аываыва. Более трёх столетий продолжается толков (1). Е. Н. Тетерина 2014 год., 116 стр. Тетерина Е. Н., 2014. Московский государственный гуманитарный университет им. М. А. Шолохова, 2014. Реферируемая монография
 Скачать 33.57 Kb.
|
|
Реферирование научной монографии «Потерянный рай» Джона Мильтона: своеобразие жанровой поэтики» Е.Н. Тетерина 2014 год., 116 стр. © Тетерина Е.Н., 2014. © Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова, 2014. Реферируемая монография посвящена изучению темы своеобразию жанровой поэтики. В первой части автор обращает внимание на методы, лежащие в основе поэмы не менее сложен, чем жанровое определение. Этот метод является отражением многообразия художественно-эстетических направлений в английской литературе XVII века. Стремление автора рационально регламентировать поэтическую форму, тяготение к упорядоченности и гармонии, устойчивая ориентация на античное наследие наглядно показывают классические тенденции в произведении. С другой стороны, влечение Мильтона к изображению драматических коллизий, к динамике, большое колличество контрастов и диссонансов в поэме, антиномичность ее образной структуры, эмоциональная экспрессивность и аллегоричность относят «Потерянный рай» к литературе барокко. Таким образом, в произведении сочетаются тенденции и барочной и классической литературы. Именно их синтез, а не одна из этих доминировавших в XVII в. художественных систем, был наиболее сопоставим с творческими запросами и умонастроениями Мильтона в тяжелые для него годы, за которыми и последовало написание поэмы. Этот литературный метод поэта, представленный в виде синтеза барочных и классических тенденций, сформировался в эпоху революционной ломки, и в полной мере соответствует духу породившего его периода. Космический размах «Потерянного рая», динамика и строгость формы произведения, монументальность и философичность сюжета, гражданственность и героический дух героев, трагический пафос и оптимизм речей, богатство и яркость красок свидетельствуют о действенности творческих принципов автора. Полностью отойдя от политики, в разделе 1 Милтон посвятил все оставшиеся силы поэзии. Именно тогда им было написано одно из главных произведений — «Потерянный рай» (первое издание 1667, второе, доработанное в год смерти, 1674). Сочиняя «Потерянный рай», Милтон, наконец, осуществил свою давнюю мечту — написал эпопею. Этот жанр, по мнению современников поэта, был не только самым трудным, но и самым престижным. Считалось, что каждая национальная литература должна была иметь свою собственную эпопею. Материалом, на который Милтон в первую очередь опирался, сочиняя «Потерянный рай», стали первые три главы «Книги Бытия». Исполненные глубочайшего смысла и породившие необозримое море толкований, эти главы тем не менее занимают всего несколько страниц. Эпопея же Милтона насчитывает 10 565 строк и, разумеется, выходит далеко за пределы ветхозаветного текста. Ученые много раз писали об источниках, которые поэт использовал при издании «Потерянного рая». Это и сама Библия во всем ее объеме, и ее толкования, и древнееврейские и греческие апокрифы, и античные памятники (прежде всего Гомер и Вергилий, но также Эсхил, Софокл и Еврипид), и раннехристианская богословская литература, и художественные произведения более позднего времени (Данте, Ариосто, Тассо, Спенсер, братья Флетчеры, Шекспир, Марло и некоторые другие авторы). Работая над текстом эпопеи, вводя в нее эпизоды, которых нет в Ветхом Завете, предлагая свою трактовку библейских событий, Милтон не просто опирался на всю эту огромную литературу, но коренным образом переосмыслил ее и предложил совершенно новое, оригинальное прочтение библейского сюжета. Характерно, что в «Потерянном рае» сразу же за авторским вступлением следует рассказ о событиях, которых нет в Библии, но которые Милтон знал по апокрифам. Согласно апокрифической традиции, среди небесного воинства ангелов был один особенно любимый Богом, который, возгордившись, решил поднять бунт против Творца. В том виде, в каком Сатана появляется перед