Главная страница
Навигация по странице:

  • Петр

  • Общее язкознание - Серебренников Б.А. и др.. Формы существования, функции, история языка издательство "наука"


    Скачать 1.82 Mb.
    НазваниеФормы существования, функции, история языка издательство "наука"
    АнкорОбщее язкознание - Серебренников Б.А. и др..doc
    Дата29.05.2018
    Размер1.82 Mb.
    Формат файлаdoc
    Имя файлаОбщее язкознание - Серебренников Б.А. и др..doc
    ТипДокументы
    #19773
    КатегорияЯзыки. Языкознание
    страница53 из 77
    1   ...   49   50   51   52   53   54   55   56   ...   77

    ВЗАИМОСВЯЗЬ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ В СИСТЕМЕ ЯЗЫКОВЫХ ЗНАЧЕНИЙ


    Наиболее наглядно связь языка и мышления прослеживается в содержательной стороне языка. Это, однако, не значит, что фор­мально-структурная сторона языка не связана с мышлением. Оче­видно, основные закономерности, принципы структуры языка так­же детерминированы определенными закономерностями мышле­ния, познания. Однако эта связь более опосредствована, и изуче­ние ее только начинается (см., например, [45]).

    Рассмотрим взаимосвязь языка и мышления в системе языко­вых значений (главным образом, грамматических), т. е. в статически-гносеологическом аспекте.<397>

    Гносеологический аспект, как и психологический, непосред­ственно связан с отражательной стороной мышления, с отношением язык — действительность, т. е. с проблемой денотата. Однако меж­ду этими аспектами значения существует принципиальное разли­чие. Значение в системе языка имеет более обобщенный характер, чем значение в речевой деятельности, оно более непосредственно связано с понятием (лексическим или грамматическим), в то время как в речи в значении на первый план выступает соотнесенность с конкретным денотатом.

    По этому же признаку языковые значения могут быть противо­поставлены всему тому мыслительному содержанию, которое зак­реплено в языковых текстах как результат мыслительной деятель­ности людей и целых поколений, тому, что Л. В. Щерба называл «языковым материалом», противопоставляя его «языковой системе» и «речевой деятельности» [99].

    С точки зрения взаимосвязи языка и мышления можно было бы уточнить предложенное Л. В. Щербой расчленение языка сле­дующим образом. Речевой деятельности (процессу говорения и понимания), в которой особенно непосредственно и наглядно про­является взаимодействие языка и мышления, противопоставляет­ся результат этого взаимодействия, закрепленный в языковых образованиях. Но этот результат выступает в двух видах, которые необходимо дифференцировать. Во-первых, это результат позна­вательных процессов в виде знаний, отражающих наиболее общие явления, отношения, закономерности вещей. Они закреплены в си­стеме языка в виде языковых значений, а следовательно, пред­ставляют собой такую же внутриязыковую область, как и план выражения в языке. Во-вторых, это результат познавательных процессов поколений, зафиксированных в языковом материале как совокупности текстов на том или ином языке в виде различ­ного рода более конкретных знаний, связанных с различными об­ластями человеческой деятельности (в том числе научным позна­нием). Это, так сказать, продукт второй степени, производный от системы языка, возникший на основе тех наиболее общих знаний о мире, которые в ней закреплены.

    Так, например, знание о том, что все предметы существуют в определенных пространственных отношениях друг к другу, зафиксировано в системе языка в той или иной форме. В большин­стве языков это система предлогов, выражающих эти отношения в антонимических значениях: под/над, за/перед, внутри/снаружи и т. д. Эти знания и привычка обязательно дифференцировать соответствующие реальные отношения усваиваются вместе с язы­ком. На основе этих системных языковых значений в результате соответствующего речевого процесса фиксируются пространствен­ные отношения между определенными конкретными предметами (или классами предметов) в той или иной ситуации: Чемодан стоит под кроватью; Руда залегает под землей и т. п.<398>

    В сущности именно неразличение этих двух видов содержания, выражаемого в языке, лежит в основе теорий, согласно которым значение нельзя рассматривать как языковой компонент, а нуж­но относить к экстралингвистической области, поскольку в про­тивном случае нужно было бы учитывать и изучать содержание всех конкретных наук. Известно, что к такой аргументации прибе­гают представители дескриптивной лингвистики, защищающие тезис о необходимости исключения содержания из теории языка. Так, Л. Блумфилд, определяя значение языковой формы с пози­ции бихевиоризма «как ситуацию, в которой говорящий ее произ­носит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего», пи­шет: «Ситуации, которые побуждают человека говорить, охваты­вают все предметы и события во Вселенной. Чтобы дать научно точное определение значения для каждой формы языка, мы должны были бы иметь точные научные сведения обо всем, что окружает говорящего» [8, 142]. Аналогичные взгляды высказывает Г. Глисон: «Содержание, вне его структуры, не поддается какому-либо обобщению. Субстанцию содержания составляет, несомненно, вся совокупность человеческого опыта. Тысячи ученых, каждый в своей области, работали, чтобы пролить свет на эту огромную массу материала. Однако единого подхода, который позволил бы охватить весь материал в целом и таким образом послужил бы от­правным пунктом для сравнения различных языковых структур, еще нет» [15, 44].

    Разграничивая системные языковые значения и содержания, которые зафиксированы и фиксируются в бесконечных актах ре­чи, правомерно прийти к выводу, что совсем не обязательно для исследования языковых значений изучать содержание всех кон­кретных наук (это необходимо для исследования научных понятий), а можно тем или иным способом, на основе тех или иных принци­пов вывести эти значения из форм соответствующего языка.

