на другой день я .... Документ Microsoft Word. Двенадцатая
 Скачать 93.99 Kb.
|
|
Глава двенадцатая На другой день я зашел к Шишкину, чтоб узнать, чем кормить ежа, потому что еж раздумал погружаться в спячку. Ночью он проснулся и принялся бродить по комнате, шуршал какими-то бумажками и никому не давал спать. Когда я пришел, то увидел, что Шишкин лежит на полу посреди комнаты, ноги задрал кверху, а в руках у него чемодан. - Ты чего на полу валяешься? - спрашиваю я. - Это я решил сделаться эквилибристом, - говорит он. - Сейчас буду вертеть чемодан ногами. Он поднял чемодан руками и старался подхватить его ногами, но это ему никак не удавалось. - Мне бы, - говорит, - его только ногами подхватить. Ну-ка, помоги, возьми чемодан и положи мне на ноги. Я взял чемодан и положил ему на ноги. Некоторое время он держал его на вытянутых ногах, потом стал потихоньку поворачивать, но тут чемодан соскользнул и полетел на пол. - Нет, - сказал Шишкин, - так ничего не выйдет! Надо разуться, а то ботинки слишком скользкие. Он снял ботинки, снова лег на спину и поднял ноги кверху. Я опять положил ему чемодан на ноги. - Вот теперь, - сказал Костя, - совсем другое дело! Он опять стал пытаться повернуть его ногами, но тут чемодан снова полетел вниз и больно стукнул его по животу. Шишкин схватился за живот и заохал. - Ох, ох! - говорит. - Так и убиться можно! Этот чемодан слишком тяжелый. Лучше я что-нибудь другое буду вертеть, полегче. Стали мы искать что-нибудь другое, полегче. Ничего не нашли. Тогда он снял с дивана подушку, свернул ее, как будто трубку, и обвязал потуже веревкой, словно любительскую колбасу. - Ну вот, - говорит, - подушка мягкая, если и упадет, то не ударит больно, Он снова лег на пол, и я положил ему эту "колбасу" на ноги. Он опять попробовал ее вертеть, но у него все равно ничего не вышло. - Нет, - сказал он, - лучше я сначала буду учиться ловить ее ногами, как тот эквилибрист в цирке. Ты бросай ее издали, а я буду подхватывать на ноги. Я взял подушку, отошел в сторону - и как брошу! Подушка полетела, но не попала ему на ноги, а попала по голове. - Ах ты, растяпа! - закричал Шишкин. - Не видишь, куда бросаешь? На ноги надо бросать! Тогда я взял подушку и бросил ему на ноги. Костя задрыгал ногами, но все-таки не смог ее удержать. Так я бросал подушку раз двадцать, и ему удалось один раз ее подхватить ногами и удержать. - Видал? - закричал он. - Прямо как у настоящего циркача получилось! Я тоже решил попробовать, лег на спину и стал ловить подушку ногами. Только мне ни разу не удалось ее поймать. Наконец я выбился из сил. Спина у меня болела, будто на мне кто-нибудь верхом ездил. - Ну ладно, - говорит Шишкин, - на сегодня упражнений с подушкой довольно. Давай упражняться со стульями. Он сел на стул и стал постепенно наклонять его назад, чтоб он стоял только на двух задних ножках. Вот он наклонял его, наклонял, наконец стул опрокинулся, Шишкин полетел на пол и больно ушибся. Тогда я стал пробовать, не получится ли что-нибудь у меня. Но у меня получилось то же самое: я полетел вместе со стулом на пол и набил на затылке шишку. - Нам еще, видно, рано такие упражнения делать, - сказал Костя. - Давай лучше учиться жонглировать. - Чем же мы будем жонглировать? - А тарелками, как жонглеры в цирке. Он полез в шкаф и достал две тарелки. - Вот, - говорит, - ты бросай мне, а я тебе. Как только я брошу свою тарелку, ты сейчас же бросай свою мне, а мою лови, а я твою буду ловить - Постой, - говорю, - мы ведь сразу разобьем тарелки, и ничего не выйдет. - Это правда, - говорит он. - Давай вот что: будем сначала одной тарелкой жонглировать. Когда научимся как следует одну ловить, начнем двумя, потом тремя, потом