Меннингер К. - Война с самим собой. Карл Меннингер Война с самим собой
 Скачать 2.06 Mb.
|
|
Глава 5 Психоз Разрушение личности становится очевидным, когда человек теряет связь с реальностью, противопоставляя свой внутренний мир общественным устоям и привычному окружению. В том случае, когда импульсы к самоизоляции достигают своего накала и человек становится неуправляемым, мы имеем дело с феноменом, который медики называют «психозом», а обыватели «сумасшествием». Эти термины, особенно последний, обозначают категорию людей, являющихся в определенном смысле беспомощными, и, несмотря на присущие их поведению элементы агрессивности, как внешней, так и направленной против самого себя, общество склонно относиться к ним более-менее терпимо при условии их изоляции. Именно эти несчастные составляют подавляющую часть контингента психиатрических лечебниц. В мою задачу не входит подробное описание разных видов психических заболеваний, которые в той или иной степени могут быть идентифицированы как психоз (этим термином обозначают не только умственное расстройство, о котором пойдет речь, но и разного вида психические отклонения). Ограничусь лишь той областью, где саморазрушительные моменты этого заболевания отчетливо проявляются в двух аспектах. Как видно из вышеприведенного определения, первым аспектом психоза является так называемый дереизм, то есть отрицание принципа поведенческой детерминанты в пользу принципа удовольствия . При рассмотрении случаев депрессивного состояния возникают сомнения по поводу наличия в мотивации «принципа удовольствия»; тем не менее это так, и доводы в пользу такой предпосылки были приведены в первой главе этого раздела. Каким бы ни было наше отношение к некоторым религиозным течениям, Всем известно, что многие религиозные учения в той или иной степени отрицают объективную реальность. Согласно некоторым из них, реальность земных ценностей отрицается полностью, согласно другим - частично. При этом концептуальное осмысление бытия группой людей нередко претендует на исключительность своей теории и провозглашает ложность массового представления о действительности («истинной реальности») остального человечества. В этой связи мне вспоминается случай из практики. Тридцатилетний деревенский увалень, долгие годы страдавший легкой формой шизофрении, осложненной слуховыми и визуальными галлюцинациями, что, несомненно, свидетельствовало о душевном нездоровье, развеял представление врачей о его умственной отсталости, часами просиживая за чтением журнала «Наука и здоровье». Когда я поинтересовался, все ли из прочитанного он понимает, пациент ответил утвердительно и добавил: «К сожалению, остальным этого не понять, так же, как научные истины. Постигнуть их способны лишь вы и я». Больной имел в виду, что мир знаний открыт лишь ему, как адепту истинного учения, и мне, как представителю прикладной научной дисциплины (психиатрии). По его понятиям, эти две области познания были вполне соспоставимы. их представители выпадают из темы нашей дискуссии, ибо любая религия есть часть общественного сознания, а коль скоро последнее является объективной реальностью, воплощенной в обычаях и общественном мнении, мы не вправе говорить о патологической изоляции от действительности. В то же время психиатры наблюдают многих пациентов, духовный изоляционизм которых воистину беспримерен. В своем упорном неприятии действительности они прибегают к инфантильным способам защиты от внешнего мира, который представляется им враждебным. В конечном итоге абсолютное отрицание реалий жизни приводит к самоуничтожению. Как правило, к этой категории относятся те, кто не способен осуществлять обратную связь с окружающим миром. Их представление о действительности застыло на уровне детских впечатлений, а происходившие с годами перемены не получили в их сознании адекватного отражения. Представителя такой категории принято идентифицировать, как шизоидную личность. Эта тема подробно освещена в моей книге «Человеческий разум». Шизоидный тип личности со временем трансформируется в шизофренический психоз. Адекватное восприятие реальности предполагает равновесие между любовью и ненавистью как по отношению к окружающей действительности, так и в области человеческих взаимоотношений. Неспособность к воплощению этого принципа становится причиной самокопания и экстраполяции любви и ненависти вовнутрь. Мы уже говорили о том, что такая форма умственного расстройства характеризуется возвратной реакцией высвобождения ненавистнических эмоций. Меланхолик взаимодействует с окружающей