Жан Жорж новерр. Жан Жорж Новерр Письма о танце

• Название: Жан Жорж Новерр Письма о танце
• Анкор: Жан Жорж новерр
• Дата: 16.05.2022
• Размер: 1.62 Mb.
• Имя файла: Zhorzh_Noverr_Pisma_o_tantse.doc
• Тип: Документы; #531903
• страница: 11 из 13

ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

 

 



 

Вы требуете от меня, сударь, чтобы я рас­сказал вам о моих балетах. С большой неохотой уступаю я вашим настойчивым просьбам. Опи­саниям произведений подобного рода присущи обычно два недостатка: если балет отличается определенными достоинствами, описание всегда, ниже оригинала, если балет посредственный оно выше его.

Нельзя судить о коллекции картин по каталогу, равно как и оценивать достоинства какого либо литературного произведения по предисловию или проспекту издателя. То же и балетами: их необходимо видеть, и притом по нескольку раз. Талантливый литератор сочинит превосходную программу балета и подскажет балетмейстеру прекрасную идею, но искусство балетмейстера заключается в композиции и исполнении. Раскройте книги Тассо, Ариосто и многих других авторов того же рода, вы найдете здесь сюжеты, восхищающие вас при чтении. На бумаге все возникает с необычайной легкостью: одна идея сменяет другую, все просто, достаточно нескольких искусно расставленных слов, чтобы воображению представилось множество приятных картин. Но картины эти утратят свою пленительность, как только вы попытаетесь передать их;

тогда-то и видит художник, какое огромное рас­стояние отделяет замысел от его воплощения.

Тем не менее, я готов удовлетворить вашу любознательность, твердо уверенный, что вы не ста­нете судить обо мне по этим торопливым наброс­кам нескольких балетов, удостоенных в свое вре­мя рукоплесканий, которые, однако, отнюдь не заставили меня забыть, что снисходительность публики всегда превосходила мои таланты.

Я весьма далек от того, чтобы считать свои творения лучшими образцами в этом роде. Лест­ные отзывы, которые были им наградой, могли бы убедить меня в некоторых их достоинствах, но ещё более убежден я в том, что они не лишены недостатков.

Как бы то ни было, и немногочисленные эти достоинства, и эти недостатки целиком принадле­жат мне.

Мне никогда не приходилось видеть каких-либо превосходных образцов, способных учить и вдохновлять. Встреться они мне, я, быть может, сумел бы многое усвоить. По крайней мере, я обрел бы искусство приноравливать и приспосаб­ливать к своим творениям чужие прелести, при­давая им собственный отпечаток или хотя бы ук­рашаясь ими, не становясь при этом смешным. Отсутствие таких поучительных образцов возбу­дило во мне, однако, живейшее рвение к совер­шенству, которое, быть может, и не возникло бы, когда б я способен был на рабское подражание, когда б я мог быть холодным копиистом. При­рода — вот единственный образец, который я со­зерцал, ей и решил я следовать. Если мое вообра­жение порой и заставляет меня заблуждаться, то вкус или, если угодно, своего рода инстинкт, тот­час же раскрывает мне мои заблуждения и при­зывает вернуться на правильный путь. Я без со­жаления разрушаю тогда то, что было создано с величайшим трудом, и творения мои милы мне лишь в той степени, в какой они трогают мое сердце. И нет, сударь, для меня труда более уто­мительного, чем сочинение танцев для иных опер. Все эти паспье и менуэты просто убивают меня: однообразная музыка отупляет, я становлюсь та­ким же убогим, как она, и, напротив, музыка вы­разительная, гармоничная и разнообразная, вроде, а той, на которую я уже некоторое время сочиняю ¹

 

(Эту музыку сочинил г. Гранье, клавесинист Лионского оркестра, и я обязан воздать ему здесь должное, заявляя, что мало есть музыкантов, способных столь удачно приспо­сабливать свою музыку к самым различным жанрам балета и вдохновлять людей, способных чувствовать и понимать.