четырьмя, и так у нас пойдет, как у настоящих жонглеров. Мы стали швырять одну тарелку и сейчас же ее разбили. Потом взяли другую и тоже разбили. - Нет, это не годится, - сказал Шишкин. - Так мы перебьем всю посуду, и ничего не выйдет. Надо достать что-нибудь железное. Он разыскал на кухне небольшой эмалированный тазик. Мы стали жонглировать этим тазиком, но нечаянно попали в окно. Еще хорошо, что мы совсем не высадили стекло - на нем только получилась трещина. - Вот так неприятность! - говорит Костя. - Надо что-нибудь придумать. - Может быть, заклеить трещину бумагой? - предложил я. - Нет, так еще хуже будет. Давай вот что: вынем в коридоре стекло и вставим сюда, а это стекло вставим в коридоре. Там никто не заметит, что оно с трещиной. Мы отковыряли от окна замазку и стали вытаскивать стекло с трещиной. Трещина увеличилась, и стекло распалось на две части. - Ничего, - говорит Шишкин. - В коридоре, может быть, стекло из двух половинок, Потом мы пошли и вынули стекло из окна в коридоре, но это стекло оказалось немного больше и не влезало в оконную раму в комнате. - Надо его подрезать, - сказал Шишкин. - Не знаешь, у кого-нибудь из ребят есть алмаз? Я говорю: - У Васи Ерохина есть, кажется. Пошли мы к Васе Ерохину, взяли у него алмаз, вернулись обратно и стали искать стекло, ко его нигде не было. - Ну вот, - ворчал Шишкин, - теперь стекло потерялось! Тут он наступил на стекло, которое лежало на полу. Стекло так и затрещало. - Это какой же дурак стекло положил на пол? - закричал Шишкин. - Кто же его положил? Ты же и положил, - говорю я. - А разве не ты - Нет, - говорю, - я к нему не прикасался. Не нужно тебе было его на пол класть, потому что на полу оно не видно и на него легко наступить. - Чего ж ты мне этого не сказал сразу? - Я и не сообразил тогда. - Вот из-за твоей несообразительности мне теперь от мамы нагоняй будет! Что теперь делать? Стекло разбилось на пять кусков. Лучше мы его склеим и вставим обратно в коридор, а сюда вставим то, что было, - все-таки меньше кусков получится. Мы начали вставлять стекло из кусков в коридоре, но куски не держались. Мы пробовали их склеивать, но было холодно, и клей не застывал. Тогда мы бросили это и стали вставлять стекло в комнате из двух кусков, но Шишкин уронил один кусок на пол, и он разбился вдребезги. Как раз в это время вернулась с работы мать, Шишкин стал ей рассказывать, что тут у нас случилось. - Ты прямо хуже маленького! - сказала мать. - Тебя страшно одного оставлять дома! Того и гляди, чего-нибудь натворишь! - Я вставлю, вот увидишь, - говорил Шишкин. - Я все из кусочков сделаю. - Еще чего не хватало! Из кусочков! Придется позвать стекольщика. А это еще что за осколки? - Я тарелку разбил, - ответил Шишкин. - О-о-о! - только сказала мама. Она закрыла глаза и приложила обе руки к вискам, будто у нее заболела вдруг голова. - Убери это сейчас же - и марш заниматься! Уроки небось и не думал учить! - закричала она. Мы с Костей собрали с полу осколки и отнесли их в мусорный ящик. - У тебя мама все-таки добрая, - сказал я Косте. - Если бы я такого натворил дома, то разговору было бы на целый день. - Не беспокойся, еще разговор будет. Вот подожди, скоро придет тетя Зина, она мне намылит голову. Еще и тебе попадет. Я не стал дожидаться прихода тети Зины и поскорее ушел домой. На другой день я встретил Шишкина на улице утром, и он сказал, что не пойдет в школу, а пойдет в амбулаторию, потому что ему кажется, будто он болен. Я пошел в школу, и, когда Ольга Николаевна спросила, почему нет Шишкина, я сказал, что он сегодня, наверно, не придет, так как я его встретил на улице и он сказал, что идет в амбулаторию. - Проведай его после школы, - сказала