Партизанская быль. Г. Артозеев партизанская быль
 Скачать 0.61 Mb.
|
Две свадьбыМели февральские вьюги. Над землей гудели сильные ветры, по небу быстро перекатывались суровые, лохматые облака. Покинув село Бабичи, наше соединение двигалось по Чечерскому району Белоруссии к себе — на Украину. Сквозь метель перед нами обрисовалось освещенное луной, — занесенное снегом село. Казалось, оно спит мертвым сном. Все живое спряталось от мороза и вьюги. Собаки — и те не лаяли. Лишь в одном доме брезжил свет. Колонна остановилась неподалеку от села. Наши разведчики в белых халатах, на лыжах быстро пошли туда. Когда они вернулись, то со слов жителей рассказали, что происходит в селе. В доме, откуда виднелся свет, — гулянье. Женится начальник полиции местного куста — некто Долгов. Он празднует уже пятую свадьбу: в каждом селе решил иметь по жене. Долгов — не местный, рассказывали разведчики. Он пришел сюда с оккупантами. Говорят, что имеет железный крест первой степени за поимку и убийство тринадцати советских парашютистов. Выслушав доклад, наше командование решило совершить правосудие над лютым злодеем и его гостями. На свадьбе гуляло восемнадцать фашистов, четыре старосты и пять полицаев. Из десятка полицаев, поставленных с вечера на охрану дома, наши разведчики видели только троих, прильнувших лицами к оконным стеклам. Остальные разошлись по домам греться. Окружить дом были направлены стрелковые взводы Карпуши и Халиулина. Один полицай заметил партизан, дал тревожный выстрел, но тут же был убит меткой пулей Карпуши. В доме погас свет. Гости открыли стрельбу из автоматов. Из одного окна вылетела граната. Из других почему-то начали бросать посуду — как будто тут завязался не бой, а скандал. Подъехавший к дому Попудренко решил, что не стоит рисковать драгоценной жизнью партизан ради истребления этих гадов. Командир вызвал меня и поручил поднять па воздух разом всю свадьбу. — Не пожалеем для жениха и его друзей немного толу, — сказал он. — Такой подарок они вполне заслужили. На вручение подарка даю тебе сроку пятнадцать минут. Я побежал к своим саням за взрывчаткой. — Ты не увлекайся! — крикнул мне вдогонку командир, — много толу не трать: оглуши только. Я начал искать в ящиках подходящий брусок — килограммов на пять, но как назло под руку попадались большие бруски. Время шло, и я решил не экономить. Взял ящик на двадцать пять килограммов, бросил его в сани и помчался к своему оригинальному объекту: за всю партизанскую жизнь ни разу еще не приходилось мне взрывать свадьбы. Из слухового окна дома Долгова уже строчил пулемет: очевидно, некоторые гости слегка протрезвились. Дом оказался добротный — на каменном фундаменте, под железной крышей. Быстро осмотрев его, я остался доволен, что взял большую мину, и стал подыскивать подходящее место. По дымоходу можно было определить, к какой стене ближе печка. Подойдя со стороны огорода, я установил свой ящик. Подвел бикфордов шнур и поджег его. Крикнул своим ребятам, чтобы отходили подальше. Только мы отбежали — свадьба кончилась. Тряхнуло сильно. К небу поднялось коричневое облако, из которого на нас посыпалась какая-то труха. Во дворе Долгова снесло и амбар. Метрах в двадцати легла сплющенная крыша. Ни следа жизни не осталось на месте взрыва. — Сколько ты заложил, черт этакий? — крикнул мне Карпуша, но не услышал ответа: маленько оглох. — Ну, теперь нам уже тут делать нечего. — сказал Халиулин своим ребятам. Но вдруг — что за чудо? Из пепелища с развороченного фундамента поднялась человеческая фигура и, качаясь но довольно быстро перебирая ногами, пошла прочь. — Смотри, смотри! — крикнули мне товарищи. — Твой тол не всех берет! — и бросились за удалявшимся на огороды человеком. Я просто опешил: что тут за мертвые души бродят? Как могло случиться, чтобы после такого взрыва еще кто-то остался жив? Уж не чудится ли нам?.. Вместе со всеми я побежал за этим «духом». К сопротивлению дух был не способен. Его схватили. Оказалось, что это сам Долгов. Мерзавца притащили с огорода всего в пуху и перьях, но совершенно невредимым. Не судьба была ему умереть моментальной смертью. Попудренко приказал его повесить при всем народе. Фашистский прислужник потерял вместе с честью и совестью силы для того, чтобы мужественно окончить жизнь. Он падал в ноги партизанам, плакал, бил себя в грудь и кричал: — Пожалейте меня, русские люди! Я буду служить вам, как хотите, только полелейте! Оставьте жить! Что в самом деле ему зря пропадать? Пусть нам послужит! Пиши записку! — обратился Попудренко к этому подлецу. — Приглашай друзей на свадьбу! Вызывай всех полицаев своего куста немедленно сюда! — и командир тут же дал распоряжение, кому остаться на селе для встречи полицаев. Нам было отвратительно поведение и отечная, пропойная физиономия этого пожилого человека, который позорно жил и позорно прощался с жизнью. Население деревни нам пришлось успокаивать. Люди готовы были растерзать своего мучителя. Перед уходом из села Долгова повесили на липе напротив взорванного дома. Жители благодарили партизан, благословляя час нашего прихода. На следующем перегоне после небольшого привала командир