читателями, он буквально приковывает к себе их внимание, и сила этого поэтического гипноза продолжает действовать на протяжении всей эпопеи. Первое, что бросается в глаза, — это могучий титанический облик Архиврага и его гневный, мечущий искры взор. Однако не все здесь так просто, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, сравнение с титанами, врагами Юпитера, и по ассоциации с главным из них — Прометеем, укравшим огонь с неба и давшим его людям, как будто бы говорит в пользу Сатаны. Известно, что его имя до бунта было Люцифер, т. е. несущий свет, что вроде бы, подтверждает эту параллель. И тут, как не раз отмечала критика, в сознании читателей могли возникнуть сомнения. Ведь дело Прометея было правым — он хотел помочь людям. Так, может быть, и Сатана тоже прав, и Бог наказывает его, как Юпитер наказал непокорного титана? Но Милтон, словно предвидя подобный ход мыслей, в следующих же строках уподобляет Архиврага Левиафану, огромному и таинственному существу, о котором в «Книге Иова» сказано: «Нет на земле подобного ему: он сотворен бесстрашным; На все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» (41, 25—26). Читателей, знакомых с текстом Библии — а Милтон писал именно для них, — ассоциации с «царем над всеми сынами гордости» должны были сразу же насторожить. А дальше идет ссылка на взятую из бестиариев историю о ките, которого моряки по ошибке приняли за остров, содержащая намек на обманчивость поспешных выводов, на сложность и неоднозначность образа Сатаны. Интересно, что по мере развития действия отрицательное отношение автора к Сатане становится все более явно выраженным и в духе барочного искусства проецируется на его внешний облик. Из поверженного титана Сатана превращается в полководца, держащего демагогические речи перед своими приспешниками в Пандемониуме, затем в тайного агента, исподтишка наблюдающего за любовными утехами Адама и Евы, потом в жабу и, наконец, в змею. Какой контраст между богоборческой риторикой в начале поэмы и шипением, вылетающим из уст Сатаны, в конце! И тем не менее обаяние личности Архиврага было настолько сильным, что уже младший современник Милтона поэт Джон Драйден назвал Сатану истинным героем «Потерянного рая». А позднее романтики даже решительно встали на его защиту. Уильям Блейк в «Браке неба и ада» сказал: «Причина, по которой Милтон чувствовал себя скованным, когда писал об ангелах и Боге, и свободным, когда писал о дьяволах и аде, в том, что он истинный поэт и был на стороне Сатаны, не подозревая этого» (р. 150). Блейка поддержал Шелли, считавший, что Сатана у Милтона в нравственном отношении превосходит Бога, а Белинский назвал всю эпопею «апофеозой восстания против авторитета». Увидев в Боге тирана, а в Сатане бунтаря против несправедливости, романтики совершенно исказили замысел Милтона, для которого жесткая авторитарность была продуктом падшего мира и потому свойственна именно Сатане, который и повел себя как деспот, прервав военный совет в Пандемониуме, а Бог для поэта являлся носителем истинной свободы. Недаром же во «Второй защите» поэт писал: «… быть свободным абсолютно то же самое, что быть благочестивым». Однако для верующего христианина Милтона при всей неортодоксальности его богословских взглядов Сатана — прежде всего носитель абсолютного зла, существо, движимое вопреки отдельным колебаниям и сомнениям, свидетельствующим о его былой славе, гордыней и ненавистью. Другое дело, что Сатана, возможно, помимо даже желания поэта, получился самым ярким и многогранным образом «Потерянного рая», персонажем, наделенным неукротимой энергией, необычайно динамичным, сочетающим привлекательность падшего ангела с таинственными иррациональными глубинами зла. Большинство исследователей, как бы они ни трактовали Сатану, всегда признавали огромную художественную убедительность его характера. Иное дело Бог — Он нравился и нравится далеко не всем. Изображая Его, Милтон столкнулся с почти непреодолимыми трудностями. Ведь Бог был для поэта не только источником всякого блага, но и трансцендентным существом. Выражаясь