нина Гавриловна, да зачем вашей Альбине я? Вы же знаете, что я за человек… Ухаживать не умею, слов красивых говорить — тоже. На принца на белом коне… не тяну. Да и конь у меня зеленый и одноместный. И вообще — от меня девчонки шарахаются. — Вижу я, как шарахаются, — усмехается Нина Гавриловна. — Вешаются — это точнее. Не наговаривай на себя, Николай. Да и моей Альбинке не принц нужен, а нормальный парень. И тебе нужна хорошая девчонка — которая и накормит, и приласкает. Так ведь? Принцессу же не ждешь? — Нет, — вздохнул он. — Вообще никого не жду. Не до этого мне сейчас, Нина Гавриловна, вы же понимаете? Нина Гавриловна тоже вздыхает в ответ. Упрямый. Ну да ничего — вода камень точит. Уж больно хорош парень. Даже не парень — мужик уже, породу видно сразу. За таких держаться надо, хватать да не отпускать — ей с высоты жизненного опыта это очевидно. — Нюрка, паразитка мелкая, ты опять?!? — дородная женщина в бирюзовом костюме разгневанно разглядывает крошки на тумбочке. — Тетенька, пожалуйста, не надо, — шестилетняя девочка тут же начинает всхлипывать. — Не отбирайте! — Вот что же за бестолочь-то, а?! — дежурная медсестра резко отодвигает девочку, вынуждая ту упасть на койку. — Тебе что говорили?! Вот сейчас Николаю Глебовичу все расскажу! — Не надо, пожалуйста! Оставьте! Меня угостили!!! Не слушая детские крики, медсестра выгребает все из тумбочки, достает из глубин запрятанный пакет с пряниками. — Что это, Перфилова?! Что это, я тебя спрашиваю?! — Отдайте, — всхлипывает девочка. — Отдайте, это мое! Меня тетеньки угостили. Отдайте… — Да что вы творите?! — не выдерживает одна из мам, лежащих тут же, в этой палате, с ребенком. — Девочка и так сирота, из детдома. А вы ее еще и последнего лишаете. Жалко вам что ли? Мы угостили, а вы… — Нельзя ей! — резко поворачивается к взрослым медсестра. — Нельзя. Говорили же! Ни пряников, ни печенья, ничего мучного ей нельзя! Господи, ну она-то маленькая, дурочка еще… — Как вам не стыдно! — Да это вам должно быть стыдно! Вы-то взрослые люди, матери! Все, пойду дежурному врачу пожалуюсь! Уже отбой, но свет не гасят, девочка из детдома лежит на кровати, уткнувшись в стену, тихо плачет. Рядом, через пару коек, возмущенно обмениваются мнениями две мамаши — о жестокости и душевной черствости медперсонала отделения. — Анютка, скажи мне, что Галина Михайловна пошутила, — в палату заходит рыжеволосый молодой врач. — И что ты не лопала эти пряники, а они у тебя просто так в тумбочке лежали. — Меня тетеньки угостили! — девочка отворачивается от стены. — Тетеньки идиотки, — невозмутимо парирует доктор. — А ты знаешь, что тебе нельзя пряники. Ну, лопала? — Лопала, — упрямо. — Сейчас ремня всыплю. Одна из мам возмущенно охает, но Аня Перфилова нисколько не пугается. — Не всыплете. — На спину ложись и ночнушку поднимай. Девочка переворачивается на спину и привычно задирает рубашку, демонстрируя дешевые хлопчатобумажные трусики в катышки и измазанный зеленкой длинный безобразный шов во весь маленький детский живот. Пара уверенных движений взрослых пальцев, и девочка вскрикивает. — Здесь? — Да? — А тут? — Да! Врач со вздохом встает с кровати. — Лежи пока… Аня. А потом делает пару шагов, становясь в центре палаты, складывает руки на груди. И начинает говорить — ровно, спокойно. Впрочем, до конца выдержать этот тон у него все равно не получается. — У девочки спаечная кишечная непроходимость. Вы знаете, сколько раз ее оперировали? В предпоследний раз — полгода назад! В последний — пять дней назад. Ей нельзя мучного! У нее диета! А вы… Да, конечно, врачи и медсестры злые! А вы, мать вашу, добрые самаритянки! Облагодетельствовали сиротку! — Да какое вы имеете право