о произведении Обломов. И. А. Гончаров - Обломов. Иван Александрович Гончаров Обломов Аннотация
 Скачать 5.97 Mb.
|
XТолько что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер барина на замок и отправился к воротам. – А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! – заговорили на разные голоса кучера, лакеи, бабы и мальчишки у ворот. – Что ваш‑то? Со двора, что ли, ушел? – спросил дворник. – Дрыхнет, – мрачно сказал Захар. – Что так? – спросил кучер. – Рано бы, кажись, об эту пору… нездоров, видно? – Э, какое нездоров! Нарезался! – сказал Захар таким голосом, как будто и сам убежден был в этом. – Поверите ли? Один выпил полторы бутылки мадеры, два штофа квасу, да вон теперь и завалился. – Эк! – с завистью сказал кучер. – Что ж это он нынче так подгулял? – спросила одна из женщин. – Нет, Татьяна Ивановна, – отвечал Захар, бросив на нее свой односторонний взгляд, – не то что нынче: совсем никуда не годен стал – и говорить‑то тошно! – Видно, как моя! – со вздохом заметила она. – А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда‑нибудь? – спросил кучер, – мне бы вон тут недалечко сходить? – Куда ее унесет! – отвечала Татьяна. – Сидит с своим ненаглядным, да не налюбуются друг на друга. – Он к вам частенько, – сказал дворник, – надоел по ночам, проклятый: уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо заперто… Стану я для него тут караулить крыльцо‑то! – Какой дурак, братцы, – сказала Татьяна, – так этакого поискать! Чего, чего не надарит ей? Она разрядится, точно пава, и ходит так важно; а кабы кто посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть! Шеи по две недели не моет, а лицо мажет… Иной раз согрешишь, право, подумаешь: «Ах ты, убогая! надела бы ты платок на голову, да шла бы в монастырь, на богомолье…» Все, кроме Захара, засмеялись. – Ай да Татьяна Ивановна, мимо не попадет! – говорили одобрительно голоса. – Да право! – продолжала Татьяна – Как это господа пускают с собой этакую?.. – Куда это вы собрались? – спросил ее кто‑то. – Что это за узел у вас? – Платье несу к портнихе; послала щеголиха‑то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу‑то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока. – Прощайте, прощайте! – сказали некоторые. – Прощайте, Татьяна Ивановна, – сказал кучер. – Приходите‑ка вечерком. – Да не знаю как; может, приду, а то так… уж прощайте! – Ну, прощайте, – сказали все. – Прощайте… счастливо вам! – отвечала она, уходя. – Прощайте, Татьяна Ивановна! – крикнул еще вслед кучер. – Прощайте! – звонко откликнулась она издали. Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел на чугунный столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая на проходящих и проезжающих. – Ну, как ваш‑то сегодня, Захар Трофимыч? – спросил дворник. – Да как всегда: бесится с жиру, – сказал Захар, – а все за тебя, по твоей милости перенес я горя‑то немало: все насчет квартиры‑то! Бесится: больно не хочется съезжать… – Что я‑то виноват? – сказал дворник. – По мне, живи себе хоть век; нешто я тут хозяин? Мне велят… Кабы я был хозяин, а то я не хозяин… – Что ж он, ругается, что ли? – спросил чей‑то кучер. – Уж так ругается, что как только Бог дает силу переносить! – Ну, что ж? Это добрый барин, коли все ругается! – сказал один лакей, медленно, со скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании, кроме Захаровых, потянулись за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и плеванье. – Коли ругается, так лучше, – продолжал тот, – чем пуще ругается, тем лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного: ты еще не знаешь – за что, а уж он, смотришь, за волосы держит тебя. Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и, обратившись к кучеру, продолжал: – Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, – говорил он, – это ему нипочем! – Неугодлив, видно? – спросил дворник. – И! – прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза. – Так неугодлив, что беда! И то не так, и это не так, и ходить не умеешь, и подать‑то не смыслишь, и ломаешь‑то все, и не чистишь, и крадешь, и съедаешь… Тьфу, чтоб тебе!.. Сегодня напустился – срам слушать! А за что? Кусочек сыру еще от той недели остался – собаке стыдно бросить – так нет, человек и не думай съесть! Спросил – «нет, мол», и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо, тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать; кол осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!» А сам так и лезет, так и лезет… Как вы думаете, братцы? Намедни обварил я ему – кто его знает как – ногу кипятком, так ведь как заорал! Не отскочи я, так он бы толкнул меня в грудь кулаком… так и норовит! Чисто толкнул бы… Кучер покачал головой, а дворник сказал: «Вишь ты, бойкий барин: не дает повадки!» – Ну, коли еще ругает, так это славный барин! – флегматически говорил все тот же лакей. – Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да вдруг тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что! – Да