    Основу языковых значений образует мыслительное содержание. Но языковое значение не есть калька действительности, как поз­нание, мышление не есть зеркально-мертвое отражение объекта. Языковое значение возникает как результат двойного преобразо­вания — отражательного и коммуникативного. И в первом и во втором преобразовании добавочным компонентом является отноше­ние познающего и сообщающего субъекта. Избирательность, мо­тив, пристрастность наряду с самим объектом детерминируют не только познавательное, но и коммуникативное мышление. Если в первом определяющим является познавательная установка, обу­словленная практической деятельностью, то во втором — это ком­муникативная установка, отношение к сообщаемому и к слушаю­щему. В этом единстве объективного и субъективного и заклю­чается специфика языкового значения, в котором наиболее явно проявляется взаимодействие языка и мышления. Именно это отличает значение и от понятия, и от денотата, с которыми<399> нередко в явной или неявной форме отождествляют языковое значение.

    Схематически можно было бы представить языковое значение как единство следующих компонентов: 1) познавательного содер­жания как специфически человеческого отражения объекта, т. е. объекта и отношения к нему субъекта в аспекте практики; 2) ком­муникативной оценки этого содержания, т. е. отношения к партне­ру по той или иной деятельности.

    Это обязательные компоненты языкового значения, в которых проявляются познавательная и коммуникативная функции языка. Возможен и третий компонент — экспрессивно-оценочный, в ос­нове которого лежит личная заинтересованность, эмоциональное отношение к высказываемому. Этот третий компонент не обяза­тельно присутствует в каждом языковом значении, если не считать особым оттенком нейтральность (отсутствие выраженного отноше­ния данного вида), противостоящую его выраженности.

    Многокомпонентность, сочетание познавательного и коммуни­кативного, объективного и субъективного характерны как для лексических, так и для грамматических значений, поскольку в ос­нове и тех и других лежит отражение неких реальных объектов, элементов действительности21. В этом принципиальное сходство лексических и грамматических значений. Особенно важно подчер­кнуть, что и грамматические значения не являются исключением из общего положения, о котором говорилось выше; в них также отражается — через мышление-познание — реальная действи­тельность.

    Однако между лексическими и грамматическими значениями существует важнейшее качественное различие, обусловленное характером отражаемого объекта и способом его отражения и выра­жения в языке. В лексических значениях отражаются как пред­меты и явления, существующие объективно, независимо от чело­века, так и субъективные представления и чувства самого челове­ка. Эти значения выражаются в словах (точнее, в корневых морфе­мах). В грамматических значениях отражаются наиболее общие отношения между предметами и явлениями, познанные человеком. Но эти общие отношения только в том случае выступают как грам­матические значения, если они образуют грамматическую кате­горию. В этом и заключается особый — грамматический — способ представления отражаемого мыслительного содержания.

    Соответственно специфике лексических и грамматических значений в них по-разному проявляется двойное преобразование,<400> взаимодействие функций языка. В лексических значениях соче­тание познавательного и коммуникативного наглядно проявляет­ся в единстве двух сторон слова: слова как носителя определенного понятия и слова как обозначения (замещения) предмета в про­цессе общения. При этом в слове актуализируются также субъек­тивно-оценочные компоненты значения, в которых выражается от­ношение к объекту со стороны субъекта, говорящего. В этом и за­ключается сущность слова как единства обобщения и общения, мышления и коммуникации. «Словесный знак по своей природе двойствен: с одной стороны, он связан с механизмом обобщения, отражая в той или иной форме ступени абстрагированного позна­ния явлений и предметов реального мира, с другой, он связан с формированием мыслей и выражением различных интенций гово­рящего и слушающего в процессе общения» [86, 65].

    Нужно подчеркнуть, что многокомпонентность значения сло­ва — факт системы языка, характерный для слова как виртуаль­ного знака в парадигматическом аспекте. В самой лексической системе существуют обозначения для одного и того же объекта, в которых дифференцируется именно отношение к объекту гово­рящего (ср., например, изба и лачуга, говорить и болтать, лежать и валяться, бесполезный и никудышний и пр.) [45; 86].

    В системе грамматических значений двойное преобразование, взаимодействие функций языка выступают в наиболее общем виде. Это обусловлено качественной спецификой грамматических значе­ний: отражая наиболее общие отношения, которых неизмеримо меньше, чем предметов и явлений, между которыми они суще­ствуют, грамматические значения образуют семантическую систе­му, количественно более строго ограниченную и, следовательно, более легко обозримую, чем лексическая система. Тем самым эта система представляет лучшие возможности для выявления общих закономерностей.

    Не будет преувеличением сказать, что в системе грамматиче­ских значений проявляются в наиболее общий форме и законо­мерности мышления и закономерности общения. Изучая эту си­стему, можно установить отношения, важные для процесса поз­нания тех или иных явлений, и отношения, характерные специаль­но для коммуникации.

    Подчеркивая специфику грамматических значений как отра­жения отношений в форме грамматической категории, нужно от­метить, что существуют и другие взгляды на этот вопрос. Некото­рые лингвисты усматривают только количественные различия меж­ду лексическими и грамматическими значениями, а именно: раз­личия в степени абстракции, обобщения объективного мира, пре­небрегая тем, что разная степень абстракции есть следствие каче­ственно различных объектов познания.

    В различных вариантах распространена точка зрения, согласно которой особенность грамматических значений заключается в том,<401> что они выражают отношения между словами, абстрагируясь от слов, в то время как лексические значения представляют собой отражение реальных вещей22. Здесь явно имеет место пропуск важ­нейшей ступени: отношения между словами отражают отношения между предметами, следовательно, грамматические категории, выражая отношения между словами, тем самым выражают отно­шения между предметами23.

