Фредерик Коплстон История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том ii

• Название: Фредерик Коплстон История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том ii
• Дата: 01.04.2023
• Размер: 1.14 Mb.
• Имя файла: koplston._istoriya_filosofii._tom_2.doc
• Тип: Документы; #1030219
• страница: 5 из 23

имел в виду на самом деле, то мы увидим, что никакого противоречия здесь нет. Когда Аристотель говорит, что истинной субстанцией является единичное, и только оно, он хочет подчеркнуть отличие от доктрины Платона, который утверждал, что универсальное – это отдельная субстанция, существующая сама по себе. Аристотель совсем не собирался отрицать реальность универсального, которое является формальным или видовым элементом объекта. Да, единичное – это истинная субстанция, но то, что делает его субстанцией того или иного вида, то, что является главным элементом любой вещи и объектом науки, называется универсальным элементом, формой вещи, которую ум абстрагирует и выражает в формальной универсальности. Поэтому, когда Аристотель называет «универсальное» объектом науки, он не противоречит самому себе, поскольку он отрицает не объективную реальность универсального, а только существование его отдельно от вещи. Его реальность проявляется в единичном, оно не трансцендентно, если рассматривать его в объективной реальности, а имманентно – это конкретное универсальное. Единичное, и только оно, представляет собой субстанцию в истинном смысле этого слова, но единичный чувственный объект является составным, и интеллект в процессе научного познания сразу же схватывает универсальный элемент, который действительно присутствует, хотя и существует как частное, как элемент единичного. На такой вывод Аристотеля натолкнула мысль о том, что единичное исчезает, а вид продолжает существовать. Так, отдельные лошади умирают, но их сущность остается неизменной (видовая сущность, а не численность) во всех лошадях, которые приходят и уходят. И ученые изучают именно эту сущность, а не сущность лошади по кличке Черная Красавица или какой-либо другой лошади.

ii) Аристотель не противоречит самому себе даже в терминологии, поскольку он четко различает два значения субстанции. Субстанция первого порядка – это субстанция единичного, состоящая из материи и формы; субстанция второго порядка – это формальный элемент или видовая сущность, соответствующая универсальному понятию. К первой субстанции относятся объекты, не предицируемые другими, но с помощью которых предицируется что-то другое (например, случайное). Вторые субстанции представляют собой природу объекта, его видовую сущность, то, что соответствует универсальному понятию. Более того, когда Аристотель говорит о первых и вторых субстанциях, он не имеет в виду их первичность или вторичность по отношению к их характеру, достоинству или времени, но первичность или вторичность по отношению к той последовательности, в какой мы их познаем.

Верно ли, что универсалии, как думал Аристотель, необходимы для науки? i) Если под наукой понимать познание универсального, то ответ очевиден. ii) Если же под наукой понимать Мудрость, в том смысле, в каком понимал ее Аристотель, то мы с полным правом можем сказать, что философ не изучает единичное как таковое. Если, к примеру, философ размышляет о случайном бытии, он думает не о том или ином конкретном бытии как таковом, а о сущности этого случайного бытия, хотя и использует конкретные примеры его в качестве иллюстрации. Если бы мы ограничились конкретными случаями подобного бытия, которые испытали либо мы сами, либо те люди, которым мы доверяем, тогда заключение философа ограничивалось бы этими конкретными случаями, однако он, будучи философом, стремится вывести универсальное заключение, применимое ко всем возможным типам случайного бытия. iii) Если под наукой понимать то, что мы понимаем под этим словом сегодня, тогда мы должны признать, что знание истинной сущности какого-либо класса объектов весьма желательно, но не необходимо. Например, ботаник может составить прекрасную классификацию растений, даже не зная их определений. Для него вполне достаточно найти черты, по которым можно было бы определить, к каким видам относятся эти растения, независимо от того, помогают ли эти черты определить их реальную видовую сущность или нет. Очень важно, что, когда философы-схоласты хотят привести пример репрезентативного определения, они говорят: «Человек – это разумное животное». При этом они вряд ли возьмут на себя смелость дать сущностное определение коровы или лютика. Нам часто приходится довольствоваться тем, что можно было бы назвать «номинальной» сущностью, в противовес реальной.