Об этой Галатее рассказывает Гораций, рисуя порт­рет юной красавицы, у которой влюбленный в нее юноша пытается похитить поцелуй. Буало так перевел на наш язык строки поэта:

Она упорствует так нежно и так мило:

Отраднее порой склониться перед силой.

(Пер. А. А. Энгелъке)

Балет этот имел тем больший успех, что никто не пред­полагал, чтобы веселая пантомима могла быть сочетаема с жанром серьезным. Галатея своими капризами приводит в отчаяние двух пастухов; то она с восторгом принимает их подарки, то с презрением отвергает. Ее капризы всякий раз имеют другой оттенок и другой характер. Пастухи прики­дываются, будто влюблены в другую пастушку и будто хо­тят отдать ей подарки, предназначавшиеся Галатее. Снедае­мая ревностью, Галатея вырывает из рук соперницы только что полученные той подарки, украшает себя ими, а затем отбрасывает прочь. Соперница хочет взять их назад, и рев­ность вновь просыпается в Галатее: опережая соперницу, она снова завладевает подарками, но тотчас же снова отбрасы­вает их. Тогда пастухи, желая привлечь к себе Галатею, делают вид, что покидают ее. Они танцуют раs dе quatrе, в кото­ром дают понять, будто пренебрегают ею и влюблены в дру­гую пастушку. Не вытерпев столь горького унижения, кап­ризница предается горю и печали, но, верная своему легко­мыслию и причудливому нраву, тут же переходит от печали к самому живому и безудержному веселью. Все эти внезап­ные переходы от одного чувства к другому, это непре­станное чередование нежности и безразличия, горя и ве­селья, чувствительности и холодности явились предметом множества сцен, признанных в равной мере и заниматель­ными и поистине в новом вкусе.)

рождает во мне тысячи разных мыслей, тысячи разных штрихов, увлекает, возвышает и воспламеняет мое воображение.Согласием, цельностью, остроумием, новизной и тем множеством разительных и оригинальных свойств, кои пожелали отметить в моих балетах беспристрастные ценители, — всем этим я обязан разнообразным чувствам, вызванным во мне му­зыкой. Таково естественное воздействие музыки на танец и танца на музыку, когда оба худож­ника творят в согласии и оба искусства, сочета­юсь и сливаясь воедино, как бы обмениваются своими чарами, дабы еще более пленять и доставлять еще большее наслаждение.

Бесполезно, пожалуй, останавливаться на «Китайских метаморфозах», «Фламандских увеселе­ниях», «Деревенской новобрачной», «Празднике в Воксхолле», «Прусских рекрутах», «Костюми­рованном бале» и значительном (быть может, слишком значительном) числе других комических балетов, не имеющих почти никакой интриги, предназначенных исключительно для удовольст­вия глаз, все достоинство, которых заключалось в новизне формы, в разнообразии и блистатель­ности танца. Не стану рассказывать вам и о тех балетах, которые я счел нужным поставить в вы­соком жанре, — таких, как «Смерть Аякса», «Суд Париса», «Сошествие Орфея в ад», «Ринальдо и Армида» и другие. Умолчу даже об «Источнике молодости» и «Капризах Галатеи». Уверенный в вашем доброжелательстве ко мне и зная о том, какой интерес благоволите вы проявлять ко всему тому, что меня касается, я рассудил, сударь, что более всего вам придется по вкусу описание тех моих балетов, которые являются подлинными моими детищами и которые вы можете с полным на то правом считать плодами одного только моего воображения. Начну с героико-пантомимного балета «Туалет Венеры, или Уловки Амура».

Сцена представляет роскошно убранный покой. Венера занята своим туалетом, она полу­одета и являет вид самый соблазнительный. Игры и Услады наперебой подносят ей предметы, служащие для ее украшения. Грации расчесывают ей волосы, Амур зашнуровывает ей башмачок. Вокруг нее—юные Нимфы; одни плетут гирлянды, другие украшают каску, предназначенную для Амура, третьи прикрепляют цветы к одежде и плащу, приготовленных для его матери. Когда туалет закончен, Венера поворачивается к сыну, словно спрашивая, как она ему нравится; в ответ юный бог рукоплещет ее красоте и в восторге бросается в ее объятия. Эта первая сцена являет все то, что только могут представить наиболее соблазнительного: нега, кокетство и грация.