действительностью без явной угрозы для жизни других людей; более того, он способен на активное сотрудничество и имеет все шансы изменить свою жизнь к лучшему. По этой причине меланхолию нередко принимают за невроз, а не психоз. Однако поведение некоторых меланхоликов опасно, и нередко они способны на убийство. При этом механизм отказа от адекватного восприятия объекта намного жестче, чем в случаях так называемого невротического расстройства. Способность к полному уходу от реальности предоставляет психопату уникальную возможность для самоуничтожения. Он может вообразить себя мертвым; представить, что часть его тела или какой-либо орган уничтожен или поврежден. В этом смысле гипотетическое саморазрушение, полное или частичное, имеет те же мотивы, что и при фактическом членовредительстве и самоубийстве. Иногда такие фантазии называют негативной галлюцинацией (или, что более правильно, самообманом, носящим негативный характер). Одна из форм больного воображения обозначается термином «деперсонализация» (лишение индивидуальности). Наиболее основательное исследование этого феномена было предпринято Оберндорфом (К. П. Оберндорф. Деперсонализации по отношению к эротизации мысли. «Международный психоаналитический журнал», 1934, т. XV, с. 271-295). В приведенном ниже примере изначально предпринимались попытки фактического самоубийства, вслед за которыми возникли фантазии небытия, спровоцировавшие последующие иллюзии утраты органа (глаза). Вслед за этим были предприняты фактические попытки членовредительства, то есть целенаправленной агрессии против реальности (что более опасно, но и более «разумно»). Речь пойдет о старой деве средних лет, которая всю жизнь провела в доме своего отца. После продолжительной болезни отец умер, оставив дочери приличное наследство. После его смерти у нее стали проявляться различные болезненные симптомы, поставившие в тупик многих терапевтов, так и не сумевших определить причины недомогания и облегчить ее страдания. Со временем безысходная болезненность приобрела отчетливые черты перемежающейся депрессии, характерным признаком которой стало упорное отрицание реальности или, скорее, неспособность воспринимать эту реальность. «Я не могу ни о чем думать; я ничего не чувствую, - приговаривала она, покачиваясь из стороны в сторону на своем кресле. - Я - ничто; и вы, сидящие в этой комнате, тоже не имеете никакого значения; я вас вижу, но не более того. Если бы меня привели домой, я не узнала бы собственного дома. Все бессмысленно. Меня ничего не интересует, и я никого не люблю». Ощупывая свое лицо, она говорила: «У меня нет никакого лица, у меня вообще ничего нет». При этом она успешно проходила психологическое тестирование, в частности, правильно решала арифметические задачи, верно называла место своего проживания и точно отвечала на вопросы, носящие общий характер. По окончании тестов она заявляла с видимым отвращением: «Все это бессмысленно и не имеет ко мне никакого отношения. Я думаю, что все плохо, когда ты - никто». По истечении трех месяцев возрастающего беспокойства и физического напряжения тон ее жалоб несколько изменился: «У меня нет глаз. Это всего лишь два отверстия. Нет, вы не понимаете. У меня нет ни глаз, ни ушей, у меня нет ничего, кроме вот этого (трогает свое лицо). Но и это не то, что надо. С тех пор, как я сюда попала, я ничего не видела и не слышала. У меня нет ничего, кроме двух отверстий». Подобные монологи продолжались с утра до вечера, с перерывами на сон и принудительное кормление. Она стала драчливой и не раз пыталась ударить кормивших ее врачей и медсестер. Затем она попыталась выколоть себе глаза. Однажды это ей почти удалось. Она воткнула кнопку в уголок глаза, объясняя, что в этом нет ничего страшного, так как на самом деле вместо глаз у нее дыры. Она часто просила закутать ее в простыню и отправить домой, под предлогом того, что она все равно ничего не видит и не слышит. Прошел почти год, в течение которого наблюдались периоды кажущейся веселости и относительного умственного благополучия, которые чередовались с депрессивным состоянием и уверенностью в собственном не-существовании. При упоминании о ее комфортабельном доме, богатстве и друзьях она не проявляла никакого интереса. Снова и снова пациентка повторяла слова о том, что она мертва. Наблюдались признаки того, что периоды депрессии провоцировались непроизвольными эротическими побуждениями, которым она упорно сопротивлялась. Будучи не в силах их реализовать, она ассоциировала их с чувством вины, порожденным болезнью, а болезнь в ее