Но даже в этом случае необходимо знать некоторые универсальные характеристики. Ибо если вы не можете определить различия между некоторыми видами, а вам нужно их определить, то вы сможете сделать это на основе общих признаков, характерных для всего класса. Предположим, что «разумное животное» – это действительно определение человека. Если же вы не можете получить подобное определение, то вы должны дать описание человека, например «двуногое бесперое существо, обладающее осмысленной речью». При составлении этого описания вы использовали знания о двух универсалиях – «бесперое» и «осмысленная речь». Таким образом, даже классификация или описание по случайным признакам помогает выявить универсалии, ибо можно различить тип, даже не умея правильно его определить. Это напоминает тот случай, когда вы смутно понимаете, о каком понятии идет речь, но не можете точно определить его или представить более четко. Поэтому в любом случае универсальное определение как действительно сущностное определение остается идеальным видом определения, хотя на практике эмпирическая наука может без него обойтись, а Аристотель конечно же имел в виду науку в ее идеальном виде. Он никогда бы не согласился с эмпиристскими и номиналистскими взглядами Дж. Ст. Милля, хотя конечно же он признавал, что нам вместо истинного определения часто приходится довольствоваться описанием.

6. Итак, Аристотель отказывался признать объекты математики или универсалии субстанциями. В «Метафизике», где он ставит перед собой задачу опровергнуть теорию Платона, Аристотель просто утверждает, что они не являются субстанциями, а в «Категориях», как мы уже убедились, называет их вторичными или производными субстанциями. В любом случае, истинной субстанцией является единичное, и только оно. Существует, однако, еще одна проблема, которую надо рассмотреть.

Согласно Аристотелю, чувственно воспринимаемые единичные сущности не могут быть определены, поскольку отягощены материальным элементом и поэтому подвержены уничтожению, и не могут быть источником достоверного знания. С другой стороны, субстанция – это в первую очередь определимая сущность или форма вещи или принцип, благодаря которому материальный элемент становится каким-то определенным объектом. Отсюда следует, что субстанция – это в первую очередь форма, которая сама по себе нематериальна. Получается, что, начав с утверждения, что субстанции – это единичные чувственные объекты, Аристотель в ходе своего рассуждения приходит к мысли, что истинной и первичной субстанцией можно назвать только чистую форму. Но единственными по-настоящему независимыми от материи формами являются только Бог, Разум сфер и активный интеллект человека, поэтому мы можем назвать первичными субстанциями только их. Если метафизика изучает субстанции, то сразу становится ясно, что термин «метафизика» эквивалентен термину «теология». В этом проявилось влияние платонизма, поскольку, даже отвергнув Платонову теорию Идей, Аристотель продолжал рассматривать материю как элемент непроницаемый для мысли, а чистую форму как нечто умопостигаемое. Дело не в том, ошибался ли в этом Аристотель или нет, а в том, что подобные взгляды представляли собой несомненное наследие платонизма.

7. Аристотель, как мы уже упоминали, называет четыре принципа: материю, форму, движущую причину и конечную причину или цель. Изменение или движение (то есть движение в общем смысле слова, включающее в себя переход от состояния до к состоянию после, например изменение цвета листьев от зеленого к коричневому) есть факт, несмотря на то что Парменид и считал его иллюзией, и Аристотель подверг изменение пристальному изучению. Он открыл, что движение включает в себя несколько факторов, которые следует рассмотреть подробно. К примеру, должен существовать субстрат изменения, поскольку в каждом случае изменения есть то, что изменяется. Из желудя вырастает дуб, из его древесины изготовляют кровать: есть нечто, что подвергается изменению и получает новое определение. Сначала это определение существует в виде возможности, потом, под действием какой-то движущей силы, получает новую актуализацию. Мрамор содержит в себе возможность новой формы, которую придает ему скульптор, а именно формы статуи.