    В конкретных языках имеются, конечно, и такие формально-структурные явления, которые сами по себе не отражают никаких реальных отношений. Их нужно отграничивать от значимых грам­матических явлений. Так, например, отдельные типы склонений, спряжений, будучи дифференцированы формально, не выражают никаких дифференцированных значений, и искать семантические различия, скажем, между формой одного и того же падежа суще­ствительных различных типов склонения в современном немецком или русском языках было бы бессмысленно.

    Выше подчеркивалось, что качественная специфика граммати­ческого значения проявляется и в плане содержания — отражение отношения и в плане выражения — представление в форме грам­матической категории. Наличие этого способа выражения и являет­ся решающим для идентификации той или иной грамматической категории в конкретных языках, поскольку одни и те же реальные отношения не обязательно преобразуются в грамматические кате­гории в каждом языке. В системе грамматических категорий могут проявляться таким образом наиболее общие различия в категори­зации действительности.

    Рассмотрим более подробно понятие грамматической катего­рии. Как и многие другие понятия, широко используемые в язы­кознании, грамматическая категория не имеет общепризнанного определения. В более широком понимании этот термин употреб­ляется для обозначения определенных видов классификации. При таком подходе к грамматическим категориям относят самые раз­личные явления, в том числе части речи, различные структурно-<402>семантические классы внутри частей речи и т. д. В более узком плане грамматическая категория трактуется как совокупность определенных грамматических значений, выражаемых специаль­ными грамматическими средствами24. При этом к грамматическим категориям относят главным образом такие морфологические ка­тегории, как число, падеж, время, наклонение и т. д.

    При рассмотрении грамматической категории с точки зрения языкового значения ее основными признаками можно считать следующие: 1) наличие по меньшей мере двух значений, отра­жающих однородные противоположные отношения (грамматиче­ская оппозиция); 2) обязательное выражение этих значений спе­циальными грамматическими средствами: некорневыми морфе­мами, чередованием фонем, служебными словами (аналитические формы), местоположением, просодическими средствами25. Важно подчеркнуть, что эти средства могут выступать не только изоли­рованно (одно какое-либо из них для выражения одной категории), но и в различных совокупностях, что в значительной степени, как будет показано ниже, обусловлено видом грамматического зна­чения. Здесь отметим лишь, что считаем необоснованным огра­ничивать грамматические категории случаями, когда те или иные грамматические значения выражаются только одним способом.

    При таком понимании формальных средств выражения указан­ные признаки обнаруживаются и в морфологических и в синтак­сических категориях.

    Общая специфика грамматических значений, обусловленная характером отражаемого объекта и способом выражения, опре­деляет также наиболее общие различия, на основании которых можно выделить виды грамматических значений. В зависимости от типа отражаемого в языке реального отношения можно выделить три вида грамматических значений.<403>

    В основе значений первого вида лежат объективные отношения между предметами и явлениями: отношение предмета и признака, субъектно-объектные, пространственные, количественные, при­чинно-следственные и др. Значения (1) могут реализоваться уже на уровне слова (их часто рассматривают как «сопутствующие» грам­матические значения слова), причем способы выражения их раз­личны в зависимости от формальной структуры языка.

    Выступая в словоформе и образуя единое целое с лексическим значением слова, эти значения соотносятся с независимым от акта общения денотатом. Таким образом, субъективный компонент здесь минимален, а коммуникативная направленность реализует­ся опосредствованно через предложение в целом. Все эти особенно­сти можно наблюдать на любом из этих значений.

    Так, например, категория числа существительных включает два соотносительных (однородных противоположных) значения — единственное и множественное число, отражающих наиболее об­щие количественные отношения, познанные человеком и обяза­тельно выражающихся грамматическими средствами. «Немарки­рованность» единственного числа здесь чисто внешняя, ибо отсут­ствие форманта множественного числа однозначно выражает «единственность»26.

    Ко второму виду (2) относятся значения, в основе которых лежит отношение объективного содержания высказывания к дей­ствительности, а именно: лица, времени, наклонения27.

    В отношении значений (2) можно говорить об опосредствован­ной соотнесенности с действительностью, поскольку выражаемые ими отношения хотя и существуют объективно и независимо от участников общения, но обусловлены актом общения, который как бы является точкой отсчета для этих значений28. Формы лица диф­ференцируют носителя действия как говорящее, слушающее или<404> некое третье «лицо»; формы наклонения характеризуют каждое действие как реальное, возможное или желательное, что очень важно именно для коммуникации.

    В категории времени глагола коммуникативный компонент значения выступает еще отчетливее: понятие времени, познанного человеком, преобразуется в языке в грамматические значения на­стоящего, прошедшего и будущего, точкой отсчета для которых является сам момент сообщения о данном действии (момент речи)29. Лексические же средства выражают абсолютное время действия, если считать абсолютным временем, скажем, даты, выраженные непосредственно или опосредствованно через наречия или суще­ствительные.

    В основе значений третьего вида (3) лежит отношение говоря­щего к высказываемому. Эти значения имеют непосредственно коммуникативно-оценочный характер и представляют собой не­обходимый компонент окончательного преобразования знаний, которыми владеет говорящий, в информацию для слушающего.

    Но в грамматическое значение преобразуется не всякое субъ­ективное отношение говорящего к высказываемому им, а только те отношения, которые необходимы для коммуникации. Определяю­щим в этом преобразовании является ориентация на определенно­го рецепиента, учет его осведомленности.