так с нами разговаривать?! — А какое вы имеете право нарушать врачебные предписания?! Да еще относительно чужого ребенка?! — Мы не знали… — Пи… врать мне тут не надо! Всех предупреждали! Я! Сам! Лично! А можно еще мозги включать и подумать — может быть, девочке мучное не от природной жестокости запрещают есть? А для этого есть причины? — Ну, извините, пожалуйста! — Засуньте себе свои извинения, знаете, куда?! — он сжимает губы, сдерживая себя. Потом произносит пару фраз без звука, а, затем, не выдержав, уже на выходе из палаты: — Курицы безмозглые! Ночью Аню Перфилову все-таки пришлось экстренно прооперировать. — Николай Глебович, я только на работу пришел, а мне на тебя уже нажаловаться успели. Что ты там опять с бабами не поделил?! — Благодаря этим бабам мы с Пал Палычем сегодня ночью экстренно оперировали Аню Перфилову из двенадцатой палаты. — Мы ж ее несколько дней назад оперировали? — Добрые тетеньки в палате накормили ее пряниками. — Бл*дь! — А я сказал гораздо мягче! — Николай, да что хочешь говори! Но не при пациентах! Как девочка? — В реанимации. — Как операция прошла? — Как научили. — Ладно, — вздыхает заведующий. — Я сам еще поговорю… с жалобщицами. Но, Николай, я тебя по-хорошему прошу — держи свой темперамент в узде! Не надо говорить людям все, что ты о них думаешь. — А как они тогда узнают правду? — Самойлов! Хочешь работать в медицине — умей вовремя промолчать! Понял меня? — Понял. Надя внимательно наблюдает за уверенными движениями мужских рук. Вспоминает, как ее это изумило в первый раз — как Ник обращается с ее сыном. Они сами с Виком первое время до ужаса боялись что-то не то сделать, когда брали ребенка на руки. Бабушки целый месяц приезжали по очереди внука купать, пока молодые родители освоились. А Ник… В его огромных ручищах маленький ребенок казался совершенно хрупким, но что-то в спокойной неторопливости этих рук убеждало в абсолютном профессионализме их обладателя. — Коля, ну что? — Да все отлично, Надюш. С богатырем нашим полный порядок. Думаю, обойдемся без операции. — Думаешь? — Пока рано утверждать точно, но вполне вероятно. — Хорошо. Ты же с работы? Голодный? Кушать будешь? — Ааа… ммм… кто готовил? — Ну, знаешь ли! Хамить не надо! Я научилась вполне прилично готовить! За голубцы мне даже папа твердую четверку поставил. — Ну, если Стас Саныч четверку поставил… — Обойдешься! — фыркнула Надя. — Раз такой привереда! — Ну, пожалуйста… Накорми голодного доктора. — Доктор вечно голодный. Пошли. И, спустя десять минут: — Надь, а добавки можно? — А волшебное слово? — Пожалуйста! Очень вкусно, правда. — То-то же, — снисходительно усмехается Надя, забирая у него тарелку. Но на щеках выступает румянец довольства. Дожили — Надя Соловьева радуется комплиментам своим голубцам! — Вик во сколько придет? Вместо Нади отвечает дверной звонок. — А вот и он, — Надя передает Нику сына. — Покарауль хулигана, пока я дверь открываю. Замок в прихожей щелкнул, что-то негромко произнес Вик, потом стало тихо. Ваня дотянулся до ложки и звонко стукнул ею по столу. — Давай-давай, — подбодрил крестника Ник. — Зови родителей. Спорим, они там целуются? — Завидуй молча, — молодые родители зашли на кухню, обнявшись. Потом Надя прошла к плите, а Вик протянул другу ладонь для рукопожатия. Навстречу ему ответно протянулась рука Ника и ручки Вани Баженова. — Витя, руки сначала помой! — Что за жизнь, — чуть позже отозвался, выходя из ванной, Вик, — приходишь с работы домой, а на твоей кухне, на твоем любимом месте сидит какой-то тип. — А ты работай больше — я еще и жену твою соблазню! Вик переглядывается с Надей, а потом они начинают хохотать одновременно. — Бедный малыш, — Ник демонстративно