Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми

• Название: Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми
• Дата: 12.04.2023
• Размер: 3.33 Mb.
• Имя файла: 411269.pdf
• Тип: Книга; #1057136
• страница: 16 из 29

Глава 16. Мститель
Самая лучшая месть врагу — не быть на него
похожим
[827]
.
Марк Аврелий
Дженнифер стала моей пациенткой после того, как отказалась от услуг другого психотерапевта. Некоторые сочли бы это плохим знаком, решив,
что она одна из тех, кто вечно чем-то недоволен или, еще хуже, кому уже не поможет ни один специалист. Могло быть и так. Однако переход к другому психотерапевту мог также объясняться тем, что Дженнифер, сознательно или нет, точно знала, что хочет получить и что она этого пока не получила.
А это, согласитесь, скорее очень хороший знак.
Дженнифер могла точно назвать момент, когда поняла, что предыдущей терапии конец; это случилось за несколько месяцев до того,
как она фактически прекратила посещать сеансы. Тот определяющий момент настал, когда Дженнифер рассказала психотерапевту о пикнике, на который она ходила с друзьями, многие из которых взяли на природу маленьких детей, и те весело носились по поляне вокруг взрослых.
Дженнифер была замужней женщиной лет тридцати, и в тот период как раз пыталась решить важнейший для себя вопрос: захочет ли она когда-нибудь иметь детей? Надо сказать, раньше этот вопрос вообще казался ей
«недостаточно нормальным» для того, чтобы его обдумывать. На пикнике
Дженнифер постоянно беспокоило, что бегающие вокруг дети каким-то образом догадаются, что с ней что-то не так, что ее не должно быть там, где находятся они. Промучившись несколько дней, Дженнифер записалась на прием и рассказала о своих проблемах предыдущему психотерапевту. «Я
сказала, что, возможно, мне нужно было бы выйти замуж за мужчину с детьми, чтобы я могла пропустить все это, — вспоминала Дженнифер позже, уже в беседе со мной. — Сейчас, оглядываясь назад, мне непонятно,
зачем я это сказала и что имела в виду. Думаю, я этого никогда не узнаю,
потому что психотерапевт меня об этом не спросила и даже не попыталась оспорить мое странное заявление. Она просто кивнула, причем, как мне показалось, не без некоторого облегчения в связи с тем, что у меня нет детей; так я, во всяком случае, поняла ее реакцию. Как бы там ни было, я почувствовала, что она подтверждает мою гипотезу о том, что я

недостаточно нормальна, чтобы иметь нормальную семью». Иными словами, Дженнифер протестировала реальность и своего психотерапевта,
и ее терапевт этот тест не прошла.
После того сеанса Дженнифер послушно следовала всем назначениям,
но почему-то начала чаще замечать на стоянке автомобиль своего психотерапевта — с ярким детским автокреслом внутри. Теперь
Дженнифер казалось, что ее психотерапевт врач, а она больная. Что ее психотерапевт — здравомыслящая женщина, а Дженнифер не в своем уме.
Ее психотерапевт нормальная, а
Дженнифер ненормальная.
Ее психотерапевт достойна иметь нормальную семью, а Дженнифер нет.
Спустя некоторое время
Дженнифер предоставила своему психотерапевту новую возможность укрепить ее в страхах и сомнениях. На сеансе она упомянула о еще одном общественном мероприятии, на этот раз на работе, предполагавшем общение с детьми. Тогда Дженнифер с немалым удивлением отметила, что резвилась с сыновьями и дочерьми коллег без напряжения и даже с удовольствием. Кто-то из коллег даже попросил ее время от времени присматривать за его ребенком. «Может, я все-таки могла бы быть матерью», — задумчиво произнесла Дженнифер на сеансе, делая попытку развернуть свои мысли в этом направлении. Однако вместо того, чтобы рассмотреть надежду, которая, возможно, зарождалась в ее душе, психотерапевт усмотрела в этом замечании противоречие. «Мне кажется, вы говорили, что не хотите детей», — отрезала она.
«Знаете, я ее чуть не возненавидела за это, — призналась
Дженнифер, — и больше к ней не ходила. Тогда я этого не знала, но теперь понимаю, что мне очень хотелось, чтобы она усомнилась в обоснованности моего страха относительно того, что мне никогда не стать хорошей матерью. Думаю, в определенном смысле это была довольно эффективная психотерапия, потому что я перестала посещать ее с мыслью, что ни за что не позволю никому себя недооценивать. Благодаря этому я поняла, что она во мне ошибалась. И что я в себе ошибалась».
* * *
Говорят, дети чем-то похожи на маленьких ученых
[828]
. Они рождаются с неистребимым желанием понять окружающий мир и приспособиться к нему, и в ходе этого разрабатывают собственные теории о том, как все работает. Машины гудят. Кошки мяукают. Кухонная плита может быть раскаленной, но не все время. Когда эти теории снова и снова получают