    Коммуникативно-оценочное отношение говорящего к выска­зываемому манифестируется в следующих основных категориях: а) в категории коммуникативной установки (цели высказывания), образующей оппозицию: сообщение/вопрос/побуждение (каждое предложение обязательно оформляется как повествова­тельное, вопросительное или побудительное); б) в категории ком­муникативного задания, включающей значения данного — но­вого. Обе эти категории имеют общую основу: говорящий оценивает осведомленность слушающего. Различия между ими заключают­ся в том, что в значениях коммуникативной установки взаимо­действуют два компонента: осведомленность слушающего и само­го говорящего. Говорящий либо сообщает, что он знает, но чего, как он предполагает, не знает слушающий, либо спрашивает о том, чего не знает, но что, как он предполагает, знает слушающий.

    В категории коммуникативного задания значения данного и но­вого дифференцируются целиком на основе предполагаемой осве­домленности слушающего30: данное (известное для слушающего)<405> служит опорой, исходным пунктом для сообщения нового (неизве­стного для слушающего). При этом коммуникативное задание накладывается на коммуникативную установку: и в сообщении, и в вопросе, и в побуждении данное и новое дифференцируется по одному и тому же принципу. Ср. Петр пришел и Петр пришел; Пришел Петр? и Петр пришел?; Приходи к нам завтра и При­ходи к нам завтра.

    К значениям (3) следует также отнести: а) определенность/ неопределенность (конечно, в том случае, если эти значения обра­зуют грамматическую категорию), которые весьма сходны со зна­чениями данного/нового по своей коммуникативной обуслов­ленности, но в большинстве языков ограничены именем сущест­вительным и представляют собой, следовательно, морфологиче­скую категорию; б) категоричность/предположительность; эти значения, как и значения коммуникативной установки, обуслов­лены осведомленностью говорящего: Он уехал в Ленинград — Оче­видно (вероятно, может быть) он уехал в Ленинград.

    В значениях (3), как видим, преобладает субъективный компо­нент, но субъективное отношение говорящего, выражаемое в этих значениях, обусловлено объективными обстоятельствами: осве­домленностью его и слушающего и ситуацией общения.

    В плане выражения семантические различия между выделяе­мыми видами грамматических значений проявляются в двух нап­равлениях: в средствах формального выражения и в различной валентности, ограниченности лексическим материалом и синтак­сическими структурами.

    Значения (1) выражаются, как правило, морфологическими средствами — синтетическими и аналитическими. Они ограни­чены прежде всего частями речи, а также отдельными разрядами слов внутри частей речи. Это объясняется именно характером вы­ражаемых ими отношений: не все отношения этого типа свойствен­ны всем предметам, обозначаемым соответствующими словами (частями речи). Так, например, противопоставленные залоговые формы во многих языках имеют только переходные глаголы, ос­новная масса которых имеет общий семантический признак, тре­бующий точного выражения субъектно-объектного отношения, что и достигается залоговыми формами; степени сравнения возмож­ны только у слов, выражающих признак, доступный количествен­ному измерению.

    Значения (2) также выражаются морфологическими сред­ствами, но они ограничены (речь идет об индоевропейских языках) личными формами глагола, а тем самым актуализируются только на уровне предложения. Лицо, время и наклонение являются обя­зательными компонентами содержания предложения.

    Значения (3) выражаются такими синтаксическими средства­ми, как порядок слов, особые синтаксические конструкции, а так­же некоторыми модальными словами и частицами. Но особая роль<406> среди средств выражения значений (3) принадлежит интонации. Интонационные структуры (интонемы) являются обязательным и, что особенно важно, однозначным средством актуализации ком­муникативного задания. При выражении же коммуникативной установки роль интонационных структур может варьироваться от обязательного средства до ослабленных вариантов и даже полной нейтрализации (вопрос, побуждение) [57]31. Значения (3) в силу своего коммуникативно-оценочного характера не ограничены лек­сическим материалом. Но они, как и значения (2), ограничены синтаксически: и те и другие эксплицитное выражение находят только в предложении. Значения (2) и (3), превращая некоторую последовательность слов в законченную коммуникативную едини­цу, являются, таким образом, необходимым компонентом каждого предложения независимо от его лексического состава. Подчерки­ваем, что значения (3) так же обязательны в каждом предложении, как и значения (2). Группа слов с личной формой глагола, т. е. с выраженными значениями лица, времени и наклонения (нужно учитывать также возможность нулевой формы связки в некоторых языках), еще не есть предложение, если она не оформлена как со­общение, вопрос, побуждение и если в ней не выражено коммуни­кативное задание, т. е. не показано, что является данным и что новым.

    Таким образом, именно в предложении, и только в предложе­нии, реализуются в единстве с лексическими все виды граммати­ческих значений, отражающих отношения, актуальные для сооб­щения как в плане познавательно-объективного содержания, так и в плане коммуникативно-субъективной оценки. Внешне это единство проявляется в том, что словоформы, выражающие объек­тивные отношения, преобразуются в члены предложения, кото­рые располагаются относительно друг друга и объединяются ин­тонационной структурой соответственно коммуникативной уста­новке и коммуникативному заданию. Предложение как основная единица общения представляет собой, таким образом, в плане со­держания «единство во множестве», конгломерат значений, в ко­торых отражается объективная действительность и выражается отношение к ней говорящего субъекта [4; 12; 65].

    ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И ЛОГИКИ


    В аспекте связи языка и мышления проблема соотношения язы­ка и логики может иметь двоякий смысл в зависимости от пони­мания самого термина «логика», который употребляется неодно­значно.<407>

    «Логика» («логический») употребляется в широком смысле как синоним мышления, мыслительного, а поскольку мышление отра­жает действительность, то обозначение «логический» распростра­няется в этом случае и на объективные закономерности. Такое по­нимание логики связано с понятием диалектической логики, от­ражающей объективную (естественную) диалектику вещей. «Логика есть учение о внешних формах мышления, о законах развития всех материальных, природных и духовных вещей, т. е. развития всего конкретного содержания мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания мира» [42, 84].

    Широкое значение термина «логический» выступает в таких контекстах, как, например: «внутренняя логика развития», «логика предмета, характера», отражение в языке «логических закономер­ностей мышления» и т. п.

    «Логика» («логический») употребляется в более узком смысле как обозначение формальной логики — науки о законах и формах правильного (непротиворечивого) мышления, которая противо­поставляется содержательной диалектической логике. Но и в этом случае термин «логика» не совсем однозначен. К формальной логике, как известно, относится и традиционная аристотелев­ская логика и математическая (символическая) логика. Известно, что между ними существуют важные различия (они раскрываются, правда, в литературе неоднозначно). Формальная логика не при­равнивается к теории познания. Обычно подчеркивается, что она не изучает мышление в целом, а только охватывает некоторые его стороны, в частности, что она должна служить орудием контроля за точным и однозначным оперированием понятиями внутри тео­ретической системы.

    «Современная формальная логика с ее аксиоматическими по­строениями довольно далеко отошла от структуры естественного мышления и не сделала своим непосредственным предметом струк­туру теоретического мышления наших дней, а именно последнее является объектом интересов логики науки» [56, 139]. Характер­но также следующее высказывание А. Эйнштейна: «Чисто логи­ческое мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире фактов; все познание реального мира исходит из опыта и завершается им. Полученные чисто логическим путем положения ничего не говорят о действительности» [100, 62].

    В настоящее время проблемы логики приобрели особую акту­альность в связи с развитием кибернетики и логики науки и широ­ко дискутируются на различных симпозиумах и в печати. Особо обсуждается вопрос о необходимости синтезирования существую­щих видов логики, в частности ее широкого и узкого вариантов. Показательно в этом отношении, например, что в резолюции сим­позиума по логике и методологии науки (июнь 1965, г. Киев) кон­статируется, «что в настоящее время разработка актуальных проблем теории мышления невозможна на основе средств тради<408>ционной формальной логики», «что противопоставление друг другу «содержательной» и «формальной» логики диалектической и мате­матической логик несостоятельно».

    Для плодотворного обсуждения вопроса о соотношении языка и логики, очевидно, прежде всего необходимо установить, какая логика имеется в виду. Однако в большинстве работ по этому вопросу виды логики не разграничиваются, не уточняется, какой аспект логического анализа предполагается в данном случае. Это приводит к подмене понятий и является причиной самых противо­речивых точек зрения.

    Для изучения взаимосвязи мышления и языка особенно важ­но дифференцировать широкое и узкое понимание логики32. Это необходимо прежде всего для решения традиционной проблемы соотношения логических и языковых категорий (часто ее форму­лируют как соотношение логических и грамматических категорий, хотя вопрос, как правило, не ограничивается грамматическими категориями, если не понимать грамматику широко, как равно­значную языку).

    При широком понимании логики под логическими категориями в конечном счете понимают мыслительные категории, отражающие реальные объекты. Такое понимание лежит в основе теории по­нятийных категорий, представленной у О. Есперсена, а также у И. И. Мещанинова. Так, Есперсен пишет: «Следовательно, при­ходится признать, что наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от струк­туры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее слу­чайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя они редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Некоторые из них относятся к таким фактам внешнего мира, как пол, другие к умственной деятельности или к логике. За отсутствием лучшего термина я буду называть эти категории понятийными категориями. Задача грамматистов состоит в том, чтобы в каждом конкретном случае разобраться в соотношении, су­ществующем между понятийной и синтаксической категориями». [22, 57—58].

    Из такого же широкого понимания логических категорий исходит также, например, М. Докулил, разграничивая синтакси­ческие и гносеологико-логические категории и подчеркивая, что<409> последние отражаются в синтаксических категориях опосредство­ванным и сложным образом [21]. Из узкого понимания логики ис­ходит, например, В. 3. Панфилов, который относит к логическим категориям только категории «логико-грамматического уровня», противопоставляя последние грамматическим категориям, не свя­занным, по его мнению, непосредственно с мышлением, хотя и обла­дающим определенным значением [63].

    Если речь идет о связи языка и формальной логики (т. е. логики в узком понимании), то вопрос о соотношении логических и грам­матических категорий должен быть ограничен соответственно ка­тегориями, формами мышления, которыми занимается формаль­ная логика.

    Наиболее часто обсуждение вопроса о соотношении логики и языка (грамматики) исходит из традиционной формальной логики, соответственно этому предметом рассмотрения являются такие проблемы, как соотношение понятия и слова, суждения и пред­ложения. Значительно меньше внимания привлекает проблема умозаключения как логической формы мышления и языковых форм ее выражения. Нужно подчеркнуть, что и в отношении этих ограниченных и достаточно старых проблем отмечается чрезвы­чайная пестрота взглядов и концепций, которые можно рассмотреть здесь только в самом общем схематическом виде.