гладит по голове грызущего черенок ложки крестника, — родители у тебя со странностями. Смех смехом, а про соблазнение он сказал в каком-то смысле правду. Учитывая сходство сестер… Не думать! — Чаю нальете, хозяева? — И даже печенья дадим. Когда они уже пили чай и обменивались с Виком новостями, зазвонил Надин телефон. Ваня радостно гулькнул, увидев у матери в руках любимую игрушку, и был тут же сдан на руки отцу, после чего Надя ответила в телефон: — Привет, Любаш. Тут Ник почему-то отставил поднесенную ко рту чашку с чаем, чем Ванечка сразу же воспользовался. Хорошо, что чай был уже не горячий. В общем, они с Ваниной помощью пролили чай, потом вытирали стол и пол под возмущенные вопли малыша. Надя ушла разговаривать в комнату. — Забирай хулигана, я чай допью. Ну, что там у Любы случилось? — интересуется Вик, когда супруга возвращается на кухню. — Да со своим очередным ругается в дым, — морщится Надя. — На извечную Гамлетовскую тему: дать или не дать? — Замуж ей пора. — Пусть погуляет, — усмехается Надя. — Чую, догуляется она… — с видом закоснелого брюзги парирует Вик. — Вашу сестру надо как можно раньше окольцовывать. — Но-но-но! Разговорчики в строю! Вик в ответ лишь ухмыляется. — А очередной — это который? — Марк. — Это тот тощий белобрысый хмырь, в которого Ванька плюнул? — Ага, — хихикнула Надя. — И потом — кто бы говорил! Ты сам-то… огромный толстый брюнет, можно подумать. — Но я и не тощий! — Это точно. Тебя все-таки откормили за год семейной жизни, — ехидно встревает Ник. — Да его что корми, что не корми… Не впрок. — Все равно он противный. Какой-то скользкий тип, — упорствует Вик. — Пусть Люба его на фиг посылает. Он нашей девочки недостоин. — Ты хуже папы! — Надя так знакомо закатывает взгляд к потолку. — Мало ли что противный. Может, Любе он нравится. Не тебе с ним спать. — Хорошо, что я уже поел. Ты как скажешь… — Ой, какие мы впечатлительные. Вик, а ты помнишь, какой завтра день? — Помню. — И? — Букет роз? — Нет! — Коробка конфет? — Я на диете! — Ммм… Плюшевый мишка с сердечком? — Витя… — предупреждающе. — Флакончик Rose Lumiere? — Укушу! — Ладно-ладно, я понял. Позвоню маме, она завтра посидит с Ваней, а мы куда-нибудь сходим, да? — Да! — звонкий поцелуй в щеку. Когда видишь чужое счастье так близко, обмануться невозможно. Они действительно счастливы, любят друг друга и счастливы. Кто бы мог подумать, что одна из сестер Соловьевых может сделать счастливым обыкновенного парня, вроде Вика. Или его самого. Марк доставал ее просто ежедневно. Так дальше нельзя. Надо или послать его к черту и разрывать отношения. Или… или соглашаться. Потому что это уже реально даже не смешно. Не хотелось делать ничего. Почему ее просто не могут оставить в покое все?! Почему все в этой жизни происходит не так, неправильно, наперекосяк?! Марк поставил ей завуалированный ультиматум. Очередная пафосная дата — День всех влюбленных. На Новый Год не вышло, так вот теперь новая идея-фикс. И она согласилась. По одной-единственной причине. Потому что ей пришла в голову странная мысль, что если она пошлет Марка к черту, то это будет вроде бы как из-за Ника. Нет уж, такой чести звероящер недостоин! И вот теперь они будут отмечать День всех влюбленных у Марка дома. Понятное дело, что все это только повод для того, чтобы наконец-то затащить ее в постель. Исключительно из вредности она утром надела самое скромное белье, что нашла в шкафу. Эх, жаль, нет у нее в гардеробе таких теплых байковых панталон до колена, желательно, отвратительного розового цвета. Вот это был бы сюрприз дорогому Марку! Люба посмотрела на себя в зеркало и отвернулась. При мысли, что он будет вот так же смотреть на нее в одном