Вторая сцена посвящена одеванию Венеры, Грации наряжают ее, одни Нимфы наводят, поря док на ее туалетном столике, другие подносят Грациям новые наряды. Игры и Услады так же стремятся услужить богине: кто держит коробочку с румянами, кто с мушками, одна подносит букет, другая ожерелье, третья браслеты и т. п. Амур между тем изящным движением схватывает зеркало и, не выпуская его из рук, начинает порхать вокруг Нимф. Те, желая наказать его за легкомыслие, отнимают у него колчан и перевязь, Он преследует их, но путь его прегражден тремя Нимфами, которые подносят ему каску. Амур надевает ее, смотрится в зеркало, затем устремляется в объятия матери и, вздыхая, обдумывает, как бы получше отомстить Нимфам. Он умоляет Венеру немедленно помочь его коварному за­лу, раскрыв их души для нежных чувств, с помощью сладостных картин, которые явили бы им то, что любовная страсть таит в себе наибо­лее волнующего. Венера пускает в ход все свои чары: ее движения, позы, взгляды — все изобра­жает услады любви. Взволнованные этим зрели­щем, Нимфы пытаются подражать ей и усвоить приемы ее обольстительности. Амур, видя все это, пользуется удобным моментом, чтобы нане­сти им последний удар: во время общего танце­вального выхода Нимфы испытывают все те страсти, которые он вселил им в души. Смятение их все возрастает; они переходят от нежности к рев­ности, от ревности к чувству гнева, к унынию, от уныния к притворной беспечности, одним словом, испытывают одно за другим те различные чувства, что призваны волновать душу; Амур же не пере­стает напоминать им о счастье любви. Насладив­шись своей местью, божок пытается убежать от Нимф, те преследуют его. Но он вырывается и исчезает вместе с Венерой и Грациями. Нимфы устремляются вслед ускользающему от них на­слаждению.

Эта сцена, сударь, в чтении очень проигрывает, вы не видите ни богини, ни Амура, ни Нимф, вы ничего не представляете себе отчет­ливо. И так как я бессилен передать все то, что так превосходно изображали Нимфы выражением своих лиц, взорами и движениями, то вы полу­чаете лишь самое несовершенное и слабоепредставление о стремительном, развивающей и разнообразном действии этой сцены.