    Соотношение слова и понятия является одним из самых спор­ных вопросов и в логике и в языкознании. Основа споров — это отношение понятия и значения слова. Обобщая самые разнообраз­ные высказывания, можно выделить два основных взгляда: 1) зна­чение слова приравнивается понятию (или, наоборот, понятие отождествляется со значением слова); 2) значение слова рассматри­вается как языковая категория плана содержания, познаватель­ным субстратом которой является понятие как логическая кате­гория. Второй взгляд представляется нам правильным и соответ­ствующим тому пониманию языкового значения вообще, которое развивалось в предыдущем разделе. Нужно подчеркнуть, что эта концепция соотношения понятия и значения слова находит все большее признание не только среди лингвистов, но и среди логи­ков, философов. Такой взгляд на соотношение понятия и значения развивает, например, А. А. Абрамян: «Значение, не сливаясь с понятием, предполагает его» [1, 82].

    Сходную мысль с подчеркиванием двух возможных аспектов рассмотрения содержания слова находим также у А. Шаффа: «В за­висимости от того, воспринимаем ли мы данное мыслительно-языковое образование с точки зрения мыслительного процесса или языкового (т. е. в зависимости от того, на какой из двух сто­рон мы акцентируем ваше внимание), оно выступает или как поня­тие (содержание понятия), или как значение слова» [92, 290].

    В области языкознания проблеме «слово и понятие» также пос­вящено много работ, в которых очень убедительно доказывается,<410> что значение слова неправомерно просто отождествлять с поняти­ем, соответственно тому, как нельзя отождествлять язык и мышле­ние (см. гл. «Знаковая природа языка» раздел «Понятие языко­вого знака»).

    Пожалуй, еще более спорной, но не менее популярной являет­ся проблема соотношения суждения и предложения, логических и грамматических субъекта и предиката. Сложность и запутанность ее прежде всего обусловлена тем, что не существует общеприня­того определения суждения и его членов (терминов) S и Р, а тем самым их соотношения с соответствующими языковыми катего­риями33. Основными линиями расхождений можно считать следую­щие. Существует два основных определения логического сужде­ния. Во-первых, суждение рассматривается как познавательный акт, в котором предмету (субстанции, вещи) приписывается какой-либо общий признак. Предмет является содержанием логического субъекта, признак — логического предиката, отношение между S и Р может быть либо истинным, либо ложным. Считается — яв­но или неявно, — что S и Р тем самым выражаются грамматическими подлежащим и сказуемым (слово в именительном падеже обозна­чает носителя признака, выраженного в сказуемом). Во-вторых, суждение определяется как высказывание чего-то о чем-то, соот­ветственно этому субъект и предикат суждения рассматриваются как «подвижные» категории, а это означает, что S и Р могут выра­жаться любыми членами предложения. Так, например, в предло­жении Строится дом предикат усматривается в подлежащем, а субъект в сказуемом; в предложении Он приехал быстро считают предикатом быстро, а субъектом Он приехал.

    Вторая концепция в сущности уравнивает логическое сужде­ние с тем, что с конца прошлого века интерпретировалось как пси­хологическое суждение, да и в настоящее время в зарубежной лингвистике всегда фигурирует под этим названием (например, у Л. Блумфилда, Е. Куриловича, Ш. Балли и многих других).

    Таким образом, вся эта проблема усложняется неразграниче­нием в мышлении логического и психологического. Различие меж­ду ними просто снимается: либо психологическое суждение вооб­ще устраняется, либо целиком отождествляются оба понятия.

    Между тем можно отметить попытки аргументированного разграничения психологического и логического суждения [87]. Заслуживает внимания также анализ соотношения психологи­ческого и логического в общефилософском аспекте у Т. Д. Павло­ва, который рассматривает его как диалектическое единство субъективного и объективного [61].<411> По вопросу о соотношении суждения и предложения суще­ствуют также две точки зрения. Одни исследователи считают, что в каждом предложении выражается суждение, а суждение может выражаться только в предложении. Некоторые авторы, прини­мающие этот постулат, пытаются только как-то разрешить сомне­ния, возникающие в связи с вопросительными и побудительными предложениями, а также односоставными.

    Другие полагают, что суждение не обязательно заключается в любом предложении. Исходя из понимания суждения как выра­жения единства отдельного и общего («особенного» и «всеобщего» у Гегеля) различают предложения, выражающие суждение (т. е. отношение отдельного и общего, предмета и признака), и предло­жения, не выражающие суждения (т. е. не имеющие этого призна­ка). Так, Гегель пишет: «Суждения отличны от предложений; в последних содержатся такие определения субъектов, которые не стоят в отношении всеобщности к ним, — состояние, отдельный поступок и т. п.». Гегель считает, что нельзя считать суждением предложения типа Я хорошо спал; Цезарь родился в Риме в таком-то году и т. п. [14, 275]34.

    Если сравнивать обе точки зрения на соотношение суждения и предложения, то можно установить, что их противоречивость коренится в одностороннем подходе и к суждению и к предложе­нию. В первом случае исходят из понимания суждения как позна­вательного акта — обнаружения признака в предмете, а в пред­ложении усматривают только одну его сторону — формирование мысли. Отсюда делают вывод об обязательной коррелятивной связи между ними: если есть суждение, то должно быть предложе­ние, и наоборот. Во втором случае категорически противопостав­ляются мыслительное и коммуникативное содержание предложе­ния, причем актом мысли признается только установление отно­шения отдельного и общего, если именно это отношение выступает на первый план. Если же предложение преследует непосредствен­но коммуникативную цель, то считается, что оно не выражает суж­дения (как, например Я хорошо спал или Вчера приехала моя се­стра).

    Нужно признать совершенно естественным, что обе точки зре­ния не удовлетворяют требованиям развивающихся языкознания и логики. Многие пытаются найти более доказательные способы выяснения соотношения между логическими и языковыми катего­риями, в частности между суждением и предложением. Усилия направлены в большинстве случаев на то, чтобы преодолеть тен­денцию усматривать между ними непосредственное прямолиней<412>ное соотношение. Однако при этом ограничиваются, как правило, частными вопросами, связанными с отдельными видами предло­жений и суждений [89; 90; 101; 108].