подтверждение, они становятся убеждениями, которые впоследствии обычно крайне трудно изменить. Очень многое из того, что мы считаем обучением, предполагает познание материального мира, обретение понимания того, как в нем функционируют вещи, — но у детей также складываются теории и убеждения о том, как функционируют люди. Дети,
подвергшиеся насилию, узнают, что взрослые могут быть опасными. Дети алкоголиков узнают, что в любое время человек может ни с того ни с сего на тебя разозлиться. Дети с больными братьями и сестрами узнают, что некоторые люди рождаются с серьезными болезнями. Подростки,
пережившие сексуальное насилие, делают вывод, что заводить романтические отношения опасно.
К совершеннолетию дети составляют собственное мнение не только об окружающем мире, но и о самих себе, по крайней мере на какой-то период.
Некоторые выводы, сделанные сверхнормальными людьми, такие как я
борец, я самостоятелен и инициативен, мои уникальные способности
обязывают меня творить добро, позволяют им летать выше, чем от них,
возможно, ожидают окружающие, а иногда даже намного выше сверстников, тогда как другие выводы не столь позитивны и снижают их самооценку. Например, у меня есть секрет, я не такой, как все, я плохой, я
одинокий.
Одним из самых распространенных становится убеждение — то, что мучило Дженнифер, — что они недостаточно нормальны, чтобы иметь нормальную семью. Так же как ребенок, воспитываемый в нищете, решает,
что теплое пальто и новые игрушки предназначены для других детей, люди,
которые росли без любви и защиты, укрепляются в мысли, что все это не для них, а для других, нормальных. «Я не только никогда ни в кого не влюблялась, я даже никогда не мечтала об этом. Это было нечто, что существовало для других людей, для тех, у кого были нормальные семьи и дома»
[829]
, — писала Мэрилин Монро в автобиографии «Моя история».
Иногда сверхнормальные чувствуют и боятся, что их опыт так сильно изменил их в худшую сторону, что их просто невозможно любить. Вот отрывок из мемуаров похищенной в детстве Элизабет Смарт, которые, как и у Монро, называются «Моя история». «Я просто не могла на них не смотреть. Они казались такими счастливыми. Такими влюбленными.
Такими нормальными, — вспоминает Элизабет свои мысли, когда она однажды увидела старую чету, идущую вдоль променада, по которому плелась и она со своими похитителями. — У меня никогда не будет такого счастья. И такой жизни. У меня никогда не будет настоящего мужа. И

детей»
[830]
. Такой вывод сделала Смарт в тот момент, хотя время показало,
что она ошибалась.
Истории жизни
Монро и
Смарт во многих отношениях исключительны, но подобные выводы о любви и семье делаются, к сожалению, очень часто. Мне приходится слышать нечто подобное от сверхнормальных клиентов практически каждый день. Любовь для других людей. Счастливые семьи для других людей. Я слишком занят выживанием, чтобы думать о процветании. В самом деле, некоторые исследователи утверждают, что с эволюционной точки зрения позитивные эмоции, такие как любовь
[831]
, в какой-то мере «излишни», потому что, хоть они и вносят вклад в общее благополучие и долгосрочное хорошее самочувствие, благотворно сказываясь на здоровье и способствуя размножению, когда запускается реакция «бей или беги», они не нужны.
Так воспринимают любовь и многие сверхнормальные: как расточительность и излишество, как роскошь, которая им, вероятно,
никогда не будет доступна.
И в этом многие сверхнормальные люди тоже довольно сильно похожи на супергероев. Супергерои, может, и побеждают злодеев и спасают мир,
но в большинстве случаев домой они возвращаются в полном одиночестве
[832]
. Супермен хоть и запрыгивает одним прыжком на небоскребы, не способен найти выход из любовного треугольника,
состоящего из него самого, Лоис Лейн и его альтер-эго Кларка Кента. Чудо- женщина, может, и управляется ловко своим лассо истины, но, как и Супермен, не может признаться самой себе в том, что угодила в ловушку романтических отношений со Стивом Тревором и своим земным
«я», Дианой Принс. Бэтмен меняет женщин как перчатки, но в любви ему вечно не везет. А в одном из самых трагических сюжетов комиксов о Человеке-пауке он, пытаясь спасти любовь своей жизни Гвен Стейси,
случайно убивает ее.
* * *
Время от времени супергерои находят любовников и спутников жизни,
и даже иногда вступают в брак, но их счастье, похоже, никогда не длится долго. По тем или иным причинам большинство супергероев (или писатели, которые их придумали) не могут понять, как им оставаться теми,
кто они есть, и одновременно любить. Их дни и ночи слишком уж заняты,