В следующей картине интрига развивается дальше. На сцене Амур. Жестом и взглядом оживляет вокруг себя природу. Меняется действия. Сцена изображает большой и сумрачный лес. Появляются Нимфы, все это время терявшие из виду Амура, но какой страх овладевает ими, когда они не обнаруживают здесь Венеры, ни Граций. Темнота леса и царят в нем тишина наполняют их ужасом. Трепеща, они в страхе отступают, Амур успокаивает Ним и предлагает следовать за ним. Те готовы довериться ему. Но тут божок пускается на новую шалость: он устремляется вперед, приглашая Ним догнать его. Нимфы преследуют его, но, то и дело, увертываясь, он все время от них ускользал. И в то мгновение, когда, кажется, что Амур, наконец пойман и Нимфы уверены, что он у них в руках, божок вдруг стрелой уносится прочь, а на его месте появляются двенадцать Фавнов. Эта внезапная и неожиданная перемена производит те более сильное впечатление, что трудно представить себе больший контраст, чем контраст между Нимфами и Фавнами: первые являют вид невинности, вторые — жадного сладострастия. Позы Фанов исполнены самоуверенности, позы Нимф - испуга перед грозящей опасностью. Фавны гонятся за Нимфами, спасающимися бегством, вскоре настигают их. Однако несколько Нимф, воспользовавшись мгновенным замешательстве воспламененных победой Фавнов, успевают ускользнуть, и двенадцати Фавнам достаются всего шесть Нимф. Они принимаются оспаривать друг у друга добычу, ни один не согласен уступить другому. На смену ревности приходит ярость, Фавны вступают между собой в бой. Испуганные, трепещущие Нимфы поминутно переходят из рук в руки, ибо победителями поочередно оказываются то одни, то другие. Улучив мгновение, когда Фавны увлечены сражением, Нимфы пытаются спас­тись бегством. Шестеро Фавнов хотят броситься вслед за ними, но устремившиеся за ними сопер­ники удерживают их. Гнев их с каждой минутой подрастает. В ярости они подбегают к деревьям, обламывают с них ветки и, вооружившись, начи­нают осыпать друг друга ударами. Затем, видя, что не могут одолеть противников, швыряют прочь бесполезное оружие мести и ярости и, стре­мительно вновь набросившись друг на друга, сра­жаются уже врукопашную. Они ожесточенно схватываются, повергают друг друга наземь, под­нимают в воздух, сжимают, душат, давят, осыпают ударами, и нет ни одного мгновения, которое не было достойно кисти живописца. Наконец ше­стеро из них оказываются победителями. Прида­вив ногой поверженного соперника, каждый уже заносит руку, чтобы нанести ему последний удар, но появившиеся шесть Нимф, предводительствуе­мые Амуром, останавливают руку победителей и преподносят им венки из цветов. Другие шесть Нимф, тронутые стыдом и унижением повержен­ных Фавнов, роняют к их ногам цветы, а те выражают своими позами снедающие их печаль и уны­ние — головы их опущены, глаза устремлены вниз. Венера и Грации, тронутые их страданиями, про­сят Амура проявить к поверженным милосердие, и он, порхая вкруг сраженных Фавнов, легкиммановением руки возвращает им силы; словно против собственной воли, воздевают они слабые руки, взывая к сыну Венеры, тот же взглядом и жестом дарует им, так сказать, новую жизнь. Но едва успевают они прийти в себя, как замечают счастливых своих соперников, беззаботно резвя­щихся с Нимфами. И вновь ими овладевает до­сада — с горящими глазами они вновь нападают на своих соперников и на этот раз побеждают. Не довольствуясь победой без трофеев, они срывают с побежденных те венки из цветов, коими они увенчаны. Но, по мановению руки Амура, каждый венок превращается в два, и чудо это восстанав­ливает между Фавнами мир и спокойствие. И но­вым победителям, и новым побежденным достается равная награда. Нимфы протягивают руки тем, I кто только что был побежден, и Амур сочетает на-1 конец Нимф и Фавнов. Здесь начинается симметричный балет: технические красоты танца разворачиваются в большой чаконне, в которой Амур, Венера, Грации, Игры и Услады исполняют основ­ные номера. В этом месте мне грозило некоторое замедление действия, но я ввел сцену, в которой. Венера, обвив Амура гирляндами цветов, уводит его в этих оковах, дабы помешать ему преследо­вать понравившуюся ему Грацию. Во время этого весьма выразительного танца Услады и Игры увле­кают Нимф в лес, а Фавны стремительно бро­саются за ними. Тут, чтобы соблюсти благопристойность и смягчить диалог Амура и Венеры по поводу этих скрывшихся пар, я, спустя мгнове­ние, возвращаю на сцену и тех и других. Выраже­ние лиц Нимф, довольный вид Фавнов — все это помогает, затем в чаконне нарисовать картину неги, смягченную, однако, пристойностью и чувством.

Балет этот, сударь, на всем своем протяжении отличался действием, в котором участвуют все персонажи; он имел — чем я могу лишь гор­диться — такой успех, какого до того ни разу еще не выпадало на долю танца. Этот успех побудил меня отказаться от жанра, в котором я подвизался ранее,— говоря откровенно, не столько из любви к нему, сколько потому, что хорошо его знал и привык к нему. С тех пор я посвятил себя танцу выразительному и действенному, я стал стре­миться живописать в манере более широкой и ме­нее «прилизанной», и я понял, как глубоко ошибался, полагая, будто танец предназначен только для глаз, и зрение является границей, за преде­лами которой власть его бессильна. Поняв, что класть эта может выходить далеко за ее пределы, что танец имеет неоспоримые права на сердце и душу зрителя, я постарался дать душе насладиться им в полной мере.