белье, а потом и вовсе без — передернуло. Почему мысли об интимной близости с одним вызывают отвращение, а с другим… С другим вообще какая-то непонятная хрень! Второй раз боль была почти терпимой. Но зачем она вообще — эта боль?! Несправедливо. Потому что до определенного момента ей с ним было хорошо. Даже очень… хорошо. И однозначно хотелось большего. Только вот это большее и во второй раз обернулась болью. Странная эта штука — секс. Странная и непонятная. И хорошо, и больно одновременно. Хотя, возможно, дело действительно… в крупногабаритности звероящера. И с Марком все будет иначе. Люба зажмурилась и негромко застонала. У кого бы спросить… Кто бы научил ее, как вытерпеть близость мужчины, который вызывает такое отвращение?! И отказаться уже не может. Потому что… потому что звероящер недостоин такого — чтобы из-за него отказывались! Чтобы быть единственным. Больно много чести ему! Она сказала: «Не звони мне!». А он и не будет. Но просто так он это оставить не может уже. Какого-то дьявола он не может оставить это все так. Так… неправильно! И Марк там этот… ну-ну… Люба вышла из здания, где находилась ее работа, под руку с каким-то типом, держа огромный букет красных роз. Красивая. Улыбающаяся. С другим. Он шагнул вперед, даже не думая, что скажет. Просто чтобы… — Привет. — Николай? — у нее абсолютно чужое выражение лица, и тон такой церемонный, будто они едва знакомы. Забыла, как голая лежала под ним? — Какими судьбами? — Вы кто, простите? — пыжится тип рядом. — Инструктор по рукопашному бою, — он в одно движение оттирает типа от Любы. — Любовь Станиславовна, вы забыли, что у нас сегодня урок? — Колька, ты охренел?! — с нее махом слетела вся ее напускная церемонность и холодность. — Какой урок!? — Третий бесплатный, — он забрал у нее букет и всучил в руки оторопевшего от его натиска хмыря. — Какие уроки? О чем вообще речь? — негодует тип. — Любушка, объясни мне, что происходит? Хрен тебе, а не Любушка! — У Любови Станиславовны сегодня по плану урок самообороны. Отменить невозможно. Все заранее согласовано, не так ли, Любовь Станиславовна? — Коля… — у нее совершенно потрясенные глаза. — Ты пьяный? — Я не пью. У меня режим. Все, не будем терять время, — он схватил ее за руку. — Всего наилучшего. — Эй, погодите! Люба! — Или ты идешь со мной сама, — он наклонился к ее уху. — Или я к черту унесу тебя на руках. Предварительно сунув этого типа башкой в сугроб. — Ты… ты… ты… — у нее совершенно не находится слов для хоть сколько-нибудь связного ответа. — Все, время не ждет! Она едва успевает перебирать ногами, Ник ее буквально тащит. А Марк так и остался стоять там, удовлетворившись ее невнятным: «Ах, да, урок… Я и забыла». И кто Марк после этого? Не мужик точно! Один размазня, другой звероящер! Вот за что ей это?! — Ты мне так руку выдернешь! — Извини, — не разжимая ладонь. — А мы и пришли, собственно. — Куда? — К машине. И тут она начинает хохотать. До слез. Нервное напряжение отпускает, наверное. И, несмотря на возмутительное неандертальское поведение Кольки, отчего-то вдруг становится легко и хорошо. Она не хотела этого, в самой глубине души не хотела. А он пришел и спас ее. Принц Звероящер на красном Daewoo Matiz. Люба снова, едва успокоившись, начинает уже сдавленно хихикать. — Чего ты ржешь? — тон у него вроде бы как обиженный, а глаза улыбаются. — Ой, спасибооо… насмешииил… — она аккуратно убирает выступившие в уголках глаз слезы. — У тебя ноги из-под днища не торчат? Чем ты думал, когда такую машину выбирал? — Она не моя. Варькина. Хотя, вообще-то, нам родители одну на двоих машину обещали купить, — он пиликает сигналкой. — А потом… В общем, на тот момент, когда они собрались