даром, – сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на слова перебившего его лакея, – нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью; пусть‑ка его! – Характерный барин! – сказал дворник. – И не дай Бог! – продолжал Захар, – убьет когда‑нибудь человека; ей‑богу, до смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уж не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык‑то!.. – Ну, это что? – говорил все тот же лакей. – Коли ругается, так это слава Богу, дай Бог такому здоровья… А как все молчит; ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего… – И поделом тебе, – заметил ему Захар с злостью за непрошеные возражения, – я бы еще не так тебя. – Как же он ругает «лысым», Захар Трофимыч, – спросил казачок лет пятнадцати, – чертом, что ли? Захар медленно поворотил к нему голову и остановил на нем мутный взгляд. – Смотри ты у меня! – сказал он потом едко. – Молод, брат, востер очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел‑ка к своему месту! Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара. – Что скалишь зубы‑то? – с яростью захрипел Захар. – Погоди, попадешься, я те уши‑то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы! В это время из подъезда выбежал огромный лакей, в ливрейном фраке нараспашку, с аксельбантами и в штиблетах. Он подошел к казачку, дал ему сначала оплеуху, потом назвал дураком. – Что вы, Матвей Мосеич, за что это? – сказал озадаченный и сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая. – А! Ты еще разговаривать? – отвечал лакей. – Я за тобой по всему дому бегаю, а ты здесь! Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком. – Барин пять раз звонил, – прибавил он в виде нравоучения, – а меня ругают за тебя, щенка этакого! Пошел! И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с минуту в каком‑то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу, как встрепанный. Какое торжество для Захара! – Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! – приговаривал он, злобно радуясь. – Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер больно… Вот тебе «лысый черт»! Будешь вперед зубоскалить? Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал. – Вот, вот этак же, ни дать ни взять, бывало, мой прежний барин, – начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара, – ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает! – Тебя бы, может, ухватил и его барин, – отвечал ему кучер, указывая на Захара, – вишь, у те войлок какой на голове! А за что он ухватит Захара‑то Трофимыча? Голова‑то словно тыква… Разве вот за эти две бороды‑то, что на скулах‑то, поймает: ну, там есть за что!.. Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера, с которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу. – А вот как я скажу барину‑то, – начал он с яростью хрипеть на кучера, – так он найдет, за что и тебя ухватить: он тебе бороду‑то выгладит: вишь, она у тебя в сосульках вся! – Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить! Нет, вы заведите‑ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват! – Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? – захрипел Захар. – Так ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину‑то! – Ну, уж барин! – заметил язвительно кучер. – Где ты этакого выкопал? Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы ругательства, все захохотали. – Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину‑то! – хрипел Захар. – А тебе, – сказал он, обращаясь к дворнику, – надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину‑то; постой, будет тебе! – Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! – говорил дворник, стараясь успокоить его, – что он тебе сделал? – Как он смеет так говорить про моего барина? – возразил горячо Захар, указывая на кучера. – Да знает ли он, кто мой барин‑то? – с благоговением спросил он. – Да тебе, – говорил он, обращаясь к кучеру, – и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой‑то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите‑то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр‑то не сосчитаешь!.. Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр. – Да уж такого не сыщешь, – перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из‑под мышки Захара клочок рубашки. – Полно, полно вам! – твердил дворник, протягивая между них руки. – А! Ты платье мое драть! – закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. – Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!.. – Да, я! – говорил кучер, несколько струсив. – Видно, барин оттрепал… – Оттреплет этакий барин! – говорил Захар. – Такая добрая душа; да это золото – а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, – вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы‑то с своим… У него от злости недоставало голоса, чтобы окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и придумать ядовитое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи. – Да, вот постой, как еще ты за платье‑то разделаешься: дадут тебе рвать!.. – проговорил он наконец. Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером. – А вы‑то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! – говорил он. – Дедушка‑то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости‑то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями. – Полно, полно вам!.. – унимал дворник. – Да! – говорил Захар. – У меня‑то, слава Богу! барин столбовой; приятели‑то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители… – Какие это такие, братец ты мой, сочинители? – спросил дворник, желая прекратить раздор. – Чиновники, что ли, такие? – Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, – объяснил Захар. – Что ж они у вас делают? – спросил дворник. – Что? Один трубку спросит, другой хересу… – сказал Захар и остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются. – А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! – скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. – Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду барину скажу! – прибавил он и быстро пошел домой. – Полно тебе! Постой, постой! – кричал дворник. – Захар Трофимыч! Пойдем в полпивную, пожалуйста, пойдем… Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях. Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался только один лакей. – Ну, что за беда, коли и скажет барину? – сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. – Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит, да и за волосы… XIВ начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз. В кабинете раздавалось мерное храпенье. – Спит, – прошептал он, – надо будить: скоро половина пятого. Он кашлянул и вошел в кабинет. – Илья Ильич! А, Илья Ильич! – начал он тихо, стоя у изголовья Обломова. Храпенье продолжалось. – Эк спит‑то! – сказал Захар, – словно каменщик. Илья Ильич! Захар слегка тронул Обломова за рукав. – Вставайте; пятого половина. Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся. – Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! – говорил Захар, возвышая голос. Ответа не было. – Илья Ильич! – твердил Захар, потрогивая барина за рукав. Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич. – Кто тут? – спросил он хриплым голосом. – Да я. Вставайте. – Поди прочь! – проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за полу. – Чего тебе? – грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза. – Вы велели разбудить себя. – Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность и пошел прочь! Остальное касается до меня… – Не пойду, – говорил Захар, потрогивая его опять за рукав. – Ну же, не трогай! – кротко заговорил Илья Ильич и, уткнув голову в подушку, начал было храпеть. – Нельзя, Илья Ильич, – говорил Захар, – я бы рад‑радехонек, да никак нельзя! И сам трогал барина. – Ну, сделай же такую милость, не мешай, – убедительно говорил Обломов, открывая глаза. – Да, сделай вам милость, а после сами же будете гневаться, что не разбудил… – Ах ты, Боже мой! Что это за человек! – говорил Обломов. – Ну, дай хоть минутку соснуть; ну что это такое, одна минута? Я сам знаю… Илья Ильич вдруг смолк, внезапно пораженный сном. – Знаешь ты дрыхнуть! – говорил Захар, уверенный, что барин не слышит. – Вишь, дрыхнет, словно чурбан осиновый! Зачем ты на свет‑то Божий родился? – Да вставай же ты! говорят тебе… – заревел было Захар. – Что? что? – грозно заговорил Обломов, приподнимая голову. – Что, мол, сударь, не встаете? – мягко отозвался Захар. – Нет, ты как сказал‑то – а? Как ты смеешь так – а? – Как? – Грубо говорить? – Это вам во сне померещилось… ей‑богу, во сне. – Ты думаешь, я сплю? Я не сплю, я все слышу… А сам уж опять спал. – Ну, – говорил Захар в отчаянии, – ах ты, головушка! Что лежишь, как колода? Ведь на тебя смотреть тошно. Поглядите, добрые люди!.. Тьфу! – Вставайте, вставайте! – вдруг испуганным голосом заговорил он. – Илья Ильич! Посмотрите‑ка, что вокруг вас делается… Обломов быстро поднял голову, поглядел кругом и опять лег, с глубоким вздохом. – Оставь меня в покое! – сказал он важно. – Я велел тебе будить меня, а теперь отменяю приказание, – слышишь ли? Я сам проснусь, когда мне вздумается. Иногда Захар так и отстанет, сказав: «Ну дрыхни, черт с тобой!» А в другой раз так настоит на своем, и теперь настоял. – Вставайте, вставайте! – во все горло заголосил он и схватил Обломова обеими руками за полу и за рукав. Обломов вдруг неожиданно вскочил на ноги и ринулся на Захара. – Постой же, вот я тебя выучу, как тревожить барина, когда он почивать хочет! – говорил он. Захар со всех ног бросился от него, но на третьем шагу Обломов отрезвился совсем от сна и начал потягиваться, зевая. – Дай… квасу… – говорил он в промежутках зевоты. Тут же из‑за спины Захара кто‑то разразился звонким хохотом. Оба оглянулись. – Штольц! Штольц! – в восторге кричал Обломов, бросаясь к гостю. – Андрей Иваныч! – осклабясь, говорил Захар. Штольц продолжал покатываться со смеха: он видел всю происходившую сцену. |