слишком опасны и, возможно, слишком вредны для их спутников жизни, а тем более для их детей. И это весьма серьезная проблема, потому что, если,
согласно мнению многих специалистов, близкие взаимоотношения — это один из ключевых факторов хорошей жизни, то «в этом плане супергерои могут быть кем угодно, только не супер», как пишут исследователи
Кристофер Петерсон и Нансук Парк в книге The Psychology of Superheroes
(«Психология супергероев»)
[833]
* * *
Отец Дженнифер так часто бил мать, что девочка на всю жизнь запомнила особый ярко-розовый цвет кожи после сильного удара открытой ладонью. В детстве она никак не могла понять, почему ее родители поженились, хоть и не раз слышала объяснения мамы: «Все было хорошо,
пока ты не родилась. После твоего рождения отец уже не мог всегда все делать по-своему». Эти мамины слова сильно озадачивали Дженнифер,
потому что, сколько она себя помнила, ее папа всегда все делал по-своему.
Семья всегда ела его любимые блюда и смотрела его любимые телепередачи. Они на цыпочках ходили по дому, если он спал, и притворялись, что он никому не мешает, когда отец громко хлопал дверью,
уходя на ночную смену.
Много позже Дженнифер поняла, что, когда ее будущий папа,
отслуживший двадцать лет в армии, познакомился с ее будущей мамой,
женщиной с серьезными проблемами зрения и хорошим высшим образованием, он был скорее убежденным холостяком, чем просто холостяком. Мать Дженнифер, по всей видимости, считала замужество сделкой, способной обеспечить ей безопасность, но отцу явно претила мысль о трате заработанных им денег на других, поэтому он очень часто оставлял жену и дочь без самого необходимого. Дженнифер отлично знала это, потому что ей много раз приходилось сидеть в приемной педиатра,
пока медсестра объясняла ее маме, что без оплаты наличными ее дочь на прием не попадет. А когда Дженнифер поставили скобки на зубы, ортодонт отказывался снимать их до тех пор, пока ему не заплатят за работу, и ждать пришлось довольно долго. Когда у Дженнифер начались первые месячные,
и она сказала маме, что ей нужны гигиенические прокладки, та завизжала в панике: «Но на этой неделе мы больше не можем просить у твоего папы деньги!»
Иными словами, за годы детства Дженнифер научилась тому, что

врачи для других людей, и безопасность для других, и счастливые семьи тоже не для нее. Отец постоянно напоминал домочадцам, что, какими бы страшными ни были их лишения, их жизнь несравненно приятнее и лучше,
чем то, что ему пришлось вынести в армии. И довольно долгое время мама
Дженнифер делала вид, что это действительно так. А затем, в один очень необычный день, она вдруг заявила, что не может больше сидеть на потрепанном диване, и они с Дженнифер вытащили развалюху из гостиной и выбросили на двор через перила задней веранды. Когда Дженнифер увидела, как диван с глухим ударом упал на цемент, она почувствовала в душе ветерок надежды, как будто что-то в ее жизни начало меняться к лучшему. Но когда отец вернулся домой, он в ярости сломал матери
Дженнифер руку, и теперь уже Дженнифер визжала в панике, умоляя его остановиться.
«Жена должна быть с мужем и в радости, и в горе», — только и сказала о произошедшем мама.
* * *
В США насилие в семье, точнее говоря, такая его разновидность, как насилие со стороны сожителя, считается одной из самых распространенных форм насильственных преступлений. По оценкам специалистов, ежегодно от двух до четырех миллионов женщин становятся жертвами насилия в семье, и это главная причина травм женщин в возрасте от 15 до 44 лет
[834]
. От четверти до трети женщин, обращающихся в отделение неотложной помощи, получают травмы в результате насилия со стороны сексуального партнера, хотя регистрируются всего около
5 процентов таких случаев.
Отец Дженнифер был уверен, что дом более счастливое место, чем армия, и во многих отношениях так и есть, или по крайней мере должно быть, однако же, по статистике, с 2001 по 2012 год было убито собственными мужьями почти в два раза больше американок, чем на войне в Афганистане или Ираке
[835]
. Как в случае большинства неблагоприятных жизненных обстоятельств, насилие в семье встречается в самых разных расовых, классовых и социально-экономических группах, но особенно уязвимы женщины-инвалиды
[836]
, такие как мать
Дженнифер.
Подавляющее большинство женщин, как с инвалидностью, так и без,
утверждают, что не могут покинуть своих обидчиков из-за денег, по