машину брать, я лежал в больнице под капельницей. И Варвар выбрала, как обычно… лучший вариант для нас обоих. «Коля, ну ты же знаешь — я боюсь больших машин!», — весьма удачно передразнил он сестру. — А то, что я в маленькие не влезаю — об этом она не подумала. А отец сказал, что это мои проблемы, что у меня есть мотоцикл, а гараж не резиновый, и вообще… В общем, вот такая вот история с этой машиной, — невесело заключил он. Люба вдруг перестала смеяться. Кое-что в его словах зацепило ее, и конкретно. — Под капельницей? А… зачем? Почему? В смысле, я не знала, что у тебя что-то серьезное было со здоровьем. — Да так, ерунда, — он отмахнулся. — Садись в машину. — Нет. — Люба… — он вздохнул. — Ты первый, — она демонстративно сложила руки на груди. — Хочу посмотреть на это шоу. Ник не выдержал и улыбнулся. — Твое право. Если верить Варьке, — тут он еще раз вздохнул, — это действительно смешно. Садился он в машину спиной вперед. Потом наклонил голову, и лишь затем втянул внутрь салона свои длинные ноги. — Эй, шеф, — Люба наклонилась, заглядывая в машину. — А там для пассажира вообще место еще есть? — Садись, давай, — усмехнулся Ник. — Счетчик включен. — Ну, и куда мы едем? — Ко мне домой. — Чай пить? — как можно ехиднее. — Вроде того. — Слушай, ты, инструктор… по рукопашному бою! Ты, между прочим, сорвал мне свидание! С моим постоянным молодым человеком! — Угу. С постоянным молодым человеком. Странные у вас отношения, скажу я тебе. Учитывая… хм… ряд обстоятельств. — Не твое дело! Между прочим, мы планировали сегодня… — тут она краснеет, понимая, что сказала явно лишнее. — А до сегодняшнего дня вы что… не?… — Самойлов! — У вас было что-то или нет? — А с чего ты взял, что у тебя есть право задавать мне такие вопросы?! — она снова заводится и хочется скандалить. Какие-то американские горки с настроением в последние полчаса — то злость, то смех. — Нет у меня такого права, — ровно соглашается Ник, не отрывая взгляд от дороги. — Так было или не было? Она молчит какое-то время. А потом вдруг, тихо: — Нет. Не было. После тебя никого не было. И вообще — не было… Ему приходится отвернуть лицо к боковому стеклу — сдержать довольную улыбку невозможно. — Но учти! Это еще ничего не значит! И не мечтай — я не собираюсь больше… потакать твоим капризам! Если ты думаешь, что тебе стоит только щелкнуть пальцами — и я тут же… — Тут же — что? — темно-рыжая бровь прямо-таки сардонически вздернута. — Тут же брошусь к тебе в постель! И не рассчитывай! И вообще… — у нее внезапно заканчиваются слова. — Зачем ты тогда со мной едешь? Вопрос кажется настолько неприкрыто издевательским, что Люба задыхается от возмущения. — Знаешь, что?! Не знаю, что ты там себе вообразил, но ты мне противен! Я не хочу тебя, понял?! Останови машину! Немедленно! Удивительно, но малолитражка тут же резко принимает вправо, прижимается к обочине. Но открыть дверь Люба не успевает — его руки обхватывают ее лицо, а губы запечатывают рот. Вот и продолжай дискуссию в таком невыгодном положении! Конечно же, она не собиралась так просто это спустить ему с рук. И не планировала отвечать. И даже хотела сопротивляться, не разжимая губ и упираясь ладонями в плечи. Все без толку. И спустя минуту салон оглашает первый тихий стон. Делай это, да, вот так! Ты знаешь, как мне нравится… — А теперь, — он все-таки оторвался от ее губ, но дыхание уже привычно тяжелое, — скажи это еще раз. Скажи еще раз! — он буквально рычит. — Скажи, что я тебе противен, и ты меня не хочешь! — Скотина! — А ты-то как меня бесишь! — Звероящер! — Стерва! Красная малолитражка резко, с пробуксовкой колес, трогается с места, вливаясь в поток машин. — Кем ты меня считаешь? Своей