Фавны танцевали без тоннеле, Нимфы, Венера и Грации без панье. Я запретил маски, которые помешали бы выразительности лиц. Во многом помог мне здесь метод г-на Гаррика. В глазах и на лицах моих Фавнов можно было читать все движения обуревающих их страстей. Легкую обувь, видом своим напоминающую древесную кору и украшенную лентами, я предпочел всяким башмачкам; никаких белых перчаток и чулок,— я подобрал их под цвет обнаженного тела обита­телей лесов. Простая драпировка из тигровой шкуры частично покрывала их торс, все остальное казалось обнаженным. Для того чтобы костюмэтот не выглядел слишком грубым и не составлял слишком большого контраста с изящными одеяниями Нимф, я приказал набросить на одежды гирлянды из листьев, переплетённых цветами.

Кроме того, я ввел паузы, во время которых музыка прекращалась, причем паузы эти про» водили самое прекрасное впечатление; поскольку ухо зрителя внезапно переставало слышать гармонию, взор его с тем большим вниманием охватывал все детали картины — размещение и рисунки групп, выражение лиц и все отдельные части целого, ничто не ускользало от его взора. Так паузы в музыке и в движении тел приводили зрителя в то спокойное состояние, в котором в наилучших условиях мог рассмотреть всю картину; благодаря этим паузам следующие за ним сцены вырисовываются с особенной выпуклость это как бы тени, которые, будучи применены искусно и распределены со вкусом, сообщают всем частям композиции новую силу и особую яркость. Но все искусство заключается в том, чтобы применять их расчетливо, ибо, как и в живописи, они могут принести один только вред, если злоупотреблять ими.

Перейдем к «Празднествам, или Ревности в гареме». Оба балета — этот и предыдущий — имели одинаковый успех у зрителей. Между тем они совершенно противоположны по своему жанру, невозможно сравнивать их друг с другом.

Сцена представляет часть гарема. На авансцене — перистиль, украшенный каскадами и фонтанами. В глубине сцены колоннада в виде ротонды, в промежутках между колоннами расположены скульптуры и фонтаны. В самой глубине сцены имеется каскад, состоящий из нескольких ступеней, изливающийся в водоем, а задник пред­ставляет пейзаж с воздушной перспективой. Оби­тательницы гарема сидят и возлежат на богатых диванах и подушках, они заняты рукоделиями, принятыми у турчанок.

Появляются пышно разодетые белые и черные евнухи. Некоторые обносят султанш шербетом и кофе, другие предлагают им цветы, фрукты и благовония. Одна из султанш, более тщеславная, чем её подруги, отказывается от всего и требует зер­кало. Раб исполняет ее желание; она смотрится в зеркало, любуется собой, принимает различные позы, разучивает перед ним жесты и походку. Подруги, завидуя ее грации, пытаются подражать ей, повторяя все ее движения; отсюда рождается ряд танцевальных выходов, общих или сольных, живописующих негу и сладострастие этих жен­щин, горящих желанием понравиться своему повелителю.

Пленительная, нежная музыка и рокот вод сменяются новой мелодией решительной и торже­ственной, под которую танцуют немые, черные и белые евнухи, возвещающие о прибытии султана.

Он входит стремительно в сопровождении Аги, а ними следует толпа янычар, несколько бостанджи и четыре карлика. При появлении султана евнухи и немые падают на колени, все жены низко склоняются перед ним, карлики подносят ему корзины, наполненные цветами и фруктами. Он доставляет букет и повелительным жестом велит всем рабам уйти.