крайней мере отчасти
[837]
. Они опасаются, что не смогут содержать себя и своих детей без помощи партнера, в результате и они, и дети вынуждены жить с мучителями.
По результатам национального обследования подверженности детей насилию, около 20 процентов детей
[838]
, то есть почти 15 миллионов детей младше восемнадцати лет, становятся свидетелями той или иной формы насилия со стороны партнера одного из родителей: толчков, пощечин,
ударов, пинков, удушения, порезов ножом и даже огнестрельных ранений.
Чаще всего насилие в семье исходит от мужчин, но агрессорами могут быть и женщины. В семьях, для которых оно характерно, насилие имеет место в среднем одиннадцать раз
[839]
за период их детства, но среднее число равняется трем, а стандартное отклонение двадцати двум. Проще говоря,
это означает, что хотя во множестве семей насилие случается всего один- два раза, есть дома, в которых ребенок на протяжении всего детства становится свидетелем агрессии десятки, а то и сотни раз. Дом Дженнифер был именно таким.
Считается, что ребенок подвергается воздействию насилия
[840]
, когда слышит шум драки, доносящийся из другой части дома, или видит ушибы или порезы либо сломанную мебель после свершившегося факта, либо когда родитель-жертва или сиблинг-жертва рассказывают ему о произошедшем. Чаще всего, однако, почти в 90 процентах случаев, дети в таких семьях становятся очевидцами того, как один взрослый причиняет физический ущерб другому
[841]
. И хотя этих детей принято называть молчаливыми свидетелями
[842]
, нередко они не так уж и молчаливы. Около половины малышей, переживших этот крайне негативный опыт, плачут и кричат на агрессора в надежде заставить его прекратить насилие и защитить жертву
[843]
Когда тем, кто стал свидетелем домашнего насилия, не причиняют физический ущерб и они сами не являются объектами насилия, их часто считают невредимыми и даже счастливыми. Но, конечно же, дети,
растущие в таких условиях, не чувствуют себя в безопасности.
Непосредственная близость к насилию приводит практически к тем же проблемам развития, как и в случае с жертвами реального физического насилия
[844]
, чрезвычайно негативно сказываясь как на психологическом,
так и на физическом состоянии ребенка. Подобно детям, которые сталкиваются с любыми хроническими неблагоприятными обстоятельствами, дети, живущие бок о бок с насилием в семье, с большей вероятностью, чем их сверстники, страдают от вызываемых стрессом

болезней
[845]
, таких как депрессия, расстройства сна, злоупотребление психоактивными веществами и тревожность. По этим причинам само по себе детство, просто проведенное рядом с семейным насильником — не уверена, впрочем, что тут уместно слово просто, — сегодня признано одной из форм жестокого обращения с ребенком, то есть считается негативным опытом детства.
Однако оценить то, как хронические жизненные невзгоды, особенно те, которые являются делом рук человека, которому ребенок доверяет и от которого зависит, влияют на дальнейшие взаимоотношения взрослеющих детей, намного сложнее, чем измерить количество гормонов стресса или депрессивное состояние. Люди, как известно, социальны, поэтому, входя в этот мир, мы изначально запрограммированы на общение с родными и друзьями. От этого во многом зависят наше выживание и удовольствие от жизни, особенно в детстве. А когда те, кто, по законам природы или морали, должны любить и защищать нас, не делают этого, нам бывает крайне трудно представить, что на это способен кто-нибудь другой. Это не только уменьшает чувство доверия, но и негативно сказывается на самых обычных надеждах и мечтах человека. Стремление к любви начинает казаться ему чем-то небезопасным или как минимум тщетным.
После долгих лет попыток помочь матери Дженнифер ее усилия начали казаться тщетными. «Я пыталась ее спасти, но она не слушала меня,
и мне пришлось спасаться самой», — рассказывала Дженнифер о том, как однажды решила покинуть дом и переехать жить к бабушке и дедушке.
Когда девочка в последний раз выходила из дома и садилась в машину друга, ожидавшую ее неподалеку, мать прокричала ей вслед: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» Она сказала это так, будто
Дженнифер непременно должна была делать то же самое, что делала она,
будто ее жизнь непременно будет такой же.
* * *
Идея о том, что история повторяется, многими воспринимается как прописная истина. Исходя из слов, сказанных матерью на прощание,
Дженнифер могла ожидать, что однажды тоже непременно окажется в беде,
в ловушке несчастливого брака, с ребенком, которого она не в состоянии защитить от негативного влияния насилия. Может, как, казалось, думала ее мать, она станет жертвой насилия со стороны спутника жизни, а может,
даже обидчицей. Судя по всему, люди и правда считают чуть ли не само

собой разумеющимся, что дети, воспитанные в неблагополучных семьях,
очень сильно рискуют стать похожими на тех, с кем выросли. Но, пожалуй,
еще хуже такого настроя бесчисленные повседневные замечания и присказки, постоянно вдалбливающие нам в головы мысль, что это правда.
Яблоко от яблоньки далеко не падает. Каков отец, таков и сын. От осинки не родятся апельсинки. Какова мать, такова и дочь. С кем поведешься, от того и наберешься. Насилие порождает насилие.
Конечно, дети действительно учатся многому, наблюдая за другими людьми
[846]
, и часто подражают им. В этой связи нельзя не упомянуть о самом известном исследовании обучения посредством наблюдения — о знаменитом эксперименте психолога из Стэнфордского университета
Альберта Бандуры с использованием куклы Бобо
[847]
. Кукла Бобо — это чучело размером со взрослого человека в форме кегли для боулинга,
обычно раскрашенное под клоуна; в нижней части Бобо находится груз, как у Ваньки-встаньки, поэтому, если класть куклу или сбивать «с ног», она всегда возвращается в исходное положение. В 1961 году Бандура записал на пленку дошкольников из детского сада Стэнфордского университета;
некоторым малышам показали, как взрослый человек физически обижал куклу Бобо: толкал ее, бил по «лицу» молотком и подбрасывал высоко в воздух. Позже, когда детям предоставили возможность взаимодействовать с куклой, те, кто видел избиение, проявляли большую склонность делать то же самое, нежели те, кто не был его свидетелем. Этот эксперимент считается знаковым как источник впечатляющих данных и
иллюстративного материала: фотографии взрослых и детей, избивающих бедного Бобо, можно найти практически в любом введении в психологию,
поддерживающем распространенную идею, что человеку свойственно руководствоваться правилом «все побежали, и я побежал».
Новаторская работа Бандуры послужила теоретической основой для так называемого цикла насилия
[848]
; речь идет о широко распространенном мнении, что люди, подвергающиеся насилию, обычно сами становятся обидчиками или жертвами. Недостаток этой концепции, формально более известной под названием «передача насилия от поколению поколению»,
заключается в том, что она изображает дисфункцию как нечто вроде заколдованного круга, из которого невозможно выбраться, тогда как доказательств, подтверждающих это, на самом деле недостаточно
[849]
Исследования в области цикла насилия полны методологических проблем.
В частности, в них не исключаются другие важные факторы, такие как нищета, алкоголь или уровень образования; кроме того, данная концепция