сознании ассоциировалась со смертью отца. Таким образом, иллюзия собственной смерти воспринималась как наказание. Составляющие элементы агрессивности - стремление к наказанию и эротизация - в этом случае проявились как «фантастическая» форма частичного (личностного) самоуничтожения. Феномен мысленного самоуничтожения (так называемой деперсонализации) настолько интересен, что я расскажу еще об одном случае, с которым столкнулся мой коллега. Корнелиус К. Хоу ли . Деперсонализация. Доклад, прочитанный накануне ежегодного форума Американской ассоцииции психиатров, Питсбург, шт. Пенсильвания, 11 мая 1937 г. Женщина была необычайно аккуратна. Она содержала свой дом в такой первозданной чистоте и таком порядке, что спустя четырнадцать лет семейной жизни мебель выглядела как новая. Добиваясь этой цели, она установила жесткий порядок и заставляла выполнять свои правила как членов семьи, так и гостей. Круг ее интересов был чрезвычайно узок; вне дома ее не интересовало ничего, за исключением посещения церкви. Через несколько лет после рождения второго ребенка ей пришлось перенести хирургическую операцию, после которой она, казалось, поправилась. Однако затем последовали осложнения в виде приступов возвратного воспаления легких, которые стали причиной повышенной нервозности и отчаяния. В поисках поддержки она обратилась за помощью к своим сестрам, которые в течение нескольких дней успокаивали безутешную женщину. Однако ее слезные мольбы не прекращались; пришло осознание того, что многие начатые дела остались незавершенными, к тому же она почувствовала, что у нее увеличилась щитовидная железа, и сама мысль об этом приводила ее на грань умопомешательства. В итоге она предприняла попытку самоубийства, приняв яд. Врача позвали вовремя; он сделал промывание желудка и тем самым спас ее жизнь; несмотря на это, с этого момента она стала утверждать, что мертва. Она заявила, что не знает, как ее зовут, утверждая, что имя, которое ей называли, принадлежит умершему человеку, которого она якобы хорошо знает, и уверена в том, что он не имеет к ней никакого отношения. Именно с этой позиции она рассказывала о своем прошлом, утверждая, что «тот человек» давно умер, и отказываясь воспринимать собственную личность как таковую. Ей задавали самые разнообразные вопросы; но, несмотря на все логические увещевания, пациентка упорствовала в заблуждении относительно собственной смерти. Так, один из лечащих врачей использовал психологический трюк, заявив: «Если вы не являетесь женой мистера X, то он платит нам за лечение посторонней женщины». На эту провокацию она ответила следующим образом: «Я вам скажу, за что он платит - он платит за то, чтобы зло продолжало торжествовать на этой земле. Каждая клетка моего тела принадлежит Нелли; в своем воображении я чувствую, что это так. О! Мое воображение - это нечто ужасное». При этом врач заметил на руке пациентки такой же шрам, как у пресловутой Нелли, и указал на это. Больная отреагировала словами: «Да-да, и это тоже - плод воображения». Странности ее поведения состояли не только в игре воображения, ибо она неоднократно предпринимала попытки к самоубийству. Однажды она выпрыгнула из окна на четвертом этаже и поползла в сторону свежевыкопанной могилы, впоследствии признавшись, что полагала ее своим пристанищем. Иными словами, она чувствовала себя мертвой и соответственно хотела быть погребенной. Казалось, она пребывала в уверенности, что с ней уже не сможет произойти ничего дурного. Именно деструктивный характер ее помешательства подсказал врачам способ лечения. Ей объявили, что она поправится после операции по удалению «инфицированных миндалин и кариозных зубов», что в действительности и произошло. Она быстро пошла на поправку и обрела прежнюю ясность суждений. Было время, когда удачные исцеления такого рода, которые случаются не так уж редко, рассматривались как доказательства токсичной природы умственного расстройства. Следовательно, возникала уверенность в эффективности терапевтического воздействия хирургического вмешательства по удалению «очага инфекции». Тысячи людей были подвергнуты операциям по удалению зубов, миндалин, предстательной железы; резекции кишок и других органов. В частности, одна из крупнейших клиник штата содержала группу хирургов, работавших исключительно в этом многообещающем направлении. В то же время, несомненно, положительные результаты, которые в свете последних исследований получили несколько иные объяснения, чередовались с многочисленными неудачами. Постепенно медики стали отказываться от теории