Ольга Николаевна. В этот день у нас был диктант. После школы я сделал сначала уроки, а потом пошел к Шишкину. Его мама уже вернулась с работы. Шишкин увидел меня и стал делать какие-то знаки: прижимать палец к губам, мотать головой. Я понял, что мне нужно о чем-то молчать, и вышел с ним в коридор. - Ты не говори маме, что я не был сегодня в школе, - сказал он. - А почему ты не был? Что тебе в амбулатории сказали? - Ничего не сказали. - Почему? - Да там врач какой-то бездушный. Я ему говорю, что я болен, а он говорит: "Нет, ты здоров". Я говорю: "Я сегодня так чихал, что у меня чуть голова не оторвалась", а он говорит: "Почихаешь и перестанешь". - А может, ты и на самом деле не был болен? - Да, ну конечно, не был. - Зачем же в амбулаторию пошел? - Ну, я утром сказал маме, что болен, а она говорит: "Если болен, то иди в амбулаторию, а я больше не буду тебе в школу записок писать, ты и так много пропустил". - Зачем же ты сказал маме, что болен, если вовсе не болен? - Ну как ты не понимаешь? Ведь Ольга Николаевна сказала, что сегодня будет диктант. Чего же я пойду? Очень мне интересно опять получить двойку! - Что же ты теперь будешь делать? Ведь завтра Ольга Николаевна спросит, почему ты не пришел в школу. - Не знаю, что и делать! Я, наверно, и завтра не пойду в школу, а если Ольга Николаевна спросит, то скажи, что я заболел. - Слушай, - говорю я, - это ведь глупо. Лучше ты признайся маме и попроси, чтоб она написала записку. - Ну уж не знаю... Мама сказала, что больше не будет писать никаких записок, чтоб я не приучался прогуливать. - Что же, - говорю я, - если такой случай вышел. Ты и завтра не пойдешь и послезавтра - что же это получится? Скажи маме, она поймет. - Ну ладно, я скажу, если смелости хватит. На следующий день Шишкин снова не пришел в школу, и я понял, что у него не хватило смелости признаться маме. Ольга Николаевна спросила меня о Шишкине, я сказал, что он болен, а когда она спросила, чем он болен, я придумал, что у него грипп. Вот как по милости Шишкина я сделался обманщиком. Но не мог же я наябедничать на него, если он просил никому не говорить! Глава тринадцатая После занятий я зашел к Шишкину и рассказал, что мне пришлось из-за него Ольге Николаевне соврать, а он стал рассказывать, как бродил целое утро по городу, вместо того, чтоб пойти в школу, потому что побоялся признаться маме, а без записки тоже не мог явиться в школу. - Что же ты будешь делать? - спрашиваю я. - Ты и сегодня не скажешь маме - Не знаю. Я вот что думаю: лучше я в цирк поступлю. - Как - в цирк? - удивился я. - Ну, поступлю в цирк и буду артистом. - Что же ты будешь делать в цирке? - Ну, что... Что и все артисты делают. Выучу Лобзика считать и буду с ним выступать, как та артистка. - А вдруг тебя не возьмут? - Возьмут. - А как же со школой? - В школу совсем не буду ходить. Только ты, пожалуйста, не выдавай меня Ольге Николаевне, будь другом! - Так мама ведь все равно в конце концов узнает, что ты в школу не ходишь. - Ну пока она не узнает, а потом, когда я поступлю в цирк, я сам ей скажу, и все будет в порядке. - А вдруг тебе не удастся выучить Лобзика? - Удастся. Почему не удастся? Вот мы сейчас попробуем. Лобзик! - закричал он. Лобзик подбежал и принялся юлить вокруг. Шишкин достал из буфета сахарницу и сказал: - Сейчас, Лобзик, ты будешь учиться считать. Если будешь считать хорошо, получишь сахару. Будешь плохо считать - ничего не получишь. Лобзик увидел сахарницу и облизнулся. - Погоди облизываться. Облизываться будешь потом. Шишкин вынул из сахарницы десять кусков сахару и сказал: - Будем сначала учиться считать до десяти, а потом и дальше пойдем. Вот у меня десять кусков сахару. Смотри, я