словами небесного ангельского хора, Он «Царь /Всесильный, бесконечный, неизменный, / Бессмертный, вечный, сущего Творец, / Источник света, но незримый Сам...» (книга III) Милтон не захотел последовать примеру Данте и изобразить Бога в виде символа струящегося света, но, опираясь на ветхозаветные тексты, придал Творцу антропоморфические черты. Бог у Милтона произносит длинные монологи, объясняя свои решения и поступки. Для этих монологов характерна высокая степень абстракции, простые, лишенные чувственности образы и отсутствие эмоционального накала речи. Это соответствовало замыслу автора, поскольку Бог был для него не обычным характером, но некоей аллегорической фикцией, где вечное и невыразимое передано путем конечного и доступного падшим человеческим чувствам. Поэтому и разные персонажи «Потерянного рая» видят Творца по-разному. Для Сатаны Он Бог-ревнитель, карающий непокорных, для Адама — добрый и милосердный отец, а для архангела Рафаила — источник счастья и радости. Бог в «Потерянном рае» действует в основном через Сына, или Мессию — Христа. Мессия, а не Бог-Отец в эпопее осуществляет величественный акт творения, вызывая мир из хаоса; Мессия ведет победоносную войну с приспешниками Сатаны, Он же судит Адама и Еву, и Он же берет на Себя роль искупительной жертвы для спасения людей. По мнению большинства исследователей, антропоморфические черты в облике Сына оказались гораздо более уместными, чем в облике Отца. В целом образ Мессии получился достаточно убедительным, исполненным благородства, внутреннего достоинства и особого духовного аристократизма, что признали даже критики, не принявшие милтоновского Бога-Отца. Между небом и преисподней в «Потерянном рае» существует целая система пародийных соответствий, и высокое на барочный лад находит искаженное, как в кривом зеркале, отражение в низком. Роль трех Лиц Пресвятой Троицы — Отца, Сына и Святого Духа — в преисподней исполняют Сатана, Грех и Смерть. Мистическому рождению Сына от Отца соответствует гротескно-неожиданное появление Греха из головы Сатаны. Богоборческие речи Архиврага в Пандемониуме контрастируют с исполненным пафоса самоотречения монологом Мессии в Небесном Совете. Мотивы поступков Сына и Архиврага полярно противоположны — Мессией движет самоотверженная любовь, а Сатаной — ненависть и желание мести. В общем Сын с Его любовью, милосердием, мудростью и готовностью к жертвенному служению служит антиподом Сатаны с его гордыней, своеволием, коварством и возведенным в абсолют эгоизмом. Тем не менее ни Мессия, ни Сатана при всей важности их роли в сюжетной канве эпопеи не являются ее главными героями. Ведь Милтон писал о «первом преслушанье» человека, и такими героями для него, несомненно, были первые люди, Адам и Ева. Они, однако, появлялись в «Потерянном рае» далеко не сразу, только в четвертой книге, т. е. где-то ближе к середине эпопеи; первые две книги были целиком посвящены Сатане и его окружению, а действие третьей в основном разворачивалось на небе. Очевидно, такое смещение перспективы входило в намерения автора. Дело не только в том, что он, как и подобает эпическому поэту, начал свой рассказ in medias res, т. е. с середины. Нехарактерное для искусства Возрождения или классицизма, подобное смещение перспективы вполне соответствовало критериям барочной эстетики и было оправдано с художественной точки зрения. Согласно авторскому замыслу, Адам и Ева должны были стать объектом космической борьбы Добра и Зла. Изобразив сначала преисподнюю, а затем небо, Милтон наглядно показал расстановку сил перед началом этой борьбы. В изображении Милтона райский сад, где читатели в первый раз видят Адама и Еву, предстает как некий пасторальный оазис, окруженный непроходимым зеленым валом деревьев и кустарников. Жизнь здесь течет по особым законам, властвовавшим до грехопадения. С одной стороны, она напоминает видения древнееврейских пророков о грядущем Царстве Небесном, где «волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком» (Исайя, 11,6), а с другой — античные мифы о золотом веке человечества. В