Оставшись один среди своих жен, султан словно колеблется, на которой остановить свой выбор, он ходит между ними с выражением нерешительности, рожденным многообразием окружающих его прелестниц. Все они стараются пленить его сердце, однако, Заира и Заида берут верх над всеми остальными. Он подносит цветы Заиде, но в тот миг, когда та протягивает руку чтобы взять их, султана останавливает взгляд Заиры; он смотрит на нее, затем на других, взор его вновь обращается к Заиде. Однако пленительная улыбка ее соперницы заставляет принять новое решение, и он отдает букет Заире, которая с восторгом принимает подарок. Остальные жены своими позами рисуют досаду и ревность. Заира лукаво оглядывается кругом, наслаждаясь смущением подруг и горем соперницы. Заметив, как подействовал его выбор на весь гарем и желая еще больше увеличить торжество Заир султан велит Фатиме, Зиме и Заиде прикрепи к груди жены-избранницы поднесенные ей цветы. Те повинуются, но неохотно; выполняя приказ султана, они выражают жестами досаду и отчаяние, но подавляют их всякий раз, как только повелитель посмотрит на них.

Султан и Заира танцуют полное неги раs de deux, после чего оба удаляются.

Заида, которой едва не достались цветы, предается пылкому отчаянию. В сольном танце выражает свое жестокое негодование и свою досаду. Выхватив кинжал, она хочет лишить с. жизни, но остальные жены останавливают руку и спешат отвлечь свою подругу от пагубного намерения.

3аида готова уже смириться, когда гордо входит Заира. Вид соперницы повергает Заиду в неистовство; стремительно бросается она на Заиру, чтобы нанести ей тот удар, который ранее предназначала самой себе. Заира ловко уклоняется и, свою очередь, овладев кинжалом, заносит его над Заидой. Тогда женщины гарема, разделившись на две группы, устремляются к соперницам. Одна из них останавливает занесенную руку Заиры. Заида пользуется этим мгновением и выхватывает кинжал, висящий на поясе у Заиры, но султанши, внимательно следившие за каждым ее движением, предотвращают смертельный удар. Привлеченные шумом, в гарем вбегают евнухи. Увидев этот поединок и опасаясь, что им не удастся самим водворить порядок в гареме, они поспешно удаляются, чтобы предупредить султана. Между тем женам удается оттащить соперниц друг от друга: те изо всех сил стараются вырваться, и, когда это удается им, снова яростно бросаются друг на друга; все в ужасе устремляются к ним, желая удержать их. В этот миг входит султан, Перемена, вызванная его появлением, производит решительное впечатление. В течение одного мгновения отчаяние и ярость сменяются выражением радости и нежности. Заира не только не жалуется, но проявляет великодушие, свойственное истинно прекрасным душам; всем своим видом она успо­каивает султана, страшащегося потерять свою возлюбленную.

В гареме вновь воцаряется веселье, и султан целит евнухам устроить в честь Заиры праздне­ство. Следует всеобщий танец.

В раs dе dеих Заира и Заида примиряются, султан танцует с ними раs dе trois, в котором по-прежнему выражает предпочтение Заире.

Празднество заканчивается благородным контрдансом. Последняя его фигура представляет неподвижную группу, в центре ее — стоящий возвышении трон, к которому ведет широкая лестница. Группа состоит из жен и самого почитателя. По обе стороны его сидят Заира и Заида. Над ними простирается большой балдахин, поддерживаемый рабами. По обе стороны сцены размешены две другие группы, состоящие из бостанджи, белых и черных евнухов, немых янычаром и карликов; все они простерты перед троном султана.