очаговой инфекции, и сейчас эта методика почти забыта. Есть все основания полагать, что случаи послеоперационного выздоровления связаны с психологическими факторами, о которых речь пойдет в следующем разделе этой книги. Вышеупомянутый случай демонстрирует то, как женщина, упорно стремившаяся к самоуничтожению и фактически считавшая себя мертвой, быстро поправилась в результате болезненной и в определенном смысле жестокой процедуры, в то время как традиционная терапия доказала свою неэффективность. Подобные случаи надуманного самоуничтожения, как правило, не типичны для откровенно суицидальных пациентов - меланхоликов и шизофреников, - которым в большей степени свойственно стремление к фактическому, а не гипотетическому самоубийству, реже - к членовредительству. В следующей главе я приведу несколько примеров, а сейчас мне бы хотелось обратить внимание читателя на то, как классические шизофреники в своем воображении уничтожают объективную реальность, подменяя ее иллюзорным вымыслом. В крайних случаях мы наблюдаем клиническую картину полного неприятия личностью общепризнанных ценностей, начиная от отрицания закона всемирного тяготения и кончая физиологическими и экономическими законами. Такое явное противоречие здравому смыслу приводит к тому, что психика таких пациентов рассматривается как несуразная и абсолютно непостижимая. (Как бы там ни было, ничего «непостижимого» в этом феномене нет. Все, что требуется для спасения таких пациентов, - это внимательное и участливое отношение психиатра.) В некоторых случаях пациенты способны сами сублимировать свои фантазии, что также приводит к выздоровлению. Один из моих ассистентов Чарльз У. Тидд. Обостренное восприятие реальности, выявленное в процессе анализа шизоидной личности. «Бюллетень клиники Меннингера», т. I, с. 176-183, 1937. приводит случай, когда деструктивные фантазии пациента сопровождались постепенным угасанием переполнявших его ненависти и страхов. Получив психиатрическую помощь, этот мужчина воплотил свои ненавистнические теории по уничтожению существующего мира в приключенческие рассказы, которые впоследствии охотно покупались популярными журналами. Более того, спустя некоторое время он полностью отказался от мира иллюзий и стал серьезным писателем. Можно предположить, что формы умственного расстройства, предполагающие отрицание собственной индивидуальности и неодобрительные и даже оскорбительные высказывания по собственному адресу, представляют собой эгоцентричную деструктивность. Это качество усиливается при появлении тенденции к унижению высшего эго. Нейтрализация высшего начала часто является главной целью употребления алкоголя, и те проявления, о которых идет речь, напоминают состояние алкогольного опьянения. Этот тип расстройства назвали несколько неудачно - «мания» (также «гипомания», «маниакальная фаза маниакально-депрессивного психоза»). Такие формулировки вызывают у неспециалистов ассоциации с диким и неистовым безумием. В действительности ярко выраженные проявления «бешенства» довольно редки. Как правило, при подобном психическом расстройстве человек кажется подвыпившим, веселым и раскрепощенным. Типичными характеристиками поведения такой личности являются нелепые шутки, экстравагантные предложения, неуемный смех и искрящееся веселье. Так же, как хронические алкоголики, такие люди весьма раздражительны и болезненно реагируют на любые замечания относительно их абсурдного поведения. От пьяницы такой человек отличается по нескольким показателям. Во-первых, его «веселье» не утихает за несколько часов, но, напротив, продолжается на протяжении многих дней, недель, а иногда и лет. Более важно то, с какой степенью серьезности и упорства он относятся к собственным безумным затеям. Эти качества первоначально вызывают у окружающих восхищение и далее зависть, но впоследствии несуразность планов людей, подверженных такого рода психическому расстройству, становится очевидной. Иногда, хотя и крайне редко, они достигают значительного успеха в жизни, и общество не отдает себе отчета в том, что их достижения являются результатом умственного расстройства. Однако даже в этих случаях законы и чувства других людей грубо попираются, и «баловни судьбы» отправляются за решетку. При любой попытке вмешательства в их дела и планы такие люди приходят в бешенство, так как считают, что не должны давать отчет в своих действиях кому бы то ни было, даже собственной совести. Все это возвращает нас к привычной психиатрической картине - патологическому состоянию сознания с полным разрушением нравственных