буду считать, а ты постарайся запомнить. Он начал выкладывать перед Лобзиком на табурет куски сахару и громко считал: "Один, два, три..." И так до десяти. - Вот видишь, всего десять кусков. Понял? Лобзик завилял хвостом и потянулся к сахару. Костя щелкнул его по носу и сказал: - Научись сначала считать, а потом тянись к сахару! Я говорю: - Как же он может научиться сразу до десяти? Этому и ребят не сразу учат. - Тогда, может, научить его сначала до пяти или до трех? - Конечно, - говорю, - до трех ему будет легче. - Ну, давай тогда сначала до двух, - говорит Костя - Ему тогда совсем легко будет. Он убрал со скамейки весь сахар и оставил только два кусочка. - Смотри, Лобзик, сейчас здесь только два куска - один, два, вот видишь? Если я заберу один, то останется один. Если положу обратно, то опять будет два. Ну, отвечай, сколько здесь сахару? Лобзик привстал, помахал хвостом, потом сел на задние лапы и облизнулся. - Как же ты хочешь, чтоб он ответил? - сказал я. - Кажется, он у нас еще не выучился говорить по-человечески. - Зачем по-человечески? Пусть говорит по-собачьи, как та собака в цирке. Гау! Гау! Понимаешь, Лобзик, "гау-гау" - значит "два". Ну, говори "гау-гау"! Лобзик молча поглядывал то на меня, то на Шишкина. - Ну, чего же ты молчишь? - сказал Шишкин. - Может быть, не хочешь сахару? Вместо ответа Лобзик снова потянулся к сахару. - Нельзя! - закричал Шишкин строго. Лобзик в испуге попятился и принялся молча облизываться. - Ну, говори "гау-гау"! Говори "гау-гау"! - приставали мы к нему оба. - Не понимает! - воскликнул с досадой Шишкин. - Надо его как-нибудь раззадорить. Слушай, сейчас я буду дрессировать тебя, а он пусть смотрит и учится. - Как это ты будешь дрессировать меня? - удивился я. - Очень просто. Ты становись на четвереньки и лай по-собачьи. Он посмотрит на тебя и выучится. Я опустился рядом с Лобзиком на четвереньки. - Ну-ка, отвечай: сколько здесь сахару? - спросил меня Шишкин. - Гау! Гау! - ответил я громко. - Молодец! - похвалил меня Шишкин и сунул мне в рот кусок сахару. Я принялся грызть сахар и нарочно громко хрустел, чтоб Лобзику стало завидно. А Лобзик с завистью смотрел на меня, и у него даже потекли слюнки. - Ну, смотри, Лобзик, теперь здесь остался один кусок сахару. Гау - один. Понимаешь? Ну, отвечай: сколько здесь сахару? Лобзик нетерпеливо фыркнул, зажмурился и стал стучать по полу хвостом. - Ну отвечай, отвечай! - твердил Шишкин. Но Лобзик никак не мог догадаться, что ему нужно лаять. - Эх ты, бестолковый! - сказал ему Шишкин и снова обратился ко мне: - Ну, отвечай ты! - Гау! - закричал я, и опять кусок сахару очутился у меня во рту. Лобзик только облизнулся и фыркнул. - Сейчас мы его раззадорим, - сказал Шишкин. Он снова положил на табурет кусок сахару и сказал: - Вот, кто первый ответит, тот и получит сахар. Ну, считайте. - Гау! - закричал я. - Вот молодец! - похвалил Шишкин. - А ты остолоп! Он взял кусок сахару, медленно поднес к носу Лобзика, пронес мимо и сунул мне в рот. Я опять громко зачавкал и захрустел сахаром. Лобзик облизнулся, чихнул и смущенно затряс головой. - Ага, завидно стало! - обрадовался Шишкин. - Кто лает, тот и сахар получает, а кто не лает, тот сидит без сахара. Он снова положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал: - Считай теперь ты. Лобзик облизнулся, затряс головой, встал, потом сел, фыркнул. - Ну, считай, считай, иначе не получишь сахару! Лобзик как-то напрягся, подался назад и вдруг как залает. - Понял! - закричал Шишкин и бросил ему кусок сахару. Лобзик на лету подхватил сахар и проглотил в два счета. - Ну-ка, считай еще раз! - закричал Шишкин. - Гаф! - ответил Лобзик. И снова кусок сахару полетел ему в