Вот, сударь, весьма несовершенное описание последовательности сцен, которые в самом доле производили сильное впечатление. Сцена, где султан принимает решение, и та, где он уводит свою избранницу, схватка Заиды и Заиры, группы, которые образуют жены при появлении повелителя, внезапные переходы от одного чувства к другому, любовь к султану, которую каждая из жен обнаруживает по-своему,— все это являет контрасты, передать которые мне не под силу. Не способен я также описать параллельные сцепы, введенные в этот балет. Пантомима — стремительна, а порожденные ею картины возникают подобно вспышкам молнии: они длятся мгновение и сразу уступают место другим. Ведь в хорошо задуманном балете, сударь, должно быть мало диалогов и спокойных сцен, он должен непре­рывно волновать сердца. Как описать словами живое выражение чувств и стремительное действие пантомимы? Только душе дано создать кар­тину, только душе дано постигнуть ее.
Действие балетов, о которых я вел речь, занимают гораздо меньше времени, нежели мой рас­сказ о них. Внешние признаки выражения какого-либо чувства становятся холодными и вялыми, если за ними не следуют тотчас же признаки дру­гих, сменяющих их чувств; при этом действие должно распределяться между несколькими пер­сонажами, и каждый должен иметь свою игру:одинаковая смена чувств, одинаковые порывы, одинаковые движения, одинаковая степень возбужденности на протяжении всего действия, в конце концов, способны лишь утомить как танцов­щика, так и зрителя и вызвать чувство скуки.

Сле­довательно, если вы хотите, чтобы во время всего представления игра оставалась неизменно вырази­тельной, жесты энергичными, глаза красноречи­выми, положения и позы грациозными и правдивыми, нужно избегать длиннот.

Критики, искушенные в чтении романов, ска­жут, быть может, что балет «Празднество, или Ревность в гареме» погрешает против нравов и обычаев Востока. Они заявят, что нелепо вводить янычар и бостанджи в ту часть гарема, где могут находиться лишь жены султана, а также укажут, что в Константинополе нет никаких карликов и что не в обычаях султана держать их при себе.

Я готов признать справедливость ваших упре­ков и обширность ваших познаний,— отвечу я им,— но если мой замысел и не соответствует истине, он не оскорбляет правдоподобия, а зна­чит, я вправе был допустить .здесь все эти не­обходимые мне вольности, допускаемые всеми сочинителями, и притом в произведениях, гораздо более значительных, нежели балеты.

Воспроизводи я со всей достоверностью характер, нравы и обычаи отдельных наций, картины мои зачастую получались бы бедными и однообразными по композиции. Несправедливо поэтому осуждать художника за отступления от истины, если отступления эти сделаны искусно, если они способствуют совершенству, разнообразию и изяществу его картин.

Если характер действующих лиц и изображенного народа выдержан и природа не скрыта по чуждыми ей и искажающими ее украшениями, словом, если выражение чувства передано верно колорит не вызывает сомнения, светотени искусно соблюдены, позы отличаются благородством группы хорошо придуманы, массы красивы, а рисунок правилен,— значит, картина превосходна и произведет надлежащее впечатление.

Я полагаю, сударь, что турецкое или китайское празднество совсем не понравилось бы во Франции, покажи мы его без всяких прикрас; я убежден, что характер этих танцев отнюдь не показался бы столь привлекательным, а точная копия всего того, что мы видим у этих народов, явила бы зрелище вовсе не занимательное и мало под! ходящее для публики, которая рукоплещет лини) тогда, когда артисты соблюдают в представляемом* чувство, меру и вкус.

Когда бы те, кто выговаривает мне за воль­ность, которую я якобы допустил, вводя в гарем янычар и бостанджи, воочию видели мой балет, они убедились бы, что персонажи эти, столь ос­корбившие их вкус на расстоянии, отнюдь не входили в ту часть гарема, где помещаются султанши, что они появлялись только в саду и что я вывел их в этой сцене лишь для того, чтобы придать больше торжественности и пышности выходу сул­тана.

Впрочем, сударь, критика, которая не идет дальше программы балета, весьма шатка, ибо она ни на чем не основана. Мы судим о достоинствах живописца по его картинам, а не по его слогу;

точно так же и о балетмейстере надобно судить лишь по тому впечатлению, которое производят группы, положения, театральные эффекты, по ори­гинально задуманным фигурам, запоминающимся формам и по тому, насколько стройно его произ­ведение в целом. Оценивать наши произведения, не видя их,— то же, что пытаться произносить суждение о каком-либо предмете, ничего не зная о нем.