установок. До болезни такие люди могут быть приветливы, благородны, терпимы и вежливы. Неожиданно их нравственные устои, если можно так сказать, получают смертельный удар. Как мы уже говорили, основа нравственности закладывается в детстве, когда поведение родителей служит в качестве морального эталона. Поэтому убить совесть в каком-то смысле означает убить образ собственных родителей. Возможно, моя мысль станет более ясной после следующего примера. Джон Смит был старшим из пяти детей, росших в семье средних американцев из Миннесоты. Его отец, мелкий торговец, был заботлив, но отличался угрюмым и замкнутым характером. Он покончил с собой, когда сыну минуло двенадцать лет. Смерть родителя возложила на подростка дополнительные обязанности. Благодаря своему усердию и беспримерной настойчивости в достижении целей, к тридцати годам наш герой занимал место главы отдела промышленной корпорации. Члены семьи и родственники испытывали законную гордость; о нем говорили, как о «бедном парне, который самостоятельно добился многого». Он всегда был надежной опорой своей матери и сестер. Начальство к нему благоволило, и не только в силу его профессиональных качеств, но и вследствие его почтительного и достойного отношения к окружающим. В процессе работы у него возникли трения с начальником департамента, человеком недалеким и консервативным, который во многом напоминал нашему герою собственного отца. Чаще всего в таких спорах аргументы мистера Смита были более убедительными, что, несомненно, шло на пользу компании. Но однажды он допустил серьезный промах, ставший причиной значительной финансовой потери. Несмотря на то, что со стороны начальства не последовало каких-либо карательных мер, Смит мучился угрызениями совести. Впоследствии выяснилось, что он испытывал чувство вины даже тогда, когда его очередная победа над мнением начальника департамента не приводила к столь пагубным последствиям. В один прекрасный день он не пришел на работу, что было весьма нехарактерно для этого исполнительного и ответственного служащего. Коллеги решили, что он болен, и в течение нескольких дней не беспокоились. Потом все же нашли нужным навестить его жену, которая рассказала, что муж отправился в Нью-Йорк по поручению компании. Разумеется, ей и в голову не пришло подвергать его слова сомнению. Президент послал запрос в нью-йоркское отделение компании и получил сообщение, согласно которому Смит звонил из отеля и внес предложения по расширению деятельности компании. По словам менеджера из Нью-Йорка, голос его звучал возбужденно и нервозно. Менеджер был весьма удивлен, поскольку об этих планах услышал впервые. Наконец Смита обнаружили в шикарных апартаментах в окружении пяти стенографисток. В приемной ожидали своей очереди оптовики, которым он предложил заключить контракты с его компанией. Он настолько был поглощен телефонными переговорами, что представители фирмы долгое время не могли остаться с ним наедине, чтобы выяснить, что происходит. Наконец он удостоил их вниманием и раздраженно заявил, что им следует подождать, когда он освободится. Такое поведение было неожиданным и совершенно не подходило складу его характера. В разговоре он позволил себе ряд крепких выражений по поводу бессмысленности и нежелательности их визита. В какой-то степени им удалось его образумить. После того как представители фирмы терпеливо выслушали его предложения по экспансии деловой активности, не лишенные, впрочем, определенного смысла, они посоветовали ему все же вернуться домой. Он очень резко отказался и принялся орать об идиотах и тупицах, не способных воспринять гениальные идеи по развитию их же бизнеса. Он вошел в такой раж, что набросился на одного из представителей с кулаками и наверняка нанес бы ему увечья, если бы тот вовремя не ретировался. В приступе гнева он швырял бутылки и разные предметы из окна, а затем в бешенстве покинул свой номер. На выходе из отеля он успел прочитать служащим лекцию о коммунистической опасности, награждая при этом своих невольных слушателей тычками и тумаками. Не успели гостиничные служащие прийти в себя, как он прошел за стойку, набрал там сигар, после чего стал призывать помериться с ним силой всех присутствовавших в холле. Эти призывы сопровождались такими словами, которые никогда ранее не срывались с его языка. Смита задержали уже в баре, где его окружали многочисленные собутыльники, которых он поил за свой счет, и девицы, которым он щедрой рукой раздавал двадцатидолларовые бумажки, предлагал подняться в номер за дополнительную плату. Следует иметь