раю царит вечная весна, звонко поют птицы, пышно цветут цветы, а деревья приносят обильные плоды. Здесь нет ни ядовитых растений, ни роз с шипами, ни хищных зверей. Все тут исполнено райской гармонией, и Человек как венец творения — важнейшее звено этой гармонии. Знаменательно, что Милтон описывает райское блаженство, ставшее благодаря первородному греху недоступным падшему естеству человека, глазами Сатаны, который тоже может наблюдать его лишь со стороны, «без радости» взирая «на радостную местность». А это прием, типичный не столько для эпопеи, сколько для романа. Увиденные завистливым оком Сатаны, Адам и Ева одарены «величием врожденным», наглядно воплощая религиозно-гуманистические идеалы Милтона. Своеобразие художественное мира поэмы Мильтона «Потерянный рай»В разделе 2 описываются классицистические тенденции, гармония, сюжет поэмы и ее своеобразие. С одной стороны, в поэме прослеживаются классицистические тенденции, о которых свидетельствуют стремление к гармонии и упорядоченности, устойчивая ориентация на античное наследие; с другой стороны, ярко проступают барочные традиции, выраженные в пристрастии поэта к изображению драматических коллизий, к динамике, в обилии контрастов и диссонансов, в эмоциональной экспрессивности и аллегоричности. В то же время, возвеличенный в поэме примат разума, проблема выбора, поставленная перед первым человеком, которая свидетельствует о свободной воле человека, позволяют говорить о присутствии в «Потерянном Рае» ренессансной поэтики. Поэма Мильтона построена на противопоставлениях, антиномиях - света и тьмы, добра и зла, Бога-Сатаны. Светлые и страстные сцены в Эдеме перемежаются с гигантскими описаниями битв между ангелами и воинством Сатаны, о которых Адаму по поручению Бога рассказывает архангел Рафаил. Эти сцены сменяются в свою очередь остропсихологическими эпизодами, в которых Мильтон рисует переживания Евы, поддавшейся уговорам Сатаны, чувства Адама, из любви к Еве решающегося на смертный грех – вкусить запретный плод с дерева познания добра и зла. И опять психологическая тема сменяется чередой картин, в которых перед Адамом проходит будущая жизнь человечества, страдания и деяния его детей, его потомства, первые события человечества. Сатана отходит на второй план поэмы. Мильтон, повествуя о людях, о результатах их первого непослушания, производит обзор всей человеческой истории. «Динамичность, быстрая смена событий, проходящих перед читателем столь разнообразной чередой, - пишет Р.М. Самарин, - передают и грандиозность происходящего, и его необратимость, ощущение конца одного периода в истории человеческой души, того периода, когда она безмятежно спала, ничего не ведая об окружающем мире, и перехода к периоду, когда эта душа, пережив страшное потрясение, пробудилась для трудной и горькой жизни, полной страданий и подвигов. С большой поэтической силой раскрыто ощущение коренного переворота, оплаченного тяжкой ценой, но одарившего человека сложным даром знания, уменьем отличать зло от добра и следовать добру». Сюжет поэмы часто теряется в рассуждениях, отступлениях, а затянутые и витиеватые фразы соседствуют с фразами искусно отточенными и лаконичными. В целом Мильтон выступает, по наблюдению Р.М. Самарина, “как наследник лучших традиций Ренессанса. Его демонический Сатана весьма близок к елизаветинским героям, особенно к титанам Марло или злодеям из пьес Тёрнера и Форда. Царственные и плотски прекрасные образы его людей напоминают о наготе возрожденческой пластики и живописи. Сцены боя между бесовским и небесным воинством, наверное, навеяны некоторыми работами Тинторетто. Вся структура "Потерянного рая" говорит о прямом следовании традициям ренессансного эпоса, опирающегося на вергилиевский канон с его тремя измерениями: небеса - земля – ад” [1, c.207]. Изображение человеческой истории у Мильтона выполнено в духе классицистической стилистики, к концу поэмы переходящей в концепцию. «Но, - там же отмечает Р.