Когда мрамор получает форму статуи, он изменяется, но это изменение носит случайный характер, в том смысле, что мрамор остается мрамором, только форма или очертания его изменяются. Однако в других случаях субстанция, как и форма, тоже претерпевает изменения: так, когда корова поедает траву, трава переваривается и принимает совершенно новую субстанциальную форму. И поскольку все на свете может в конечном счете превратиться во что угодно, то, вероятно, существует конечный субстрат, не имеющий собственных определенных характеристик, но являющийся простой возможностью как таковой. Именно это и имел в виду Аристотель под первой материей схоластов, которую мы находим во всех материальных вещах и которая является исходным основанием всех изменений. Аристотель, конечно, прекрасно понимал, что никакая движущая сила не воздействует непосредственно на первую материю как таковую: воздействию подвергается какая-то конкретная вещь, какой-то уже осуществленный субстрат. К примеру, скульптор высекает статую из мрамора; мрамор – вот та материя или субстрат изменения, которое он порождает, а вовсе не материя как таковая. Аналогичным образом плотью коровы становится трава, а не материя в общем. Это означает, что первая материя не существует сама по себе – как чистая материя, – она всегда существует в соединении с Формой, которая является формальным или характеризующим фактором. Первая материя логически отличается от Формы тем, что не может существовать сама по себе; однако ее настоящее отличие от Формы заключается в том, что она является реальным элементом материального объекта и исходным основанием изменений, которые он претерпевает. Мы поэтому не имеем права называть первую материю простейшим телом материальной Вселенной, поскольку это вовсе не тело, а элемент, пусть даже самого примитивного тела. Аристотель пишет в «Физике», что четыре элемента – земля, воздух, огонь и вода, – представляющиеся нам самыми простыми телами материального мира, содержат в себе противоположности и могут превращаться друг в друга. Но если они подвержены изменениям, значит, они содержат в себе сочетание возможности и акта. Воздух, к примеру, является воздухом, но может стать и огнем. Он имеет форму или существует как воздух, но в нем заключена и возможность стать огнем. Однако с логической точки зрения в первую очередь необходимо установить существование чистой возможности, то есть возможности вообще чем-нибудь стать, а потом уже рассматривать возможность превращения воздуха в огонь или любой другой конкретный предмет.

Итак, изменение – это развитие уже существующего тела, но не в такое же точно тело, а в тело, способное стать чем-то иным, хотя еще и не ставшее им. Это актуализация возможности, но возможность включает в себя действительность, которая еще не стала тем, чем может стать. Пар, к примеру, не появляется из ничего, он появляется из воды. Но он не появляется из нее в виде воды: точная копия воды – это вода и ничего больше. Пар появляется из воды, которая может стать паром и «требует» этого, когда ее нагревают до определенной температуры, но она еще не пар, поскольку она еще «лишена» формы пара – не в том смысле, что она не имеет формы пара, а в том, что она могла бы и должна ее иметь, но еще пока не обрела. Поэтому в изменении присутствуют не два, а три фактора, поскольку его результат содержит два положительных элемента – форму и материю – и предполагает наличие третьего – лишенности. Лишенность (отсутствие) – это не положительный элемент в том смысле, в каком являются положительными материя и форма, но изменение с необходимостью предполагает ее. Таким образом, Аристотель указывает три предпосылки изменения – материя, форма и лишенность или острая необходимость.

8. Таким образом, конкретная чувственно воспринимаемая субстанция – это индивидуальное бытие, состоящее из материи и формы.

Однако формальный элемент такого бытия, который и делает его именно этой, а не другой вещью, один и тот же во всех объектах этого вида. К примеру, специфическая природа или сущность человека одна и та же (хотя конечно же не в численном выражении) у Сократа и у Платона. Поэтому мы не можем сказать, что формальный элемент наделяет конкретную субстанцию индивидуальными чертами, иными словами, форма не может быть принципом индивидуализации чувственно воспринимаемых объектов. Что же тогда, по мнению Аристотеля, является этим принципом? Материя. Таким образом, Каллий и Сократ имеют одну и ту же форму (то есть форму человека), но они отличаются друг от друга благодаря различию в материи, из которой они состоят. Этот взгляд разделял и святой Фома Аквинский, однако, понимая, что совершенно лишенная признаков первая материя не может быть принципом индивидуализации, он утверждал, что этим принципом является materia signata quantitate. Именно она придает индивидуальные черты объектам, поскольку обладает предварительной потребностью количества, которое она позже приобретает, соединившись с формой. Эта теория, гласящая, что индивидуальные черты объектам придает материя, является наследством платонизма, согласно которому форма – это универсальное.

Из этой теории логически вытекает, что каждая чистая форма должна быть единственной формой своего вида, должна охватывать все возможные проявления этого вида, поскольку нет такой материи, которая могла бы служить принципом индивидуализации внутри вида. К этому выводу пришел Св. Фома Аквинский; в отличие от Св. Бонавентуры он был убежден, что чистые разумы или ангелы соответствуют большому числу видов, ибо множество ангелов или нематериальных форм не может относиться к одному виду. Эта мысль приходила в голову и самому Аристотелю, поскольку, заметив, что множество зависит от материи, он говорит далее, что неподвижный перводвигатель, лишенный материи, может быть только единственным. Это высказывание находится в противоречии с теорией Аристотеля о множестве неподвижных двигателей, однако оно свидетельствует о том, что он сам понимал, какие следствия вытекают из его доктрины материи как принципа индивидуализации внутри вида.