во многом базируется на экстремальных ситуациях или нестандартных клинических выборках. Масштабный обзор, в котором анализировались все исследования в области межпоколенческого переноса насилия (его результаты публиковались в период с 1975 по 2000 год), показал, что только десять из двухсот исследований разработаны надлежащим образом для обоснованного вывода о причинно-следственной связи и только в одном использовалась выборка общенационального масштаба. Исходя из этого,
авторы обзора пришли к заключению, что свидетельства наличия цикла насилия в лучшем случае непоследовательны
[850]
. Точно так же и метаанализ межпоколенческого переноса насилия со стороны партнера,
проведенный в 2000 году, показал, что семейная история насилия оказывает на то, будет ли ребенок, ставший взрослым, вовлечен в подобные отношения, лишь незначительное либо умеренное влияние
[851]
Дальнейшие исследования, проведенные после 2000 года
[852]
, тоже подтвердили слабость взаимосвязи между насилием в семье в детстве и зрелом возрасте, за исключением наиболее тяжелых случаев
[853]
Это означает, что, хотя цикл насилия в семьях существует, это не распространенное явление. Большинство детей, ставших дома свидетелями насилия, в дальнейшей жизни не будут вовлечены во взаимоотношения подобного рода
[854]
, поскольку этому как минимум не менее мощно препятствует целый ряд других важных факторов: индивидуальные сильные стороны, положительные аспекты окружения, другие влиятельные связи и контакты. Важно отметить, что то же самое касается и других видов насилия — физического, эмоционального, сексуального, связанного с алкоголем или наркотиками, — а также другого негативного опыта,
который, как боятся многие сверхнормальные люди, может передаваться от родителей ребенку. Хотя некоторые из подвергшихся в детстве сексуальному насилию людей, повзрослев, сами становятся насильниками,
с большинством жертв этого не происходит
[855]
. И стиль воспитания
[856]
не передается из поколения в поколение, как эстафетная палочка, и развод ни коем случае нельзя назвать семейным проклятием
[857]
. Даже в случае проблем, в которых доказана роль наследственности, таких как депрессия
[858]
и алкоголизм
[859]
, гены отвечают только примерно за половину отклонений в результатах; остальное можно объяснить другими факторами, присутствующими в самом человеке и окружающей его среде.
В общем доказательства «цикла» практически любого вида неблагоприятных жизненных обстоятельств, обсуждаемых в книге, не слишком убедительны. Намного правильнее сказать, что в семье или

сообществе «по наследству» передается риск таких проблем
[860]
, однако,
согласитесь, подвергаться риску — вовсе не то же самое, что быть обреченным на печальный итог. Аналогичным образом случаи заболевания раком молочной железы или сердечно-сосудистыми заболеваниями в семье несколько повышают вероятность того, что у ее членов возникнут подобные проблемы со здоровьем, но это никоим образом не подтверждает неизбежность этих страшных болезней. В сущности, само осознание риска нередко подталкивает нас к намеренным, сознательным, здоровым,
защитным вариантам выбора. Вот и история семейного несчастья может иметь такой же позитивный эффект.
Перескажу вам притчу, которую рассказал мне один священник в ходе беседы о психологической устойчивости
[861]
. В одной семье росли два брата, их отец был агрессивным алкоголиком. Один брат, повзрослев, стал горьким пьяницей и родителем, совершенно не участвующим в воспитании своих детей, а второй — трезвенником, который нежно заботится о своей жене и детях. Когда священник спросил их, почему, по их мнению, они стали тем, кем стали, оба брата ответили одинаково: «А каким я мог стать,
учитывая то, каким был мой отец?» Проще говоря, там, где одни видят обреченность повторения истории, другие видят необходимость изменить ситуацию.
* * *
Как уже говорилось, дети действительно многому учатся у своих родителей и социальной среды, однако обучение через наблюдение выходит за рамки модели «все побежали, и я побежал». В 1963 году
Бандура провел следующее исследование на базе известного эксперимента с куклой Бобо
[862]
; снова дошкольники стали свидетелями агрессивного нападения на нее взрослого, только на этот раз агрессия в одном случае вознаграждалась похвалой и угощением, а в другом — выговором и наказанием. Так вот, дети, которые видели, что агрессия наказывалась, с намного меньшей вероятностью копировали увиденное, чем те, кто видел,
как насилие поощряется. К сожалению, этот эксперимент с куклой Бобо известен намного меньше, чем первый, ведь он весьма наглядно демонстрирует, что даже дошкольники обращают внимание не только на действия и поступки людей как таковые, но и на их последствия.
«Мудрый учится на чужих ошибках»
[863]
, — гласит народная