рот. - Ну-ка, еще разочек! - Гаф! - Понял! - обрадовался Шишкин. - Теперь у нас пойдет паука. В это время вернулась мать Шишкина. - Почему сахарница на столе? - спросила она. - Это я взял немного сахару, чтоб выучить считать Лобзика. - Еще что выдумал! - Да ты только послушай, как он считает. Шишкин положил перед Лобзиком кусок сахару и сказал: - Ну-ка, скажи, Лобзик, маме, сколько здесь кусков сахару? - Гаф! - ответил Лобзик. - И это все? - спросила мама. - Все, - сказал Шишкин. - Не многому же он у вас научился! - А что ты хочешь? Ведь Лобзик - не человек. Сейчас он научился до одного считать, потом мы научим его до двух, потом - до трех, а там, глядишь, он и все цифры, выучит. - Глядишь, придется мне от тебя сахарницу прятать, - сказала мама. - Я ведь не для себя беру, - обиделся Шишкин. - Я для науки. - "Для науки"! - усмехнулась мама. - А свои уроки ты сделал? - Нет еще, сейчас буду делать. - Ты ведь обещал, что к моему приходу у тебя всегда будут уроки сделаны. - Будут, будут! Это я только сегодня забыл из-за Лобзика. - Ну, смотри же! Если не будешь уроки делать вовремя, то не разрешу тебе брать сахар и сахарницу спрячу. Мы с Костей засели делать уроки вместе, потому что он ведь даже не знал, что задано, а на другой день принялись продолжать обучение Лобзика. - Надо учить его не только сахар считать, а чтоб он понимал цифры, сказал Костя. Мы взяли кусочек картона, написали на нем цифру "один" и показали Лобзику. - Вот это, Лобзик, цифра один. Все равно, что один кусок сахару, - сказал Шишкин. - Ну, говори: какая это цифра? - Гаф! - ответил Лобзик. - Молодец! Это он сразу понял, - обрадовался Шиш-кип. - Теперь перейдем к цифре два. Он положил перед Лобзиком два куска и сказал: - Считай! - Гаф! - ответил Лобзик. - Неправильно! Ты говоришь - один, а тут два. Что нужно ответить? - Гаф! - снова ответил Лобзик. - "Гаф"! - передразнил его Костя. - Где же тут "гаф", когда здесь "гаф-гаф"? У тебя на плечах что: голова или кочан капусты? - Гаф! - ответил Лобзик. - Затвердила сорока Якова одно про всякого! Где ты гут видишь один? закричал Шишкин. Лобзик в испуге даже попятился. - Ты не кричи, - говорю я. - С собакой надо вежливо обращаться, потому что она будет бояться и ничему не научится. Шишкин снова принялся объяснять Лобзику, что один - это один, а два - это два. - Ну, считай! - приказал он ему. - Гаф! - снова тявкнул Лобзик. - Еще раз! Еще! - подсказал я. Лобзик покосился на меня. Я закивал головой и заморгал глазами. Тогда он несмело тявкнул еще раз. - Вот теперь - два! - обрадовался Шишкин и бросил ему кусок сахару. Ну-ка, считай еще раз. Лобзик пролаял еще раз. - Еще раз! Еще! - зашептал я снова. - А ты не подсказывай ему! - говорит Шишкин. - Он сам должен знать. Отвечай, Лобзик! Лобзик пролаял еще раз. - Правильно! - сказал Шишкин. - Только ты должен лаять два раза подряд. Он снова заставил его считать. Лобзик и на этот раз пролаял раз, а потом увидел, что мы от него еще чего-то ждем, и пролаял второй раз. Постепенно мы добились, что он лаял два раза подряд, и перешли к цифре "три". Занятия пошли так успешно, что в этот день мы выучили все цифры до десяти, но когда стали на другой день повторять, то оказалось, что у Лобзика все в голове перепуталось. Когда показывали ему цифру "три", он отвечал, что это четыре, или пять, или десять. Когда показывали десять, он говорил, что это два, короче говоря, молол разную чепуху. Костя злился, кричал на Лобзика и воображал, что это он назло ему отвечает неправильно. Иногда Лобзик отвечал правильно, но, наверно, это получалось случайно, а Костя говорил: - Вот видишь, ответил правильно - значит, знает, какая это цифра, а спроси его в другой раз, ни за что