Однако из этой доктрины вытекает еще одно, гораздо более важное, следствие. Согласно Аристотелю, материя является принципом индивидуализации, однако сама по себе она непознаваема. Отсюда следует, что мы не можем до конца познать ни один единичный конкретный объект. Более того, Аристотель, как уже говорилось, был убежден, что единичное не может быть и определено, поскольку наука имеет дело с сущностью или определением. Единичное как таковое, следовательно, не является объектом науки и не может быть познано до конца. Правда, Аристотель отмечал, что, хотя для отдельных объектов, будь то умопостигаемые объекты (например, математические круги) и чувственно воспринимаемые (круги из бронзы или дерева), определений не бывает, они познаются либо интуицией, либо восприятием, однако он не развил дальше этого положения и не разработал теории интуитивного познания. Создание же такой теории совершенно необходимо. Например, мы можем хорошо знать характер какого-то человека, однако получаем это знание вовсе не в процессе дискурсивного мышления или научными методами. Словом, нам трудно избавиться от ощущения, что увлечение Аристотеля научными определениями и субстанциями как особыми сущностями и его неверие в познаваемость материальных объектов было простым отголоском влияния Платона, которое испытывал на себе Аристотель в годы своей учебы.

9. В девятой книге «Метафизики» Аристотель обсуждает понятия потенции и акта. Различие между этими понятиями исключительно важно, поскольку именно оно позволило Аристотелю создать теорию развития. Философы Мегарской школы отрицали возможность, однако, как отмечал Аристотель, было бы абсурдным говорить, что строитель, который актуально ничего не строит, не умеет строить. Конечно, в определенном смысле это верно, что в ту минуту, когда строитель действительно «ничего не строит», он «не может [действительно] строить» (в этом проявляется принцип противоречия); однако он обладает возможностью и способностью строить, он умеет это делать, даже если актуально и не применяет это умение. То, что возможность – это не простое отрицание действительности, можно продемонстрировать на простом примере. Крепко спящий или находящийся в обмороке человек актуально не думает, однако, будучи человеком, он способен в потенции мыслить, в то время как камень ни актуально не думает, ни потенциально не умеет думать. Природный объект обладает возможностью полностью реализовать свою форму – например, желудь или проросток со временем станет дубом. Возможность, потенция – это сила, способная превратить один объект в другой, или сила самореализации, в обоих случаях это нечто реальное, находящееся между небытием и действительностью.

Действительность, говорит Аристотель, «первичнее возможности и способности»27. Действительное всегда возникает из возможного; возможное всегда сводится к действительному, к тому, что уже находится в акте, как человек порождается человеком. В этом смысле действительное во временном смысле первее возможного. Но действительное превосходит возможное и логически, в принципе, поскольку действительное – это та цель, для достижения которой существует или появляется возможность. Так, хотя мальчик во времени предшествует своему осуществлению в виде мужчины, мужчина в логическом смысле выше мальчика, ибо ребенок существует для того, чтобы стать взрослым. Более того, вечное важнее того, что преходяще, и то, что вечно и не подвержено уничтожению, действительно в самом высшем смысле. Бог, например, существует в силу необходимости, а то, что существует по необходимости, должно быть полностью действительным – как вечный источник движения и сведения возможности к действию. Бог должен быть полной и завершенной действительностью, неподвижным Перводвигателем. Вечное, утверждает Аристотель, должно быть хорошим – «в нем нет ничего дурного, никакого изъяна»28. Дурное означает наличие какого-либо изъяна или искажения, а в том, что полностью осуществилось, не может быть никакого изъяна. Отсюда следует, что не может быть самостоятельного принципа зла, ибо то, что не имеет материи, является чистой формой. «Дурное не существует помимо дурных вещей»29. Отсюда становится ясно, что Бог, по мысли Аристотеля, напоминает Платонову идею Блага; Аристотель и вправду замечает, что «причина всех благ – само благо»30. Неподвижный перводвигатель, будучи источником всего движения, является конечной целью или причиной того, почему возможность превращается в действительность, иными словами, почему реализуется благо.