мудрость. Мы склонны думать о ролевых моделях как о людях,
указывающих нам путь вперед, на самом же деле некоторыми из наиболее влиятельных моделей такого рода становятся поучительные истории. Мы наблюдаем, как кто-то идет в жизни по пути, по которому мы сами ни за что не пойдем
[864]
. Это истории о людях, которыми мы клянемся никогда и ни за что не становиться. В одном качественном исследовании с участием молодых людей, подвергавшихся в детстве воздействию насилия в семье
[865]
, некоторые участники, очень похожие на Дженнифер, боялись в будущем оказаться в ловушке несчастливых взаимоотношений; но еще больше респондентов утверждали, что неправильное поведение родителей их многому научило. Помня о своем детстве, они уделяли особо пристальное внимание поведению потенциальных партнеров, стараясь держаться подальше от тех, кто напоминал им о матери или отце- насильнике. Они не воспринимали хорошие взаимоотношения между людьми как должное и в результате подходили к выбору партнера особенно осторожно и тщательно.
«Видеть плохого родителя — не значит быть таким родителем»
[866]
, —
писал Леонард Шенголд в книге Soul Murder («Убийство души»). Так было с мэром Нью-Йорка Биллом де Блазио, чей отец вернулся со Второй мировой войны героем, но со временем стал алкоголиком и в конце концов,
когда Биллу было восемнадцать лет, покончил жизнь самоубийством. В
двадцать с небольшим де Блазио сменил фамилию отца на фамилию матери. И хотя, по его собственному признанию, было время, когда он сомневался в своей способности иметь нормальную семью, впоследствии он стал мужчиной, для которого жена и дети являются центром Вселенной.
Оглядываясь назад, Блазио считает, что именно благодаря отцу пошел служить в армию и именно отец преподал ему «очень, очень важные личные уроки относительно того, как надо прожить жизнь»
[867]
. Как говорит де Блазио, «отец показал мне в первую очередь плохой опыт. От него я узнал, чего не следует делать»
[868]
Способность человека вести себя иначе, чем родители, разрывая тем самым негативный цикл, каким бы этот цикл ни был, невозможно переоценить. Взрослея, Дженнифер буквально все в жизни делала не так,
как ее отец и мать. Она выбрала надежный карьерный путь, чтобы всегда иметь средства для оплаты услуг врача и покупки туалетных принадлежностей и прочих вещей, которые могут ей понадобиться. Она выбрала в мужья человека, который ничем не был похож на ее папу, и когда они, готовясь к свадьбе, составляли обеты, в которых подтверждали свою

любовь и верность, в них не было слов «и в горе, и в радости». «Слишком уж много раз я слышала эти слова как оправдание насилия и агрессии», —
сказала Дженнифер.
Намного труднее Дженнифер далось избавление от навязчивых слов,
которые мать прокричала в тот день, когда она покидала дом: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» По признанию Дженнифер,
этого она боялась больше всего. «Не то чтобы я не хотела простить своих родителей. Я их прощаю. И я испытываю к ним сострадание. Но понимать их я не хочу. Для меня понимание их поступков означает их оправдание.
Это означает, что я согласна на такую же жизнь, какой жили они, что я буду делать то же самое, что делали они. Для меня нет ничего страшнее мысли,
что я, с таким трудом вырвавшись из мира, в котором росла, потом вдруг стала такой же, как они. И если рождение ребенка означает большее понимание… то я лучше не буду его рожать». А когда я предположила, что,
вполне возможно, родив своих детей, она вполне может обнаружить, что понимает своих родителей вовсе не больше, а, напротив, гораздо меньше,
Дженнифер расплакалась от облегчения.
* * *
«Когда люди меня спрашивают, стоит ли им иметь детей, я никогда не говорю им, что делать. Я просто отвечаю: “Этот опыт не сравнится ни с чем”. И все. Никакой замены этому нет. Невозможно получить такой опыт с другом. Ты не можешь сделать это с любовницей. Если ты хочешь иметь опыт абсолютной и полной ответственности за другого человека и научиться любить его и быть связанным с ним теснейшими узами, только тогда тебе следует родить детей»
[869]
. Это слова Морриса Шварца,
профессора социологии, о котором пишет Митч Элбом в мемуарах
Tuesdays with Morrie
[870]
. И эти же слова мне хочется говорить каждому сверхнормальному человеку, который раздумывает, следует ли ему иметь детей.
Рождение ребенка — это выбор, и единственный абсолютно верный способ прожить жизнь иначе, чем плохие родители, — не становиться матерью или отцом. Сверхнормальным людям слишком хорошо известно,
что брак бывает неудачным, а детство может быть несчастливым, что не все родители справляются со своей задачей, поэтому воспитание детей нередко кажется им очень рискованным предприятием. Некоторые люди решают