в виду, что в повседневной жизни Смит был человеком непьющим, придерживался строгих моральных правил и отнюдь не бросал денег на ветер. Желая избежать скандала, связанного с арестом и тюремным заключением, компания отправила в Нью-Йорк родственников больного, с помощью которых его удалось поместить в лечебницу, где его возбужденное состояние несколько улеглось. Он стал смотреть на свое принудительное лечение, как на забавную шутку, продолжая настаивать на том, что компания допустила серьезную ошибку, не воспользовавшись его идеями. Он заявлял, что коль скоро сослуживцы оказались «тупоголовыми болванами», не способными к восприятию его гениальных планов, он в будущем реализует их самостоятельно, а пока, поставленный своей усиленной работой на благо компании «на грань нервного срыва», собирается наслаждаться отдыхом в санатории. По отношению к клинике и персоналу он принял снисходительно-покровительственный тон, уверяя, что долгие годы не встречал таких милых и интересных людей. О своих грандиозных планах он больше не заикался, заявив, что компании остается лишь сетовать на недальновидность своих сотрудников, в то время как он сам намерен отдохнуть, тем более, что он это заслужил. Каждый из подобных примеров по-своему уникален, но во всех случаях можно отметить типичные характеристики. При госпитализации далеко не все пациенты проявляют миролюбие и покладистость, и даже пациент, о котором шла речь выше, порой демонстрировал явную раздражительность, граничащую с открытым проявлением авторитарного поведения и агрессивности. Рассказанный эпизод из практики не столько демонстрирует проявление конкретной симптоматики, сколько является образцом типичной психологической структуры таких пациентов. В данном случае бросается в глаза тот факт, что отец пациента совершил самоубийство, тем самым отказавшись нести ответственность за судьбу сына, который впоследствии адекватно отреагировал на это событие. Как бизнесмен, сын выдержал конкуренцию с собственным отцом и даже превзошел его. Однако этого достижения было недостаточно, чтобы удовлетворить его подсознательные амбиции; именно эта неудовлетворенность и стала причиной проявившегося психоза. В этой связи вспоминается сказка о маленьком лягушонке, который, желая стать в глазах своей матери таким же большим, как отец, начал «раздуваться», пока не лопнул. Мнимая победа над отцом превратилась в источник чувства вины, которое усилилось завистью к начальнику департамента, а совершенная ошибка, повлекшая убытки, еще более осложнила ситуацию. Внутреннее напряжение стало непереносимым и трансформировалось в стремление к самоуничтожению. Однако вместо того, чтобы последовать примеру отца и совершить самоубийство, пациент принялся уничтожать собственное эго. Казалось, что он старается убедить себя примерно такими словами: «Неправда, что я чувствую вину за смерть своего отца; неправда, что я чувствую раскаяние за попытку превзойти его; неправда, что я испытываю вину за свое подчиненное положение, зависть и разногласия с начальником; неправда, что я корю себя за убытки компании. Я также не испытываю угрызений совести за пьянство, богохульные речи и общение с проститутками. Я абсолютно ни в чем не виноват! Напротив, я чувствую себя свободным от каких бы то ни было ограничений. Ничто не мешает моему свободному волеизъявлению, а традиционные запреты существуют лишь для лентяев и дураков. Я - свободный, сильный и счастливый человек, который поступает так, как ему хочется, и при этом не испытывает раскаяния и страха». Таковы типичные психологические установки больных этой категории. У читателя может сложиться впечатление, что такое бессовестное поведение не отличается от позиции заурядного алкоголика. Однако у последнего потеря нравственной точки отсчета сознательна и является следствием вторичного фармакологического эффекта, в то время как уничтожение эго в случаях маниакального синдрома спонтанно и бессознательно. Очевидно, что суперэго пациента не подверглось окончательному распаду. И все же, несмотря на то, что он не испытывал угрызений совести, ему не удалось полностью избавиться от сдерживающих факторов, что сделало бы его абсолютно свободным от условностей. Будь он полностью аморален, ничто не остановило бы безудержных приступов ярости, он мог бы убивать, красть и бесчинствовать без зазрения совести. Однако подобное случается крайне редко. Таким образом, мы приходим к выводу, что маниакальный психоз предполагает не полное, а лишь частичное разрушение самосознания, своего рода паралич суперэго. То, что