Открытие различия между возможностью и действительностью позволило Аристотелю объяснить изменение, которое отвергал Парменид. Парменид утверждал, что изменение невозможно, поскольку бытие не может порождаться не-бытием (из ничего ничего не возникает), равно как бытие не может появиться и из бытия (ибо бытие уже есть). Так, огонь не может появиться из воздуха, поскольку воздух – это воздух, а не огонь. На это Аристотель мог бы ответить, что огонь возникает не из воздуха в виде воздуха, а из воздуха, который может стать огнем, но еще не стал им, иными словами, который обладает способностью стать огнем. Абстрагируясь от деталей, можно сказать, что одна вещь превращается в другую через лишение. Если бы Парменид возразил, что это равносильно тому, чтобы сказать, что вещь появляется из не-бытия, Аристотель мог бы ответить, что она появляется не за счет простого лишения (из чистого лишения), а за счет лишения в данном предмете. Если бы Парменид заявил, что в этом случае вещь появляется из бытия, что противоречит здравому смыслу, Аристотель ответил бы, что она не появляется из бытия точно такой же, как она есть, она появляется из бытия, которое одновременно является и не-бытием, то есть совсем не той вещью, которой она станет. Таким образом, он решает проблему, с которой столкнулся Парменид, благодаря различию между формой, материей и лишенностью или (в более широком смысле) между действием, возможностью и лишенностью.

10. Различие между возможностью и действительностью приводит к доктрине иерархии или ступеней существования, ибо ясно, что объект, осуществившийся по отношению к своему состоянию до, обладает способностью стать другим (то есть перейти в состояние после). Приведем банальный пример: каменная глыба, вырубленная из скалы, находится в состоянии осуществления по сравнению с тем временем, когда она была еще частью скалы, и в состоянии возможности по отношению к дому, учитывая ту роль, которую она сыграет при строительстве дома, которое еще не началось. Аналогичным образом душа в своем сенсибельном аспекте и функциях осуществилась по отношению к телу и в то же время находится в состоянии возможности по отношению к более высоким функциям ума. У основания лестницы, если можно так выразиться, располагается первая материя, непознаваемая сама по себе и никогда не существующая отдельно от формы. В сочетании с противоположностями, то есть с теплом или с холодом и с сухостью и влажностью, она образует четыре тела – землю, воздух, воду и огонь. Эти относительно простые тела образуют, в свою очередь, неорганические тела, такие, как золото, и простые ткани живых существ (которые в целом называются гомомерическими телами). Аномомерические существа, или организмы, образуются из гомомерических, которые служат для них материалом. Так, поднимаясь по лестнице, мы добираемся до активного разума человека, не смешанного с материей, разума отдельных сфер и, наконец, до Бога. (Конечно же не следует думать, что эта доктрина включает в себя понятие эволюции. Чистые формы не развиваются из материи. Более того, Аристотель утверждал, что виды вечны, уничтожаются только единичные чувственно воспринимаемые объекты.)

11. Что же порождает изменение? Каменная глыба, не вырубленная из скалы, так и останется ее частью – она не может сама себя вырубить. Не может глыба сама себя и уложить в стену дома. В обоих случаях необходимо наличие внешнего воздействия, или источника движения. Иными словами, помимо формальной и материальной причин, необходима еще и действующая причина. Но она не обязательно должна быть внешней по отношению к изменяющемуся объекту: например, каждый из четырех элементов, по мнению Аристотеля, наделен естественным стремлением занять подобающее ему место во Вселенной (к примеру, огонь стремится «ввысь»), и интересующий нас элемент, если не ставить ему преград, будет двигаться в соответствии со своим естественным стремлением. Форма элемента стремится занять свое собственное место, и поэтому формальная и действующая причины совпадают. Однако отсюда вовсе не следует, что действующая причина всегда тождественна формальной – они тождественны, если инициатором движения считать душу или формальный принцип организма. У строителя дома они не тождественны, поскольку у человеческих существ действующая причина, например отец, только специфически, а не численно равна формальной причине ребенка.