М. Самарин, - в поэме бушует и другое начало - дерзкий поэтический хаос, связанный с Сатаной и его фантастическим миром, на фоне которого происходят его приключения и развертываются баталии небесных и преисподних сил. Эти гигантские фрагменты, контрастирующие с пасторальными эпизодами Эдема, близки к визионерской поэзии барокко, что проявляется и в стилистической сложности, и системе сравнений, посредством которых создан образ Сатаны: он и фрегат, несущийся на всех парусах, и гигантский гриф с огромными крыльями, и башня, и сосна, и жаба, и даже пороховой взрыв. Образ Сатаны часто переходит в символ» [1, c.207], в метафизическую эмблему. Автор подчеркивает важность в нарушении жанровых канонов, наряду со многими другим особенностями «Потерянного рая», бесспорно сближает его с литературой барокко. И все же было бы непростительным упрощением рассматривать поэму Мильтона как произведение сугубо барочное. Слишком важную роль в творчестве поэта играл принцип подражания древним, слишком велико было его стремление к рационалистической регламентации и упорядоченности поэтической формы, чтобы мы могли видеть в авторе «Потерянного рая» типичного поэта барокко. Широкое привлечение античной мифологии, подражание Гомеру и Вергилию, строгое, почти скрупулезное воспроизведение композиции античных образцов, возвышенный, патетический слог, характерные для эпоса Мильтона, несмотря на известные отступления поэта от жанровых канонов, свидетельствуют о его тесной связи с творчеством древних авторов. Есть основания утверждать, что ни у одного из писателей барокко связь с античностью не была такой глубокой и прочной, какой она была у Мильтона. Устойчивая ориентация на античное наследие, которой не смогло воспрепятствовать даже критическое отношение поэта к религиозно-этическим идеалам прошлого, бесспорно сближает его с писателями классицизма. Классицистские устремления поэта отражают поиск общезначимого, сверхличного, высоко гражданственного искусства, соответствующего героическому характеру времени. В возвышении нравов, в подготовке людей к гармоничным формам жизни, основанным на разуме и добродетели, он видит основную задачу поэзии. В «Потерянном рае» встречаются и сливаются воедино разнородные -- барочные и классицистские тенденции. Именно сплав этих тенденции, а не одна из доминировавших в литературе XVII в. художественных систем, был наиболее адекватен творческим запросам Мильтона, его умонастроениям в период работы над поэмой. Синтетический по своему характеру метод поэта, сформировавшийся в годы революционной ломки, обладал несомненными преимуществами перед методом раннего Мильтона: он более отвечал духу породившей его эпохи, помогал тоньше улавливать импульсы времени. Космическая природа «Потерянного рая», его монументальность и философичность, гражданственность и героический дух, трагический пафос и оптимизм, бурная динамика и строгость формы, богатство и яркость красок свидетельствуют о действенности творческих принципов автора. Заключение В отличие от ранней поэзии Милтона, где явно доминировали барочные черты, в «Потерянном рае» барочные элементы совмещаются с классицистическими, но барочные явно преобладают. Как верно заметили исследователи, с классицизмом Милтона связывает поиск гармонического сочетания разума и добродетели, пафос подражания древним (Гомеру и Вергилию) и монументальность формы эпопеи. (Эта последняя черта, впрочем, также присуща и барочному искусству.) С барокко — необычайные динамизм сюжета, его ярко выраженное драматическое начало, совмещающееся с эпическим и лирическим, столкновение и противопоставление различных планов действия (преисподняя и небо, космический бой и райская идиллия), смещенная гармония композиции, возвышенный слог и пышная риторика, яркие контрасты образов (тьмы и света), упомянутая выше система пародийных соответствий, многочисленные антитезы (небесная гармония и хаос преисподней, послушание Мессии и бунт Сатаны и т. д.), неожиданные метафоры и эмблемы, аллегорические характеры (Смерть и Грех). Однако в целом эпопея Милтона, как и творчество Шекспира, взрывает привычные представления о стилях, совмещая их и в них не умещаясь. |