это заболевание, как и другие формы самоуничтожения, подразумевает агрессивность, стремление к наказанию и эротическую составляющую, очевидно и не нуждается в дополнительных доказательствах. Следующий случай подтверждает драматизм клинической картины этого феномена. Совестливая и работящая стенографистка была единственной опорой своей дряхлой и глухой старушки-матери. В возрасте двадцати семи лет она повстречала бизнесмена, которого без памяти полюбила. Однако любовник объявил, что не желает иметь ничего общего с ее матерью, и особенно настаивал на отдельном от нее проживании. Молодая женщина не могла поступиться своими обязанностями перед престарелой матерью, и женитьба год за годом откладывалась с единственной надеждой на скорую кончину весьма пожилой женщины. Старушка упорно цеплялась за жизнь, и надежды дочери становились все призрачней. Сама ее жизнь превратилась в сплошную муку. В один прекрасный день ее психика претерпела существенные и весьма любопытные изменения. Несколько дней она пребывала в состоянии некоей прострации, а очнувшись от оцепенения, буквально превратилась в другого человека. Былую заботливость и терпимость по отношению к матери сменили резкость и враждебность поведения. «Я десять лет ждала смерти старой дуры [матери] и тешила себя надеждой на нормальную жизнь». От ее скромного поведения, свойственного старым девам, не осталось и следа. При встречах с мужчинами она вела себя вызывающе. При этом она откровенно признавалась, что хочет замуж, причем неважно за кого; она ругала мать последними словами, проклинала ее лечащего врача, глумилась над любовником и вела себя так, будто ей все позволено. Иными словами, от былого благочестия, которым она всегда отличалась, не осталось и следа. Так же неожиданно период моральной амнезии закончился, и она снова превратилась в скромную, тактичную и добрую пациентку. Такая метаморфоза была полной неожиданностью для тех из вас, кто помнил ее прежнюю развязность и распущенность в период, когда совесть женщины погрузилась во временный сон. Поскольку одной из терапевтических целей психоанализа является освобождение эго от тирании суперэго и своего рода подмена совести логическими умозаключениями, возникает закономерный вопрос: не провоцирует ли психоанализ дальнейшее усугубление маниакального психоза? Теоретически в обоих случаях предполагается избавление от доминирующего влияния суперэго. Поэтому, коль скоро подобные предположения доводят нас до абсурда, возникает необходимость пересмотра теоретических основ. Частичным ответом на этот вопрос является вывод о том, что суперэго не уничтожается полностью, что подтверждается негативной реакцией пациентов. Однако есть еще одно объяснение этой проблемы. В процессе психоанализа суперэго не подвергается внезапному уничтожению, но лишь постепенно низводится на нет, что способствует высвобождению самосознания и замене порочных установок объективным восприятием реальности. С другой стороны, в случае маниакального психоза суперэго или его часть неожиданно устраняются, и ослабленное самосознание (эго) не может противостоять переполняющим его деструктивным импульсам. Не следует ожидать, что ребенок, которому дали в руки молоток или ножницы, проявит такую же сноровку, как взрослый плотник или портной. Эго пациентов с маниакальным синдромом подобно самосознанию ребенка, и успешный психоанализ способен его реабилитировать до уровня взрослого человека. Краткое послесловие В этой главе я пытался выявить, как отказ от объективного восприятия реальности создает предпосылки и прямо провоцирует развитие умственного расстройства, известного как психоз и в некоторых случаях являющегося одной из форм самоуничтожения. Последнее может быть направлено непосредственно против собственного эго, например, в тех случаях, когда психопат корит и винит себя самого или заявляет о том, что он мертв. В равной степени разрушительные тенденции могут быть направлены на уничтожение суперэго с последующим освобождением от условностей и запретов, проявляющимся в частичном уничтожении личности и формировании негативных комплексов. Мы также рассмотрели случаи классической шизофрении, то есть полного ухода от реальности; деструктивная сущность этого явления, как правило, ограничивается членовредительством, но импульсы к саморазрушению трансформируются в навязчивые фантазии и болезненную ненависть к объектам окружающей действительности. При этом человек вместо ненависти к себе самому испытывает любовь, и такая извращенная самовлюбленность нередко приводит к летальному исходу. |