личной игрушкой? Ты полагаешь, что если ты… ты стал моим первым, то теперь я обязана быть с тобой, исполнять твои прихоти?! Что ты имеешь право вот так вот врываться в мою жизнь, хватать и тащить куда-то, лишь потому, что тебе… тебе приспичило?! Я только этого достойна в твоих глазах?! Знаешь, я такого от тебя не ожидала. Если бы я знала, что ты будешь так обо мне думать, я бы никогда… Не думала я, что все выйдет вот так! — она начала говорить зло, на нерве, заводя себя, но отчего-то не вышло выдержать этот тон и последние слова звучат обиженно-горько. На протяжении всего ее гневного монолога он стоит, низко опустив голову, словно школьник перед распекающим его учителем. И лишь на последних словах резко вскидывается, а потом шагает к ней, такой расстроенной, такой беззащитно красивой. Прижимает к себе и произносит негромко: — Нет. Все не так, как ты говоришь. — А как?! — Вот так, — первый нежный поцелуй приходится в висок. А потом — скула, веко, кончик носа и, наконец-то — губы. Все так же нежно и томительно неторопливо. Приговаривая между поцелуями, как наговор, как заклинание: «Вот так. Вот так». Вот так. И сопротивляться этой магии совершенно невозможно. Он выложился на двести процентов. Прислушиваясь к каждому ее вздоху. Не сводя взгляда с лица. Замечая малейшую дрожь тела. Не позволяя себе, думая лишь о ней, только о ней. И отпустил себя ровно тогда, когда почувствовал, какая она мягкая и расслабленная в его руках. И не только в руках — там, где соединились их тела, она тоже перестала болезненно сжиматься, доверившись ему. И нет и следа слез на лице, и ее бедра так мягко подаются ему навстречу. Вот тогда он себя отпустил. Воздержание длиной в несколько месяцев, их с Любой два предыдущих раза, во время которых он только заводился как сумасшедший в холостую… В общем, оргазм его накрыл как хорошая волна: ослепил и оглушил. Таких ярких и сильных ощущений он и припомнить не смог — потом, когда способность соображать вернулась. А сначала просто лежал рядом и дышал, как выброшенная на берег рыба. Было нереально хорошо, и в тот момент ничего не хотелось. Вообще. Но потом он все же собрался с мыслями. — Ты как? — он смотрит на нее, лежащую рядом с ним. — Нормально, — она отвечает ровно, глядя в потолок. — Нормально и…? — Ник поворачивается всем телом к ней, подперев голову рукой. — И не больно, — все так же глядя в потолок. — Не больно — и все? — Ну… — она склоняет голову набок, прижимаясь к плечу щекой, будто с этой точки ракурс лучше. — В конце стало даже… немного приятно. — Капец, — он со стоном откидывается обратно на подушку. — Вот сейчас у меня образуется комплекс неполноценности размером с Гренландию! — Почему? — он все-таки умудрился оторвать ее от созерцания потолка. — Потому что это самый большой в мире остров! — Молодец! Садись, пять тебе по географии. А комплекс неполноценности-то тебе зачем? — И без него бы прекрасно обошелся. — Ну и?… — Я лежу в постели с самой красивой девушкой, которую только видел в своей жизни. У нас только что был секс. И единственное, что она почувствовала со мной — это «в конце стало немного приятно». Кто я после этого? Лузер! — Ну, извини, — невесело усмехается Люба. — Что ж делать… если я такая… невосприимчивая. Фригидная, видимо, — блещет познаниями. — Не зря же до таких лет… хм… в девках засиделась. — Люб, ты несешь бред. — Угу. А ты с Гренландией — образец адекватности. Она снова переключает внимание на потолок. Похоже, выбор у него очень простой. Или смириться с этим взглядом в потолок и «невосприимчивостью». Или попытаться шугануть своих тараканов. Ник вздохнул. Нет ничего труднее, чем бороться с собственными комплексами. Живучи, сволочи. |