12. Не следует забывать, что Аристотель считал себя первым мыслителем, который по-настоящему изучил конечную причину. Но хотя он и придавал ей огромное значение, было бы ошибкой предполагать, что под конечной причиной Аристотель понимал внешнюю причину или цель, например, что трава растет для того, чтобы у овцы была еда. Наоборот, он считал, что конечная цель является внутренней или имманентной (то есть яблоня достигает своей цели не тогда, когда ее плоды становятся полезной и вкусной пищей человека или превращаются в сидр, а тогда, когда яблоня достигает высшей степени совершенства, на которую она способна, то есть совершенства формы), ибо, по мнению Аристотеля, цель и конечная причина – одно и то же. Так, формальной причиной лошади является видовая форма лошади, но это также и ее конечная цель, поскольку единичный представитель вида естественным образом стремится к совершенству – то есть к воплощению формы своего вида. Естественное стремление воплотить форму означает, что конечная, формальная и движущая причины – часто одно и то же. Например, в органической субстанции душа или ψυχή является формальной причиной или определяющим элементом организма, но в то же время она и движущая причина, или источник изменения, и конечная причина, поскольку имманентной целью организма является индивидуальное воплощение формы вида. Так, желудь в процессе своего превращения во взрослое дерево стремится к полной реализации своей конечной причины. По мнению Аристотеля, именно конечная причина вызывает изменения в организме, за счет «притяжения». В случае с дубом его конечная причина, являющаяся одновременно и формальной, вызывает превращение желудя в дерево, вытягивая его в процессе развития. Можно, конечно, возразить, что конечная причина или совершенная форма дуба пока еще не существует и не может вызывать изменения, а с другой стороны, мы не можем сказать, что эти изменения породила идея (подобно тому как образ картины, возникший у художника, побуждает его создать ее), поскольку желудь не имеет разума и не обладает воображением. Аристотель, вне всякого сомнения, ответил бы, что форма желудя является формой дуба в зародыше, которая обладает естественным внутренним стремлением полностью осуществиться в дубе. Но если бы мы продолжали задавать вопросы, Аристотелю было бы все труднее и труднее отвечать на них.

(Конечно, несмотря на свое стремление отождествлять причины, Аристотель вовсе не отрицал, что физически они могут отличаться друг от друга. Скажем, в примере со строительством дома формальная причина дома – если можно говорить о его формальной причине – не только концептуально, но и физически отличается от его конечной причины, то есть образа или плана, сложившегося у архитектора, а также и от действующей причины или причин. В общем мы можем сказать, что действующая, конечная, формальная и материальная причины имеют тенденцию сливаться в две и что Аристотель стремился свести четыре причины к двум, а именно к формальной и материальной (хотя при нашем современном понимании слова «причина» мы сначала думаем о движущей причине, а потом, возможно, о конечной.)

То огромное значение, которое Аристотель придавал конечной цели, не исключает, конечно, механической причинности, несмотря на то что его отношение к природе носило следы антропоморфизма, о чем свидетельствует его высказывание: «Бог и природа ничего не делают всуе»31. Это высказывание плохо согласуется с теологией, изложенной в «Метафизике». Иногда конечная цель и механизм ее достижения соединяются, например в случае со светильником – свет проникает сквозь его стенки, поскольку его частички меньше пор светильника, благодаря чему мы не натыкаемся в темноте на разные предметы. Однако в других случаях, по мнению Аристотеля, действуют только механические причины (например, цвет глаз у человека и животных не преследует никакой цели, он объясняется просто обстоятельствами рождения). Более того, Аристотель ясно говорит, что не следует всегда искать конечную причину, поскольку некоторые вещи можно объяснить только с помощью материальной или действующей причин.

13. Всякое движение, всякий переход от возможности к действительности подчиняется определенному принципу движения; однако если всякое становление, всякий изменяющийся объект нуждается в источнике движения, то весь мир в целом, вся Вселенная, нуждается в Перводвигателе. Очень важно, однако, отметить, что слово «первый» вовсе не означает, что он был первым по времени, поскольку движение, по Аристотелю, неизбежно является вечным (ведь для того, чтобы оно возникло или прекратилось, нужно другое движение). Скорее это слово имеет значение «высший»: Перводвигатель – это источник вечного движения. Более того, Перводвигатель – это не Бог-творец, поскольку мир существовал вечно и никогда не был создан. Бог придает миру Форму, но он не создал его. Бог придает миру Форму, создавая его образ, то есть действуя как конечная причина. По мнению Аристотеля, если бы Бог вызывал движение за счет движущей физической причинности – то есть «толкая» его, – то он сам изменился бы, поскольку движимое оказывает воздействие на то, что его движет. Поэтому он должен действовать, как конечная причина. К этой идее мы еще вернемся.

В «Метафизике» Аристотель говорит о том, что этот принцип движения представляет собой чистое действие (энергию) без возможности. Предположив, что мир вечен (если время появилось, значит, по мнению Аристотеля, до него существовало другое время, что является противоречием, – а поскольку время неразрывно связано с изменением, изменение тоже должно быть вечным), он заявляет, что должен существовать Перводвигатель, вызывающий изменения, но сам остающийся неизменным, не обладающий никакой способностью, ибо, если, к примеру, он перестанет порождать движение, движение или изменение не смогут быть вечными, а они вечны. Поэтому должен существовать Перводвигатель, который является чистым действием, а если он – чистое действие, значит, он нематериален, ибо материальность включает в себя возможность подвергнуться воздействию и измениться. Более того, наблюдения, показывающие, что существует непрекращающееся круговое движение небес, подтверждают это предположение, поскольку для того, чтобы небеса двигались, должен быть Перводвигатель.