послал нескольких партизан, в том числе и меня, вперед — проверить дорогу. Мы выехали. И надо ж было случиться — опять столкнулись со «свадьбой». Только на этот раз все было совсем по-другому. На глухой лесной дороге нежданно появились встречные сани. Мы их остановили. — Откуда движешься, запоздалый путник? — спросил я у одинокого седока. И, разглядев его, удивился — это был мальчик лет пятнадцати. — А вы, дяди, кто такие? — ответил он вопросом. — Разве не видишь? Партизаны! — ответил Козик. Мальчишка просиял. Он соскочил с саней и протягивая руки, бросился к нам. — Я Коля Березаев, — говорил он, обходя всех нас и суя каждому ладошку. — Я Коля Березаев. — А чего ж ты, Коля, в такое неурочное время разъезжаешь по лесу? — Из-за попа задержка получилась. От попа еду. — То есть как это? Какие у тебя дела с попом? Он служитель культа, а ты ведь все-таки советский школьник! — А никаких таких дел. Это только один раз. Для венчания. — У вас на селе свадьба? — Нет. Я сам. Вы не смейтесь, товарищи партизаны, это серьезно — я сам и венчался. И Коля рассказал нам, что оккупационные власти угоняют всю холостую молодежь в Германию, в рабство. А женатых пока не трогают. — Вот я и женился, — заключил Коля. Надул, значит, фашистов. Здорово это у тебя получилось. Сам придумал? Коля хитро прищурился. — Не сам. Немец один посоветовал. — Что, что? — Верно, немец. Он у нас на квартире стоял. Добрый такой дядька. Бывало все рассказывает… — А ты что немецкий язык знаешь? — Нет, он больше руками показывает. Ткнет мне в грудь пальцем, потом себя и ладошкой разную высоту покажет. И мы с мамой понимаем: у него дома дети остались — трое, один другого меньше. Когда вышел приказ брать в Германию четырнадцатилетних, мы с мамой плакали, что меня угонят. Я ему приказ показал, а он подумал и стал смеяться, а потом посоветовал: «Женись!» Мы к учителю ходили — он всю эту его выдумку нам перевел. Что мол не бойтесь, в комендатуре формалисты, им важна справка. Достаньте справку, лучше всего в церкви, предъявите в комендатуру, и все будет в порядке. Он, правда, хороший человек, я даже фамилию его помню: Кугельман. Он рабочий — печатник. — Да ты я вижу, — удивленно и даже с раздражением заметил один из наших парней, — за немцев агитатор. Возникло неловкое молчание. Коля смущенно потупился. — Нет, — сказал тогда Козик, — нехороший он человек, этот твой Кугельман, приедешь ты домой, а он, небось, соберет дружков и начнет над тобой потешаться. Ты ему не поддавайся! — Правда? — с испугом в голосе спросил Коля. Но, подумав немного, замотал головой и решительно сказал: — Быть того не может. Знаете, товарищи партизаны, есть среди них люди: Вот, честное пионерское, есть! Только они боятся быть людьми. Их фашисты, понимаете, держат и заставляют творить всякие ужасы. Мы в то время не делали и не могли делать различия между врагами, разделять на хороших и плохих. Но рассказ Коли, его уверенность, заставили нас задуматься. Я первым прервал раздумье: Ну, а где же теперь жена твоя, а, Коля? — спросил я. Он с радостью побежал к своим розвальням. — Тут, тут она, в сене. Заснула. Мы тоже пошли к саням. Коля поднял сено, и мы увидели свернувшуюся комочком девочку лет четырнадцати. Веки ее были плотно сжаты, ресницы заиндевели, прядка русых волос выбилась из-под платка и тоже побелела на морозе. Личико — бело и румяно, верхняя губа оттопырилась. Коля тихонько толкнул ее, девочка проснулась. Увидев нас, она не испугалась, гораздо быстрее Коли признала в нас партизан, вытащила из варежки теплую руку и, подавая нам по очереди, повторяла: — Березаева. Березаева. — будто хотела запомнить свою новую фамилию. Потом вдруг фыркнула и, смущенно рассмеявшись, уткнулась в рукав полушубка. — Как же вас поп-то обвенчал? — спросил Козик. — Ведь вы ж дети! Коля серьезно ответил: — Злынковский поп кого хочешь повенчает, только бы гроши или хороший подарок. Мы ему меду привезли, баранины, мешок картошки. А в церкви мы даже не были и вина не пили. Только привезли подарки и получили справку прямо у него на дому. — Что ж нам было делать? — рассудительно добавила девочка. — Ведь лучше же пожениться, чем ехать в Германию, верно? Оба, кажется, не совсем ясно понимали, что сделали, но относились к новому своему положению совершенно правильно: то есть так, будто ничего и не произошло. — Ну и куда же вы теперь едете, к ней или к тебе? — спросил я Коли? — Каждый к себе, — поспешно ответила девочка, и Коля подтвердил: — Мы ж только понарошку женились. Все-таки мы подарили «молодым» на счастье, что имели: несколько кусков сахару, ей — ручные часы, ему — портсигар. Обещали заехать в гости, но, конечно, так больше и не повидались. Расставшись с этой парой, мы не столько о них говорили, сколько о «добром немце», который надоумил мальчика на эту проделку. Какие побуждения им руководили? Искренно ли он помогал советским подросткам? И сошлись на том, что есть, конечно, и среди врагов люди, которым осточертела война и мерзости фашизма. Но так их фашизм скрутил, что вряд ли они сами с ним справятся. Придется нам не только свой, но и их народ освобождать от гитлеровской мрази. |