    Нам представляется, что основной недостаток существующих вариантов решения проблемы соотношения логических и языко­вых категорий заключается в том, что это соотношение интерпре­тируется как прямолинейно-однозначное в самом общем виде, что роль языка в мышлении сводится к форме выражения логических категорий. При этом игнорируется сложность и мышления и язы­ка, специфическое переплетение в них познавательного и комму­никативного компонентов, а также особенностей их функциони­рования в разных сферах человеческой деятельности.

    БИБЛИОГРАФИЯ


    1. А. А. Абрамян. Значение как категория семиотики. «Вопросы фи­лософии», 1965, №1.

    2. В. Г. Адмони. Введение в синтаксис современного немецкого языка. М., 1955.

    3. В. Г. Адмони. О многоаспектно-доминантном подходе к граммати­ческим явлениям. — ВЯ, 1961, №2.

    4. В. Г. Адмони. Партитурное строение речевой цепи и система грам­матических значений в предложении. «Филол. науки», 1961, №3.

    5. Н. Д. Арутюнова. О простейших значимых единицах языка. — В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

    6. Ш. Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

    7. А. Берг, И. Но вик. Развитие познания и кибернетика. «Ком­мунист», 1965, №2.

    8. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

    9. С. Блэк. Лингвистическая относительность (Теоретические воззре­ния Б. Л. Уорфа). — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

    10. В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. М., 1935.

    11. Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958.

    12. В. В. Виноградов. Основные вопросы синтаксиса предложе­ния. — В сб.: «Вопросы грамматического строя». М., 1959.

    13. Л. С. Выготский. Мышление и речь. М. — Л., 1934.

    14. Гегель. Соч., т. 1. М. — Л., 1929.

    15. Г. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959.

    16. Б. Н. Головин. Введение в языкознание. М., 1966.

    17. Б. Н. Головин. Заметки о грамматическом значении. — ВЯ, 1962, №2.

    18. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. — В сб.: «Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

    19. М. М. Гухман. О единицах сопоставительно-типологического ана­лиза грамматических систем родственных языков. — В кн.: «Структур­но-типологическое описание современных германских языков». М., 1966.

    20. М. М. Гухман. Э. Сепир и этнографическая лингвистика. — ВЯ, 1954, №1.<413>

    21. М. Докулил. К вопросу о морфологической категории. — ВЯ, 1967, №6.

    22. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

    23. Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958.

    24. Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. — ВЯ, 1964. №6.

    25. Л. Н. Засорина. Трансформация как метод лингвистического эк­сперимента. В сб.: «Тезисы докладов на конференции по структур­ной лингвистике, посвященной проблемам трансформационного мето­да». М., 1961.

    26. В. А. Звегинцев. Лингвистические универсалии и лингвистика универсалий. — В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

    27. В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

    28. В. А. Звегинцев. Теоретико-лингвистические предпосылки ги­потезы Сепира — Уорфа. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

    29. И. П. Иванова. К вопросу о типах грамматических значений. «Ве­стник ЛГУ», 1956, №2.

    30. А. В. Исаченко. О грамматическом значении. — ВЯ, 1961, №1.

    31. С. Карцевский. Об асимметричном дуализме лингвистического знака. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX ве­ков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

    32. Г. Клаус. Кибернетика и философия. М., 1964.

    33. Г. В. Колшанский. Логика и структура языка. М., 1965.

    34. Г. В. Колшанский. О функции языка. — В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 2. М., 1962.

    35. М. М. Кольцова. Физиологическое изучение явлений обобщения и абстракции. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    36. П. В. Копнин. Природа суждения и формы его выражения в язы­ке. — В сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

    37. И. М. Коржинек. К вопросу о языке и речи. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.

    38. Н. Н. Коротков, В. З. Панфилов. О типологии грамматиче­ских категорий. — ВЯ, 1965, №1.

    39. К. Г. Крушельницкая. Грамматические значения в плане взаимоотношения языка и мышления. — В сб. «Язык и мышление». М., 1967.

    40. К. Г. Крушельницкая. Трансформационный метод и пробле­ма значения. — В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 3. М., 1964

    41. Е. С. Кубрякова. Комментарий к кн.: Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

    42. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29.

    43. В. И. Ленин. философские тетради. М., 1947.

    44. A. A. Лeонтьев. Психолингвистика. М., 1967.

    45. A. A. Лeонтьев. Слово в речевой деятельности. М., 1965.

    46. А. Н. Леонтьев. Культура, поведение и мозг человека. «Вопро­сы философии», 1968, № 7.

    47. А. Н. Леонтьев. О механизме чувственного отражения. «Вопро­сы психологии», 1959, №2.

    48. А. Р. Лурия. Теория развития высших психических функций. «Воп­росы философии», 1966, №7.

    49. К. Маркс. Из ранних произведений. М., 1956.

    50. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3

    51. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23.

    52. А. Мартине. Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в лин­гвистике», вып. 3. М., 1963.

    53. Г. П. Мельников. Кибернетический аспект различения созна<414>ния, мышления, языка и речи. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    54. И. И. Мещанинов. Соотношение логических и грамматических категорий. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    55. И. И. Мещанинов. Члены предложения и части речи. М. — Л., 1945

    56. И. С. Нарcкий. О проблеме противоречия в диалектической ло­гике. «Вопросы философии», 1967, №6.

    57. О. A. Hopк. Основные интонационные модели в немецком языке. «Иностранные языки в школе», 1964, №3.