отказаться от детей, потому что им надоело заботиться о других. «Я просто хочу наконец-то пожить для себя», — сказал один из моих клиентов. И это тоже факт, который очень полезно о себе знать. Но в решении Дженнифер было что-то пассивное и меланхоличное; она запустила его несколько лет назад на предыдущих сеансах психотерапии, словно пробный шар. На самом деле нельзя сказать, что она не хотела детей, просто ей казалось, что из-за пережитого ею негативного опыта, из-за того, как вели себя ее родители, она, возможно, не годится в матери. Или ее беспокоило, что с рождением ребенка она может оказаться в той же ловушке, в какой жила ее мать, и запустит таким образом очередной виток цикла жестокости и несчастливого детства.
Дженнифер не понимала — или не могла в это поверить, — что, создав собственную семью, она получает одинаковый шанс как разорвать этот разрушительный цикл, так и повторить незавидную судьбу своей матери.
Джеймс Роудс, известный пианист, который в свое время даже не надеялся стать, по его словам, «уверенным в себе, продуктивным, нормальным членом общества»
[871]
, тоже сильно колебался, решая становиться родителем. В ужасе от того, что его ребенок может страдать так же, как он сам, или от того, что он так страдал, Роудс в своих мемуарах пишет, что хотел бы смотреть на это так просто: «Что рождение моего сына является началом конца моей старой жизни и началом новой, гораздо более полноценной»
[872]
. Я вовсе не утверждаю, что сверхнормальным людям легко решиться на рождение ребенка — и пережить в этом процессе собственное перерождение, — но убеждена, что это возможно. И такое действительно случается.
Именно это, к ее удивлению и, безусловно, облегчению, случилось с Дженнифер, которая сразу после рождения первенца чувствовала себя так, будто каждый день просыпается в совершенно новом мире. Мир,
конечно же, не изменился; по признанию Дженнифер, она заметила это еще по дороге из роддома домой. Женщина с отстраненным любопытством наблюдала за тем, как мимо проезжали другие автомобили, развозя людей на работу, в рестораны, магазины или по домам, и все вокруг вели себя так,
будто в мире ничего не изменилось, но для Дженнифер все стало другим.
Она сидела на заднем сиденье машины с новорожденным малышом на руках, и он смотрел на нее широко открытыми глазами, такими же беззаботными и ничуть не обеспокоенными прошлым, как небо над их головами.
Говорят, рождение ребенка превращает нас в туристов в своих городах;

мы вдруг обнаруживаем, что посещаем парки, музеи и зоопарки, о существовании которых раньше и не догадывались. Примерно то же случилось с Дженнифер; ее сын, а позже и дочь, росли, а она чувствовала себя туристом в собственной жизни. Конечно же, дело было не только в том, что она начала посещать новые места. Теперь у Дженнифер появились новые заботы, новые приоритеты. А также новая роль и новая идентичность. Появились радости, которых она никогда прежде не знала.
Например, когда дочь вернулась из детского сада, а в ее тетрадке,
озаглавленной «Все обо мне», в графе «Я чувствую…» каракулями шестилетнего ребенка было дописано «себя дома очень-очень хорошо».
Видеть мир глазами счастливого ребенка для Дженнифер было опытом,
которого она прежде не переживала.
Возможно, вы подумали, что «Мститель» — довольно странное название для главы, посвященной теме семьи, однако некоторые сверхнормальные, думаю, очень хорошо меня понимают. Говорят,
счастливая жизнь жертвы — самая лучшая месть обидчику, а для некоторых людей дети — ярчайшее воплощение счастливой жизни.
Возможно, это самый персональный способ нанести ответный удар и изменить ситуацию к лучшему из всех существующих. В одном интервью
Национальному общественному радио писатель Джонатан Сафран Фоер вспомнил слова своей бабушки, пережившей холокост, о том, что значили для нее дети и внуки: «Она часто говорила: “У других людей есть бриллианты и жемчуг, а мои бриллианты и жемчуг это вы. Вы — моя месть”. Ее счастье… ее определение счастья было теснейшим образом связано с реакцией на трагедию ее семьи. И, знаете, ее радость жизни действительно была ее местью»
[873]
Дети Дженнифер тоже были ее бриллиантами и жемчугом, и она очень высоко ценила простые милые моменты, которых когда-то не могла представить в своей жизни. Например, когда ее маленький сын с гордостью принес ей горсть камешков, будто это были самые драгоценные в мире самоцветы, какими они, конечно же, для нее и были. Когда наблюдала, как дети выпрыгивают из школьного автобуса и стремглав мчатся к дому —
совершенно не так, как возвращалась домой она. Когда она слышала, как они бегут к обеденному столу в предвкушении любимых кушаний. «Я не помню, чтобы в нашей семье когда-нибудь готовили то, что я любила, —
рассказывала Дженнифер, — и уж совсем не помню, чтобы я, идя к столу,
надеялась это получить».
По данным исследований, когда мы взрослеем, самые обыкновенные