Как мы уже видели, Бог приводит в движение Вселенную потому, что является конечной причиной. Очевидно, Бог приводит в движение непосредственно первое небо, вызывая ежедневное обращение звезд вокруг Земли. О! движет, внушая любовь и желание (желаемое и умопостигаемое – одно и то же в области нематериального), и потому должен существовать Разум первой сферы и разумы других сфер. Разум всех сфер является духовным, и сфера желает как можно точнее воспроизвести жизнь своего разума. Не будучи способной воспроизвести ее в духовном смысле, она совершает круговое движение. В ранний период своей творческой деятельности Аристотель разделял Платонову концепцию звездных душ, ибо в «О философии» утверждается, что звезды имеют душу и движутся сами по себе; однако он отказался от этой концепции в пользу идеи о Разуме сфер.

Интересно, что Аристотель, похоже, не был уверен в том, сколько неподвижных двигателей существует на свете. Так, в «Физике» в трех отрывках он говорит о множестве неподвижных двигателей, да и в «Метафизике» утверждается, что таких двигателей много. Считается, что глава 8 Книги А «Метафизики» была добавлена Аристотелем позже. В главах 7 и 9 (связанных между собой и относящихся к первоначальному варианту «Метафизики») Аристотель говорит об одном неподвижном двигателе. Однако в главе 8 появляются пятьдесят пять трансцендентных двигателей. Позже Плотин заметил, что их связь с перводвигателем так и осталась до конца неясной. Он также задает вопрос – как может существовать такое множество двигателей, если принципом индивидуализации служит материя, как утверждал сам Аристотель? Аристотель и сам понимал, что такой вопрос может возникнуть; он приводит его в середине главы 8, но оставляет без ответа. Даже во времена Теофраста некоторые последователи Аристотеля утверждали, что существует только один неподвижный двигатель, поскольку они не знали, как согласовать независимые движения, вызванные множеством двигателей.

В конечном счете, именно на основании этого упоминания о множестве двигателей средневековые философы высказали предположение, что сферами движут разумы или ангелы. Объявив их подчиненными и зависимыми от Перводвигателя или Бога, они заняли единственно возможную позицию, поскольку для достижения гармонии другие двигатели должны быть подчинены Перводвигателю и должны быть напрямую или опосредованно связаны с ним, посредством разума и желания, то есть они должны образовывать иерархию двигателей. Это неоплатоники хорошо понимали.

Перводвигатель, будучи нематериальным, не может совершать никаких телесных действий: его активность – чисто духовная, интеллектуальная. Иными словами, Бог занят мышлением. Но что является объектом Его мысли? Знание – это интеллектуальная причастность объекта, поэтому объект Божественного мышления должен быть самым совершенным из всех возможных объектов; в любом случае знание, которым обладает Бог, не может быть знанием о том, что включает в себя изменение, новизну или ощущение. Таким образом, Бог познает Самого Себя в вечном интуитивном акте или самосознании. Поэтому Аристотель определял Бога как «Мышление о Мышлении»32. Бог – это чистое мышление, которое вечно мыслит самое себя. Более того, Бог не может иметь объекта познания вне Самого Себя, ибо это означало бы, что у Него есть цель за пределами Самого Себя. Бог поэтому знает только о Самом Себе. Святой Фома и другие, например Брентано, пытались истолковать Аристотеля в таком духе, чтобы не исключать Божественного знания о Мире и проявления Божественного Провидения; однако, хотя святой Фома сумел правильно представить Бога, из этого вовсе не следует, что Аристотель видел его именно таким. «У Аристотеля нет теории ни о Божественном творении, ни о Божественном провидении»33. Аристотель иногда говорил о Боге совсем по-другому, называя его военачальником, привносящим порядок в свою армию, или утверждал, что Бог обеспечивает непрерывную смену поколений у тех существ, которые, в отличие от звезд, лишены вечного существования, – однако подобным замечаниям не следует придавать слишком большого значения, особенно если мы вспомним, как Аристотель описывал Перводвигатель.