    58. Т. И. Ойзерман. Основные ступени процесса познания. М., 1957.

    59. В. М. Павлов. Проблема языка и мышления в трудах В. Гум­больдта и в неогумбольдтианском языкознании. — В сб.: «Язык и мыш­ление». М., 1967.

    60. Т. Д. Павлов. Информация, отражение, творчество. М., 1967.

    61. Т. Д. Павлов. Теория отражения. М., 1949.

    62. Р. В. Пазухин. Учение К. Бюлера о функциях языка как попытка психологического решения лингвистических проблем. — ВЯ, 1963, №5.

    63. В. З. Панфилов. Грамматика и логика. М. — Л., 1963.

    64. В. З. Панфилов. К вопросу о соотношении языка и мышления. — В сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

    65. А. М. Пешковский. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? — В кн.: А. М. Пешковский. Избранные труды. М., 1959.

    66. А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1938.

    67. Я. А. Пономарев. Психика и интуиция. М., 1967.

    68. А. А. Потебня. Мысль и язык. Харьков, 1913.

    69. А. А. Реформатский. Дихотомическая классификация диффе­ренциальных признаков и фонематическая модель языка. — В сб.: «Во­просы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

    70. Ю. В. Рождественский. О лингвистических универсалиях. — ВЯ, 1968, №2.

    71. С. Л. Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959.

    72. Б. А. Серебренников. К проблеме типов лексической и грам­матической абстракции. — В сб.: «Вопросы грамматического строя». М., 1955.

    73. Б. А. Серебренников. Об относительной самостоятельности развития системы языка. М., 1968.

    74. И. М. Сеченов. Соч., т. 2. 1908.

    75. А. В. Славин. Образная модель как форма научно-исследователь­ского мышления. «Вопросы философии», 1968, №3.

    76. Н. А. Слюсарева. Об универсализме в грамматике. — В сб.: «Ино­странные языки в высшей школе», вып. 3. М., 1966.

    77. А. И. Смирницкий. Морфология английского языка. М., 1959.

    78. А. И. Смирницкий. Синтаксис английского языка. М., 1957.

    79. М. И. Стеблин-Каменский. Об основных признаках грам­матического значения. «Вестник ЛГУ», 1954, №6.

    80. Ю. С. Степанов. Основы общего языкознания. М., 1966.

    81. В. С. Украинцев. Информация и отражение. «Вопросы филосо­фии», 1963, №2.

    82. А. И. Уемов. Вещи, свойства и отношения. М., 1963.

    83. А. И. Уемов. Строение умозаключений как проблема логики науч­ного познания. «Вопросы философии», 1966, №7.

    84. Э. М. Уленбек. Еще раз о трансформационной грамматике. — ВЯ, 1968, №3, 4.

    85. Д. С. Уорс. Трансформационный анализ конструкций с творитель<415>ным падежом в русском языке. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 2. М., 1962.

    86. А. А. Уфимцева. Слово в лексико-семантической системе языка. М., 1968.

    87. Ф. Ф. Фортунатов. Избранные труды, т. 2. М., 1957.

    88. Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II. М., 1949.

    89. П. В. Чесноков. Логическая фраза и предложение. Ростов-на-Дону, 1961.

    90. П. В. Чесноков. О взаимосоответствии формальных типов языко­вых и логических построений. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    91. А. А. Шахматов. Синтаксис русского языка. Л., 1941.

    92. А. Шафф. Введение в семантику. М., 1963.

    93. Ф. Н. Шемякин. Язык и чувственное познание. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    94. Е. О. Шендельс. О грамматическом значении в плане содержа­ния. — В сб.: «Принципы научного анализа языка». М., 1959.

    95. Е. О. Шендельс. О грамматической полисемии. — ВЯ, 1962, №3.

    96. Д. А. Штеллинг. О неоднородности грамматических категорий. — ВЯ, 1959, №1.

    97. Г. П. Щедровицкий. Что значит рассматривать языки как зна­ковую систему? — В сб.: «Материалы к конференции «Язык как зна­ковая система особого рода»». М., 1967.

    98. Г. П. Щедровицкий. Языковое мышление и его анализ. — ВЯ, 1957, №1.

    99. Л. В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об экспери­менте в языкознании. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

    100. А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965.

    101. В. С. Юрченко. О взаимосвязи мышления, языка и речи на комму­никативном уровне. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

    102. Р. Якобсон. Типологические исследования и их вклад в сравни­тельно-историческое языкознание. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.

    103. В. Н. Ярцева. Проблема формы и содержания синтаксических еди­ниц в трактовке дескриптивистов и «менталистов». — В сб.: «Вопросы истории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

    104. К. Ammer, G. Ìeier. Bedeutung und Struktur. «Zeichen und System der Sprache». Bd. III. Berlin, 1966.

    105. Ì. Dokulil. Zum wechselseitigen Verhäitnis zwischen Wortbildung und Syntax. TLP, 1. Prague, 1964.

    106. A. V. Isačenko, R. Růžička. Semantik der Grammatik. «Zei­chen und System der Sprache». Bd. III. Berlin, 1966.

    107. O. Lečka. Zur Invariantenforschung in der Sprachwissenschaft. TLP, 1. Prague, 1964.

    108. F. Schmidt. Logik der Syntax. Berlin, 1957.

    109. W. Timm. Zum Verhältnis zwischen Bewußtsein und Information. «Deutsche Zeitschrift für Philosophie». 1963, N 7.

    110. Universals of language. Cambridge (Mass.), 1963.<416>
    1   ...   49   50   51   52   53   54   55   56   ...   77


    написать администратору сайта