впечатления и переживания делают нас счастливее
[874]
. Пожалуй, в первую очередь это относится к сверхнормальным людям, для которых самое ординарное нередко бывает необыкновенным. Они как к невероятной роскоши относятся к жизни в доме, где чувствуешь себя в безопасности.
Им кажется чем-то особенным возможность удовлетворять немудреные потребности и желания своих детей — и свои тоже. Среднеожидаемое нередко воспринимается ими как нечто замечательное и удивительное.
Иметь любовь и собственную семью для них — это справедливость, на которую они даже не рассчитывали.
«Я никогда не думала, что у меня будет такая жизнь, — призналась
Дженнифер. — Маленькой я никогда не чувствовала, что для кого-нибудь важна. Теперь, когда мои дети бегут к двери, чтобы поприветствовать меня,
или машут мне из окна, когда я отправляюсь по делам, я чувствую себя настолько значимой и важной, что мне становится больно. Это так потрясающе, что просто пугает». Дженнифер раньше нечего было терять, и теперь она иногда, а может, и довольно часто, боится, что удача отвернется от нее. То, что она нашла в материнстве огромную радость, смысл и беззащитность, вряд ли необычно
[875]
— это совершенно нормально, — но для нее стало самым замечательным в родительстве.
* * *
Нынешняя жизнь Дженнифер, ее жизнь в настоящем, иногда такая,
словно и не было несчастливого детства. Но случаются, конечно, моменты,
напоминающие о страданиях каким-либо новым способом. Ей, например,
было грустно за своих детей, да и за себя, когда она видела бабушек и дедушек, которые нянчат младенцев, или идут в школу к внукам на День бабушек и дедушек, или дают детям полезные советы по воспитанию внуков. «Мне воспитывать детей помогает Amazon», — сказала
Дженнифер, имея в виду, что она обычно узнает, какое одеяльце, книжку или велосипед лучше купить ребенку, в ходе собственных расследований и благодаря отзывам других родителей.
Дженнифер тщательно скрывала подобные моменты от сына и дочки,
так же как раньше скрывала свои проблемы от друзей, и не раз плакала в моем кабинете, отлично понимая, что настанет день, когда им придется узнать печальные подробности о ее детстве. «Я так хотела бы, чтобы мне никогда не пришлось рассказывать им об этом. Я не хочу лгать своим

детям, но и не хочу, чтобы они вспоминали моих родителей, глядя на меня или пытаясь меня понять. Или пытаясь разобраться в самих себе. Я так много трудилась, чтобы все это осталось в прошлом, чтобы дать им совсем другую жизнь. Я не хочу, чтобы они обо мне беспокоились. Я не хочу быть для них печальной историей. Я хочу быть просто их мамой». Всю жизнь
Дженнифер, глядя на свою мать, видела, в каком трудном положении та оказалась. Она хотела во всем отличаться от мамы, не только дав своим детям дом, где они будут чувствовать заботу и защиту, но и не оказавшись в трудном положении, свидетелями которого они бы могли стать.
«Мам, а кто твои родители?» — спросил однажды восьмилетний сын
Дженнифер, когда они однажды вечером сидели в пиццерии. Оказалось, он составлял в школе генеалогическое дерево семьи и не смог самостоятельно решить, как соотносятся друг с другом родственники его матери. Поискав в голове подходящее объяснение, Дженнифер ответила, что у некоторых людей бывают проблемы, из-за которых им трудно быть хорошими родителями, что им не нравится быть родителем, как это нравится ей, и поэтому она еще девочкой ушла жить к бабушке и дедушке, которые заботились о ней, как мама и папа. Дженнифер сказала сыну, что в некотором роде у нее в разное время были разные родители. Сначала мама и папа, с которыми она жила, когда была маленькой, а потом бабушка и дедушка, которые тоже были ее родителями.
Пока Дженнифер говорила, сын практически перестал моргать, слушая ее очень внимательно. Дженнифер казалось, что прошло всего несколько минут с тех пор, как она заглядывала в эти широко раскрытые глаза по дороге домой из роддома, только на этот раз вместо безразличия к ее прошлому она видела там усилия сына осознать и принять ситуацию.
Закончив объяснения, Дженнифер, затаив дыхание, ждала его реакции.
«Я вижу тебя в совершенно новом свете», — сказал он наконец весьма решительно, чего, собственно, Дженнифер больше всего и боялась.
Сердце ее сжалось. Она не знала, что сказать.
«Ты… ты настоящая, — продолжил мальчик, и в его глазах сверкнуло что-то вроде восхищения. — Ты как Золушка».
Потрясенная до глубины души и чувствующая огромное облегчение,
Дженнифер улыбнулась сквозь слезы. Ее сын совсем не нашел историю матери печальной. Для него она была реальным человеком, пережившим несчастливое детство, который в конце концов обрел в жизни любовь и счастье.