не ответит. Такой прохвост! Он подозревал, что Лобзику просто надоело учиться и он нарочно дает неправильные ответы, чтоб к нему не приставали. Вот, например, Костя показывает ему цифру "пять", а Лобзик отвечает, что это четыре. - Да не четыре, Лобзик, посмотри хорошенько, - говорит ласково Костя. Лобзик снова отвечает, что это четыре. - Ну, не глупи, Лобзик, ты же сам видишь, что это не четыре, - уговаривает его Костя. "Четыре", - упрямо твердит Лобзик. - Дурак! - начинает сердиться Костя. - Считай правильно, тебе говорят! "Четыре", - отвечает Лобзик. - Вот я дам тебе четыре раза по шее, тогда узнаешь, как злить человека! Вот скажи еще раз четыре, я тебе покажу! "Четыре", - опять повторяет Лобзик. - Ты видишь, что он со мной делает? - кипятится Костя. Он берет цифру "четыре" и показывает Лобзику: - Ну, а это, по-твоему, какая цифра? Лобзик отвечает, что это пять. - Вот видишь! - кричал Костя. - Когда ему показывали пять, так он все время твердил, что это четыре, а когда показали четыре, он говорит, что это пять! А ты говоришь, что он это не назло мне делает! Я знаю, почему он на меня злится. Утром я нечаянно наступил ему па лапу, так он запомнил и теперь мстит мне. Я не знал, хитрил Лобзик или не хитрил, но было ясно, что из нашей дрессировки никакого толку не вышло. Может быть, мы с Шишкиным были плохие учителя, а может быть, сам Лобзик был никудышный ученик, не способный к арифметике. - Может быть, лучше признаться маме да идти в школу? - сказал я Косте. - Нет, нет! Я не могу! Теперь я уже столько прогулял. Мама как узнает, так и не знаю, что с нею будет. Шуточка дело! Если б я один день прогулял. - Тогда, может быть, рассказать Ольге Николаевне и посоветоваться с ней? предложил я. - Нет, мне стыдно говорить Ольге Николаевне. - Ну, если тебе стыдно, то, может быть, я расскажу ей? - Ты? Выдавать меня пойдешь? Знать тебя не хочу больше! - Зачем, - говорю, - выдавать? Вовсе я не собираюсь тебя выдавать. Ты сам говоришь, что тебе стыдно, ну я бы и сказал, чтоб тебе стыдно не было. - "Стыдно не было"! - передразнил меня Шишкин. - Да мне в двадцать раз стыдней будет, если ты скажешь! Молчал бы лучше, если ничего не можешь придумать умней! - Что же делать? - спрашиваю я. - С Лобзиком ничего не вышло. В цирк тебе все равно не поступить. Или ты, может быть, еще надеешься Лобзика выучить? - Нет, на него я уже не надеюсь. По-моему, Лобзик - это или отчаянный плут, или круглый осел. Все равно из него никакого толку не будет. Мне надо другую собаку достать. Или вот что: лучше я акробатом стану. - Как же ты акробатом станешь? - Ну, буду кувыркаться и на руках ходить. Я уже пробовал, и у меня немножко получается, только я не могу все время вверх ногами стоять. Надо, чтоб сначала меня кто-нибудь за ноги держал, а потом я и сам смогу. Вот подержи меня за ноги, я попробую. Он встал на четвереньки, я поднял его за ноги кверху, и он стал ходить па руках по комнате, но скоро руки у него устали и подогнулись. Он упал и ударился головой об пол. - Это ничего, - сказал Шишкин, поднявшись и потирая ушибленную голову. Постепенно руки у меня окрепнут, и тогда я смогу ходить без посторонней помощи. - Но ведь па акробата долго учиться надо, - говорю я. - Ничего, скоро зимние каникулы. Я как-нибудь дотяну до каникул. - А после каникул что будешь делать? Ведь зимние каникулы скоро кончатся. - Ну, а там как-нибудь дотяну до летних каникул. - Это долго тянуть придется. - Ничего. Странный это был человек. На все у него был один ответ: "Ничего". Стоило ему придумать какое-нибудь дело, и он уже воображал, что дело сделано. Но я-то видел, что все это пустая затея и все его мечты через несколько дней разлетятся, как дым. |