Является ли Бог Аристотеля личным Богом? Аристотель иногда называл Бога неподвижным Перводвигателем, иногда – Богом, а в «Никомаховой этике» он говорит о богах. Подобно большинству греков, Аристотель, похоже, не слишком беспокоился о том, сколько существует богов, но, если мы хотим сказать, что он был убежденным и бесповоротным монотеистом, тогда мы должны признать, что он персонифицировал Бога. Аристотель, по-видимому, не отождествлял Перводвигатель с личностью, да и само наделение его человеческими чертами совершенно не соответствовало бы тому смыслу, который он вкладывал в понятие «перводвигатель», но поскольку Аристотель называл его разумом или мышлением, то в философском смысле Он является личностью. Бог Аристотеля может не быть личностью secundum nomen, но Он личность secundum rem. Следует добавить, однако, что Аристотель никогда не рассматривал Перводвигатель в качестве предмета поклонения и уж никак не думал, что Ему можно было бы молиться и просить о чем-нибудь. Если и вправду Бог Аристотеля полностью сосредоточен на Самом Себе, а таковым он Его и считал, то было бы совершенно немыслимым, чтобы люди могли вступить с Ним в личные отношения. В «Большой этике» Аристотель весьма эмоционально заявляет, что глубоко ошибаются те, кто думает, будто бы Бог может стать чьим-то другом. Ибо Бог а) не может возвращать нам нашу любовь, и b) ни при каких обстоятельствах нельзя сказать, что мы любим Бога.

14. Другие доводы в защиту существования Бога в рудиментарной форме содержатся в остальных работах Аристотеля. Так, во фрагментах книги «О философии» он описывает человека, который впервые осознает красоту земли и моря и величие небес и приходит к выводу, что они сотворены богами. Это беглый набросок теологического аргумента. В той же самой работе он приводит серию аргументов, которую потом Фома Аквинский разовьет в «четвертый путь» (добавив различные промежуточные аргументы, разумеется). Аристотель утверждает, что среди лучшего всегда есть наилучшее; среди существующих вещей есть одна, которая лучше всех других, и она должна быть божественной. Эти аргументы приводят непосредственно только к относительно наилучшему – чтобы достичь абсолютно наилучшего, или Совершенного, необходимо ввести понятие каузальности, утверждая, что все конечные совершенства происходят из или являются «причастными» к Абсолютному совершенству, которое служит источником всех конечных совершенств. Это объяснение предложил святой Фома, ссылаясь на отрывок в «Метафизике»34 и даже использовав Аристотелев пример с огнем, про который тот говорит так: «огонь наиболее тепл, потому что он и для других вещей причина тепла»35. Что касается Аристотеля, то использование степеней Совершенства для доказательства существования Бога, скорее всего, относится к раннему периоду его деятельности, когда он еще находился под сильным влиянием Платона, в «Метафизике» он уже не использует аргументы подобного рода. В целом следует отметить, что, создавая «Метафизику», Аристотель уже отошел от общераспространенных понятий, которые мы встречаем, например, в книге «О философии». Время от времени он употреблял выражения, которые не соответствовали концепциям, изложенным в Книге Л «Метафизики»; однако в любом случае мы не можем ожидать, чтобы Аристотель совсем не употреблял общепринятых слов, выражений и понятий. Кроме того, в высшей степени вероятно, что он никогда не пытался систематизировать все свои высказывания относительно Бога и создать единую доктрину «божественного» или согласовать выражения, которыми он описывал Божественное провидение и деятельность Бога, с языком «Метафизики».

15. Из вышесказанного становится ясно, что Аристотелево представление о Боге было явно неудовлетворительным. Это верно, что он лучше понимал природу Божественного, чем Платон, однако в Книге Л «Метафизики», по крайней мере, Аристотель ничего не говорит о том, что миром управляет божественный разум, во что так горячо верил Платон, и что является неотъемлемым элементом любой приемлемой рациональной теологии. Бог Аристотеля является действующей причиной только потому, что он служит и конечной причиной. Его Бог не знает этого Мира и не создает его по задуманному Им плану: телеология природы – это всего лишь бессознательная телеология (по крайней мере, только такой вывод можно сделать, изучив описание Бога, данное в «Метафизике»). В этом отношении метафизика Аристотеля безусловно уступает метафизике Платона. С другой стороны, хотя не так уж много доктрин Аристотеля обязаны своим возникновением платонизму, он сумел объяснить, с помощью своей доктрины имманентной телеологии, движение конкретных чувственных объектов к полной реализации заложенных в них возможностей; кроме того, он доказал реальность чувственно воспринимаемого Мира, приведя гораздо более убедительные аргументы, чем его предшественник, и в то же самое время раскрыл истинную роль и значение становления и изменения, даже если в ходе этого ему пришлось отказаться от ряда ценных элементов Платоновой системы.